Текст книги "Скелет дракона"

Маурицио. Не выйдет, мастер Джорджо. Здесь же окна!

Джорджо. Замуруем!

Маурицио. Но как вы объясните?..

Джорджо (в азарте). Как-нибудь! Скажу, что надо изменить размеры зала, чтобы соблюдалась божественная пропорция золотого сечения!

Маурицио. А Микеланджело вы тоже спрячете?

Джорджо. Нет, это не нужно. Это эскиз, мастер не хочет, чтобы его эскизы сохранились. Только я тебя прошу, Маурицио, об этом никто не должен знать. Только ты и я.

Маурицио. Но как же тогда они найдут эту фреску?

Джорджо. Кто?

Маурицио. Потомки!

Джорджо. Что-нибудь придумают, Маурицио. Кто ищет, тот всегда найдёт. Cerca Trova!

Маурицио. Что же тут можно придумать? Как можно посмотреть сквозь стену?

Джорджо. При помощи какого-нибудь хитроумного устройства в духе мастера Леонардо. Кто знает, Маурицио? Но мы должны оставить такую возможность. (показывает на плане) Вот смотри… Стена будет здесь…

Они увлечённо склоняются над планом.

В зал вдруг, заметно хромая, входит Микеланджело. Он в дорожной одежде, за ним идёт Урбино, несёт узелок. Художники поспешно вскакивают, начинают аплодировать. Микеланджело досадливо морщится, жестами утихомиривает их.

Микеланджело. Да не шумите вы! Не скачите, работайте!

Художники усаживаются, смущённо переглядываются, им неловко, что они сидят у фрески Леонардо, а у эскиза Микеланджело никого нет. К Микеланджело подходит, улыбаясь, Джорджо.

Джорджо. Учитель! Вам лучше?

Микеланджело. Да, стараниями Урбино я совершенно здоров.

Микеланджело подходит к своему эскизу.

Микеланджело. Надо же! Она ещё здесь. Лет сорок её не видел… Мешки с орехами… Да…

Урбино (убеждённо). Очень крепкая и интересная работа.

Микеланджело (кивает на художников). Даже они так не думают, Урбино…

Урбино пожимает плечами, рассматривает фреску.

Микеланджело. А я ведь пришёл с тобой попрощаться, Джорджо.

Микеланджело берёт Джорджо под руку, отводит в сторону.

Джорджо. В Рим?

Микеланджело (кивает). Папа хочет купол на соборе святого Петра. (Микеланджело оглядывается на замершего у фрески Урбино, говорит вполголоса) Один вопрос. У Леонардо был ученик, звали его Джакомо… как дальше – не знаю. Леонардо звал его… Чертёнок.

Джорджо (улыбается, но без злобы или насмешки, с пониманием). Салаино.

Микеланджело. Да. Ты биограф, ты наверняка знаешь, что с ним стало.

Джорджо (кивает). Леонардо завещал ему виноградник за стенами Милана. Там Джакомо и жил. Женился.

Микеланджело (бросив взгляд на Урбино). Ну, да, понятно…

Джорджо. А через пять лет после смерти учителя Салаино зарезали в пьяной драке.

Микеланджело грустит.

Микеланджело. Ах, Джакомо! Если бы я знал!..

Микеланджело смотрит на свою фреску, идёт к ней.

Микеланджело (Джорджо). Смотри! (показывает на одного из нарисованных обнажённых солдат). Это он. Чертёнок.

Джорджо (с азартом исследователя). Правда?

Микеланджело вдруг натыкается на ревнивый взгляд Урбино, улыбка спадает с его лица. Урбино разворачивается, стремительно выходит из зала.

Микеланджело. Урбино! Урбино, ты куда? Прости, Джорджо, я должен догнать своего… (художникам) Простите, господа! А это (махнул на «Битву обнажённых») не жалей! Урбино!

Микеланджело, хоть и хромает, но весьма проворно бежит за слугой. Джорджо с улыбкой смотрит ему вслед, потом снова на фреску Микеланджело. К нему подходит Маурицио.

Маурицио. Мастер Джорджо… Но ведь для того, чтобы потомкам… в будущем… открыть «Битву при Ангиари» Леонардо… придётся снести стену и уничтожить вашу фреску!

Джорджо (задумчиво). А это не так важно, Маурицио. Это не так важно.

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ 5. Леонардо.

Действующие лица:

Леонардо да Винчи, художник, инженер, естествоиспытатель, музыкант, писатель, 41 год.

