Текст книги "Узют-каны"

– Не помню, – помотал головой Алексей. – Но деньги – не мясо. Забирай их к чёртовой матери!

– Не много ли за кусок китайской тушёнки?

– В самый раз!

– Проблемы?

– Туча, – пожаловался Егоров. – За ипотеку детям платить надо, кое-кого подмазать, сам знаешь – всё у нас так. Обрадовался было, опаскудился. Да только смотрю: уксус, хоть и халявный – всё одно горечь.

– Деньги не мясо, Лёша. Их поделить можно.

– Ты серьёзно?

– С условием.

– Каким? – насторожился Алексей.

– Когда пошлёшь своего человека за папкой, ещё такую инструкцию наложи – выполнять все мои указания.

– Зачем? Чего хочешь опять выкинуть?

– Я тоже не ангел. На такси мечтаю сэкономить. До санатория – не ближний свет.

– Ох, хитёр! Может быть, тебе личный бронетранспортёр прямо до вертолёта выделить? Ещё ведь и Костенко ограбишь!

– А как же? Деньги-то из одного колодца, государственного. А оно мне мно-о-ого задолжало…

Они рассмеялись. Два человека у стройного, скорбного обелиска. Жизнь продолжалась, несмотря ни на что.

11

 
…сколько мне надо песнь запевать,
чтоб и других к ней настроить;
сколько я должен себя волновать,
чтобы других успокоить?
 

М. Поцхишвили

И ранее пустынный и тихий в послеобеденные часы, нижний этаж санатория в этот день казался вымершим. Такое случается только в межсезонье. Но на этот раз тишина, нарушаемая лишь приглушённым звуком телевизора и равномерным стуком перекатываемых бильярдных шаров в комнате отдыха, была непривычной.

Эвакуация поглотила всех – уехали отдыхающие, шумной толпой отправились по домам медицинские работники. Где-то на задворках выпивали грузчики, но позже и они отчалят на пошатывающихся ногах, оставив сторожа одного.

Санаторий напоминал брошенную квартиру, из которой выехали жильцы, а когда приедут новые – неизвестно. Разворошенные холл, кухня, столовая, медкабинеты – всё имеющее ценность, включая оборудование, технику, ковровые дорожки и даже тропические растения в кадушках, вывезено и, наверное, размещено где попало и как попало. На кухне – перевернутые вверх дном огромные кастрюли, брошенная посуда. В столовой – в хаотичном порядке придвинутые к стене столы и стулья. Кабинеты тщательно закрыты, словно опасаются не огня, а взломщика.

Сергей Карлович неподвижно сидел в одном из-за ветхости оставленном кресле с выцветшей обивкой, смотрел старую кинокомедию с Папановым и Мироновым, но мысли вращались далеко от сюжета. Он думал о пропавшей медсестре, о разрухе, нанесённой эвакуацией. С одной стороны, конечно, понимал её необходимость, но с другой – саднила душа. Пожар где-то за сорок километров, никогда не приходилось слышать, чтобы огненосная стихия одолела такое расстояние. Значит, эвакуация была лишней? И вся суматоха, связанная с перевозкой, с отъездом людей, не что иное, как буря в стакане? Что поделать: должность заведующего налагала обязанность ответственного за гражданскую оборону, и в случае пожара, наводнения, землетрясения, прилета инопланетян, появления снежного человека главврач был просто обязан подчиниться руководству. И оно на этот раз оказалось непреклонным.

То же самое с пропавшей медсестрой. В круг обязанностей входит личная ответственность за каждого члена коллектива – и вот, пожалуйста, исчез человек. Словом, настроение у Сергея Карловича было мрачнее некуда, он даже не прислушивался к тому, что происходит за его спиной, лишь изредка доносились обрывки слов и громкий смех толстяка. День был достаточно насыщенным беготнёй и сутолокой, старые кости гудели от усталости, любимые актёры помогали расслабиться. Главврач задремал, неудобно свесив голову, вздрагивая сквозь сон, принимая слишком уж громкий стук бильярдного шара за обрывок неприятных, тревожных мыслей.

Спортсмен чертыхнулся – шар застрял у лузы в одном из углов зелёного стола:

– Ваш ход, маэстро, – небрежно бросил через плечо. – На подставках играешь!

