Текст книги "История Польши. Том II. Восстановление польского государства. XVIII–XX вв."

1 декабря 1825 года Александр 1 умер, и после него на российском троне воцарился Николай I, огласивший отречение Константина Павловича. Его правление началось с подавления опасного военного бунта декабристов, которые хотели использовать момент смены правителя для осуществления либеральных реформ. Однако, задушив это восстание, новый российский император стал еще больше противиться таким реформам. Обладая трезвым умом, он был уверен в себе и в своей способности подчинить всех своей воле, а будучи человеком неэмоциональным и далеким от фантазерства, твердо стоял на своем. Тем не менее при этом он был готов уважать польскую конституцию и придерживаться ее до тех пор, пока ее не отменят сами поляки. Николай I не боялся полькой конституции и самих поляков, потому что чувствовал свою силу и пребывал в уверенности в том, что укротит любое их сопротивление.

После смерти Зайончека в середине 1826 года Николай I передал полномочия наместника Административному совету, а его председателем назначил сенатора Валента Фаустина Соболевского. В результате влияние Любецкого в Совете усилилось, и он стал смелее выступать против Новосильцева и даже великого князя.

Однако Николай I не мог преодолеть одного препятствия в строгом соблюдении конституции Царства Польского – удалить из Варшавы своего брата Константина, которому был обязан престолом, тем более что ему приходилось удерживать его подальше от столицы России и предоставлять ему в результате большую власть в Польше и Литве. Однако случилось так, что эта власть становилась для Польши все менее опасной.

Приехавший когда-то в Польшу с ненавистью к полякам и к конституции, Константин со временем обнаружил, что поляки являются хорошим народом и что его выходки ему только вредят, а их конституция ему никоим образом не угрожала и позволила ему организовать армию, которой он столь гордился. Осознал он и то, что на своем посту невольно стал важнейшим средством сохранения самобытности Польши в отношении России. Утвердила же Константина в таком мнении его жена – полячка княгиня Лович, что создавало предпосылки для извлечения большой выгоды для Польши, если поляки смогли бы проводить соответствующую умелую политику. Но они, к сожалению, с головой окунулись в политику заговоров.

Следствие, направленное против Лукасиньского и его товарищей, а также последовавший за этим суровый приговор привели к тому, что «Патриотическое товарищество» потеряло дееспособность. Однако в 1823 году пятеро его членов, среди которых главную роль играл подполковник Кшижановский, решили воскресить эту организацию. Еще раньше убедившись в том, что пропаганде идей товарищества мешает отсутствие вождя с громким именем и должностью, они нашли такового в лице уже немощного старца кастеляна Станислава Солтыка и, избрав его своим президентом, приступили к делу.

В 1824 году они, не колеблясь, установили отношения с русскими революционерами-заговорщиками Бестужевым, Муравьевым и Пестелем и договорились с ними об условиях совместных действий. Это выходило уже далеко за рамки пропаганды польской национальной идеи, что вылилось наружу год спустя после восхождения на престол императора Николая I, когда в Санкт-Петербурге произошла революционная вспышка.

Для расследования вины польских заговорщиков в 1826 году Николай I учредил в Варшаве специальную состоявшую из поляков и русских следственную комиссию под председательством президента сената Царства Польского Станислава Костки Замойского. После того как она завершила расследование, Николай I созвал сенат, который в соответствии с конституцией был призван расследовать дела о государственной измене. Причем поступил он так потому, что придерживался положений конституции больше, чем Александр. А возможно, и потому, что хотел получить от сената, а следовательно, от возглавлявших польское общество мужей ответ на вопрос, готовы ли они и имеют ли смелость защищать эту конституцию и тем самым самобытность Царства Польского от незрелых заговоров и воспаленного общественного мнения. Данная попытка оказалась ужасной.

