Текст книги "Культурная революция"

Теплота душевных уз

Вдруг наступил момент, когда я понял, что больше не могу думать, писать и говорить о том, в каком порядке и с какой медицинской амуницией зрители должны рассаживаться в зрительном зале, где и как им надо мерить температуру, на каком расстоянии они должны стоять в очереди в туалеты и когда мы, наконец, начнем театральный сезон. Не могу перечитывать инструкции и обязательства по поводу защиты здоровья актеров, музыкантов, технических и административных сотрудников театров, которые должны вернуться в родные рабочие пенаты. Больше не могу рассуждать о том, что в нашем творческом деле останется в онлайне, а что вновь приобретет физическую осязаемость.

Вовсе не призываю легкомысленно относиться к требованиям Роспотребнадзора, где работают умные и ответственные люди во главе с Анной Юрьевной Поповой. Они всегда готовы к диалогу. И им, что называется, есть что сказать. Но нам надо говорить с публикой о чем-то, кроме санитарных предписаний. А.П. Чехов в самом начале августа 1901 года, в дни, когда сочинял свое завещательное письмо, оставил в записной книжке примечательную фразу: «Человек любит поговорить о своих болезнях, а между тем это самое неинтересное в его жизни». А что самое интересное, что самое важное, о чем зрители, еще не пережившие пандемию COVID-19, захотят услышать со сцены и увидеть на экране? Что заставит их прийти в театр? Уверен, что наша общая забота о взаимной безопасности неизбежно повлияет на восприятие искусства. Даже музыкального, очищенного от любых словесных и изобразительных образов, увлекающего прямо к небесам. В нынешней жизни, которую надо выстраивать по новым правилам, форма безжалостно теснит содержание. А они, как известно, взаимозависимы.

Не хочется, чтобы маски и перчатки вместе с санитайзерами стали единственным существенным смыслом того, чем мы занимаемся. И будем заниматься. Понятно, что от всего этого никуда не деться еще долго, быть может, с этим придется смириться навсегда. Но в какой-то момент это станет обыденностью, привычкой. Страх болезни утихомирится, будет вытеснен на задний план индивидуального бытия. Затаится в глубине подсознания инстинктивная потребность постоянно смотреть и слушать выступления вирусологов, врачей и околомедицинских экспертов. В конце концов притупится желание самому примерять на себя роли ученого вирусолога, практикующего врача, чиновника мэрии и Минздрава, лучше всех разбирающегося в том, как уберечь от новой заразы здоровье своей семьи и свое собственное здоровье.

И, открыв двери театров и концертных залов, надо будет заново прислушиваться к тому, что волнует сегодняшнего зрителя, чего он ждет от всех, кто сочиняет романы, сценарии, пьесы, ставит спектакли и снимает фильмы. Нам самим надо будет ощутить и понять, насколько новый опыт, полученный за последние месяцы, подтолкнет нас к новым художественным решениям. Или позволит сохраниться в пределах привычного.

Все разговоры о том, что мир изменится и станет другим в результате нынешней пандемии, в значительной степени потеряли неотвратимый смысл после того, как произошло смягчение правил самоизоляции и народ хлынул на улицы. Кто-то с опаской, увеличивая социальную дистанцию между собой и встречными людьми, кто-то – демонстративно ее сокращая. М. Пиотровский вполне разумно предложил социальную дистанцию называть физической, чтобы не разжигать классовую борьбу на лингвистической почве. Но в любом случае в первые же дни узаконенной свободы люди захотели эмоциональной близости, живого и шумного общения.

Трудно сказать, сколько времени продержится это эмоциональное голодание, эта потребность быть в людском круговороте – пусть и на определенной дистанции, пусть в масках и перчатках, но в максимально возможной близости с другими, а не только со своими домашними в четырех стенах. Именно острый дефицит свободного общения, недостаток положительных переживаний подтолкнет наших зрителей прийти в замкнутые пространства театральных и концертных залов. Чем мы сможем оправдать это доверие? Только искренним восторгом от забытого сотворчества артистов и публики? Конечно, актеры не меньше зрителей соскучились по той теплоте душевных уз, что рождает настоящие произведения сценического искусства. Но сможем ли мы удержать этот необходимый и трудно достигаемый градус человечности? Пандемия лишь усугубила проявления нашей природы, от героизма до подлости, от жертвенности до эгоцентризма. Все, что в обычные времена усредняется, прячется в обыденности, в периоды испытаний проявляется в ослепительном свете трагедии. Правда, для подавляющего большинства, без человеческих потерь пережившего угрозу пандемии, она останется в памяти лишь бытовыми неудобствами самоизоляции, возникшей клаустрофобией, экономическим обнищанием и психологическим стрессом от первого, второго и третьего.