Интеллигент откинул густую прядь со лба, прищурился, навёл кий, дёрнулся чуть резче, чем следовало бы, и вогнал в лузу сразу два шара:

– Партия! – скромно улыбнувшись, объявил он.

– Ничего не поделаешь – лапки кверху, – согласился Балагур, вытирая ладони о штаны. Он только что проглотил бутерброд с куском ветчины. – Давай палку, теперь дядя Боря поиграет. Играть он не умеет, поэтому вопреки правилам погоняет шары с проигравшим.

– Смотри стол брюхом не раздави, – хмыкнул Спортсмен, вынимая шары из сеток.

– Уж постараюсь.

Шурик закурил и присел на подоконник. За окном всё так же медленно, догоняя друг друга, проплывали по небу сердитые тучи, ветерок раскачивал пустующие качели. Выспавшийся Тузик обиженно повизгивал, гоняясь за обрывками обёрточной бумаги. Откуда-то из-за кустов со стороны детской песочницы вышагнул мужчина в потёртой тельняшке, с чинариком в губах. Он окликнул Тузика и кинул ему полуобглоданный хвост селёдки, затем также беззвучно – стекло заглушало звук – исчез в кустах.

– Разбивай, – пригласил Спортсмен.

Балагур плавно ткнул кием, и ровный треугольник шаров рассыпался по сукну.

– Что-то долго они совещаются, – заметил Спортсмен, невозмутимо и грациозно обогнув угол бильярда, наклонился, прицеливаясь.

– До четырёх ещё есть время. Кстати, помнишь анекдот…

Сашка вышел в гулкий, безлюдный холл, ноги сами вели к телефону-автомату, ибо из-за гор его «билайн» не брал, пальцы сняли трубку и нажали половину номера. Но потом также проворно отказались от дальнейших действий. Он представил предстоящий разговор и дословно мог бы его воспроизвести: «Мама, я задержусь». – «Почему?» – «Иду в тайгу, спасать людей». – «С ума сошёл? Ты же там заблудишься, простынешь…» – «Я буду не один». – «Тем более, без тебя справятся!» Пальцы послушно повесили трубку. Зачем всех расстраивать? Всё равно же не поймут, что он вырос, что сам может отвечать за свои поступки. А вот когда он вернётся со славой и деньгами, тогда можно и поговорить.

Неужели больше никого нет? Шурик затоптал окурок и отправился путешествовать вдоль белоснежных дверей с надписями «Терапевт», «Стоматолог», «Ингаляции», «Массаж», «Радоновые ванны» и тому подобное. Эхо далеко разносило его шаги, но слушать было некому. В конце коридора, чуть влево и вниз, несколько ступенек вели к массивной грязновато-зелёной двери, обитой железом. Табличка гласила: «Вход в подвал». В подвале делать было нечего, тем паче – дверь заперта мощным засовом. Коридор плавно перетекал в столовую. Шурик распахнул рифлёные двери, осмотрел помещение, нагромождение сдвинутых столов и стульев, улыбающиеся физиономии за чаепитием на стене, намалёванные неизвестным художником. Прямо под нарисованным самоваром висело воззвание о ценности хлеба и необходимости его беречь.

Он прошёл в столовую, зачем-то прикрыв за собой двери. Заглянул в закрытое окно раздатки, обогнул угол и оказался на кухне. В её центре обиженно сгрудились покинутые холодные плиты, длинный дюралевый стол, на котором – он однажды видел – режут хлеб здоровенными ножами. Вдоль стены на привинченных к полу ножках приютились огромные фляги – примерно в таких на стройках мешают бетонный раствор. Что же они делают на кухне? Сашка сдвинул крышку и обнаружил на дне остатки чая.

– Ничего себе заварничек, – улыбнулся и водворил крышку на место.

Перевёрнутые на плитах кастрюли искажали его сухопарую, высокую фигуру, обезображивая и превращая в сказочного монстра. Фигура удалялась. Паренёк заглянул в мойку, из одного крана монотонно капало. Ноги влекли дальше. Небольшой коридорчик заканчивался дверью на улицу, называемую служебным входом. Ещё два помещения: какие-то ванны, раковины, зазубренные чурки для разделки мяса. А вот ещё одна небольшая дверка, закрытая на задвижку. Шурик открыл её и оказался в кладовой. Полки заставлены консервами, несколько булок хлеба, ящики с ложками, вилками …и ножами разных размеров. Только сейчас он ясно осознал цель своего одиночного исследования помещений. Ему необходим нож! Если пустился в нестандартное мероприятие – такое, как поход в тайгу, то нужно вооружиться. Это и детям понятно! Так почему же никто не пошевелится? Те двое режутся в бильярд. Новенький вообще куда-то пропал вместе с шизиком майором, нацепившим форму полковника.

