Текст книги "История Польши. Том II. Восстановление польского государства. XVIII–XX вв."

Будучи сугубо аграрной страной, Царство Польское практически всю промышленную продукцию завозило из Германии, расплачиваясь за нее, насколько это позволял собранный урожай, зерном. Причем зерна на оплату хватало не всегда, вследствие чего образовывался торговый дефицит, который из-за невозможности брать кредиты покрывался за счет социального капитала и обнищания широких слоев населения. Поэтому с момента основания Царства в нем развивалось стремление заниматься ремеслом, открывать фабрики, а также привлекать менеджеров и квалифицированных рабочих из-за границы.

Занимался этим в основном министр внутренних дел Тадеуш Антоний Мостовский, человек, несомненно, талантливый и образованный, но являвшийся сторонником коммерческой свободы, главенствовавшей тогда даже в России. Для этого он организовывал в Варшаве имевшие большой успех огромные ярмарки, на которые приезжали многочисленные иностранные купцы. Однако они лишь способствовали ввозу заграничных товаров и убивали зарождавшуюся отечественную промышленность.

Пагубность такой экономической политики, если судить по ее результатам, осознал Любецкий, и так как он не был подвержен никакой доктрине, то решил создать условия для развития отечественной промышленности путем заключения выгодных торговых договоров.

По сути, эти условия для Польши в ее исторических границах исключительно благоприятным образом определил Венский конгресс, установив для нее, независимо от разделов, полную свободу речного и морского судоходства, транзита товаров и их перевозки из одного раздела в другой без уплаты пошлины, если происхождение этой продукции было четко обозначено. Однако такие решения, особенно последнее, образовывали из Польши в границах 1772 года обособленную экономическую целостность и создавали в результате не только широкие экономические, но и политические связи, а поэтому они так и не были осуществлены. Пруссия взамен на разрешение вывоза польского зерна через занимаемый ею Гданьск получила право на свободный завоз своих товаров в Царство Польское. Россия же в 1823 году отгородилась он него практически запрещающими таможенными тарифами.

Было очевидно, что промышленность Царства Польского могла развиваться только за счет защиты от немецкой индустрии, открытия для польской продукции российских границ и продвижения ее вплоть до Дальнего Востока. Эти две задачи в ходе многочисленных трудных переговоров Любецкому решить удалось. Он убедил Александра I в том, что экономическое развитие Царства выгодно также и России, и в 1822 году добился от него указа, утверждавшего новые таможенные правила по вывозу из Царства Польского в Россию польской промышленной продукции. Этот экспорт продукции польских фабрик, и прежде всего текстильной, проходя через Россию и достигая Китая, настолько увеличился, что вызвал громкие жалобы со стороны так же появлявшихся российских заводов.

Поэтому Любецкому пришлось приложить немало усилий, чтобы не дать осуществиться намерениям российского правительства изменить уже введенные новые таможенные правила. Ему удалось найти по данному вопросу понимание у Александра 1, а после смерти последнего в 1825 году добиться еще большей поддержки у нового императора Николая I, который внимательно прислушивался к его критике ошибок, допущенных российской бюрократией.

Гораздо труднее решался вопрос в отношении Пруссии, которая в ответ на российский манифест от 12 марта 1823 года, устанавливавший запретительные таможенные правила, 10 апреля того же года ввела новые таможенные тарифы, увеличивая все пошлины и закрывая таким образом экспорт польского зерна через Гданьск. В результате зерно упало в цене и начало скапливаться в амбарах Царства Польского. Это явилось настоящим ударом по сельхозпроизводителям, доходы которых от использования земли настолько снизились, что многие из них оказались не в состоянии выплачивать проценты по своим кредитам. Их спасала только отсрочка. В результате Любецкий стал объектом нападок производителей именно в тот момент, когда для достижения победы в таможенной войне с Пруссией требовалось максимально напрячь все силы. К тому же задача осложнялась тем, что переговоры о заключении соответствующих договоров ему приходилось вести не самому лично, а через русского посла в Берлине графа Франса Давида Алопея, а затем через адъютанта великого князя Константина и чрезвычайного делегата Моренгейма.

