Текст книги "История Польши. Том II. Восстановление польского государства. XVIII–XX вв."

Казалось, что из печальных событий 15 августа такой решающий фактор, как сейм, наконец извлек необходимые уроки. Стало очевидным, что наиболее опасным для дела восстания являлись разногласия в польском правительстве, в которое входили люди с противоречивыми убеждениями, и поэтому сейм принял постановление о создании единого правительства и передаче всей полноты власти лишь одному его председателю. Другие же члены правительства получили только право совещательного голоса.

Председателем Национального правительства сейм назначил генерала графа Яна Стефана Круковецкого, который, как губернатор Варшавы, во время волнений умел наводить в ней порядок, но после сражения возле города Остроленка за публичную критику Скшинецкого был с этой должности смещен. Его чрезмерное честолюбие и склонность к интригам не являлись секретом, но вместе с тем все были убеждены, что именно он лучше всех способен укрощать уличные беспорядки и устанавливать железную дисциплину в войсках.

Устранив одну причину бедствий, а именно слабость правительства, сейм не понял, однако, того, что вторая причина зла заключалась в нем самом, что длительные заседания и необходимость вмешиваться в работу правительства ослабляют его энергию. Поэтому, передав власть в руки Круковецкого, депутаты не позаботились о том, чтобы ограничить его властные полномочия каким-либо сроком. В то же время в сложившихся столь трудных условиях Круковецкий должен был постоянно оглядываться на сейм, который, постоянно заседая, тормозил его работу и не желал делить с ним ответственность за непопулярные решения.

Кроме того, Круковецкий не обладал всеми полномочиями, отвечавшими уровню его задач. Он назначил военным губернатором Варшавы генерала Войцеха Хшановского, который сразу же закрыл Патриотическое общество, а принимавших участие в его деятельности офицеров отослал в войска. Несколько непосредственных виновников убийств 15 августа были расстреляны.

Наведя порядок, Круковецкий, однако, не принял на себя верховное командование армией. После отставки Скшинецкого ее обучением занялся Дембинский, но на военном совете, борясь с охватившим всех унынием, он выступил с проектом довести борьбу до конца при помощи партизан, разбросанных по всей стране, и путем оттеснения войск в Литву. Этот весьма фантастический проект, однако, не нашел поддержки, и Дембинский сложил с себя полномочия, а Круковецкий вверил командование войсками немощному генералу Станиславу Александру Малаховскому. И случилось это именно тогда, когда уже приближалась осада Варшавы.

Однако Круковецкий не предоставил ему необходимой самостоятельности в действиях и, постоянно вмешиваясь в его руководство войсками, подрывал принцип единоначалия и снижал у того чувство ответственности за принятые решения. К тому времени главные силы русской армии под командованием Паскевича, не встречая ни малейшего сопротивления со стороны Скшинецкого, уже обошли с севера Варшаву и Модлин, переправились через Вислу, а затем и через реку Бзура и стояли на западных подступах к Варшаве.

Польская же армия, хотя и выросла в численном отношении, уже не являлась такой же, как в начале кампании, поскольку в ходе многих кровопролитных боев потеряла немало опытных и хорошо обученных солдат. Свежие же пополнения было легче обескуражить, и при защите крепостей им поручалось выполнение наиболее легких задач, то есть таких, к каким не привлекали даже национальную гвардию. К тому же Круковецкий не смог заразить польские войска энтузиазмом и воодушевить их на битву, поскольку сам такими качествами не обладал, а при планировании обороны допустил ошибку, которая всем дорого обошлась.

Он посчитал, что 40 000 солдат хватит для обороны варшавских укреплений от армии Паскевича, хотя та и превосходила поляков вдвое. По совету Прондзинского Круковецкий отделил от армии двадцатитысячный корпус и передал его под командование вступившего в ряды польской армии с началом восстания итальянца генерала Джероламо Раморино, поскольку думал, что тот станет руководить корпусом лучше польских генералов.

