Текст книги "Культурная революция"

Как жили мы борясь

22 января в преддверии сразу двух юбилеев – 70-летия Михаила Гусмана и собственного 75-летия – Полад Бюль-Бюль оглы устроит «Вечер для друзей» в Московском театре мюзикла. Понятно, что героем вечера будет Полад, но ясно и то, что братья Гусманы – Юлий и Михаил – вместе с ним, но каждый на свой манер, – воспоют легендарный город, родной Баку, у которого в советское время был только один конкурент в мире – Одесса. Великий интернациональный город на берегу Каспия, отправивший в большой мир множество прекрасных и талантливых людей, которые по сей день именуют себя бакинцами.

Я пишу об этом городе, не скрывая своего пристрастия к нему, пишу, как бакинский гуда, то есть свекор, невестка которого родилась в Баку, соединив в себе все многоцветье азербайджанской столицы.

Как сказал классик, дружба – понятие круглосуточное, и к тому же географически безграничное. Поэтому даже в большом зале нашего театра не хватит мест для всех друзей Полада и Миши. В их судьбах Баку и Москва переплетались во времени с Киевом и множеством других городов СССР, ближнего и дальнего зарубежья, – но в конечном счете именно эти две столицы оказались центрами притяжения в их зрелые годы. Михаил Гусман перебрался в Москву в 1986 году и стал звездой журналистики, молодой композитор Полад Бюль-Бюль оглы оказался здесь и того раньше, но оба никогда не прерывали связь с землей, на которой они родились. Каких бы высот и званий они ни достигали, Баку остался тем местом, которое дает им силы и наполняет их головы солнцем творчества и радостью бытия. Они оба, каждый по-своему, постигали самые разные формулы – жизни, власти, искусства, дипломатии. И не стеснялись того, что формула дружбы требовала не знаний высшей математики, а простого живого человеческого чувства. Как и формула любви. Их трепетное отношение к родному городу во многом связано с тем, что в бакинской земле похоронены их родители, чью память они свято чтут. Можно не верить в магию чисел, но ведь совсем не случайно сегодняшний вечер друзей и для друзей затянется за полночь, и первый тост в честь 70-летия Михаила Гусмана прозвучит, скорее всего, из уст Полада Бюль-Бюль оглы, который будет отмечать свое 75-летие 4 февраля.

Для Полада Москва – особый город. Здесь в музыкальной редакции Всесоюзного радио в середине 60-х начиналась его всенародная слава в огромной многонациональной стране. Сюда он приехал Чрезвычайным и Полномочным Послом независимого Азербайджана в 2006 году, после того, как 18 лет отслужил на посту министра культуры своей республики в советские и постсоветские времена. Однажды во время встречи министров культуры СНГ с президентом Азербайджана Гейдаром Алиевым я позволил себе сказать, что Полад – лучший и многоопытнейший из всех нас. На что Гейдар Алиевич ответил, лукаво улыбнувшись: «Мне думается, что я его только шлифую…» И тогда я, к общему облегчению, выпалил: «Значит, у вас будет самый отшлифованный министр культуры в мире!» Полад не зря был назначен Ильхамом Алиевым послом Азербайджана в Москве – еще в пору его творческой и министерской деятельности он открывал в Москве не только все двери, но и все сердца.

Как минимум последние десять лет мы начинаем произносить тосты друг за друга со слов: «Мы столько лет знаем друг друга, что ничего нового сказать уже невозможно…» И сегодня мне трудно не вспомнить эту ритуальную фразу. Но тут же добавить общеизвестное: талант – единственная новость, которая всегда нова. А Полад Бюль-Бюль оглы талантлив во всем – в музыке, в дипломатии, в дружбе.

Сегодня он в очередной раз решил доказать, что все мы выросли на его песнях. Мы уже давно с этим не спорим. Но он, как настоящий большой артист, знает, что каждый концерт всегда дебют. И нужно убедить публику в том, что ты не просто уважаемый аксакал.

Мне до сих пор трудно понять, что он любит больше – сочинять музыку или петь. Даже если он сам попытается ответить на этот вопрос, это не добавит ясности. Все равно будет путаться в показаниях. Его любовь к пению произросла, что называется, из сопротивления «окружающей среды», которая была представлена гениями азербайджанской музыки. Первым из них был его отец, выдающийся певец Муртуза Мамедов, прозванный Соловьем – Бюль-Бюлем, один из основоположников профессионального азербайджанского музыкального театра. Он начинал как ханенде, исполнитель мугамов, фольклорных азербайджанских вокализов-импровизаций, а закончил как выдающийся профессионал, во власти которого была любая теноровая ария мирового оперного репертуара. Именно в качестве аккомпаниатора на концерте своего отца Полад в 16 лет вышел на сцену. Его ждала блестящая композиторская карьера. Он сочинял серьезную музыку и немало преуспел в своем творческом развитии. Недаром один из его учителей, великий Кара Караев, ученик Узеира Гаджибекова и Дмитрия Шостаковича, всячески препятствовал тому, чтобы Полад занимался легкой музыкой.