Переговоры длились три года, во время которых Любецкий уговорил Александра I отказаться от санкций, введенных по указу 1823 года, и изменить на более выгодные для поляков условия сменившего его договора, заключенного Моренгеймом в 1824 году. Наконец, 11 марта 1825 года был заключен торговый договор, установивший небольшие таможенные пошлины на зерно и снявший ограничения на его экспорт, но сохранявший защитные тарифы на импорт прусского текстиля.

Пока велись эти трудные переговоры по достижению торгового соглашения, Любецкий не терял времени и искал возможности для вывоза польского зерна по водному пути в обход Пруссии. Для этого он решил соединить реки Висла и Неман, начав строить канал, названный Августовским, что вызвало недовольство Гданьска и Королевца, которых устраивали прежние таможенные правила.

Новые же таможенные правила в течение нескольких лет придали развитию польской промышленности такое ускорение, какое и представить себе трудно. Причем обеспечили это сто пятьдесят тысяч квалифицированных рабочих и множество способных руководителей предприятий, приехавших из Германии, которые передавали полякам свои знания и умения. При этом среди прибывших в Польшу иностранцев своими знаниями техники текстильного производства и предприимчивостью выделялся француз Жирар. Основанные и руководимые им фабрики, которые называли жирардовскими, быстро заняли лидирующие позиции.

Промышленное производство Царства Польского, несомненно, являлось важной отраслью развития и процветания страны. Но огромное значение по-прежнему продолжало иметь сельское хозяйство, которое в результате открытия торгового пути для польского зерна через Гданьск заметно оживилось.

Однако его развитие сильно тормозили старые прусские и новые ипотечные долги, взятые в частном порядке на обременительных и практически на ростовщических условиях. Большинство имений было обременено долгами более чем наполовину, а примерно четвертая их часть даже выше их стоимости. Требовалось срочно спасать положение. Его долгое время видели в основании чего-то подобного сельскохозяйственному кредитному банку «Восточнопрусский ландшафт», но до тех пор, пока польское зерно не имело сбыта, трудно было обеспечить проценты по ипотечным облигациям, а следовательно, найти для них покупателей.

Поэтому Кредитное земское общество губерний Царства Польского удалось создать только после того, как был обеспечен импорт сельскохозяйственной продукции. Причем Любецкому и в этом вопросе пришлось столкнуться с большими препятствиями, так как воеводские советы, состоявшие из шляхтичей, находившихся в оппозиции к властям и не понимавших своих интересов, выступали против солидарной гарантии помещиков обеспечить проценты и погашение ипотечных облигаций.

Такие отсталые взгляды Любецкому пришлось преодолеть, и сделал он это благодаря вступлению государственных поместий в Кредитное земское общество губерний Царства Польского, что внушило к нему доверие. Его основание, как уже упоминалось выше, для придания ему более прочной основы было осуществлено в 1825 году сеймом, и эффект от этого оказался просто поразительным – капиталы вышли из тени и, будучи помещенными в ипотечные облигации, начали приносить доходы. Сами же облигации стали находить приобретателей за границей, прежде всего в Берлине, и после некоторых первоначальных колебаний буквально через несколько лет завоевали курс альпари (al pari)⁶².

При этом настоящим благом для страны оказался Кодекс Наполеона, который обеспечивал иностранным кредиторам безопасность их капиталов и процентов по ним. В результате сельское хозяйство немедленно оживилось, а владельцы земли смогли выправить свое положение. Исключение составил лишь определенный их процент, который из-за более высокой стоимости производимой ими продукции оказался неконкурентоспособным и перетек в промышленность или торговлю.