Переправленный на правый берег Вислы, этот корпус, по замыслу Круковецкого, должен был уничтожить оставленный там более слабый корпус Розена, а затем покинуть осажденную с запада Варшаву и двинуться в восточном направлении, где вся страна была совершенно открытой. Однако Раморино оказался ничем не лучше своих польских коллег. Он позволил Розену ускользнуть, а преследуя его, удалился от Варшавы настолько далеко, что в нужный момент оказался для нее потерянным.

Но прежде чем началась осада города, произошло нечто неожиданное – заявление Паскевича о его готовности договариваться. На этот шаг, предпринятый, конечно, по указанию Николая I, повлияло его желание успокоить Польшу перед лицом возможной и все еще грозившей австрийской интервенции, а также желание избежать дальнейших кровопролитных боев. Круковецкий воспользовался этим и отправил генерала Прондзинского в штаб-квартиру русских войск.

Паскевич прежде всего потребовал, чтобы поляки признали Николая I своим царем, и не советовал им сильно настаивать на включении всех польских губерний в состав Польши. Однако при этом он заверил их, что они получат все условия, которые потребуют. Круковецкий согласился на это, но сейм, занимая позицию, что поляки взялись за оружие, чтобы завоевать независимость в прежних границах Польши, дал согласие на заключение договоров только в том случае, если российский император последует этим пожеланиям. Те, кто принял такое решение, явно не осознавали, какую пропасть они разверзли перед своим народом на долгие годы.

В результате уже 6 сентября началось сражение. Причем польских войск, ослабленных отсутствием корпуса Раморино и растянутых по большому фронту к западу от Варшавы, для ее обороны явно не хватало. Паскевич направил удар своих главных сил на редут в Воле⁷², который поляки укрепили лучше всего, хотя и ожидали, что атаке подвергнутся другие, более слабые места. Солдаты, защищая редут, оборонялись поистине героически и не сгибались под натиском противника, поскольку генерал Юзеф Совинский провозгласил клич «Лучше смерть, чем поражение!». Когда же московиты ворвались в редут Ордона, то оборонявшиеся его взорвали. При этом защитники редута в Воле напрасно ждали подкреплений, потому что командиры, Малаховский или Круковецкий, совсем потеряли голову.

Взяв внешние валы, на следующий день Паскевич начал штурм стен Варшавы. Богуславский попытался задержать противника, но под натиском превосходящих сил после ожесточенного боя отступил. К тому времени русская армия уже прорвалась на набережную и снаряды стали падать на окраины. Возникла угроза резни и грабежа.

Тогда под грохот пушек вновь начались переговоры о сдаче на условиях Николая I. От имени народа Круковецкий на них согласился и принял предложения Паскевича. Они сводились к следующему:

польская армия оставит город Варшаву и сможет в последующие дни забрать все, что было ее собственностью;

русская армия овладеет городом на следующий день;

польская армия займет Плоцкое воеводство, часть Августовского воеводства, а также крепость Модлин, города Ломжа и Замосць. При этом все польские корпуса, то есть те, которыми командовали Раморино, Ружицкий и Стрыенский, будут располагаться раздельно. Причем все польские части, где бы они ни находились, могли присоединиться к польской армии;

польская армия капитулирует перед российским императором, для чего в Петербург будут направлены делегированные депутаты, чтобы обсудить вопрос непосредственно с императором;

будет предусмотрена амнистия для тех, кто принимал участие в революции не только в Королевстве, но и в Российском государстве.

При этом Паскевич, конечно, заверил, что конституция Царства и польская армия будут сохранены. Однако гарантий в этом он не дал, поскольку такое могло быть сделано только самим императором в Петербурге при приеме польской делегации.

Было оговорено, что до тех пор, пока не поступят известия о результатах миссии польской делегации в Петербурге, перемирие будет продолжаться. Но при этом Паскевич безоговорочно потребовал, чтобы русская армия имела мост через Прагу для обеспечения прямого сообщения с Брестом.

Однако сейм отклонил капитуляцию и ее условия. Отстранив от власти пошедшего на них Круковецкого, он поставил во главе Национального правительства видного лидера оппозиции в сейме Царства Бонавентуру Немоевского. В итоге дело свелось к простой капитуляции Варшавы, оставлению ее польской армией вместе с военной техникой и мирному занятию города вместе с Прагой русскими войсками. На такое сейм согласился, поскольку эти условия не предусматривали капитуляцию перед Николаем I и прекращение дальнейших боевых действий. Однако именно данное решение и предопределило исход войны.