Гордость захлестнуло юное сердце – только он один догадался! Оружие, нож в тайге просто необходим: что-нибудь там срезать, а то и порыть землю. Сашка выбрал один – плоский, широкий, как лещ, но не слишком длинный, чтобы не выделялся и не высовывался из-за пояса. Сжал рукоятку, сразу ощутив себя сильным, неумолимым гладиатором. Постоял так какое-то время, выискивая врагов, потом засунул приобретение за пояс – лезвие приятно холодило кожу на ноге – и вышел из кладовой.

– Эй! А ты чего здесь забыл? – в коридорчике у служебного входа возник тот самый в тельняшке, что угостил приблудную собачонку. Неискуримый, вечный чинарик всё так же выглядывал из ухмыляющихся губ. Интеллигент на какое-то время растерялся, но потом нашёлся:

– Попить захотел.

– А-а, – протянул грузчик, подошёл вплотную и внимательно осмотрел мальчишку стеклянными, с издёвкой глазами. – Если что взял не своё, лучше дуру по Амуру не гони, верни взад.

– Ничего я не брал, – Шурик гордо вскинул голову и выдержал взгляд, хотя в груди всё сжалось.

– Вот мы и проверим, – пыхнул чинариком «моряк», Шурик разглядел каждый волосок на небритых щеках, твёрдые пальцы сжали плечо.

– Уж и попить нельзя! Ничего я не брал.

– Дуру по Амуру не гони. Кран вона где, чего здесь делал? – «моряк» подвёл его к кладовой.

– Просто посмотреть!

– Ща и побачим, – грузчик небрежно распахнул дверку и шустро нырнул под стол, на котором стояли ящики с посудой, показывая Сашке спину и мощный затылок.

На миг мелькнула шальная мысль – пока не видит, положить нож на место, но грузчик уже выглядывал из-под стола, сжимая в руке бутылку «Журавлей».

– Всё путём, малец. Флаконы на месте.

Вздох облегчения разжал грудь, расщекотав неуверенный смешок.

– Ты не лыбься, – грузчик состроил обиженную физиономию, – мне друганы за бухало башку отвернут. – И перед Махой потом отчитываться…

Интеллигент смеялся по-детски. Съёжившаяся небритая морда, выпускающая запах перегара, с вытянутой нижней губой не могла вызвать ничего, кроме смеха.

– Не гони дуру, – серьёзно сообщил грузчик, вылезая и отряхиваясь, – дуй давай и шоб ни гугу, ясен пень?

Сашка не заставил себя упрашивать, он даже сдерживал ноги, чтобы не бежать. Надо же, чуть в штаны не наложил, а ещё в тайгу собрался! Кого испугался? Алкоголика? Ох, Шура! Он потряс головой, отгоняя сумбурные мысли, прошёл мимо кухни и раздатки, вынырнул из столовой, но неожиданная встряска всё равно веселила. Интеллигент прошлёпал по лестнице на третий этаж, опустился в ещё одно забракованное при эвакуации кресло и прокрутил в голове сцену с ножом и грузчиком – нелепица. Вот вам и прославленный спасатель!