Но, видимо, сама бакинская атмосфера 60-х годов прошлого века, кружившая голову не одному Поладу, требовала особого выплеска творческой энергии. В эстрадной песне он сделал то, что Вагиф Мустафа-заде в джазе, – традиции мугама они соединяли с новейшими гармониями и ритмами, рождая необычайно богатую музыкальную ткань, укорененную в традиции и остро современную. При этом всю свою жизнь Полад писал произведения для симфонического оркестра, музыку для балетов, сочинения для выдающихся инструменталистов. Элегия для скрипки с оркестром, которая прозвучит в концерте в исполнении Вадима Репина, – живое доказательство того, что Полад не пропадет и после того, как оставит концертную сцену. Тем более что его младший сын, названный в честь своего великого деда Муртузой, успешно овладевает искусством дирижирования. Он уж точно не даст пропасть музыке своего отца.

Тем не менее друзьям Полада, его зрителям и слушателям трудно себе представить, что он не выйдет на сцену в день своего столетия. Непременно выйдет и запоет, чтобы напомнить всем нам, «как жили мы борясь»! И услышит в ответ: «Не бойся, мы с тобой!»

Январь 2020

2019

Фриц и Сюзанна Редель

Пабло Неруда

Александр Попов

Анатолий Смелянский

Грета Тунберг

Харольд Принс

Татьяна Черниговская

Киаран Девейн

Махар Вазиев

Михаил Пиотровский

Александр Володин

VIII Санкт-Петербургский Международный культурный форум

«Россия – Германия. Вехи совместной истории в коллективной памяти»

26-я Минская международная книжная выставка-ярмарка

Международный кинофестиваль «Восток – Запад»

Как сохраниться в истории?

Сквозной темой VIII Международного Санкт-Петербургского культурного форума была проблема сохранения культурного кода народа в эпоху глобализации. Она, безусловно, актуальна в пору экономической, политической, научно-технической и культурной унификации, которую мы наблюдаем уже не одно десятилетие. Но не стоит забывать, что схожие процессы, в той или иной форме человечество уже проходило. Если же прогнозировать будущее, то с большой долей уверенности можно сказать одно: переход от цивилизации буквы, слова к цифровой реальности при видимых соблазнах готовит для культурного кода каждого народа, населяющего планету, новые ловушки.

Первое, что приходит на память, – строки из Послания к колоссянам святого апостола Павла: «А теперь вы отложите все: гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст ваших, не говорите лжи друг другу, совлекшись ветхого человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его, где нет ни Эллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос». Христианство, как и другие мировые религии, по природе своей космополитично и глобально. Именно поэтому вся история христианства пронизана всепоглощающим конфликтом национальных государств и наднациональной Церкви, владычества земного и духовного. Кесарю не положено то, что положено Создателю, а Создателю положено все.

При этом культурные коды народов обладают множеством уровней, из которых далеко не все расположены к унификации. Более того, они способны трансформировать, приспосабливать к своим уникальным особенностям глобальные мифы. Напомню о примечательном труде, который был опубликован два года назад. Сборник статей «Сисиниева легенда в фольклорных и рукописных традициях Ближнего Востока, Балкан и Восточной Европы», подготовленный Институтом славяноведения РАН, представляет региональные и национальные версии металегенды о святом Сисинии, существующей не менее двух тысяч лет. Она складывается из группы сюжетов о «сакральном персонаже, противостоящем женскому демону, который причиняет вред роженицам и младенцам». У восточных славян Сисиниева легенда превратилась в заговоры от лихорадки. Эти заговоры нашли отражение и в фольклоре, и в рукописной традиции, и в пластических искусствах. Сознательно выбрал не магистральную мифологему рождающегося и умирающего божества, но некую второстепенную легенду о святом, что называется, не первого ряда, который при этом пронизывает народное религиозное сознание во множестве регионов, связанных с иудаизмом и христианством. Глобальное, универсальное вынуждено приспосабливаться к антропологически культурному коду отдельных этносов.