Екатерина, его мать, 60 лет.

Чечилия Галлерани, придворная дама герцога Сфорца, 22 года.

Лукреция Кривелли, придворная дама герцога Сфорца, 18 лет.

Зороастро, механик, 26 лет.

Маттео Банделло, монах, 24 года.

Людовик XII, король Франции, 31 год.

Америго Веспуччи, финансист и мореплаватель, 40 лет.

Настоятель монастыря, толстый монах, 50 лет.

Старый воин, почти неподвижный старик, 100 лет.

Врач.

Музыканты, шуты, монахи, ученики Леонардо, слуги герцога, французские солдаты.

Место действия – Милан.

Картина 19. 

Посреди поляны стоит Зороастро – здоровый крестьянин, абсолютно счастливый. Он подставляет свои длинные вьющиеся волосы ветру, улыбается. Зороастро поднимает руки и за его спиной раскрываются огромные крылья, сделанные из тонкой лёгкой ткани, натянутой на деревянный каркас. Зороастро несколько раз мощно взмахивает крыльями. Входит Леонардо. Это человек зрелого возраста по-прежнему приятной наружности с длинными волосами (возможно, Зороастро отрастил свои волосы «под учителя») и аккуратно постриженной бородой. У него короткая куртка, простые штаны и неизменный блокнот на поясе.

Леонардо. Зороастро, стой!

Зороастро. Ну, чего ещё, ваша милость?

Леонардо. Мои последние расчёты показывают, что ничего не выйдет. Понимаешь, эти прутья…

Зороастро. Такой ветер, ваша милость! Ну, грех же упускать! И потом, я прямо чувствую, что сегодня всё получится!

Леонардо. Может, тебе показать ещё раз, как летит щегол? Я купил двоих на базаре.

Зороастро. Ну, тысячу раз же смотрели, мастер! А рисовали – две тысячи!

Леонардо. Будь осторожен! Я тебя прошу.

Зороастро. Не бойтесь, ваша милость. Если сил не почувствую, прыгать не буду.

Зороастро машет крыльями и бежит на гору вдалеке, взбегает на неё, мощно отталкивается ногами, раскрывает крылья и камнем летит вниз.

Леонардо. Зороастро!

Леонардо бежит следом. На сцену выезжает глиняный конь исполинских размеров. Он стоит на платформе с колёсами, его толкают потные полуголые молодые ученики Леонардо. Вокруг коня толпятся зеваки, дамы. Около коня друг мимо друга прогуливаются две дамы: Чечиллия Галлерани, смиренная и тихо улыбающаяся, и Лукреция Кривелли, дерзкая и капризная.

Чечиллия. Мастер обещал закончить «Коня» к свадьбе, успеет ли?

Лукреция. На коне ещё должен быть всадник, прежний герцог Сфорца.

Чечиллия. Мастер обещал. Но не слишком торопится.

Лукреция. Возможно, герцог захочет отложить свадьбу, пока не будет закончен «Конь»?

Чечиллия. Мы не можем на это рассчитывать, дорогая.

Лукреция. Я вам не дорогая.

Мимо толпы проходит хромающий Зороастро. За ним волочатся помятые крылья. Зороастро держится за глаз. Между его пальцев сочится кровь. Дамы отшатываются. За Зороастро идёт Леонардо.

Леонардо. Дай я посмотрю!

Зороастро. Вы же не врач, мастер Леонардо!

Леонардо. Обещай мне, что пойдёшь в больницу.

Зороастро. Конечно… Но глаза я, кажется, лишился.

Леонардо. Прости меня…

Зороастро. Ничего! Я сам вызвался… И кажется, я знаю, что пошло не так.

Леонардо. Да? Расскажи мне всё по секундам…

Зороастро. Расскажу, потом переделаем и попробуем снова.

Леонардо. Сначала в больницу!

Зороастро и Леонардо уходят в одну сторону, ученики, толкающие коня, решают передохнуть.

Ученик-1. Всё. Надоело. Только и делаем, что тяжести таскаем да леса строим.

Ученик-2. Ещё краски смешиваем.

Ученик-3. Холсты грунтуем.

Ученик-1. Сколько можно? Меня отец к нему учиться пристроил, а чему тут можно научиться?

Ученик-2. Говорят, мастер сам несколько лет сначала краски смешивал для учителя, пока тот ему не доверил ангела на его картине написать.