На следующий день после капитуляции пришла австрийская нота с предложением посредничества, но было уже поздно. Польская армия, оставив Варшаву, потеряла свою базу, где аккумулировала свои ресурсы. При этом общество восприняло капитуляцию как начало полного поражения. И такому впечатлению, за редким исключением, поддались и польские генералы, хотя большая часть польских войск все еще храбро держалась. Но и в ней стали наблюдаться такие явления, как непослушание и дезертирство. Покинув Варшаву, ее защитники отступили в крепость Модлин.

Поблизости от нее в населенном пункте Закрочим собрались члены правительства и депутаты сейма и на военном совете избрали своим вождем генерала Мацея Рыбинского, который, однако, полностью утратил веру в возможность победы и не видел необходимость в продолжении войны. Поэтому он отверг высказывавшуюся главным образом Дембинским идею, заключавшуюся в том, чтобы переправиться через Вислу и начать боевые действия на юге Царства Польского. При этом Рыбинский ссылался на договоренности с Паскевичем, который продолжал обольщать его.

Между тем эти договоренности лишь прикрывали действия русских войск по покорению корпуса Раморино. После капитуляции Варшавы его задача, заключавшаяся в удержании восточных просторов страны, утратила свою актуальность, а его корпус, оттесненный превосходящими силами противника на юг, не нашел там главных польских сил, оставшихся в Модлине. Поэтому, потеряв надежду на дальнейшее успешное сопротивление, 16 сентября корпус Раморино пересек границу с Галицией и сложил оружие. Вместе с Раморино прибыл в Галицию и Чарторыйский, который после отстранения его от власти присоединился к корпусу во время ухода последнего из Варшавы.

Переход солдат Раморино через границу пагубно сказался на моральном состоянии армии Рыбинского, в которой началось распространяться смятение и шириться случаи непослушания. При таких обстоятельствах Паскевич выдвинул перед Рыбинским уже требования сдачи без всяких условий и двинул против него свои войска. На военном совете в Слупне подавляющее большинство его членов с этим согласилось, но собравшийся 23 сентября сейм идею капитуляции отверг, отстранил Рыбинского от командования и передал его Яну Непомуку Уминскому. Однако армия таких перемен не приняла, и сейм вынужден был восстановить Рыбинского и вернуть ему всю полноту власти.

26 сентября председатель правительства Немоевский и маршал сейма Островский со многими депутатами отправились в Пруссию, а Рыбинский со своими войсками перешел прусскую границу 5 октября, после чего сложил оружие. Чуть позже последними выстрелами с русской армией обменялся и командовавший тайной стражей Дембинский.

Глава II
Политика эпохи романтизма (1831-1863 годы)

Еще 16 сентября 1831 года через несколько дней после капитуляции Варшавы Николай I издал манифест об учреждении в Царстве Польском Временного правительства в составе обрусевшего немца Энгеля, двух россиян и двух поляков, передав его, однако, под управление Паскевича, который стал именоваться князем Варшавским и генерал-губернатором, а затем наместником. Точно так же воеводские комиссии были подчинены начальникам гарнизонов русских войск, рассредоточенных по всем воеводствам.

Новое правительство занялось умиротворением завоеванных территорий, что облегчало бегство предводителей восстания и польских офицеров за границу. Ведь страну покидали именно те элементы, которые главным образом и вынашивали замыслы о сопротивлении. Поэтому правительство уже в первой половине октября поспешило выдать всем перешедшим границу офицерам корпусов Раморино и Рыбинского, а также более мелких отрядов Каминского и Ружицкого запрет на возвращение на родину. Зато было громогласно объявлено разрешение на возвращение перешедших границу простых солдат, но делалось это только для того, чтобы завербовать их в русскую армию и отправить вглубь России. Причем в отношении солдат, сложивших оружие на его территории, в этом вопросе активно помогало прусское правительство, которое применяло даже насильственное их возвращение в Царство Польское.