Тенденции глобализма, впрочем, связаны не только с праконфессиональными верованиями и мировыми религиями, но и с созданиями многонациональных империй в дохристианской и христианской истории, когда этносы оказывались во власти унифицированных законов, подчинявших себе многочисленные народы с их привычным укладом жизни, языками, верованиями, национальным бессознательным. Римское право становилось нормой на всем пространстве империи, диктующей свою волю от Атлантики до Черного моря. Чтобы сохраниться в истории, народ должен был обладать несгибаемым духом и сакральным отношением к своей вере, языку, культуре. Но и в этом случае тот или иной этнос мог исчезнуть с карты мира, растворившись в народах-завоевателях.

Славянские племена неоднократно переживали внешние воздействия иных этносов или новейших потрясений, будь то принятие христианства в Х веке, жизнь в составе Золотой Орды, модернизации Петра Великого или Александра II – вплоть до большевистской утопии, начавшейся в октябре 1917 года, и капиталистического реванша 1992 года. В результате таких трагедий формировался культурный код этносов, населяющих Россию, формировался русский народ, ставший ядром российской нации.

Следует учитывать и географические особенности бытования русского народа. Принятое противопоставление славянского «леса» и тюркоязычной «степи» слишком прямолинейно, чтобы определить особенности национального характера. Ощущение бесконечности пространства в высшей степени свойственно русскому мирочувствованию. Да и в тюркоязычном мире восприятие пространства неоднородно, что отчетливо выражается в народном искусстве. Достаточно сравнить, скажем, традиционный танец оседлых татар-земледельцев с хореографическим фольклором башкир или казахов, чтобы убедиться в этом. Татарские танцоры словно привязаны к ограниченному пространству, красота их искусства выражается в изысканности мелких движений и деталей, в башкирском танце захватывает полет всадника, не знающего преград.

Не только антропология, история, но и география влияют на судьбы народов. К этим темам постоянно возвращались в Петербурге мои коллеги из Центральной и Восточной Европы, представляющие Форум славянских культур, которому исполнилось 15 лет. Славянский мир, насчитывающий более 250 миллионов человек, на рубеже XVIII–XIX веков пытался найти пути к культурному и политическому объединению. Этому способствовали и патриотически-освободительные движения середины XIX столетия, стремящиеся к созданию национальных государств. Но панславизм в конечном счете, говоря словами Пушкина, обернулся «семейной враждой». Новая попытка объединения в XXI веке связана с инстинктом самосохранения, потребностью занять свое место в новом глобальном мире. При всем различии политических устремлений славянских государств понимание родства культур сможет прекратить вечный спор славян между собой.

Ноябрь 2019

Искусство оглядываться назад

Вечер 8 ноября 1989 года я провел в Берлине, столице ГДР, у своих друзей – Фрица и Сюзанны Рёдель.

Фриц руководил Фольксбюне, одним из самых известных театров ГДР, Сюзанна, с которой мы дружили с 1970-х, в издательстве «Хеншель» занималась продвижением советской драматургии в германоязычных странах. Они были настоящими немецкими интеллигентами, для которых марксизм был важнейшим инструментом создания справедливого и разумного общества, в котором каждый гражданин мог добиться самореализации, не разрушая общего уклада жизни.

Оба были прекраснодушными реалистами, которых люблю и уважаю по сей день, хотя Фрица уже давно нет в живых. В Фольксбюне в сентябре 1989 года состоялось знаменитое собрание интеллигенции ГДР, которая потребовала демократизации социалистической системы. Именно в спорах о том, возможен ли в реальности «социализм с человеческим лицом», мы просидели почти до утра. Уже было известно, что правительство ГДР под напором массовых митингов по всей стране приняло новые правила пересечения границы с западными странами для граждан ГДР. Правда, не было ясности, когда они вступят в силу, но многие восточные немцы уже бежали на Запад, воспользовавшись тем, что Чехия и Венгрия открыли границы с Австрией. Мы понимали, что привычный мир стремительно меняется, но недооценивали скорость изменений. Вопрос об объединении Германии, казалось в ту ночь, стоял в плоскости теоретической. Москва занимала неопределенную позицию, Лондон и Париж были категорически против. «Я так люблю Германию, что пускай их будет две» – эту едкую фразу приписывали как Франсуа Миттерану, так и Маргарет Тэтчер (ее произнесла «железная леди»). Только американцы, Рональд Рейган, а затем Джордж Буш, призывали М.С. Горбачева дать вольную восточным немцам, а руководство ГДР, как выяснилось позже, за спиной СССР вело переговоры с Гельмутом Колем. В ту памятную ночь мы что-то знали, о чем-то догадывались, чего-то не могли себе представить. И уж точно не могли вообразить, что случится завтра.