Сенат не удовлетворился результатами расследования, проведенного комиссией, которую он не избирал, хотя ее и возглавлял президент сената, и образовал новую, уже свою. Следствие затянулось на десять месяцев, в течение которых напряжение общественного мнения росло, а давление на умы сенаторов усиливалось. Они не понимали или не хотели понимать, что заговор угрожал не столько царю и России, сколько самим польским властям в Царстве Польском.

Ради своей популярности сенаторы не осмелились встать на защиту польских властей и, чтобы спасти общественное дело, принести в жертву нескольких виновных, чьи патриотические взгляды смешивались с безумными выходками. Болезненно чувствительные к тому, чтобы никто не смог обвинить их в отсутствии патриотизма, они не понимали, что являют собой печальное свидетельство своей неспособности управлять. Капитулировав перед заговорщиками, сенаторы решили оправдать обвиняемых. Причем больше всех преуспел в этом Чарторыйский.

Первое заседание компетентного суда состоялось только 15 июня 1828 года. На нем прокурор обвинил семерых подследственных в государственной измене, выразившейся в том, что после запрета тайных обществ они организовали заговор с целью возрождения Польши, достижения ею свободы и независимости и, собираясь с силами, только выжидали подходящего момента, чтобы организовать смуту в родной стране. При этом вина Кшижановского усугублялась тем, что от имени «Патриотического товарищества» он подстрекал поляков поддержать заговорщиков в России, а Солтыку ставилось в вину то, что, будучи главой товарищества, добивался того же. Других же обвинили в том, что, зная о замыслах русских заговорщиков, они об этом не донесли. Причем троим из семи подследственных прокурор поставил в вину лишь то, что они присоединились к товариществу уже после запрета тайных обществ.

После двух месяцев заседаний был вынесен приговор суда сейма, который, за исключением генерала Красинского, практически единогласно снял с подсудимых обвинение в государственной измене. Обосновано же это было тем, что они боролись за свободу, независимость и возрождение Польши, что уже воплотилось в жизнь в виде Царства Польского и о чем продолжали мечтать только люди, не относившиеся к нему, но желавшие пользоваться такими же благами, что и его жители. Причем прокурор так и не смог предъявить доказательства наличия даже признаков заговора, направленного на смену династии, свержение национального правительства, отмену или изменение конституции.

В то же время суд признал Кшижановского виновным в том, что он не сообщил о преступных намерениях российского тайного общества, и в принадлежности к тайной организации после их запрета, за что приговорил его к трем годам тюремного заключения. Четверых подсудимых признали виновными только в принадлежности к тайному обществу и приговорили к трем месяцам тюрьмы, а двоих из них, в том числе и президента товарищества сенатора Солтыка, признали невиновными и освободили от наказания.

Наверное, в Польше не было ни одного человека, кто не понимал бы, что обвиняемые, организуя заговор с целью обретения свободы, независимости и возрождения Польши, стремились воскресить ее в исторических границах и в отрыве от России. Точно так же воспринял приговор и Николай I, который перед тем, как его объявить, потребовал представить ему текст и долго раздумывал перед тем, как оценить это решение. Поэтому он вернул его в сенат только в марте 1829 года, решительно раскритиковав его.

Ссылаясь на первую статью конституции о том, что Царство Польское навсегда связано с Российской империей, Николай I пришел к следующему выводу: «Любое намерение, каким бы далеким оно ни было от отделения Царства Польского от Российской империи и изменения отношений, которые конституция определяет между этими двумя частями государства его императорского величества, поскольку оно представлено подданными его величества, нарушает его неотъемлемые права, а также разрывает установленные законом связи между Россией и воссозданной или преобразованной Польшей и подвергает сомнению поручительство, считавшееся незыблемым. Чем больше император и царь придает значение поддержанию порядка, установленного в Царстве его предшественником, да будет вечной ему память, тем больше он должен требовать, чтобы этот приговор стал одним из принципов польской судебной системы и чтобы каждый основанный на противоположном суждении поступок, вместо того чтобы быть одобренным или получить терпимое к себе отношение, немедленно пресекался и получал заслуженное наказание».