Он достал своё приобретение, провёл пальцем по лезвию – хороший ножик – и вновь засунул за пояс, почувствовав себя немножко ковбоем, немножко пиратом. «Хо-хо, старый Джо, дружище! Ловко ты провёл пьяного шерифа!» Коридор на третьем этаже был так же пустынен, как и на первом, даже звук катающихся бильярдных шаров не проникал сюда. Часы показывали четверть третьего, и желудок напомнил о себе – пустую, мол, уже шесть часов. Комната Интеллигента, где он раньше, ещё вчера, обитал вместе с хозяйственным и занудным пенсионером, находилась здесь же, на третьем этаже, а где-то в её недрах припасена банка сгущёнки и коробка баранок. Он и не заметил, что уже держит в руках свои припасы, вынутые из хозяйственной сумки. Кровать пенсионера, естественно, пустовала. Он отбыл вместе со всеми, прихватив вещи, включая консервный нож. Не размышляя, Шурик воспользовался новым ножом, одним ударом вогнав его в крышку консервной банки, которая отторгнула несколько белых, вязких капель. Он торопливо вскрыл сгущёнку, воткнул в розетку вилку миниатюрного кипятильника. Как в стакане оказались вода и заварка – вспомнить не удалось, да и незачем: руки всё делали сами, механически и оперативно, наперекор обычной флегматичности хозяина. Кипятильник медленно, но уверено рожал пригоршни пузырьков внутри стакана. Сашка чувствовал лёгкое покалывание в кончиках пальцев, какое-то особое состояние, настрой в груди, как будто там ударили в маленький камертон. Готовя лёгкий полдник, он всё время насвистывал, напевал – в ушах возникла определённая мелодия, и Шурик мог поклясться, что раньше подобной не слышал. Такое с ним бывало, это и привело в своё время к участию в небольшой рок-группе. Саша сочинял песни, причём сначала появлялась музыка, а уж слова на неё сами собой накладывались.

Отключив добросовестно сделавший работу кипятильник, Шурик накрыл горячий стакан с мутью плавающей заварки кусочком картона – пусть остынет и уляжется. Торопливые руки, освободившись, сделали то, к чему стремились – стащили со стены гитару. Пальцы слегка подёргали струны, чуть-чуть поправили колки и забегали, воспроизводя придуманную мелодию. Каждому трезвомыслящему человеку понятно, что творить – мучительно трудно. Но, боже мой, ещё более адский труд наблюдать за творящим! Особенно, если он музыкант. Постоянные обрывы на середине фразы, возвращение и всё заново, и вновь – скачок на слог обратно, создаваемый дёрганьем одной и той же струны. Такую муку отец и мать Шурика вынести не смогли и сто раз покаялись, что купили ему гитару:

– ПРЕКРАТИ БРЕНЧАТЬ! ОТЕЦ УСТАЛ!

Или:

– КОГДА ТЫ ЗАБРОСИШЬ СВОЮ ШАРМАНКУ!

И поэтому Сашка ушёл бренчать туда, где это было необходимо, где без этого – немыслимо, где от него ждали именно бренчания. И ничего не значит, что группа распалась! Осталась музыка! И Песня!

Проиграв пару раз сложившуюся мелодию, Шурик отложил гитару и принялся за остывающий чай, запивая обмакиваемые в сгущёнку баранки, а мыслями ещё и ещё раз воспроизводя мотив Песни. Чего-то не хватало! И этот резкий переход – хорошо ли будет восприниматься? Он представил зал, хлопающий в такт, и вдруг всё смешалось, зрители в растерянности, но потом – ажиотаж, визг, крики… В конце концов, давно пора решить – чего хочешь: рок или романс? И вообще: о чём будет Песня? Сашка чувствовал – она об одиночестве. Но как это будет звучать? Где то, самое нужное, первое слово?

Он допил чай и подумал: к чёрту слова. Невзирая на последовательность мыслей и действий, он внезапно опять схватил гитару и спешно перебрал струны:

– А мне та-та пушистый та-та-та…

Взбудоражено отложил гитару и схватился за сигаретную пачку, по закону подлости – она оказалась пустой. А сейчас так необходим допинг! Надо сбегать в магазин в посёлок, пока не поздно – в тайге магазинов не бывает. Но это потом – прогулка до посёлка займёт около часа, а сейчас бы уловить, удержать в памяти возникшую песенную гармонию. Сашка вспомнил, что вчера они со Спортсменом курили на балконе, которым заканчивался коридор на третьем этаже. Тогда курить не хотелось, и он оставил окурок в банке-пепельнице. Именно поэтому Интеллигент покинул свою комнату и направился по коридору к обнадёживающему балкону. Проходя мимо кабинета заведующего, услышал то, что резко изменило его планы и отодвинуло создание Песни.

– Ты когда-нибудь слышал о банде Соловьёва? Он ошивался здесь в гражданскую, – уверено спрашивал полковник.

– Что-то вроде клада Колчака? – казалось, Новенький ехидничает.