Именно поэтому первые художественные реакции на происходящее – от цикла пьес Евгения Водолазкина до новых приключений доктора Данилова в «ковидной» больнице Андрея Шляхова – парадоксально трагикомичны, как сама нынешняя действительность. Мне радостно видеть, как Е. Водолазкин ворвался в театральное пространство, счастливо обнаружив, какие возможности таит сцена. Талантливый человек талантлив во всем. Но отношения публики с разного рода социально-медицинскими проблемами тоже имеют свои пределы. Наверное, неслучайно в кассе Московского театра мюзикла чаще всего интересуются, когда мы будем давать «Принцессу цирка» Имре Кальмана. Замечу, что расцвет американского мюзикла пришелся на десятилетие, совпавшее с Великой депрессией, мировым экономическим кризисом, начавшимся в октябре 1929 года. Люди хотят почувствовать себя счастливыми не только в дни радости, но и в пору нелегких испытаний.

Хватит ли у нас таланта и сил на то, чтобы помочь им в этом?

Июнь 2020

Ваш выход

К началу третьего месяца бушующей эпидемии и самоизоляции все чаще вспоминаю фразу из раннего романа Джона Дос Пассоса «Три солдата»: «На свете есть только одно настоящее зло: находиться где-нибудь, откуда не можешь уйти».

Но опыт подсказывает, что выход всегда найдется. Причем там, где его совсем не ждешь. Мы не зря же читали и перечитывали «Графа Монте-Кристо». Важно не прекращать поиска. И уж тем более не поддаваться совершенно пустому ощущению, что все взяли паузу, которая закончится только после завершения пандемии. Ведь злокозненный вирус отнял жизнь лишь у тех, кого не смогли спасти врачи. Остальные – здоровые и больные – продолжают жить в новых предлагаемых обстоятельствах, опасность которых, если говорить всерьез, ненамного больше, чем та, которая была до них, и ненамного страшнее той, что обнаружится, когда COVID-19 утратит свою непробиваемую пока силу. Воля – понятие относительное. Можно чувствовать себя подневольным в условиях свободы и свободным – в неволе. Примеры широко известны. Как известно и то, что в нашей жизни нет черновиков. Мы живем, заполняя беловик своего существования, и в нем нельзя поправить ошибки, ни смысловые, ни стилистические. Поэтому не стоит тратить время. И в плену пандемии у каждого есть свой выход.

Недавно «РГ» опубликовала стенограмму «круглого стола» на тему «Искусство онлайн: вынужденная мера или новая реальность культуры?». Этот разговор в очередной раз убедил меня в том, что для художника, деятеля культуры, как и для любого креативного человека, какое бы кресло он ни занимал, нет пустого времени бездействия. Даже в вынужденном заточении. У Иосифа Бродского, 80-летие которого отмечали недавно, есть примечательная мысль о том, что недостаток информации провоцирует воображение. Недостаток физического пространства провоцирует его в не меньшей степени. Особенно в современном, технологически обустроенном мире, когда можно раздвинуть реальные стены и оказаться в виртуальной бесконечности. Сегодня можно сколько угодно рассуждать о том, хороша она или плоха, но она явно расширила пространство творчества, выталкивая его в новое, бесплотное измерение. Заставляя по-новому взглянуть на собственные возможности, которые сталкиваются с неизвестными прежде вызовами времени. Кризис – это всегда обострившиеся противоречия бытия, неведомая на первый взгляд, но укорененная в самой человеческой психофизиологии, экзистенциальная коллизия. Жизнь перед лицом смерти всегда проясняет суть трагедии. Это не время творческого стеба – здесь все на пределе.