На их место с капиталом пришли другие, чтобы лучше вести хозяйство. Теперь Любецкий мог решиться еще на один шаг и основать Банк Польши, который взял бы денежную защиту страны в свои руки и вырвал бы ее из рук тайных еврейских банкиров. Деньги для уставного капитала банка министр изыскал в уже собранных средствах государственного бюджета, что позволило указом Николая I от 29 января 1829 года его учредить. Он стал собирать не вложенный куда-либо частный капитал и переводить к себе капиталы, некогда положенные на депозит в государственные кассы и использовавшиеся во времена экономических кризисов для покрытия теперь уже ликвидированного бюджетного дефицита.

В результате отечественная экономика получила легкий и дешевый кредит, что позволило ей развиваться быстрее. Доверие к краю настолько выросло, что Любецкий смог получить под залог государственных поместий иностранную ссуду в размере 43 миллионов злотых, которые он использовал для инвестиций в строительство дорог и каналов.

Все это явилось результатом трудов человека, который обладал практическим мышлением, огромной работоспособностью, знал, чего он хочет, и имел волю добиваться исполнения своих решений. Возможно, результаты четырехлетнего сейма были бы иными, если бы тогда в правительстве находился Любецкий. Он, наверное, не принял бы конституцию 3 мая, но зато создал бы казну и армию.

Реально Любецкому общество не помогало, так как члены правительства, то есть Административный и Государственный советы, прогибаясь перед великим князем, скорее поддержали бы Новосильцева, с которым Любецкий бесстрашно боролся. Не было у него и поддержки со стороны шляхтичей, которые его не понимали и переходили в бесплодную оппозицию. Для Любецкого, как ни для кого иного, подходили слова, высказанные позже Велепольским о том, что для поляков можно сделать многое, но только не с их помощью. Зато весьма эффективно помогал Любецкому рассудительный министр-сенатор Царства Польского Стефан Грабовский, который, находясь при императоре в Петербурге, был красноречивым толкователем его просьб и жалоб, неустанно поддерживая польское дело перед лицом петербургской олигархии.

У крестьян действительно была несчастливая судьба. Ведь именно расцвет, какой переживало сельское хозяйство, послужил поводом для его дальнейшего угнетения. Причина же заключалась в том, что шляхетские фольварки увидели в выращивании корнеплодов и кормовых культур новый источник дохода. Но для получения этого дохода требовалось усилить эксплуатацию рабочей силы и увеличить площади обрабатываемых земель.

И то и другое было достигнуто за счет крестьян в рамках так называемого «регулирования», осуществленного в больших масштабах. Под угрозой отказа во временной аренде у крестьян отбирали лучшие участки земли, которые объединяли с фольварками. При этом самих крестьян переводили на более отдаленные земли, как правило пустые, или отмеряли им меньшие участки, чем они владели до той поры, при сохранении прежних размеров панщины.

Население росло, количество поселенцев увеличивалось, но их участки земли уменьшились до нескольких моргов⁶³. Поэтому прокормиться с них они могли в основном за счет расширенного выращивания картофеля. Множилась и численность малоземельных наемных работников, вынужденных для обеспечения себя пропитанием обрабатывать за низкую оплату земли фольварков. Причем принудительный труд был настолько малопроизводительным, что владельцы фольварков, желавшие вести хозяйство лучше, начали использовать особую дворовую челядь. При этом у мелких собственников земли не имелось никаких средств, чтобы противостоять «регулированию». Потеряв все права на землю, они вынуждены были брать ее во временную аренду.

При рассмотрении конституции Царства Польского речь уже шла о том, что она не только не облегчила положение крестьянства, а, наоборот, в результате ликвидации повятовых властей, решавших задачи по надзору и управлению гминами, его только ухудшила. Однако новое устроение следовало точно определить, что и было сделано в указе наместника «Об организации административных органов власти в воеводствах» от 3 февраля 1816 года, а также в указе «О сельских войтах» от 30 мая 1818 года.

Если до той поры войты назначались подпрефектами из числа жителей гмины, а наряду с ними действовали выборные тминные советы, то теперь указами было определено, что:

«хозяева деревень становятся законными войтами и могут либо сами, либо через назначенных ими по собственному усмотрению войтов или своих заместителей осуществлять управленческие функции войтов;

каждая гмина может иметь своего войта при условии наличия в ней не менее десяти жилых домов;

несколько гмин, относящихся к одному владению, могут быть объединены в одну гмину и управляться одним войтом;

несколько хозяев могут объединить свои села под управлением одного войта».