– Банду разгромили. Соловьёв ушёл в Хакасию налегке. Где он прятал награбленное – покрыто тайной. Разве не так?

– Понятно, – согласился Новенький, – пусть вертолёт вёз золото…

Шурик замер, постоял прислушиваясь ещё немного, но ничего, кроме покряхтывания, напоминающего приглушённый смех, не услышал. Затем он пошёл обратно по коридору, пытаясь собраться с мыслями. Видимо, это удалось, потому как бесцельная походка сменилась решительной. Минуя свою комнату, он спустился на первый этаж, а потом и вовсе покинул санаторий. Его путь лежал к посёлку, минут через двадцать его видели входящим в магазин, откуда он вышел, сжимая под мышкой блок сигарет.

12

 
Убегу я в лес, в такие дебри,
Что и днём с огнём не отыскать…
 

Н. Ивченко

Бортовский рассказывал спокойно, останавливаясь на существенном, пропуская, но иногда и подчёркивая детали. В частности, он умолчал о том, что в силу одному ему известной причины, многие отрезки памяти, касающиеся пути от метеостанции до санатория, совершенно не восстановились. Его бессмысленные мыканья по тайге привели к потере трёх бесценных дней. Ещё приходилось удивляться, как он, находясь в полной отключке, управлял лошадью и не свалился с неё? Изредка Иван поглядывал через плечо начальника на громоздкий, небрежно выкрашенный белой краской сейф – видимо, данный предмет был ему неприятен, потому что Иван морщился и прерывал течение рассказа, делая вид, что вспоминает. Затем он брал из лежащей на столе пачки сигарету, не торопясь выкуривал, стряхивая пепел на пол. Но и на самом деле в памяти нестройно всплывали картинки из его длительного мытарства, порой даже сортируясь в последовательность действий.

Эти перерывы Костенко приписывал страданиям раненого и не торопил его, заполняя молчание вопросами или замечаниями, стараясь уловить и взвесить любую крупицу информации, отчётливо понимая, что Бортовский единственный, кто ей владеет. Этого разговора майор ждал со вчерашнего дня. Вооружившись терпением и выполняя задуманное по сложившемуся плану, он, тем не менее, придавал разговору важное значение. Под угрозой стояла не только карьера.

– Когда вертолёт улетел, – рассказывал Бортовский, – на метеостанции осталось шесть человек: я, лейтенант Савинков, капитан, начальник метеостанции и двое зелёных курсантов из училища связи. Это если не считать пары ментяр, охранявших объект N2 в бункере. Для перевозки объекта N1 мы специально выбрали выходной, чтобы вокруг болталось поменьше народа. Начальничек всё время нервничал, суетился, но подчинялся безоговорочно. Курсанты остались у приёмника, Савинков и я дежурили у входа. Капитан руководил связью с вертолётом. Последний раз я видел начальника… фамилию его запамятовал…

– Щеглов, кажется, – вставил Костенко.

– Во-во, щегол такой! Так вот – он был в комнате, где принимали радио, ходил из угла в угол, и ещё привычка у него такая была противная – снимать фуражку и туда заглядывать. Ну ладно. Словом, когда вертолёт на связь не вышел и не ответил на вызов, все струхнули. Капитан, как в кино, орал: «Вызывайте, вызывайте!» А тот щегол только вытирал со лба пот и наблюдал, как курсанты давят кнопки, и вдруг как завизжит, словно поросёнок… Что, думаю, случилось? Оказалось – сорвался, набросился на капитана с кулаками, что-то орал, даже слюни изо рта. Савинков бросился их разнимать. Они с капитаном вроде бы всё уладили. Щеглов притих, приткнулся на стульчике в углу, фуражку снял, посмотрел туда и расплакался – сдвинулся короче.

Иван посмотрел на сейф и замолчал. После выкуренной сигареты продолжил:

– Как назло меня в сортир потянуло, причём по-крупному так приспичило. Всё вроде было на мази, потому решил, что небольшая отлучка ничего не изменит.