Утром 9 ноября 1989 года я отправился в Западный Берлин. Там меня ожидали мои коллеги из литературно-драматической редакции Центрального телевидения СССР, мы уже неделю работали над фильмом о выдающемся западноберлинском режиссере Петере Штайне. В 1989 Москва увидела его легендарные «Три сестры», он стал кумиром наших зрителей, что и предопределило решение руководства ЦТ.

Мой диалог с пограничником социалистической Германии на знаменитом переходе у вокзала на Фридрихштрассе со стороны, наверное, выглядел в высшей степени комично. Но мне было не до смеха: молодой гефрайтер не хотел ставить в мой паспорт штамп о переходе границы, что приводило меня в неподдельный ужас. Я представил себе кары, которые ждут меня по возвращении на Родину, и потребовал старшего. Появившийся оберфельдфебель настаивал, что пограничные правила изменены, и подтолкнул меня к американскому сержанту, который, едва взглянув на мой советский паспорт, кивнул и пропустил меня через границу двух миров. По дороге на съемку мне грезились все казни египетские, но фантастическая реальность этого дня разрушила утренние страхи. Казалось, что весь Берлин пришел в движение. Едва мы начали снимать поэтический вечер артистов Петера Штайна в Хеббель-театре, как Нелли Хертлинг, руководившая им в ту пору, вытащила меня из зала к себе в кабинет, где по телефону услышал голос моей давней западноберлинской подруги Кристины Бауэрмайстер: «Кончай заниматься ерундой. Стены больше нет, приезжай скорее…» То, что происходило на стене, мы снимали на следующее утро, а ночью мы просто рванули к нынешней Потсдамской площади, где толпы западных и восточных немцев братались друг с другом. Кого только не было на Стене и вокруг нее! Казалось, что все языки звучали здесь, и никто не нуждался в переводе. Будто на мгновение сбылась мечта Шиллера и Бетховена, и миллионы европейцев обнялись, чтобы вместе войти в новый «райский храм»!

Через десять лет, в 1999 году, в Берлине, выступая на собрании Европейского вещательного союза, вынужден был признать, что это прекрасное мгновение безвозвратно растворилось в истории. «Мы разрушили Стену – вещный символ противостояния двух противоборствующих систем, – но она не только сохранилась в сознании народов и отдельных людей, она стала еще выше». Поглощение ГДР при демонстративном нейтралитете Советского Союза прошлось по судьбам миллионов людей, которые не были «первыми учениками» в своем социалистическом Отечестве. Объединение двух Германий произошло на базе Основного закона ФРГ 1949 года со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поиск «социализма с человеческим лицом» обернулся капиталистической реальностью, где многим восточным немцам просто не было места.

Разрушение Берлинской стены стало символом изменившегося за последние тридцать лет мира. Из двуполярного он стал многополярным. Вчерашние противники стали союзниками. Экономическая конвергенция предопределила конвергенцию политическую и даже идеологическую. Но не оставляет ощущение упущенных возможностей, связанное прежде всего с тем, что в какой-то момент был утрачен интерес к диалогу. После падения Стены коллективный Запад решил, что он вышел победителем в холодной войне, забыв о том, что победители со временем нередко оказываются в крупном проигрыше. И сегодня всем приходится заново обустраиваться в реальности XXI века, которая так не похожа на ту утопию, что увлекала многих из нас тридцать лет назад. Только не надо думать, что позади нас никого нет.

Ноябрь 2019

«Если смерти, то мгновенной…»

Память порой отвратительно иронична, мучительно гротескна. И начинаешь ненавидеть сам себя, хотя от самого себя никуда не деться. Это твой, а не чужой круг воспоминаний и ассоциаций.

В последние дни, когда после варварского убийства девочки из Самары стали заново обсуждать отмену моратория на смертную казнь, в памяти постоянно всплывала строка из «Прощальной комсомольской» Дм. и Дан. Покрассов на стихи М. Исаковского: «Если смерти, то мгновенной…» Даже тем, кто никогда не знал этой песни, воспевавшей героизм юных красноармейцев времен Гражданской войны, стоит задуматься над ее мудростью: мгновенная смерть, как и легкая рана, много лучше мучительного долгого перехода из нечто в ничто. Не исключу, что М. Исаковскому были знакомы слова Гая Юлия Цезаря: «Легче находятся люди, которые добровольно идут на смерть, чем такие, которые терпеливо переносят боль». А быть может, даже и записанные Платоном слова Сократа, к которым обращался Н. Бердяев: «Бояться смерти есть не что иное, как думать, что знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто же не знает ни того, что есть такое смерть, ни того, не есть ли она для человека величайшее из благ, а все боятся ее, как будто знают наверное, что она есть величайшее из зол».