Ученик-1. Мастеру в то время было четырнадцать. А мне уже двадцать два! Нет, брошу всё, уеду.

Ученик-3. Куда?

Ученик-1. Куда угодно! Пойду матросом, уплыву, куда глаза глядят. Сейчас все плавают.

Ученик-2. Толкай, пока не уплыл!

Ученики толкают коня дальше. Зеваки и дамы уходят за ними.

Картина 20. 

Больничная палата. Всё те же полуголые ученики Леонардо вывозят на больничной койке дряхлого старика. Входит Леонардо, садится у постели больного. Это – старый воин, почти неподвижный, высохший, еле говорящий человек.

Старик (еле шелестит). И вот добрались мы до этой реки… Жара, как в аду… А нам говорят: надевайте латы и в бой… Ну, мы и надели…

Леонардо (что-то зарисовывает в блокноте, поглядывая на старика). И сколько вам тогда было лет?

Старик. Не знаю, синьор… К тому времени я уже потерял счёт годам. Голова у меня тогда уже была лысая… А волосы подмышками начинали седеть.

Леонардо. А сейчас-то вам сколько?

Старик. Доктор говорит – сто. Шутит, наверное.

Леонардо. Да, но с тех пор, о которых вы мне рассказываете, уже минуло больше пятидесяти.

Старик. Ну, что сказать, синьор? Я всегда плохо считал.

Леонардо. И долго ли продолжалась битва?

Старик. Весь день и всю ночь. При свете факелов. И главное, мы вроде бы сперва побеждали. А потом кто-то крикнул: «Миланцы! Удержите знамя!» И мы кинулись его защищать… Несколько раз древко хватали то наши, то вражеские руки. Мы дрались за него так, как будто в этом знамени и была цель сражения… А вовсе не в земле Ломбардии… Мы рубились, дрались в рукопашную, кусались… Дрались и кусались даже наши лошади… и неизвестно, кто из нас был злее: люди или звери. Мы безжалостно рубили врагам руки…

Леонардо. Зачем?

Старик. …чтобы больше не хватали знамя. Это было не сражение. Это был клубок ярости и смерти… Это сейчас я так спокойно это рассказываю… Но в момент схватки меня как будто и не было… Не было разума, только бешенство!

Леонардо. Вы во многих сражениях участвовали, синьор?

Старик. Конечно. Я же всю жизнь в солдатах… Больше и не умею ничего… А здоровье у меня всегда было…

Леонардо. Ну, это понятно, коли вы до ста лет дожили. А сейчас вы почему в больнице? Что болит?

Старик. Да как-то ничего не болит. Просто… тяжело… Ноги зябнут… И забывать стал… Вот про битву, которая была пятьдесят лет назад, я вам всё расскажу, а вот что вчера было… Но если опять к нам сунутся флорентинцы… или венецианцы…

Леонардо. Мы давно помирились с ними. Если нам сейчас кто и угрожает, то только французы.

Старик. …Французы? Так я и против них! Я поднимусь! Ещё рука не дрогнет! И меч…

Старик вдруг замолкает, хрипит и роняет голову набок. Леонардо встаёт, берёт старика за руку, сам себе кивает и говорит ученикам.

Леонардо. Давайте!

Ученики Леонардо стремительно превращают койку старика в операционный стол. Леонардо достаёт из кожаного мешка на поясе скальпель и широким жестом делает надрез на теле старика от горла до лобка: начинает вскрытие тела умершего. Ученики ему ассистируют.

Всю эту малоаппетитную картину закрывает вышедший перед операционным столом и спиной к нему Зороастро. У него на одном глазу повязка, но он по-прежнему счастлив, раскрывает руки, за его спиной вырастают крылья. Он убегает на гору, по дороге отчаянно машет крыльями, взлетает, делает мощный мах руками и ногами, раз, другой, почти останавливается в воздухе вертикально, машет ещё раз, но тщетно: он солдатиком, ногами вниз обрушивается на землю.

Леонардо заканчивает вскрытие старика.

Леонардо (обращаясь к ученикам). Ничем не болел, а в его сосудах повсюду на стеночках образовались наросты… В конце концов… вот тут… видите? Сосуд был перекрыт. Старый воин умер не от болезни, а от старости!

Ученик-3. Значит, верно то, что написано в библии: Господь ограничил весь срок жизни нашей ста двадцатью годами?