Конечно же, он не стал рассказывать, что на самом деле отошёл намного дальше дощатого сортира и, прислонившись к стволу кедра, достал из нагрудного кармана шприц и ампулу… А когда вернулся – у радиопередатчика был один Савинков. На вопрос – где остальные, ответил, что Щеглов окончательно спятил: улучив момент, пробрался в кладовую, похитил рюкзак с динамитом и детонатор. Когда его хватились, мотороллер уже отъехал. Капитан с курсантами заскочили в «бобик» и – в погоню. Иван вначале воспринял известие как небольшое недоразумение – поймают, чего тут гадать – но на всякий случай заглянул в кладовую. Рюкзака не было…

– Рюкзак – вообще идея капитана, а не наша. Вот пусть и шевелит задницей. «В случае чего, в случае чего!» – тоже трусил, не приведи Господь. Царствие ему небесное… Короче, мнение моё изменил маленький листок бумаги, пришпиленный к стене. Висел он криво, писавший явно торопился…

– Что было написано?! – не выдержал Костенко.

– Дословно не помню, но Щеглов написал… Предупреждал, мол, сколько раз! Оказывается, какие-то придурки в заброшенных шахтах закапывали радиоактивные отходы. И он принял нас за кого-то из них. Хотя Пантелеев и пользовался активными элементами, но в небольшом количестве. Они не способны на то, о чём писал начальник. В записке он утверждал, что радиация губит тайгу: чахнут какие-то там растения, мутируют животные и насекомые. Его жена, мол, погибла при невыясненных обстоятельствах, и он сам катастрофически быстро лысеет, у него и голова болит, и рези в животе, и рвёт его по утрам – словом, точно чокнулся. И ещё он писал, что уничтожит наш подземный бункер, якобы – источник всех бед, грозящих человечеству. Чушь! Сам видишь. Вот тут я заволновался – в бункере стоял второй контейнер. Но тут же успокоился – есть охрана. Однако, дочитав записку, испугался окончательно. Щеглов собирался положить у входа рюкзак с динамитом и взорвать себя вместе со всеми остальными. «Всё равно, – писал, – я уже не жилец».

Помешательство начальника метеостанции приняло оборот опасный. Ваня прикинул, что если громыхнёт весь рюкзак, то метеостанцию разворотит только взрывной волной. Не говоря уж о последствиях. Тут ещё при царе-батюшке нарыто столько шахт, что легко можно провалиться к той самой чёртовой матери. Оставалось надеяться, что капитан успеет. Но последняя строчка в записке почему-то вселяла уверенность – этого не будет. «Я не хочу лишних жертв, поэтому даю вам полчаса, чтобы убраться. Сейчас 8.12» Иван взглянул на часы – было 27 минут девятого…

– Хочешь сказать – просто удрал?

– А как бы ты поступил на моем месте? Такая точность и уверенность! Мне как по голове шибануло! Выскочил из кладовой, набросился на лейтенанта. Тот, наверное, так ничего и не понял. Я орал ему, что-то вроде: «Бежим, щас всё рванёт!» Но он только тупо посылал позывные. Вывалившись из здания, я бросился в гараж. Зачем? Знал же что ехать не на чем. Мотороллер, принадлежащий Щеглову – с ним. На «бобике» – капитан. Потом вспомнил, что начальник иногда пользовался лошадью для поездок. Рядом с гаражом ютилась пристройка, бревенчатая такая. По наитию рванул туда. Лошадка в полной экипировке перебирала копытами. В мгновение вскарабкался в седло. И ещё пять минут спустя как угорелый мчался – куда, не понимал. Лишь бы подальше.

Бортовский вновь прервался, слегка дрожащей рукой впихнул в губы сигарету и затянулся.

– И где ж тебя три дня носило? Там до лагеря километров восемнадцать!

– Долго рассказывать.

– Говори. Время терпит. Был взрыв-то?

– Ещё какой! – Иван бросил недокуренную сигарету и яростно её растоптал. – Только отъехал – как шибанет! Толчок в спину жаром, как кулаком. Педантом был твой Щеглов. Оглянулся – зарево! Станция сыплется на кусочки. Деревья падают. Чад, грохот – уши заложило. Коняга ополоумела – помчалась, словно её черти рвут. А за спиной – всё к такой-то матери!..