3 октября вышел приказ о том, чтобы крестьяне начали отрабатывать ранее прописанные или договорные повинности и чтобы помещики воздерживались от их притеснения и не требовали от крестьянства большего, перекладывая на его плечи ответственность за применяемое ими насилие. Кроме того, этот приказ признавал тех, кто самовольно покинул свое место жительства, бродягами, а собравшихся в большем количестве – разбойниками, предписывая войтам не принимать чужих людей, сдавать их уездным уполномоченным, а о бандах доносить в военные комендатуры. Такое явно было предпринято для того, чтобы привнести спокойствие в деревенскую жизнь, которая сильно пострадала из-за восстания.

Успокоению края должен был послужить и манифест, изданный 1 ноября 1831 года и объявивший амнистию для всех тех, кто вернулся к послушанию, за исключением организаторов восстания от 29 ноября, напавших на Бельведер с намерением покуситься на жизнь великого князя Константина, а также тех, кто убил русских и польских генералов, подстрекателей и исполнителей убийств 16 августа. Кроме того, амнистия не касалась руководителей правительства и членов верховного суда, которые до 13 сентября не заявили о своей покорности и после взятия Варшавы образовали в Закрочиме новое правительство, а также депутатов сейма, объявивших 25 января о свержении с польского престола русского царя и поддержавших это решение в своих выступлениях в палате. Они подлежали суду военного трибунала. Амнистия также не касалась ранее выехавших из страны офицеров тех воинских частей, которые пересекли границу.

Актом мести и наказания явился указ от 24 ноября, по которому вводилась таможенная граница между Царством и основной территорией Российской империи, а также высокие пошлины, из-за чего пострадали производства, занимавшиеся сбытом своей продукции в Россию. В результате в одночасье остановились в основном многочисленные суконные фабрики, причем некоторые из них переместились за пределы таможенной границы в Белосток и Бердичев.

Чувством мести и страха перед взглядами польской молодежи объясняется и закрытие Варшавского университета и многих других научных учреждений. Не явилось исключением и варшавское Общество друзей науки.

Считая Царство Польское страной, завоеванной с помощью оружия, Николай I в качестве военных трофеев вывез из нее различные культурно-исторические ценности, библиотеки и произведения искусства, но не решился присоединить ее к России, потому что, ликвидировав Царство Польское, он уничтожил бы и титул, под которым его предшественник Александр выступал на Венском конгрессе, добиваясь передачи ему Великого герцогства Варшавского. К тому же западные контрагенты, Франция и Англия, не стеснялись требовать существования отдельного Царства Польского и настаивали даже на сохранении его конституции, хотя и не были готовы воевать за него. Поэтому русским лучше было делать вид, что они сами хотят сохранить дарованные полякам милости и готовы удовлетворить их потребности.

Эту задачу выполнил манифест от 14 (26) февраля 1832 года, изданный не только для поляков, но, по-видимому, и для заграницы. Упомянув о конституции, данной Царству Александром I, о беспорядках, вызванных злоумышленниками, о гражданской войне и всеобщем опустошении, а также о своей обязанности предотвращать подобные несчастья, Николай I подчеркнул в нем следующее: «Тем не менее мы желаем, чтобы подданные Царства Польского продолжали пользоваться всеми благами, необходимыми для того, чтобы сделать счастливым каждого из них в отдельности и служить общему благу всей страны, чтобы сохранить личную безопасность и собственность каждого, свободу совести, а также все местные и гражданские права и свободы без всяких этих нарушений, чтобы Царство Польское, имея соответствующее его потребностям отдельное правительство, не перестало бы быть единой частью нашей империи, чтобы отныне жители этой страны образовали объединенный братскими чувствами единый с русскими народ. Поэтому мы переписали и решили отдельным Органическим статутом ввести в нашем Царстве Польском новую форму и порядок правления». В тот же день был опубликован и Органический статут⁷³, введенный вместо конституции 1815 года.