Леонардо. Да… кажется, что этот механизм неизбежен… Очевидно, эти наросты получаются из самой крови, которая несёт не только полезные вещества, но и вредные… Но это пока только предположение… Нужно получше изучить состав наших внутренних жидкостей….

Врач вывозит на кресле с колёсами Зороастро. К повязке на глазу прибавилась забинтованная нога: бинтами к ноге механика примотаны две доски.

Врач. Мастер Леонардо, ваша телега для больных просто превосходна! Как же мы не догадались раньше! Ведь каждого парализованного приходилось таскать на носилках, даже если он был неподвижен только ниже пояса, а теперь его может везти одна монахиня.

Леонардо (доставая кошелёк). Сколько мы должны вам?

Врач. Помилуйте! Я не возьму с вас ни одного тестона! Это мы вам должны заплатить за такую прелестную выдумку.

Леонардо. Спасибо. Я довезу его сам.

Леонардо берётся за ручки кресла на колёсах, везёт Зороастро.

Зороастро. Вы видели, мастер? Я продержался в воздухе намного дольше!

Леонардо. Не намного, Зороастро! Всё это становится опасным!

Зороастро. Вовсе нет! Мне кажется, я знаю, в чём дело.

Леонардо. Я тоже. Мы не можем увеличить силу твоих взмахов таким образом, чтобы человеческое тело поднялось в воздух и продержалось там какое-то время.

Зороастро. А как же это делает птица?

Леонардо. Увеличь размеры и вес тела птицы до размера и веса тела человека. Чтобы теперь тебе удалось поднять такую массу в воздух, у тебя в руках должна быть сила сорока Геркулесов!

Зороастро (с восхищением). Как вы это посчитали, мастер Леонардо?

Леонардо. Я сказал приблизительно.

Зороастро. Так что же, о полётах можно забыть?

Леонардо. Тебе-то уж точно, Зороастро. По крайней мере, пока не срастутся кости. А потом… Ты знаешь, есть у меня одна идея… Что если крыльями не махать?

Зороастро. Как орёл?

Леонардо. Примерно. Ловить ветер… Крылья должны быть совершенно другой конструкции. (ученикам) Приберите здесь и приходите домой обедать.

Леонардо увозит Зороастро со сцены. Ученики накрывают простынёй тело старика, моют пол, протирают и убирают инструменты.

Ученик-1. Ну? И это художник? Противно!

Ученик-3. Художник должен знать анатомию.

Ученик-1. Наросты на стеночках сосудов? Я вообще не знаю, как меня не тошнит. Хотя нет, знаю. Это от того, что мы мяса не едим!

Ученик-3. Слушай, ну, что ты всё ворчишь? Не нравится, – уходи.

Ученик-1. Папаша выпорет. Он Леонардо за год вперёд заплатил.

Ученик-2. Сколько, ты говоришь, тебе лет?

Ученики смеются, Ученик-1 в шутку тычет Ученика-2 кулаком в бок.

Ученик-3. Ладно, поворачивай! Вывози!

Ученики берутся за каталку с трупом старика, увозят его со сцены.

Картина 21. 

На кресле сидит Чечиллия в лучах закатного солнца, падающих из окна. Она развёрнута к художнику в три четверти, но смотрит в сторону, противоположную той, куда обращён её корпус. Руки она держит на весу. Играют музыканты, развлекают её шуты. Перед нею сидит Леонардо и пишет её портрет.

Чечиллия (не шевелясь). Музыканты, довольно!

Леонардо. Небесная донна, я просил бы вас ещё о пяти минутах неподвижности. Свет сейчас уйдёт.

Чечиллия. О, с удовольствием, мастер Леонардо! Я только хотела поговорить с вами. Музыка мне наскучила, а вы же не хотите, чтобы я скучала.

Леонардо. Безусловно не хочу. (музыкантам) Вы свободны, спасибо.

Музыканты уходят.

Чечиллия. Я хотела поблагодарить вас за тот праздник, который вы устроили на бракосочетание нашего герцога. Это было захватывающе и очень изобретательно!

Леонардо. Благодарю вас, синьорина Чечиллия. Я понимаю, сколь печально для вас бракосочетание его светлости синьора Лодовико.

Чечиллия. Не будем об этом говорить. В конце концов, вы должны быть рады. Этот портрет герцог заказал, чтобы вспоминать обо мне. Да, Беатриче будет занимать его сердце, но в его личных покоях останется частица меня, созданная таким превосходным мастером, как вы.