После того, как Иван осознал, что остался жив, задержанный инстинктом выживания наркотик навалился с удвоенной силой. Бортовский отключился, подсознательно уцепившись в поводья – лошадь неслась сама по себе, не разбирая дороги, в противоположную сторону от зоны – в тайгу. Иван помнил, что когда пришёл в себя, лошадка немного успокоилась и поскакала медленнее. Он вообще не понимал, куда едет: кругом деревья, кусты, а между ними в воздухе – колеблющаяся прослойка дыма, как туман. Лес горел. И надо было убираться как можно дальше… Наездник из него, конечно, был ещё тот – лошадей только по телевизору и видел! Хотя читал где-то, что животные заранее чуют опасность и к людям тянутся. Ничего не оставалось, как поверить и слепо довериться. Он знал: где-то недалеко зона и шорские деревни, и считал, что лошадка туда вывезет. Когда огонь остался позади, лошадь перешла на шаг. Продирались сквозь низкий кустарник, и Иван задумался: как её остановить? Натянул верёвки и сказал «Тпр-ру!», и удивился, когда получилось.

Так овладев кое-каким опытом в обращении с лошадьми, решил передохнуть. Привязал лошадку к дереву и свалился в траву, отдышался…

– Поверишь: едва дух переводил, а эта тварь, как ни в чём не бывало, принялась жевать листочки? Она жевала их постоянно! Не лошадь, а корова! Мы так и продвигались: чуть проеду, слезу отдыхать – она жрёт! А у меня с утра ни крошки во рту! Хоть какойнибудь зверёк попался бы! Пистолет под рукой. А потом подумал: что толку – ни спичек, ни соли…

К вечеру разболелась спина, зад превратился в огромный волдырь, и вдобавок мутило. Никаких поселений не нашёл и лёг спать в лесу. Попутно Иван отметил, что сумерки сгустились рано, а кедры касались друг друга верхушками и закрывали небо. Похлебал холодной водички из ручейка, затем – вспомнил, как пристроился под деревом и, видимо, сразу же отключился. Спал на земле, очнулся утром от жара и тревожного ржания. Одежда тлела, вокруг плясали языки пламени, глодали ствол дерева, под которым он вроде как сначала озяб. Танцевали на высохшей траве, подбирались к лошади, которая топтала их копытами и взбрыкивала. Чётко припомнилось, как подбежал к ней и принялся отвязывать вожжи или как их там! Ещё одна ошибка! Лошадь, почуяв свободу, рванулась, и чуть было не выдернула левую руку, просто чудо, что верёвку удержал!

– Она ещё умудрилась лягнуть меня в бедро, но задела слегка. Да не верёвка! А лошадь лягнула. Чего смеешься? Чуть правее – и без наследников бы остался. У меня до сих пор там синяк. Показать?

– Как-нибудь обойдусь, – заметил Костенко.

А Иван уже связывал в голове, что на очередной остановке поел малины, и двинулся дальше таким же образом, что и вчера, отдыхая каждые полчаса-сорок минут. Он потерял все ориентиры: север-юг, восток-запад, не вспомнил ни одной приметы, кроме муравейника, но и его не встретил. Постепенно вскарабкались в гору, часы остановились, но солнце стояло прямо над головой. Никаких признаков пребывания людей – вокруг горы, покрытые лесом. И самое страшное – скалы. Прямо перед ними виднелись серые каменистые кряжи – проехать по которым не представлялось возможным.

Выбрав пологий склон, спустился, ведя лошадь в поводу. Брюки и пиджак превратились в лохмотья, к которым цеплялись репейник и мелкие колючки. Галстуком перетянул руку, чтобы меньше болела. Лошадь понурясь плелась рядом, выгибая голову, чтобы схватить какой-нибудь листик или похрумкать травы. Её приходилось всё время дёргать за собой. Бортовский еле стоял на ногах, ощущая, как натертая задница жжёт и распухает, из-за чего приходилось ставить ноги как можно дальше друг от друга. Переваливаясь, косолапя, он брёл напролом через перевитые плющом, засохшие кусты, через поваленные гниющие деревья, поминутно дёргая поводья. Пока не понял – больше не может.

– Когда решил, что вымотался и – ни шагу, тут и отчаялся! Ещё никогда не приходило в голову, что могу не выбраться, заблудившись, буду плутать и плутать по этому чёртовому лесу, пока не подохну. Сзади и справа – огонь! Слева – скалы! Впереди – лес, лес, лес. Как я его возненавидел!