К тому времени отпало одно важное препятствие для нового устройства Царства – во время войны умер отступивший в Ригу великий князь Константин, чей необузданный темперамент мешал нормальному развитию конституционного Царства Польского. При этом никогда еще смерть не наступала так вовремя. Ведь никто не знал, как мог с ним поступить Николай I. Ему было бы трудно вернуть брату великое княжение в Варшаве, ведь тот имел неограниченную власть на территории Польши и Литвы, да к тому же не умел скрывать гордость за храбрость, проявленную его польской армией в сражениях.

Он умер настолько вовремя, что в естественность его смерти не хотелось верить. И способствовало этому то, что при издании Органического статута Николаю I не нужно было считаться с Константином, который, отстаивая свою позицию, стоял на страже обособленности Царства и прежде всего его армии.

Отдельная коронация русского императора как польского царя в Варшаве отменялась. При этом в общих положениях манифеста «О новом порядке управления и образования Царства Польского» было записано, что «коронация Императоров Всероссийских, Царей Польских, заключается в одном и том же священном обряде, который будет совершаем в Москве, в присутствии депутатов Царства Польского, призываемых к участию в сем торжестве, вместе с депутатами прочих частей Империи».

Сейм с обеими его палатами был упразднен, и царь, став в Царстве Польском таким же абсолютным монархом, как и в России, начал осуществлять свою власть с помощью Административного и Государственного советов. Эти учреждения сохранились, но проекты законов и иных документов большой важности, в первую очередь годового бюджета Царства, теперь стали представляться через Государственный совет на рассмотрение Государственного совета Российской империи.

В частности, в манифесте утверждалось следующее: «Дела законодательства и другие особенной важности предложения, о коих Мы признаем, что оные по свойству своему долженствуют быть предварительно и тщательно соображены с существующими в других частях Империи постановлениями и общими оной пользами, а равно и годовая, представляемая Государственным советом Царства Польского на окончательное рассмотрение и утверждение Наше смета, будут вносимы в Российский Государственный совет.

Для сего учреждается в оном особый Департамент с наименованием: Департамент дел Царства Польского. В сем Департаменте будут присутствовать по назначению Нашему члены из подданных Наших Империи и Царства».

В то же время у Царства Польского еще сохранялась надежда на сохранение некоторого остаточного представительства его интересов. Так, в манифесте говорилось: «Для рассуждений о делах, относящихся к общим пользам всего Царства Польского, учреждаются Собрания Областных Чинов. Сии Собрания в делах, представляемых рассмотрению оных, будут иметь голос совещательный. Состав и порядок действия сих Собраний Областных Чинов будет определен особым положением». Без изменений во всех воеводствах были сохранены и шляхетские собрания, собрания городских и тминных обществ для осуществления выборов членов советов воеводств, которым предстояло осуществлять прежний круг задач.

Слиянию Царства Польского с Российской империей служило также создание единых вооруженных сил. В манифесте прямо отмечалось: «Армия Наша в Империи и Царстве составляет одно целое, без различия войск Русских и Польских. Мы предоставляем Себе определить впоследствии особым положением, в какой мере и на каком основании Царство Польское будет участвовать в сем общем составе Нашей армии. Число войск, долженствующих принадлежать к внутренней страже Царства, будет так же определено особым положением».

При этом отмечалось, что на Царство Польское будет приходиться изрядная доля общих расходов на удовлетворение нужд Российской империи и обеспечение равных прав русских подданных в Польше и наоборот. Оговаривалось, что «те из подданных Наших Российской Империи, кои, поселившись в Царстве Польском, приобрели или приобретут в оном недвижимую собственность, будут по сему пользоваться всеми правами коренных жителей, так же как и подданные Наши Царства Польского, поселившиеся и имеющие недвижимую собственность в прочих областях Империи».

Польский язык сохранялся в административном производстве и в судебной системе. Однако назначение на оговоренные монархом должности открыло доступ к ним как жителям Царства Польского, так и других провинций Российской империи.

Другие изменения положений прежней конституции меняли внутреннее устройство правительства. Должности министров были упразднены, а на их место пришли директора комиссий, каковых оставалось всего три:

1. Комиссия внутренних и духовных дел и народного просвещения.