Когда, несмотря на эту критику, приговор был вынесен, Николай I, узнав о нем, как никто другой, осознал его последствия. Поддавшись сиюминутным эмоциям, он произнес следующие пророческие слова: «Виновных спасли, а страну погубили».

И такое соответствовало истине – невозможно избежать погибели страны, где вердикт высшей судебной инстанции предоставляет каждому, в том числе и военным, право нападать на правовую систему государства и действовать в этом направлении через тайные союзы, избегая ответственности и контроля.

Приговор суда общественное мнение восприняло именно как разрешение на проведение безответственных протестов против существовавших порядков. И как только стало известно о смерти президента сеймового суда Петра Белинского, его похороны вылились в огромную демонстрацию. Когда же вспыхнули беспорядки и начались не наказуемые судом политические преступления, то по приказу великого князя полицией были предприняты репрессивные меры. Причем о том, насколько польское общество оказалось выведенным из равновесия решением сеймового суда, свидетельствует хотя бы тот факт, что Варшава в течение двух лет воздерживалась от проведения увеселительных мероприятий. В таких условиях о созыве сейма, который должен был собраться еще в 1827 году, не могло быть и речи.

Восстановить нарушенное равновесие решил император Николай I. Передавая приговор сейма для оценки Государственному совету, он поставил перед ним вопрос – следует ли приписать такое решение мятежным настроениям или недостаткам законодательства? Подобная простая постановка вопроса облегчила ответ, и, когда Совет по просьбе Любецкого вынес решение, что приговор является следствием недоработки законов, император счел вопрос решенным.

Его внимание сосредоточилось на турецкой войне, которую он начал в 1828 году под лозунгом освобождения Греции и которая оказалась неожиданно трудной. Поэтому Николай I замыслил отправить на нее и польскую армию, но Константин, заботясь больше о целостности и внешнем виде войск, чем об их военной подготовке, этому воспротивился. Впрочем, такое его упущение выяснилось довольно скоро, а тогда в русско-турецкой войне приняло участие всего с десяток польских штабных офицеров, и закончилась она только Адрианопольским миром 1829 года⁶⁹.

Освободившись от этой заботы, Николай I решил короноваться в Варшаве, куда и приехал вместе с женой и сыном Александром (будущим императором) 17 мая 1829 года. Проведя торжественную коронацию и присягнув конституции, он пробыл там до 25 июня, сближаясь с населением и поддерживая различные общественные начинания, в том числе Общество друзей науки. При этом с его стороны не было далекоидущих обещаний и посулов, но явственно просматривалось желание исполнять обязанности и задачи польского царя в рамках действовавшей конституции и прежней конституционной практики.

Это не убедило польскую оппозицию, которая, действуя под лозунгом «Все или ничего!» и не имея ни малейшего понятия, как заполучить это «все», то есть Польшу в ее исторических границах, оторванную от России, начала смело разрушать конституцию. Причем полем ее выступления стал сейм, проходивший с 28 мая по 28 июня 1830 года, на который Николай I прибыл вместе с женой. Это время он использовал для сближения с сенаторами и депутатами, а также с жителями Варшавы. Его примеру последовал и его брат Константин, стараясь завоевать себе популярность, проявляя несвойственную для него доброту.

Оппозиция, состоявшая преимущественно из депутатов от Калишского воеводства Царства Польского, когда не смогла добиться отмены дополнительного положения о проведении слушаний в тайне, попыталась воспрепятствовать процессуальным действиям, отклонить все правительственные законопроекты, осудить действия администрации и объявить импичмент министрам. Но это ей не удалось. Правда, несмотря на личную протекцию Николая I, из-за преобладания в обществе либеральных настроений провалился законопроект, предусматривавший дальнейшее реформирование брачного законодательства в духе канонического права. Резкой критике за снижение уровня преподавания в школах подвергся также реакционный министр образования Грабовский. Зато большинством голосов прошли законопроекты о наследовании, о бродягах, об ограниченном пользовании чужими земельными участками (сервитутах) в виде свободных пастбищ и вырубок, а также ходатайство о привлечении к ответственности Любецкого, слушания о деятельности которого завершились бурными овациями в его честь и одобрением его экономической политики.