Тогда ему хотелось, опять положиться на лошадиные инстинкты, но коняга не смогла бы сама перескочить все валежники и колючие кусты. Кроны деревьев крали небо, сгущаясь ближе друг к другу, между стволами лошадь еле протискивалась. В отчаянье Ваня бросил поводья и присел на поваленное, обросшее мхом и поганками дерево. Оставался один-единственный выход – пуля в лоб. Как-никак легче, чем без конца мучиться от голода, боли и неопределенности. Всего-то – нажать курок! Никаких мук! Для храбрости он вколол себе одну ампулу…

На столе зазвонил телефон. Костенко проворно вскинул трубку, послушал и, буркнув: «Хорошо. Буду ждать», кинул её на рычаг:

– Машина выехала, – объявил, – там всё необходимое. Ну продолжай, Одиссей. Ты так живописно преподносишь – книжки писать не пробовал?

– Ещё нет, – Иван, слегка развеселившись, вспоминая свои приключения, безмятежно затянулся сигаретой. – Может быть, дослужусь до генерала, так или иначе мемуары писать заставят… Знаешь, мне так хреново там было, а сейчас ничего – даже смешно.

– Смешного мало, – отрезал Костенко, – если бы тогда свалял дурака и застрелился, всё отодвинулось бы на неопределённые сроки. Так что тебя удержало?

– Продолжаю плакаться. Кому-то, в конце концов, я должен пожаловаться… Короче, сижу на дереве, на бревне этом грязном, лошадка рядом ждёт. Достаю из подмышки пистолет – кругом тишина! И так мне спокойно стало, когда решился. Вот, – думаю, – отмучился Иван Николаевич, последние минутки свежим воздухом дышишь. Птичка где-то чирикнула. Как на смех – кукушка завелась, а я ей – не года, а секунды считаешь, милая. Так и сидел, расслабившись, ждал, когда затихнет – время уже значения не играло. Мысли сразу философские в голову полезли: умру сейчас, лежать буду и никто, как поётся, не узнает… Тоскливо сделалось. Жить потянуло! Но как подумаю, что мотаться по лесу с кобылой задрипанной ещё неизвестно сколько – так лучше пуля. А сидеть, ждать – ещё хуже… Крикнуть что-нибудь захотелось, нафиг всех послать…

Но просипел лишь тогда что-то: глотка ссохлась, губы потрескались, язык одеревенел. Пистолет в потной ладошке скользким стал, погладил Иван его, как зверушку какую, приподнял еле-еле, впихнул дуло в рот, стараясь удержать в башке всё до мельчайшей былинки, до дрожания пихтовой иголочки… и увидел… глаза. Два зелёных пятака не мигая уставились на него. Вспомнил, как обмерло внутри – в двадцати шагах сидела крупная рысь. И так чётко увидел: кисточки на ушах, шёрстка светлая, усы подрагивают в мурлыканье глухом из нутра. Сволота! Ждала, когда он вышибет себе мозги, чтобы пожрать свежатинки!

А, может, и ждать не будет? Прыгнет и каюк?! Застывшее сердце вдруг ухнуло вниз и часто забилось. От неожиданности он и в самом деле чуть было не спустил курок. Трясущейся рукой, осторожно, вытянул дуло изо рта, развернул в сторону киски и не целясь выстрелил. Тишина взорвалась. Сотни, а может и тысячи птиц, загалдев, взметнулись в воздух – вот тебе и одиночество! И не подозревал Иван, что их здесь так много. Лошадь, напуганная выстрелом, напролом помчалась в заросли. А рыси как не бывало: только что сидела напротив – и нет, словно пригрезилась.

Иван чертыхнулся, поднялся и пошёл за кобылой. Быть сожранным мёртвым или живым – перспектива нерадостная. Какое-то время он переживал неожиданную встречу, почему-то радовался, что вновь на коне, пистолет за поясом. Пускай саднит израненное тело – скачет! До наступления темноты, прикинул, одолел ещё одну гору. А ночь выдалась беспокойной. Трижды проверял – крепко ли привязана лошадка. Разобрав несколько патронов, насыпал вокруг себя порох, предполагая, что тот отпугнёт запахом возможных хищников. Хотя вряд ли отпугнёт змей. На комаров порох тоже не действовал, под утро лицо и руки были в волдырях и чесались от укусов.