Леонардо. И снова благодарю, прекрасная синьора. Для меня честь писать ваш портрет.

Чечиллия. Я давно хотела у вас спросить, мастер. Как вы всё успеваете?

Леонардо. О, это очень просто! С детских лет я приучил себя как можно меньше спать. И, таким образом, у меня высвобождается время на различные занятия.

Чечиллия. Но разве вы не устаёте?

Леонардо. Конечно, устаю. И в этом случае отдыхаю.

Чечиллия. Каким же образом?

Леонардо. Делаю что-нибудь другое. Мы устаём от однообразности наших действий, а не от обилия их.

Чечиллия. Это ещё одно ваше открытие?

Леонардо. Если угодно. Жемчужная донна, взгляд ваших глаз прекрасен, а когда вы глядите на меня, я робею и… счастлив…, но не будете ли вы столь любезны смотреть именно в ту точку, которую я указал.

Чечиллия. Я устала, мастер Леонардо. У меня затекла шея, а рук я вообще не чувствую из-за того, что вы велели мне держать их на весу.

Леонардо. Ещё две минуты, драгоценная Чечиллия, – и я вас отпущу. Остальное допишу по памяти. Видите, Чечиллия, вы тоже устали от однообразной позы, а после того, как вы смените её, а потом снова примете, она станет естественнее, свежее. Так и мне отход от одной деятельности и обращение к другой не мешает, а помогает достигать интересных результатов и там, и там. Вот, например. Увлёкся я недавно математикой.

Чечиллия. Никогда не думала, что она может быть увлекательной.

Леонардо. О! Эта наука прекраснее всех прочих! Во-первых, она чище других. Алхимик имеет дело с веществами, от которых зачастую не знает, чего ждать: вещества ведут себя непредсказуемо, могут загореться, могут выкипеть, убежать…

Чечиллия (не выдерживает, смотрит на Леонардо). Убежать? Как молоко?

Леонардо. Умоляю, в сторону, дорогая мона. Да, как молоко. Естествоиспытатель или медик имеет дело с природой. Природа прекрасна, но и она, случается, пачкает руки и одежду. Даже философ вынужден говорить с человеком, от которого, бывает, неприятно пахнет, или чьи умозаключения грязны настолько, что отмыться порой бывает очень трудно. И лишь математик имеет дело с чистым миром идеальных понятий, для которого нужен только его разум и больше ничего.

Чечиллия. А чернила? Разве они не пачкают пальцы?

Леонардо. Математику часто не нужны и чернила. Ему важна одна сияющая чистотой мысль. А если необходимо помочь себе в размышлениях записями и рисунками, то наши древние учителя обходились прутиком и песком на берегу.

Чечиллия. Но не отвлекают ли вас занятия наукой от искусства? Разве не противоречат они друг другу?

Леонардо. О, напротив! Дополняют и обогащают друг друга! Знаете ли вы, Чечиллия, что пропорции картины, наиболее приятные глазу, имеют точное числовое выражение.

Чечиллия. Какое?

Леонардо. Не могу вам сказать.

Чечиллия. Секрет? Тайное знание? Вы принадлежите тайному ордену?

Леонардо. О нет, что вы! Дело не в этом! Просто оно довольно долго и сложно вычисляется, но, поверьте, в конце концов, предстаёт во всём своём блеске. Ну, вот и всё. Вы можете встать и походить, любезная донна Чечиллия.

Чечиллия. Ох, спасибо! (встаёт, разминается, Леонардо следит за её движениями). А посмотреть я могу?

Леонардо. О, конечно.

Леонардо отступает. Чечиллия подходит к портрету, смотрит.

Чечиллия. О, боже, мастер Леонардо, кто это? Кто это у меня на руках?

Леонардо. Горностай.

Чечиллия. Почему?

Леонардо. Как символ вашей нежной любви к венценосному синьору. Посмотрите, как ваши руки обнимают его.

Чечиллия. Но стоит ли напоминать герцогу о моей нежной любви?

Леонардо. Вы, как никто, достойны были стать венценосной синьорой, но увы, герцог Сфорца принял политическое решение, и теперь его жена приказывает удалить вас из дворца.

Чечиллия. И не меня одну.

У Чечиллии дрожит подбородок, но ей удаётся сдержать себя.

Чечиллия (меняет тему). Ну? А в этой картине вы соблюдали божественную пропорцию?