Выйдя со слушаний в сейме победителем, Любецкий на аудиенции у Николая 1 изложил причины существовавшего зла, подчеркнув, что принципы конституции оказались не развитыми в органических законах, что в Царстве отсутствовали организованные суды и административные органы, что правительство было слабым и находилось под пагубным влиянием Новосильцева. Получив от царя разрешение на разработку проектов реформ, он принялся за дело с большим энтузиазмом, не осознавая, правда, перемены, произошедшие в расстановке политических сил. Ведь за двадцать с лишним лет истории Великого герцогства Варшавского и Царства Польского образовался новый самобытный социальный слой.

Этот слой состоял из офицеров, чиновников, а также государственных и частных учителей, которые хотя и вышли по большей части из шляхты, но оторвались от земли и не были связаны с интересами крупных помещиков. Пропитанные духом демократии, они были готовы бороться с их требованиями. При этом представители данного слоя находили горячую поддержку у низшего духовенства, широких кругов жителей городов, а также у некоторой части оседлых шляхтичей.

Поэтому законопроекты, внесенные Любецким на рассмотрение сейма 1830 года, прошли, но после ожесточенной борьбы с оппозицией и с незначительным перевесом голосов. При этом острой критике подверглась идея продажи коронных поместий с предварительным предоставлением жесткой гарантии прав служившим в них крестьянам. В штыки был встречен и проект по регулированию сервитутов свободных пастбищ и вырубок и ограничению этих сервитутов в одностороннем порядке, а также самый крупный проект закона о бродягах, развивавший положения указа 1823 года о слугах. Этот закон приказывал бродягам вернуться в деревни, из которых они ушли, и предписывал запирать непокорных по решению суда в исправительных домах. Причем, выступая против этих законопроектов, оппоненты ссылались на то, что они нарушают положения конституции.

Приняв, как уже говорилось выше, эти законопроекты большинством голосов, сейм даже ужесточил закон о сервитутах, но направил царю обращение с критикой положений о продаже коронных поместий, попросив его помочь крестьянам в получении образования и предоставить льготы по налогам, которые затрагивают их больше всего. Практического эффекта это не имело, но являлось признаком произошедших в общественном мнении изменений.

Стало ясно, что демократические элементы готовы пойти на борьбу. Не было только уверенности, на какую именно – социальную или политическую. Однако Любецкий этого не понимал и не предполагал, что консервативные элементы в лице помещиков, которых он так поддерживал, покинут его при возникновении угрозы со стороны демократических элементов и капитулируют перед перспективой начала политической революции, чтобы избежать революции социальной.

Liberum conspire, получившая благословение по такому решению сеймового суда, не замедлила принести свои плоды. Возникло новое тайное общество из числа военных, но организованное на этот раз не майором, как это имело место при возникновении «Польского национального масонства», созданного Валерьяном Лукасиньским, и не подполковником, как при создании организации заговорщиков Кшижановским. Теперь тайное общество организовал подпоручик Петр Высоцкий, служивший инструктором в Школе подхорунжих, располагавшейся во флигеле одного из зданий варшавского дворцово-паркового комплекса Лазенки в непосредственной близости от Бельведерского дворца, в котором проживал брат российского императора Константин Павлович.

Организация Петра Высоцкого охватывала сначала кадетов школы, а затем и младших офицеров некоторых полков, дислоцировавшихся в Варшаве. Не гнушался Высоцкий и привлечением к ней лиц из числа наиболее горячей гражданской молодежи.