Слушаю, читаю, смотрю художественные высказывания дорогих мне людей российской культуры и понимаю, что они приняли этот невесть откуда взявшийся вызов последних месяцев с умудренным стоицизмом, доказав свою состоятельность в самом главном – непрекращающемся диалоге с эпохой. В неистребимой творческой рефлексии, которая обостряется в периоды кризисов. Искусство онлайн – это вовсе не простой перенос в виртуальное пространство привычных для физического пространства художественных форм и решений. Не простое использование возможностей Сети для распространения уже поставленных спектаклей, записанных концертов или образовательных экскурсий по музеям.

За эти два с лишним месяца творческая мысль актуализировала много новых художественных высказываний, которые подспудно вызревали в недавние «мирные» времена. Причем не только у Т. Бекмамбетова или В. Фокина, которые давно работают в цифровом пространстве, но и у мастеров, которые никогда не были замечены в пристрастии к виртуальному миру, таких как Е. Миронов, А. Могучий или Д. Мацуев. Изменилось и культурно-образовательное измерение музейной жизни – лучшие музеи оказались готовы к сотрудничеству с экспериментирующими режиссерами, чтобы заново взглянуть на сокровища своих коллекций. Опыт совместной работы А. Сокурова и М. Пиотровского, казавшийся эксклюзивной роскошью, оказался необходимым в новациях сегодняшней повседневной жизни.

Художник – всегда индивидуалист, даже когда у него отсутствует индивидуальность. Считается, что в одиночку любят работать писатели, живописцы или композиторы. Но даже им нужна компания, сообщество, живой отклик читателя или слушателя. Чего уж говорить о людях театра и кинематографа, филармонических музыкантах и эстрадных исполнителях. Помните, у Гёте: «Тот, кто не надеется иметь миллион читателей, не должен писать ни одной строки». Виртуальная реальность, снижая чувственное напряжение, которое возникает всегда при живом общении с искусством, компенсирует его количественно. Министр культуры РФ Ольга Любимова привела весьма впечатляющую цифру: 22 тысячи оригинальных культурных акций состоялось за минувшие два месяца в России, зрителями которых стали десятки миллионов людей, подавляющее число взрослых и детей нашей страны в тех населенных пунктах, где есть интернет.

Сегодня у нас 118 миллионов человек, то есть 81 % российских граждан, – пользователи Сети. Это число в разы превосходит количество обычных посетителей театров, музеев, концертных залов. Они начали общаться с современным и классическим искусством в условиях вынужденного заточения – но сможет ли самое совершенное искусство выдержать соревнование с обыденными радостями свободной жизни? Кто сказал, что прогулка в лесу или в парке Горького хуже посещения Большого театра или Эрмитажа? И насколько привычка воспринимать прекрасное через экран компьютера или телевизора сохранится при возможности отправиться в реальный театр или музей? И как новая экономическая реальность повлияет на иерархию трат в семейных бюджетах? Все это не новые вопросы, пандемия лишь обострила их и вытолкнула в первые строки формирующейся повестки дня.

Май 2020

«Зосталася тiльки надiя одна»

Указ президента Украины за номером 184/2020 о санкциях против российских физических и юридических лиц в интересах национальной безопасности и обороны вызвал живую реакцию как в Москве, так и в Киеве. Вполне естественную и необычайно эмоциональную.

Прежде всего потому, что в новых санкционных списках оказались всемирно известные учреждения культуры и науки Российской Федерации, такие как Эрмитаж, Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина, Московский государственный университет, Российское географическое общество, исследовательские институты и целые отделения Российской академии наук.

Понятно, что, выпуская подобные указы, киевская власть решает свои внутренние проблемы. В какой-то момент ей по тем или иным причинам в противоречивом политическом контексте надо продемонстрировать приверженность традициям отечественного национализма. Проявить свою неуступчивость по отношению к северному соседу, с которым ей трудно вести диалог с позиции силы. Сделать очередной недружественный жест в адрес России, который еще больше осложнит переговорные процессы на всех дипломатических треках.

Признаюсь, что и моя первая реакция на безусловно наивный шаг киевских властей была чрезмерно эмоциональной. Может быть, потому, что он напоминал театр абсурда, в котором совсем не хотелось участвовать. Указ № 184/2020 свидетельствует о том, что В. Зеленскому в данном случае изменило прирожденное чувство юмора и самоиронии, которое позволило ему выиграть выборы в достаточно сложной президентской кампании, не разочаровав и его российских зрителей. Надеяться на то, что мировая общественность поддержит украинские санкции в отношении Эрмитажа или МГУ, по крайней мере недальновидно (не хочу и не могу использовать более сильные выражения). С таким же успехом можно призывать к введению санкций против Венеры или Меркурия. И хотя в дипломатической практике любят использовать выражение «никогда не говори “никогда”», уверен, что в данном случае оно не работает. Ни профессиональное музейное сообщество, ни мировая научная общественность не отнесутся всерьез к позиции Киева.