Леонардо. Разумеется. Посмотрите, синьорина. Вы сидите как бы в некоем треугольнике, замечательном тем, что у него совершенные соразмерности. Это достигается наличием определённого угла в его вершине. Его стороны относятся друг другу так же, как длина относится к ширине картины, а числовое выражение этого отношения и есть то таинственное золотое число, выражающее божественную пропорцию. Именно поэтому смотреть на эту картину так приятно.

Чечиллия (слегка расстроена). Да? Только поэтому?

Леонардо. О нет, Чечиллия, конечно, не только поэтому. Но мне не пристало хвалить собственное произведение. Если мне хотя бы вполовину удалось добиться сходства портрета с вашим настоящим обликом, значит, картина прекрасна. Но восприятию безусловно помогают мои знания в других областях…

Чечилли. Например, в анатомии? То, что вы вскрываете покойников, помогло вам в написании моего портрета? А то, что вы создавали смертоносное оружие для Чезаре Борджиа?

Леонардо. Вы только не обижайтесь, драгоценная донна, но – да. Всё это мне очень помогает. Когда я делаю что-то, я делаю это всем своим существом. Со всеми моими механизмами, представлениями, картинами и оружием. Как бы я ни менял поле деятельности, я каждому делу отдаюсь весь, без остатка. И военные сооружения так же влияют на мои способности художника и зодчего, как картины влияют на конструирование крыльев. Занятия математикой позволяют точнее рассекать мёртвую плоть, что позволяет лучше писать фигуры людей, а постоянное вглядывание в их лица наделяет меня знанием, чего они на самом деле хотят, чтобы придумать и воплотить для них именно такие торжества, которые и удивят, и не обманут их ожиданий.

Чечиллия. И неужели всё это только для того, чтобы получить немного денег?

Леонардо. О, конечно же нет! Всё это для того, чтобы работать дальше, узнавать новое и совершенствоваться. Скажем, раньше я совсем не умел вести светские разговоры, а теперь…

Чечиллия. Теперь вы и в этом непревзойдённый мастер.

Леонардо. Благодарю. И пусть иногда приходится делать неприятные вещи, которые могут запачкать руки или одежду…

Чечиллия. А душу? Вроде службы у Борджиа?

Леонардо. Пусть и это. Главное познать мир во всех его проявлениях, во всём разнообразии. Так, как это делал древнегреческий мастер Дедал.

Чечиллия. Так вот с кого вы берёте пример! Но ведь он убил ученика, которому завидовал за то, что тот превзошёл его. За что и был сослан на Крит, где помог царице удовлетворить противоестественное желание. А потом – лабиринт, нить, крылья… И чего он добился? Гибели единственного сына?

Леонардо. Он добился того, что о его изобретениях и творениях знают и рассказывают до сих пор.

Чечиллия (слегка разочарованна). А! Так вы тщеславны…

Леонардо. Нет, не то. То есть, конечно, немного… Но только в той мере, которая…

Леонардо запнулся, ищет слово. Чечиллия смотрит на Леонардо с интересом.

Леонардо. Скажите, мадонна, вы никогда не задавали себе вопрос, почему Минос попросту не убил Минотавра?

Чечиллия. Минотавр был послан ему в наказание, царь боялся гнева богов.

Леонардо. Но он не боялся его, когда подменил жертвенного быка.

Чечиллия. И был научен этим уроком.

Леонардо. Да, конечно… Но не могли ли боги всеми этими уроками Миносу преследовать совсем другую цель?

Чечиллия. Какую?

Леонардо. Дать работу Дедалу. Мастеру, который мог многое и сам не знал, где предел его возможностям. Мастеру, который должен был познать этот предел, мастеру, который должен был трудиться несмотря ни на что.

Чечиллия. О, как вы тщеславны! Вы считаете, что боги создали этот мир, чтобы его мог познать художник! Мир создан для Дедала, так?

Леонардо. В каком-то смысле. Только причём же здесь тщеславие? Разве красавица не стремится роскошно одеться и подвести глаза, чтобы красота её была выражена полнее? Разве атлет не пытается развить своё тело до самой границы возможного? Так почему же имеющий разум не должен прикладывать его со всем усердием ко всякому предмету, в котором есть ещё, что изучить? А таких предметов множество, боги в самом деле оказались щедры.

Чечиллия. И вы согласны заплатить за это великую цену? Вроде жизни собственного сына?