Это дошло до сведения Константина Павловича, но тот, вместо того чтобы, как это делал раньше, сурово покарать заговорщиков, не захотел разоблачать их, опасаясь скомпрометировать свою армию в глазах Николая I. Он поручил расследовать дело нескольким военным под руководством генерала пехоты Станислава Потоцкого, а когда те представили происходившее как ребячество, согласился с такой версией и ограничился тем, что поставил во главе Школы подхорунжих храброго генерала Тренбицкого.

Заговор действительно являлся величайшим ребячеством, какое только можно представить. Его члены даже не пытались определить свою цель и средства ее достижения. Они были готовы спровоцировать восстание, а остальное предоставить старшим, и это походило на детские шалости с огнем возле бочки с порохом.

Великий же князь, влюбленный в свое войско, держал его в ежовых рукавицах и не давал солдатам думать, будучи не в состоянии пропитать их необходимым духом. Он не допустил его участия в войне с Турцией, во время которой могло сложиться настоящее боевое братство с русской армией. Вместо этого единственными традициями у польских военных оставались те, которые сформировались за время последней войны с Москвой. Таким традициям были подвержены в душе и «старшие», которым Константин с Новосильцевым порядком надоели и которые не забыли про обещания Александра I присоединить к Царству Польскому Литву.

Революция, вспыхнувшая во Франции против режима Бурбонов, заразительно подействовала на умы поляков. Через два месяца после закрытия польского сейма в 1830 году в ходе трехдневных уличных боев в Париже революция свергла с престола Карла X и возвела на трон сочувствовавшего ей герцога Орлеанского Луи-Филиппа. Этому примеру последовали католические провинции Южной Голландии, которые отделились от нее в июле того же года и, получив помощь Франции и Англии, образовали отдельное бельгийское королевство с либеральной конституцией под скипетром принца Саксен-Кобурского Леопольда.

Поляки были готовы последовать данному примеру, не желая при этом учитывать, что Франция и Англия за помощь, которую бельгийцы получили против жестоких голландцев, не осмелятся поддержать поляков в борьбе с могущественным русским царем. Никто в Европе не смел вступить с ним в войну. К тому же новая французская революция вновь заставила сплотиться разделившие Польшу силы, но на этот раз не для борьбы с революцией, а для защиты от нее, если она снова выльется за пределы Франции.

Однако Луи-Филипп и не думал об этом. Все его мысли были заняты лишь тем, как удержаться на шатающемся под ним троне. Между тем разделившие Польшу державы договорись между собой о создании наблюдательных корпусов, что вселило в поляков уверенность в том, что польские войска будут использованы в первом эшелоне похода против Франции и ее революции.

Этого уже мысли и чувства поляков вынести не смогли – всеми ими овладел революционный дух. Охватил он и некоторых старейшин. Поэтому участвовавшая в тайном обществе молодежь не стала искать среди них второго Солтыка, доверив свои замыслы многим популярным мужам, особенно Немцевичу, который не скрывал своей ненависти к «московитам», и Лелевелю, лишившемуся кафедры в Вильно и проживавшему в Варшаве в тяжелых условиях, посвятив себя научной работе.

Расспросив молодежь, они не сочли нужным упрекнуть ее и указать ей на абсурдность заговора и бунта. Вместо этого, призвав молодых людей к осторожности, они признали патриотичность их помыслов. А это и было как раз то, в чем молодежь нуждалась. В результате заговор ширился и становился все явственнее.

Новосильцев все это отчетливо видел. Однако, зная о позиции, какую занимал великий князь, он чувствовал себя беспомощным, а возможно, даже радовался в душе, что бунт военных, в отличие от его предположений, по своим масштабам не является опасным, но положит конец Царству с его конституцией. Однако, опасаясь за свою шкуру, Новосильцев уехал в Литву.

Никто больше не мог остановить взрыв, лидеров которого подстегивал страх быть обнаруженными и оказаться посаженными в тюрьму. Поэтому буквально в последнюю минуту они пришли к соглашению и составили план восстания, которое началось 29 ноября 1830 года.