Очевидно и другое. Несмотря на объяснимо резкие комментарии российских политиков в отношении новых украинских санкций, никто не собирается готовить симметричный ответ. МГУ, как и другие российские вузы, не отменит набор абитуриентов с Украины, украинские учреждения культуры и науки могут сотрудничать с их российскими партнерами в случае взаимной заинтересованности. А о том, что такой взаимный интерес существует, знаю достаточно хорошо. Приведу примечательный и на первый взгляд частный пример. В Одесском археологическом музее есть собрание египетских древностей. До начала 1990-х годов за этими уникальными экспонатами наблюдали специалисты из Эрмитажа, где еще в дореволюционную пору сложилась известная школа египтологов – ученых и реставраторов. К сожалению, сегодня эти связи нарушены, специалистов-египтологов петербургского уровня на Украине, пожалуй что, и нет, коллекции, за которыми нужен профессиональный уход, с годами ветшают. Разумеется, кроме России, есть страны, в которых работают первоклассные ученые, занимающиеся Древним Египтом. Достаточно назвать Великобританию.

Но для налаживания серьезных научных и культурных контактов нужны не годы, а десятилетия. Какой же смысл рушить то, что сложилось не за один век? Политические интересы и цели меняются, культурные связи отражают глубинное тяготение народов друг к другу. Близость народов России и Украины – этническую, географическую, историческую – стоит рассматривать не как проблему, а как общее благо. Начиная с Киевской Руси и по сей день. Нет смысла скрывать конфликты и противоречия, которые сталкивали наши народы за тысячелетнюю историю формирования государственности – московской и киевской. Но в великом сплетении двух этносов формировалась уникальная историческая ткань огромного евразийского пространства, рождались культурные феномены, имеющие поистине мировое значение. Достаточно назвать творчество Н.В. Гоголя, Т.Г. Шевченко, И.Е. Репина.

Украинская культура формировалась в диалоге с культурой русской, отстаивая свою самобытность и обособленность от других. Уверен, что этот диалог был менее острым и болезненным, чем с польской или австрийской культурой, в контексте которых в силу известных исторических обстоятельств обретало самостоятельность украинское художественное творчество. Не случайно Иван Франко, гений украинской литературы, писал свои произведения не только на родном языке, но и на русском, польском, немецком. Он много переводил с русского языка, увлекаясь русской литературой, за что его нередко критиковали собратья по перу. Но все это не только не помешало, напротив, помогло ему стать глубоко национальным поэтом, утвердившим величие украинского языка в мировой литературе.

Испытываю чувство неловкости, в который раз повторяя общеизвестные факты. Корю себя за излишнюю патетику, которую хочется снизить подобающим случаю юмором. Увы, не получается. Мне слишком дорога Украина с ее неповторимой историей, уникальной культурой, замечательными талантливыми людьми, с могилами моих предков, которые, если следовать логике сегодняшней политической жизни, мне уже не доведется увидеть. Но надежда умирает последней. Именно об этом писала Леся Украинка, из стихотворения которой позаимствовал название своих заметок.

Май 2020

«Третий сектор»: жизнь или смерть?

Недавно РСПП направил письмо председателю правительства Российской Федерации М.В. Мишустину, в котором была высказана серьезная озабоченность судьбой креативных индустрий в России в связи с пандемией коронавируса и начинающимся мировым экономическим кризисом. Когда мне позвонил сотрудник пресс-центра РСПП с просьбой прокомментировать эту инициативу Российского союза промышленников и предпринимателей, мне пришлось честно признаться, что я уже отправил письмо тому же адресату, что и РСПП, впрочем, касалось оно не только организаций креативных индустрий, но всего «третьего сектора» российской экономики.