При этом указы подчеркивали, что войт «как государственное должностное лицо несет ответственность за точное соблюдение законов, работу государственных учреждений и исполнение правительственных предписаний». Однако если учесть, что законными войтами становились хозяева деревень, то это означало только одно – государственная власть в широком смысле этого понятия передавалась в руки частных лиц.

О том же, как эти войты соблюдали государственные интересы, можно судить по указу наместника от 29 ноября 1817 года. Он был издан на основании донесения, в котором говорилось, что «во многих местах войты гмин либо по злому умыслу, либо в своих собственных противозаконных интересах осмелились сокрыть и не включить в призывные списки достоверно считавшихся годными отдельных новобранцев, заменить их совершенно непригодными калеками либо теми, кто был освобожден от призыва по закону». Таким войтам наместник пригрозил снятием с должности и назначением другого войта за их счет.

В 1816 году, а затем более подробно в 1823 году наместник строго регламентировал положение пана в отношении работников всех видов служб, определив их взаимные права и обязанности. Обеспечение строжайшего соблюдения этих обязанностей он поручил полицейским властям войтов, наделив их в определенной мере правами наложения на работников телесных наказаний и ареста. В интересах общественного порядка наместник обязал также покидавших службу работников получать справку об увольнении, а после увольнения – искать новую службу и работу под угрозой отправки в дома принудительного труда⁶⁴ или на строительство дорог.

Для того времени такие постановления были бы разумными, если бы на их страже стоял беспристрастный войт, заботившийся о справедливости и общественных интересах. Но по какой-то иронии эту полицейскую власть доверили помещикам, которые при отправлении судейских должностей в рассмотрении дел, касавшихся слуг или работников, являлись заинтересованной стороной. Видимо, тогда и возникла поговорка: «Войт судил войта». Ведь этот чиновник имел право распределять налоги среди членов гмины и участвовать в отборе новобранцев.

Так шаг за шагом и возвращалась крепостная зависимость крестьян, существовавшая до провозглашения их личной свободы конституцией Великого герцогства Варшавского.

В результате упразднения повятовых учреждений войты стали подчиняться правительственным воеводским комиссиям. Однако законодатели понимали, что эти комиссии оказались слишком отдаленными от войтов и не могли обеспечить выполнение войтами даже своих распоряжений. Поэтому они поручили решение этой задачи делегированным от комиссий комиссарам.

Для этого воеводства были разделены на округи, каждый из которых получил своего делегированного комиссара. Причем сделано это было так, чтобы они не превратились в самостоятельные промежуточные инстанции. Было однозначно решено, что эти комиссары «не имеют права отдавать распоряжения, исходя из собственных желаний и соображений, и не могут требовать чего-либо без разрешения воеводской комиссии».

Роль комиссаров была сведена к тому, что в своих округах они лишь рассылали войтам распоряжения комиссий, отслеживали их выполнение, пересылали в комиссии собранные с населения налоги и передавали им бюджеты войтов на утверждение. При этом крестьяне, находившиеся в непосредственном подчинении у войтов, каковыми являлись их паны либо их заместители, не имели возможности защищать свои права у окружных комиссаров и только посылали жалобы на рассмотрение в воеводские комиссии. Причем представлять их в эти комиссии в личном порядке они не могли, что заметно тормозило дело.

Крестьяне, оказавшиеся в полной зависимости от милости своих панов, с большими трудностями могли переезжать с места на место, поскольку на это требовалось получить разрешение войта, а тот под различными предлогами им в этом отказывал. Правда, у крестьян было право подать на такое жалобу, но она не всегда давала результаты, так как воеводские комиссии стояли на страже интересов помещиков, якобы защищая общественный порядок от угроз со стороны скитавшихся бездомных крестьян. Так же вели себя суды низшей инстанции, состоявшие из избранных в них шляхтичей. Крестьяне же защиты были лишены и не имели на это денег, а если и находился кто-то, кто брался за их защиту, в особенности за защиту всех пострадавших членов гмины, то вышестоящие власти рассматривали такое как подстрекательство к мятежу и строго виновника наказывали.