Леонардо. У меня нет детей… И я пока не знаю, какую цену готов заплатить! Но если бы я только мог изучить этот мир… Если бы я только мог понять, как он устроен… Возможно, тогда я понял бы, для чего боги создали его. И, может, тогда сумел бы объяснить, куда нам идти, какие способности развивать и что именно нам следует выражать полнее.

Чечиллия (пытливо смотрит на Леонардо). Значит, вы пытаетесь постичь божественный замысел.

Леонардо. Очень трудно постичь замысел того, кого никогда не видел. Но он дал множество подсказок. И можно попытаться если не разгадать их, то хотя бы найти. Для этого надо всего лишь не прекращать искать.

Чечиллия. Сколько в вас, оказывается страсти…

Чечиллия уже подошла к Леонардо вплотную, тянется губами к его губам.

Леонардо (чуть отступает). Небесная мона, нет… простите… дело вовсе не в том… просто… это не для меня…

Чечиллия. Чепуха… А как же познание, мастер Леонардо? Разве вы не хотите познать этот мир вполне?

Леонардо ошеломлён таким поворотом, а Чечиллия наступает. Леонардо не отходит, но и навстречу не устремляется.

И тут из-за двери раздаётся истошный крик. Леонардо отходит от Чечиллии. Чечиллия, конечно, немного раздосадована. Входит пожилая служанка Леонардо. Это не Матурина из 2 действия, хотя и напоминает её общим обликом. Она некрасива, лицо сморщено, приземиста. В руках у неё корзина с овощами и какая-то дымящаяся кастрюлька, которую она брезгливо держит за длинную ручку.

Леонардо. Что там такое?

Служанка. Да вот! Взгляните! Здравствуйте, синьора, простите, я не знала, что вы здесь. Но судите сами: прихожу я с базара… овощей принесла, будем супчик варить… смотрю, на плите что-то бурлит. Ну, думаю, не иначе Зороастро наш проголодался. Подхожу, а там из кипятка на меня глядит кто-то.

Входит Зороастро, опираясь на костыли. Забинтованную ногу держит на весу. Глаз, конечно, по-прежнему повязан.

Зороастро. Ну, да. Это моё.

Служанка. То есть, как это твоё? Ты что же там собственный глаз сварил? Пресвятая богородица, матушка-заступница! Что же они творят-то в этом доме?

Леонардо. Успокойся, пожалуйста. Конечно, это не глаз Зороастро. Это глаз одного умершего, которого я вскрывал сегодня утром в госпитале…

Служанка. Ещё лучше! Я между прочим, на кухне еду готовлю на всю ораву, которая толчётся под этой крышей! А вы там глаза от мертвецов варите!

Зороастро. Ты бы предпочла, чтобы мы варили глаза живых людей?

Чечиллия смеётся: её забавляет вся эта сцена.

Служанка. Вот пожалуюсь я на вас фра Луке, будете знать! Ну, Леонардо, ну, зачем варить-то?

Леонардо. Иначе глаз никак не разрежешь, не посмотришь, что у него внутри. Как яйцо нельзя разрезать сырым, чтобы не растеклось, и можно разрезать, сварив, так, может, и глаз… Вот я и решил сварить его в яичном белке. Там белок – и тут белок, свернутся вместе, можно будет исследовать…

Служанка. Теперь вы понимаете, синьорина, почему наш мастер так мало ест? Потому, что его всё время тошнит! А заодно и нас всех!

Чечиллия смеётся.

Картина 22. 

Трапезная монастыря Санта-Мария-делле-Грацие, но сейчас она не используется, как трапезная. Суетятся полуголые ученики Леонардо, у стены построены леса, кто-то строит леса рядом. Один из учеников растирает краски в корыте. Леонардо стоит высоко на помосте перед грандиозной фреской «Тайная вечеря». Она не закончена: нет лиц Христа и Иуды, не проработан фон, но основные очертания картины уже видны. За спиной Леонардо выстроились монахи. Леонардо ничего не делает, просто смотрит на картину. Монахи за его спиной недоумённо перешёптываются. В конце концов, из их среды выходит толстый монах, настоятель.

Настоятель. Мастер Леонардо! При всём уважении, но уже полчаса вы ничего не делаете!

Леонардо. Почему вы так думаете?

Настоятель. Вижу! Вам надо писать фреску. А вы её разглядываете! Это трапезная, а из-за вашей работы монахи уже два года питаются в своих кельях! Ни совместных благодарственных молитв о ниспослании хлеба насущного, ни богоугодных бесед…

Леонардо. Придётся потерпеть.