2. Комиссия юстиции.

3. Комиссия финансов и казначейства.

Также было упразднено военное министерство и, что примечательно, министерство народного просвещения и исповеданий, которое в виде департамента присоединили к полицейскому Министерству внутренних дел Российской империи.

Статут подтвердил права граждан на свободу. Сохраняя личную свободу и право собственности, он допускал, однако, конфискацию имущества за преступления первого порядка, то есть политические. Свобода печати ограничивалась законами, аналогичными тем, которые действовали в других частях государства.

Одновременно статут обеспечивал свободу религиозным конфессиям. При этом духовенство вверялось заботам и надзору властей. Причем римско-католическая религия становилась предметом особой заботы и покровительства со стороны правительства. Одновременно разделенные фонды римско-католического и греко-униатского духовенства признавались неприкосновенной собственностью католической иерархии каждой из этих конфессий.

Отнимая у народа политические права, отслеживая и немилосердно наказывая за каждое политическое или национальное выступление, Николай I воздержался от каких-либо социальных реформ. При этом он не стал наказывать призвавшую народ к восстанию шляхту путем смягчения панщины или отмены крепостного права, ибо это мешало бы объединению Царства с Россией и еще больше подчеркнуло бы различия между ними. Поэтому от неудачного исхода восстания польские крестьяне оказались только в еще худшем положении, так как ко всем их прежним повинностям добавилась служба в русской армии. Эта служба на годы отрывала новобранцев от семьи и родного края, подвергая их жестокой дисциплине и направляя служить на Дальний Восток, где они оказывались в чуждых для них условиях.

Были пойманы все польские солдаты, которые, приняв участие в восстании, скрывались в стране. Навязав им дополнительный срок службы в русской армии, их отправляли на Кавказ для борьбы с защищавшими свою землю народами. Вылавливали также и не имевших средств к существованию мальчиков, которых отправляли в так называемые кантонистские школы⁷⁴, откуда они выпускались уже как русские солдаты.

В ходе усмирения населения Царства польских крестьян подвергали жестокому насилию, заставляя их забыть о том, что они, как польские солдаты, сражались с московитами. Шляхтичей же усмиряли при помощи угроз конфискации имущества, ведения сыска, заключения в тюрьму и отправки в Сибирь. Использовал Николай I и католическое духовенство. Ему удалось добиться от папы римского Григория XVI издания 9 июня 1832 года энциклики польским епископам, в которой папа осудил восстание и призвал поляков повиноваться «милостивому императору», подчиняться установленной Богом власти, если только эта власть не нарушает законы Божии и церкви. Папа писал, что восстание было спровоцировано «некоторыми лжецами и хитрецами, которые в эти несчастливые времена под видом религии подняли головы против законной власти князей, разорвали все узы покорности, к каковым повелевает долг, и погрузили отчизну в беду и скорбь».

В конце этой энциклики, напоминая об обещаниях Николая I, папа обратился к епископам с такими словами: «Ваш могущественный государь окажет вам свою милость. Ваша верная служба, о которой нам не следует напоминать, приведет к тому, что просьбы, с которыми вы обращаетесь к нему во имя исповедуемой этим Царством католической веры, которую он обещал постоянно окружать своей заботой, всегда будут приниматься с благосклонностью».

Это сразу же вызвало горькую, хотя и недалекую критику французских писателей, которые, олицетворяя религиозный дух во Франции, понимали, насколько враждебное отношение к церкви могут вызвать подобные слова. Отчаянной болью отозвались они и среди польской эмиграции, а также у возглавлявших ее поэтов. Им, боровшимся за веру и отечество, казалось, что папа их бросил. Однако если бы Григорий XVI не видел в польском восстании ничего иного, кроме часто возникавших тогда против правительств разных стран революций, и, осуждая их, ожидал бы, что своим обращением отведет от польской церкви месть Николая I, то он был бы сильно разочарован. Но к этому мы еще вернемся.