В источниках можно найти характерные примеры того, какая участь ждала просящих за народ благодетелей. В этом плане характерна судьба некоего шляхтича Жепинского, вставшего на защиту угнетенных крестьян. В 1818 году он помогал в их жалобе на уполномоченного имения. За это по распоряжению наместника Зайончека его дело передали на рассмотрение специальной комиссии. И хотя она признала его невиновным, данная комиссия все равно была незаконной, так как нарушала положения конституции. Тем не менее Зайончек, не признав ее приговора, потребовал от царя заключить Жепинского и его товарищей на несколько лет в крепость за нарушение общественного порядка и подстрекательство крестьян к бунту. Александр I в таком прошении отказал, и в результате Жепинский оказался обязанным своей свободой не кому-нибудь, а именно царю. Причем весь парадокс в этом деле состоял в том, что освободил этого шляхтича монарх, а лишить его свободы хотел бывший якобинец Зайончек.

А вот к некоему происходившему из крестьян сельскому учителю Жечинскому судьба оказалось не столь благосклонной. Остро восприняв обиды своего отца и односельчан, он подал жалобу на хозяина села, но поддержки не нашел – комиссар, присланный для разбирательства, счел его мятежником. С работы его уволили и призвали в армию. Причем по приказу самого великого князя Константина генерал пехоты Станислав Полоцкий написал полковнику, под чьим началом служил Жечинский, поручение, чтобы тот внимательно следил за новобранцем, который, по мнению верховной власти, отличался бурной фантазией и мог быть опасным. В ходе кампании 1830 года⁶⁵ Жечинский храбро сражался, был произведен в офицеры, а затем эмигрировал, не забыв о своей обиде.

Великий князь Константин и Новосильцев хотели любой ценой насадить сторонников абсолютизма не только в правительстве Царства Польского, но и в управлении каждой гминой. В этом их поддерживал обладатель больших пожалованных ему имений наместник Зайончек, а также воспитанник петербургского Пажеского его императорского величества корпуса министр Любецкий.

Из источников того времени можно понять, какой болезненный образ нового крепостного права возникал в результате в умах лишенных защиты со стороны закона крестьян. Это было крепостное право, при котором крепостные тяготы увеличивались, а самих крестьян переводили на худшие земли или вовсе у них ее отбирали для расширения земель фольварков. Естественно, что уже обладавший личной свободой крестьянин переносил такое крепостничество гораздо с большим отвращением, а свои повинности исполнял максимально плохо и небрежно, и то под страхом телесных наказаний. В конечном итоге он спасался от всего этого тем, что покидал насиженные места и отправлялся искать для себя лучшую долю.

На этом печальном фоне ярко выделялись примеры освобождения крестьян от крепостных повинностей. Первым это сделал в Литве Костюшко, подарив свою деревню крестьянам. Его примеру последовал Сташиц, который в своих поместьях возле города Хрубешув, полученных им от австрийского правительства, освободил крестьян от всех крепостных повинностей, а на землях фольварка основал товарищество по развитию земледелия и для улучшения быта крестьян. За ним пошел Кароль Бжозовский, освободивший крестьян от повинностей в своем поместье Шабин, передав его по завещанию им в собственность.

В связи с этим следует подчеркнуть, что не во всех имениях крестьянам жилось уж очень плохо. В более крупных частных и национальных поместьях, если в них не хозяйничали жадные и недобросовестные арендаторы или управляющие, дела обстояли гораздо лучше. И объяснялось это хотя бы тем, что там лучше заботились об интересах хозяина, понимая, что успех во многом зависит от крестьян, а поэтому для их стимуляции им предоставлялось больше времени для возделывания принадлежавших им земель.