Настоятель. Ваша милость! Ну, так же нельзя! Ну, сделайте хоть что-нибудь… Ну, хоть лик Христа напишите!

Леонардо. Лик бога на земле… Как же его найти?

Настоятель. Трудно. Но можно. Возьмите за образец кого-нибудь из ваших учеников. Среди них есть вполне миловидные!

Леонардо с усмешкой смотрит на настоятеля, ученики переглядываются, монахи ропщут. Настоятель тушуется.

Настоятель. Вообразите что-нибудь! Вы же художник!

Леонардо. Здесь нужен ангел. Ангел во плоти. А такого я вообразить не могу.

Настоятель. Ну, хорошо, а Иуда? Уж его-то лик вы можете изобразить? Пойдите на паперть перед собором, возьмите опустившегося нищего, пишите его!

Леонардо. Иуда не был нищим. Совсем даже наоборот.

Настоятель. Когда у меня на огороде монахи ленятся, а не работают, я!..

Леонардо. Вы что же, считаете, что это – огород?

В среде монахов слышится полу-ропот, полу-смех. Настоятель изображает гнев, чтобы скрыть смущение.

Настоятель. Хватит размышлять! Хватит разглядывать! Работайте!

Леонардо. Послушайте, падре. Я не могу бросить эту работу, у меня контракт. Сер Томазо возьмёт с меня неустойку. И будет прав. Поэтому я доделаю фреску до конца. Но если вы будете мешать, то Иуда на этой стене получит в подарок ваше лицо.

Настоятель задыхается от возмущения, а монахи разделились: кто-то возмущён, а кто-то смеётся. Почти все, кто смеётся, пытается это скрыть, кроме юноши с благородной осанкой, держащегося обособленно, хоть и одетого, как и все, в облачение доминиканского монаха.

Настоятель. Всё! Моё терпение вышло! Не говорите потом, что я вас не предупреждал! Я пожалуюсь герцогу!

Настоятель, подобрав полы рясы, выбегает из трапезной, за ним, гомоня, устремляются монахи. Леонардо остаётся на подмостках. Он поворачивается к картине и снова начинает её разглядывать. Здесь остались его ученики, каждый из которых занят своим делом, а также тот монах, который смеялся не скрываясь. Это Маттео Банделло. Он ещё некоторое время молча наблюдает за Леонардо, потом произносит.

Маттео. Дедал снова не может выбраться из своего лабиринта?

Леонардо поворачивается, смотрит на Маттео, улыбается ему.

Маттео. Мешаю?

Леонардо. Нисколько, фра Маттео.

Леонардо протягивает в сторону руку.

Леонардо. Бледная киноварь, номер шесть.

Ученик-1 вскакивает, берёт кисть, макает её в палитру, подаёт мастеру. Леонардо берёт кисть и делает два осторожных мазка на одеянии Христа.

Леонардо. Всё. Сегодня я, кажется, ничего уже не сделаю.

Маттео. Вы устали?

Леонардо. Не в этом дело. Вы, кажется, правы насчёт лабиринта.

Леонардо спускается с помоста, подходит к Маттео. Тот наливает ему молока из кувшина.

Маттео. Угощайтесь, мастер Леонардо. Это я надоил сегодня утром. Или, простите, вы, молока тоже не пьёте?

Леонардо. Да всё я пью, фра Маттео. Тем более, из ваших рук… мне приятно. Спасибо.

Леонардо пьёт молоко.

Леонардо. Правда, не похоже, что вы предназначены для дойки коров.

Маттео. В монастыре пришлось научиться.

Леонардо. Не похоже также, что вы рождены быть монахом. При вашей стати и породе, дон Маттео…

Маттео. О! Не называйте меня так, мастер! Однако, воистину, глаз художника не обманешь. В самом деле, в моей жизни было всё: богатство, уважение, блеск и слава… А потом произошла одна грустная история. Несчастная любовь, вы понимаете?

Леонардо. Нет.

Маттео. Вы никогда не любили?

Леонардо (после паузы). Не довелось. Однако, людей, переживших грустные истории, я повидал… И хотите я сам расскажу вам вашу?

Маттео. Будет интересно.

Леонардо. Вы полюбили девушку. Полюбила и она вас. Но отчего-то вы не могли быть вместе. Возможно, ваши родители были против. Может быть, потому что она не обладала знатным происхождением, в отличие от вас.