Сам термин – «третий сектор» экономики – имеет много толкований. В теоретических исследованиях очень часто им определяют всю сферу услуг, от транспортных агентств до косметических салонов. Но в узком терминологическом смысле речь идет прежде всего о некоммерческих организациях, которые имеют самые разные уставные цели. Какие бы юридические формы они ни принимали – автономные некоммерческие организации, некоммерческие партнерства, неправительственные организации, благотворительные фонды – принцип их бытования имеет общую типологию. Это организации, доход от деятельности которых не образует прибыль – он весь идет на реализацию уставных целей. В «третьем секторе» экономики такие юридические лица составляют доминирующее большинство. Это относится и к культуре, и к образованию, и к науке, не говоря уже о волонтерских движениях и благотворительных фондах, ориентированных на решение самых разных задач. Частные музеи, галереи, оркестры, театры, агентства, организующие различные праздники, студии дизайна, учреждения дошкольного воспитания, школы, вузы, образовательные и научные лаборатории, известные и неизвестные благотворительные фонды, помогающие особенным детям, людям преклонного возраста.

Сегодня в них работают сотни тысяч, если не миллионы людей, большинство из которых, как правило, не являются штатными сотрудниками этих организаций. К примеру, подавляющее число работников Московского театра мюзикла, – а с нами сотрудничает более ста семидесяти актеров и музыкантов, – предпочитают сохранять свою независимость в роли индивидуальных предпринимателей или самозанятых граждан. В такой же правовой форме существуют сотни тысяч людей, которые именуются «свободными копьями» – именно так переводится термин русского новояза «фрилансер», заимствованный, судя по всему, из романа Вальтера Скотта «Айвенго» (free lance). В более миролюбивые времена, чем те, что описаны шотландским писателем, этот термин в русском языке заметно изменился: вольных работников чаще стали называть людьми свободных профессий. То есть теми, кто не мог или не хотел быть винтиком государственной или корпоративной машины, но, сохраняя свою независимость, способен приносить немалую пользу Отечеству. И как бы ни убеждали в интернет-ресурсах, что эти самые «фрилансеры» больше других приспособлены к жизни на удаленке, это совсем не так. Ведь только в туристической отрасли нашей страны работают десятки, если не сотни тысяч гидов-переводчиков, которые остались без дела как минимум на полгода, а то и больше. А они по преимуществу не являются постоянными сотрудниками туристических агентств. То же самое относится к армии аниматоров, занимавших детишек в детских садах и школах во время домашних праздников. Где найдут заработок уличные музыканты? Список профессий легко продолжить, дополняя их самими экзотическими. Их обладатели честно делают свою работу, но их наниматели не несут перед ними никакой социальной ответственности. Их отношения прервались в тот самый момент, когда завершилась вся реальная публичная жизнь. Все остальное – на совести работодателей. Да и то если у них сохранился финансовый запас прочности.

Сохранившиеся творческие союзы более четверти века не в состоянии экономически защитить своих членов. Понимая характер нынешнего законодательства, они и не ставят перед собой таких задач. В новой России они сделали свой выбор – сохраняя творческий характер своей деятельности, они не захотели превращаться в профессиональные союзы в полном смысле этого слова. Думаю, что нынешний кризис заставит их вернуться к старой проблеме.

Можно привести еще ряд причин, по которым «вольные копьеносцы» оказались один на один с народившимся кризисом, – но все они будут безрадостны. Как и понимание того, что по мере его развития количество рабочих мест в «третьем секторе» в лучшем случае сократится в разы, а не на порядки.

В разных странах разные возможности, которые зависят от уровня экономического развития. Разное законодательство, которое регулирует отношения в этой весьма специфической сфере. В ФРГ, к примеру, более полутора миллионов человек на тех или иных условиях работает в сфере благотворительности. А количество «свободных художников» только в культуре и искусстве таково, что правительство выделило на их прямую поддержку в условиях пандемии 50 миллиардов евро. У нас иная ситуация – и законодательная, и экономическая. Надо понимать, что «третий сектор» напрямую зависит от общего уровня экономического развития и, в частности, от потребительского спроса граждан. Нет оснований полагать, что летом наступит пора всеобщего благоденствия. Мы будем выходить из кризиса не менее болезненно, чем другие страны мира. Так что в ближайшие полгода-год, а то и больше, рассчитывать, кроме как на государство, не на кого. Ни некоммерческим организациям, ни тем, кто с ними сотрудничает. Это малоприятно сознавать, но это именно так.

Апрель 2020