К жесткой эксплуатации и угнетению крестьян в большей степени были склонны шляхтичи, владевшие одной деревней. Они сами часто боролись с бедностью и не понимали, что нищета эксплуатируемого до крайности крестьянина лишь усугубляет их отчаянное положение. При этом весьма странным являлось то, что патриархальные обычаи этого социального слоя и более высокие семейные добродетели, чем в тогдашних испорченных магнатских семьях, сочетались с суровым и зачастую безжалостным обращением с крестьянством.

Упадку крестьянских хозяйств способствовала также существовавшая тогда финансовая система. Ведь власти Царства Польского сохранили все налоги, введенные в Великом герцогстве Варшавском, и установили льготы только на некоторые из них. Правда, в 1814 году Александр I отменил подушную подать, введенную в герцогстве в 1809 году для военных нужд, а так называемый «ливерский» налог, необходимый для снабжения армии фуражом и его транспортировки на подводах, в 1816 году был заменен на денежные выплаты и единовременные подати по единой ставке. Однако во время падения цен на зерно они становились непосильным бременем.

Так называемые «шарвароки»⁶⁶, то есть трудовая обязанность по ремонту дорог, в 1820 году была ограничена и заменена на денежный сбор. Чуть раньше, в 1817 году, власти осуществили грандиозную реформу системы уплаты десятины, которую население тщетно добивалось на протяжении многих веков. При этом десятина, бравшаяся с поставленных на полях снопов, которые портились от попадавшей внутрь влаги, когда сборщик не торопился их посчитать, была заменена на денежную плату.

Дальнейшие налоговые льготы не были осуществлены по требованию министра Любецкого, который, стремясь устранить дефицит в бюджете Царства Польского, провел стопроцентный сбор налогов и искал дополнительный источник пополнения бюджета в повышении цен на продукцию широкого потребления, на соль, находившуюся в государственной монополии, и на водку, являвшуюся пропинацией⁶⁷ помещиков.

Повышение цены на соль самым пагубным образом сказалось на необходимых продуктах ежедневного питания населения, а увеличение налога на водку повлекло за собой передачу таверн в руки евреев, которые могли вносить с них наибольшую плату. Последнее же привело к усилению пьянства среди населения. Правда, когда появились яркие симптомы этого зла, правительство несколько ограничило пропинацию помещиков и увеличение числа шинков, но это мало помогло.

Конечно, Любецкий хорошо понимал нужды сельского хозяйства и многое для него сделал, открыв выход к морю и создав для него «Кредитное земское общество губерний Царства Польского». Но все это делалось для помещиков, а не для крестьянства, в котором он видел лишь орудие труда большого хозяйства. Его столь практичный ум так и не пришел к осознанию того, что угнетение крестьян и их эксплуатация не только ослабляли результаты его работы, но и деморализовывали самих панов. Полагая, что хозяйство, основанное на крепостном праве, является самодостаточным, помещики не видели необходимости в его улучшении и вкладывании в него инвестиций. Они вообще не желали заниматься сельским хозяйством. Попытки же основать товарищества собственников земли не увенчались успехом, потому что не было настоящих фермеров.

Здесь следует напомнить, что, когда гродненская шляхта, напуганная крестьянскими волнениями в момент вторжения французов, решила обратиться к царю с просьбой об освобождении народа, Любецкий, который был там в то время губернатором, этому воспротивился. Возглавив же в 1821 году министерство финансов, он стал, по сути, правителем огромных народных поместий, бывших некогда табельными коронными землями и занимавших около трети польской территории, население которой составлял почти миллион крестьян, то есть треть от всей численности крестьянства.

При этом простолюдины, проживавшие в данных поместьях еще со времен Речи Посполитой, занимали гораздо лучшее положение, чем крепостные в частных владениях. Они подчинялись старостам, которые по милости короля получили эти владения в пожизненную аренду, но их отношения со старостами-арендаторами время от времени подлежали проверке и находились в ведении референдарских судов⁶⁸, куда крестьяне обращались с жалобами на различные злоупотребления. Постройки же и инвентарь находились у крестьян в собственности, а земля – в аренде, передававшейся по наследству.