Издав Органический статут, Николай I подверг поляков такому же испытанию, как прежде это сделал Александр I, введя конституцию. Осуществление положений статута, сохранявших определенное своеобразие Царства и национальные права его народа, зависело от того, примут ли его и его руководящий принцип поляки или же они захотят работать и развивать свою народность в очерченных статутом границах, в тесной связи с русским народом и подчинением себя абсолютистской власти царя.

Николай I подверг поляков испытанию еще и тем, что потребовал, чтобы они прислали к нему делегацию с благодарностью за дарование статута. И такая делегация, состоявшая из двух прелатов и гражданских лиц, по двое от каждого воеводства и города Варшавы, действительно предстала перед русским императором в Петербурге 1 мая 1832 года.

Возглавлявший ее князь Анджей Валентин Радзивилл зачитал обращение на польском языке, прося прощения за спровоцированное горсткой подстрекателей восстание, и, заверяя царя в верности ему поляков, выразил надежду, что царь подаст руку помощи столь многочисленным жертвам деяний несчастных безумцев. На этот адрес министр внутренних дел зачитал ответ по-русски. В нем российский император выразил надежду, что следы былых страданий скоро исчезнут и что умудренные большим опытом поляки понимают, что непреходящее начало мира и своего счастья они смогут найти только в верности царю и законам, которые он им дал, а также в искренней и неразрывной связи с братской по крови Россией.

Могло показаться, что население Царства Польского, ошеломленное размахом победоносного насилия, утратило волю и способность к сопротивлению. В частности, при посещении Паскевичем воеводств готовились торжественные приемы, а по его просьбе в воеводствах подписывались обращения с признанием вины и просьбой о прощении. При этом чувство собственного достоинства у поляков становилось настолько же низким, как и после третьего раздела Речи Посполитой, и тон в этом задавало посещавшее салоны генерал-губернатора высшее варшавское общество, которое еще в 1831 году устроило новогодний бал, «удостоившийся» его присутствия.

Амнистия, дарованная манифестом от 1 ноября, на русских подданных Литвы и Червонной Руси не распространялась. Там военные суды неустанно разыскивали и наказывали всех, кто принимал участие в походах на Литву и Волынь или оказывал в этом какую-либо помощь. При этом царь не только не смягчал суровости вынесенных приговоров, а, наоборот, даже ужесточал их. В результате тысячи самых смелых патриотов отправлялись по кровавому этапу в Сибирь.

Месть Николая I польскому населению Литвы и Червонной Руси не имела границ. Ведь именно эти губернии являлись главным яблоком раздора между Польшей и Россией, а присоединение их к Царству – главной целью восстания. И ликвидировать предмет спора можно было только путем удаления оттуда польского элемента или полной его русификацией. Поэтому не было ведущего к этой цели средства, какое не предпринимал бы Николай I, уверенный в поддержке русского народа по данному вопросу.

Самым жестоким из таких средств была депортация десятков тысяч мелкопоместных шляхтичей в причерноморские степи и расселение их среди местного населения, в результате чего польский элемент во многих литовских и русинских повятах сильно ослабел. Второй мерой явилось упразднение Виленского университета и Кременецкого лицея с передачей их научных библиотек и части профессоров недавно основанному русскому университету в Киеве. В Вильно сохранились только медицинская и духовная академии, но первую из них вскоре вообще свернули, а вторую перевели в Петербург.

Наибольшие перспективы для русификации открывались после упразднения в захваченных губерниях польских и открытия русских школ. Кроме того, Николай I без колебаний отменил старый литовский статут, который гарантировал выборность судей и польский язык в делопроизводстве. Он сделал это еще в 1831 году в Белоруссии, а затем распространил запрет на остальные завоеванные губернии, в результате чего в их праве и ведении административной переписки воцарился русский язык. В качестве же проводника русификации были привлечены русские чиновники и учителя.

Однако наибольшим ударом явилась отмена церковной унии, которая после отрыва от нее значительной части униатов в Белоруссии при Екатерине П еще сохранялась в Литве и имела в захваченных губерниях трех епископов во главе с полоцким архиепископом. Эта уния была настоящим бревном в глазу у Николая I, считавшего православие рычагом своего правления и сплоченности государства и видевшего в ней явную брешь, служившую интересам католицизма и ополячивания местного населения.