Тема смерти в мировой культуре – одна из центральных. И не только потому, что она антитеза жизни. Она еще и преддверие бессмертия. Или забвения. И для того, чтобы избежать забвения, совершают самые разные поступки – величественные и низменные. Не случайно Григорий Горин написал свою горькую трагикомедию «Забыть Герострата!», парадоксально пояснив, что смерть сама по себе ровным счетом ничего не значит. Забвение – это и есть переход в ничто.

Тайна смерти сопутствует человечеству на протяжении его многотысячелетней истории. Ее постижение притягивало лучшие умы цивилизаций. Но никто, пожалуй, не дал окончательного ответа – ни поэты, ни патологоанатомы. Да и возможен ли он?

Понимание конечности человеческого бытия наполняет это бытие особым смыслом и ценностью. И хотя экзистенциалисты утверждали, что смерть является такой же бессмыслицей, как и жизнь, многие из них все же не отрицали того, что человек способен преодолеть бессмыслицу и обрести свою героическую индивидуальность перед лицом смерти. Перечитайте «Маленькие трагедии» А.С. Пушкина и попробуйте заново почувствовать, как его герои, бросая вызов страху смерти, устремляются в вечность. И вечность эта приоткрывается в любви и искусстве – их не способны уничтожить ни каменная десница, ни яд, ни чума.

Буддисты рассматривают жизнь и смерть как единое целое. Для них смерть – зеркало особого рода, в нем отражается смысл жизни. Она ведет в мир, где нет страдания. Рабиндранат Тагор дает свое понимание этой истины: «Жизнь в ее целом никогда не принимает смерти всерьез…» В исламе смерть в вере и за веру – это высшее благо, открывающее праведнику дорогу в рай. Подобное отношение к смерти характерно и для христианства. Примечательна максима Иоанна Златоуста: «Всегда ожидай, но никогда не бойся смерти, то и другое черты мудрости». Пожалуй, лишь иудаизм, своего рода религия жизни, рассматривает смерть как зло. Но и в нем есть понимание смерти как особого момента человеческого пребывания в мире.

В одном из своих стихотворений чилийский поэт Пабло Неруда писал о том, что надо избежать смерти «маленькими дозами», смерти, которая ежедневно, ежечасно, ежеминутно происходит в обыденной жизни. И еще страшнее она длится там, где эти «маленькие дозы» перехода в ничто и составляют смысл наказания. Медленная смерть на всю оставшуюся жизнь. Это не мгновенный переход в иное бытие, не миг ликования духа и души, не освобождение от страданий. Бесконечность длящегося наказания, постоянная очная ставка с самим собой за запертой навсегда дверью – это и есть земной ад для грешника. Поверьте, Жан-Поль Сартр вовсе не исчерпал его фразой «ад – это другие». Ад живет внутри нас, порой вырываясь наружу в бреду ложной идеи или умопомрачения от нежелания мириться с цивилизационными запретами. И нередко убийцы кричат о том, что «они стреляли в ад, как в зеркало своего “я”». За что же желать злодеям мгновенной смерти? Это благо, недоступное многим из нас.

И только осознав всерьез, что такое подлинное наказание за изуверство, можно рассуждать о том, кто, когда и почему имеет право лишать преступника жизни. И может ли этим правом распоряжаться бренный человек, способный ошибаться в толковании даже самых совершенных законов?

…Но все эти абстрактные рассуждения меркнут, когда вдруг узнаешь о смерти близкого человека, с которым тебя связывало общее дело. И смерть оказывается грозной преградой, которую невозможно преодолеть, оставаясь в мире живых.

Когда заканчивал писать эти невеселые заметки, пришла весть о том, что из жизни ушел Александр Попов, театровед и продюсер, много лет связанный с Олегом Табаковым и Анатолием Смелянским. Он работал в «Табакерке», в Московском художественном театре, в Школе-студии МХАТ, строил театральные мосты между Россией и США, а потом стал первым директором Московского театра мюзикла. Он был влюблен в магическое пространство сцены и зрительного зала, где был по-настоящему счастлив. С его родителями я более полувека назад учился в ГИТИСе. Они воспитали хорошего сына. Но это слабое утешение. В таких случаях отступают все мудреные слова. Остается самое простое – смерть-разлучница. Саша умер как праведник: заснул и не проснулся. Мгновенная смерть, о которой лишь можно мечтать. Надо ли?

«Но не хочу, о други, умирать; / Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». Такое мог написать лишь гений, предвидящий свою судьбу.

Октябрь 2019