Когда сейм под давлением военной необходимости решил продать коронные поместья, то по указу от 26 апреля 1792 года соответственным уполномоченным лицам было приказано перед их продажей данные поместья внутренне обустроить. В документе подчеркивалось, что делается это для того, «чтобы положение крестьян и фермеров улучшилось и оставалось таковым постоянно, поскольку при подобных условиях крестьянство само изобретет новые способы увеличения стоимости поместий». В этом же указе признавалось, что «все крестьяне проживали в этих имениях, находившихся до той поры в собственности Речи Посполитой, владея землей на правах бессрочной аренды, которыми пользовались и их потомки, и что такое правовое положение каждого земельного участка должно сохраняться и в будущем».

При этом уполномоченные лица (люстраторы) должны были тщательно изучить крестьянские повинности и определить их размеры, а также величину арендной платы. Причем по этому указу все крестьяне, не арендовавшие землю и не связанные каким-либо договором, освобождались от крестьянских обязательств по отношению к будущему покупателю имения и обязаны были подчиняться только местным властям, пока они будут оставаться на своих землях.

Война и разделы Польши помешали осуществить положения данного указа, но его эхо отозвалось в Царстве, когда для покрытия бюджетного дефицита в 1818 году было решено прибегнуть к продаже народных имений. Однако на этот раз продаже подлежали не все села с проживавшими в них крестьянами, а только фольварки с усадьбами, отделенными от деревень, то есть от крестьянских наделов. При этом фольварки передавались не в собственность, а в бессрочную аренду с сохранением всех крестьянских обязательств, связанных с правом возделывания их земель.

Указ наместника предписывал точно определить эти обязательства и открывал путь к замене панщины на арендную плату. К сожалению, этот недостаточно однозначный указ осуществлялся медленно. Сдача в аренду продолжалась, но продажа фольварков не приносила ожидаемого быстрого дохода.

Для пополнения казны миллионами новый министр финансов приостановил данный процесс, намереваясь продавать народные имения вместе с крестьянскими землями, и в 1828 году получил на это согласие Николая I. Не исключено, что таким путем ему удастся поставить преграду алчности русских генералов и сановников, которые, прибрав к рукам много родовых поместий в Литве, только и ждали удобного случая, чтобы заполучить их и в Царстве Польском.

Вместе с тем основной причиной продажи народных имений было желание пополнить казну на 250 миллионов злотых, которые новый министр финансов хотел вложить в инвестиции. Он понимал, что эти имения приносили лишь относительную прибыль, и мечтал о том, как, капитализировав их, приведет в порядок коммуникации, поднимет промышленность и добычу полезных ископаемых. Будучи деспотом по натуре, ради этой цели он без всякого угрызения совести был готов пожертвовать обладанием народными поместьями, но ему пришлось преодолеть для этого множество препятствий. Их создавали сначала его собственные чиновники, и прежде всего статский советник Бродский, которые утверждали, что права крестьян необходимо уважать и до совершения продажи поместий страховать.

Возражал ему в Административном совете и Новосильцев, требуя передать этот вопрос на рассмотрение Государственного совета, но Любецкий обрушился на него с заявлением, что таким образом он подвергает сомнению законные права царя, заключавшиеся в исключительном праве распоряжаться коронными владениями. После такого упрека Новосильцев поспешно отступил, но Любецкий и не думал вовсе о внесении законопроекта о продаже народных имений в сейм.

В результате крестьяне в продаваемых народных имениях, в которых на арендные отношения не перешла и половина из них, внезапно оказались приравненными к крепостным в частных владениях, и им пришлось доказывать свои права новым хозяевам. Путь же этот был дорог и труден. Поэтому произвол панов и войтов торжествовал. К счастью, несмотря на самоотверженность крестьян, продажа народных поместий шла не так быстро, как того ожидал министр.