Руководители восстания хотели любой ценой поставить всех перед свершившимся фактом, чтобы отсечь любую мысль об отступлении. Поэтому они планировали совершить убийство великого князя Константина, разоружить расквартированные в Варшаве русские полки в казармах, вовлечь в восстание польские полки, овладеть арсеналом и вооружить простых людей. Однако многое из этого осуществить не удалось – великий князь смог избежать нападения на дворец Бельведер, поднятые по тревоге русские полки покинули казармы. К ним присоединился и польский полк конных стрелков. Полки же в военном лагере Повонзки⁷⁰ заняли выжидательную позицию.

Кадетам Школы подхорунжих, правда не без труда, удалось воодушевить на восстание ничего не ожидавших варшавян и, захватив арсенал, вооружить их. К ним присоединились и некоторые воинские части. Однако восставшие запятнали себя, убив нескольких польских генералов, которые, когда их призвали возглавить бунтовщиков, отказались и, наоборот, призвали повстанцев прекратить свое выступление. Погиб, в частности, начальник Школы подхорунжих Тренбицкий, был убит также и считавший ранее заговор военных ребячеством Станислав Потоцкий. Затем возле арсенала собрались мятежные войска и вооруженный народ, а перед ними на Александровской площади выстроились оставшиеся верными Константину Павловичу русские и польские полки.

Сразу стоит отметить, что Ноябрьское восстание ничем не напоминало восстание Костюшко. К тому под лозунгом ведения войны с Россией призвали генералы и ранее возглавлявшие правительство Польши политики, заранее подготовившие к этому власти и командиров частей, возложив общее руководство на Костюшко. Ноябрьское же восстание организовала молодежь, которая не думала брать власть в свои руки и вести за собой всю армию и народ. Это она оставляла «старшим», имея в виду в первую очередь Лелевеля, которому планировала поручить формирование правительства, и генерала Хлопицкого как будущего организатора борьбы с Россией.

Однако Лелевель не обладал ни управленческим талантом, ни отвагой, чтобы взять власть в свои руки, а Хлопицкий не желал служить послушным орудием военного бунта. К тому же развернувшиеся события сразу же продемонстрировали, что большинство народа это восстание, начавшееся в Варшаве, не поддерживало. Против выступали помещики, опасаясь, что в борьбе с Россией поляки потерпят неудачу и их поместья конфискуют, а в стране произойдет социальный переворот. Восстания боялась и более состоятельная варшавская буржуазия, закрывшая свои ворота из страха перед грабежом вооруженных масс. Они считали, что от всеобщей смуты уберечь страну может только законное правительство, юридически существовавшее под названием Административного совета, и так как бороться с ней было некому, то эту борьбу со смутой немедленно должен начать именно Административный совет, но не как руководящий орган, чтобы противостоять России, а чтобы предотвратить это противоборство.

Тогда всеобщее внимание публики привлекли выступления трех людей: Любецкого, Хлопицкого и Чарторыйского. Первый из них полагал, что, сохранив отношения Царства Польского с Россией и предотвратив войну, полякам удастся получить от Николая I некоторые уступки в отношении конституционных свобод и присоединения к Польше Литвы. Хлопицкий вообще осуждал военный мятеж и не верил в поражение России. Чарторыйский же, соглашаясь с Любецким в его стремлении добиться от Николая I уступок мирным путем, все же был склонен пойти одновременно на уступки революционному движению.

В таких условиях Административный совет, желая укрепить свое влияние в глазах общественного мнения, еще ночью 29 ноября вызвал к себе нескольких популярных деятелей, в том числе Чарторыйского, Немцевича, Островского и Хлопицкого. Последнего, правда, сразу найти не удалось. Тогда же Любецкий и Чарторыйский были немедленно отправлены к великому князю Константину с просьбой силой подавить мятеж, что, учитывая огромные возможности, которыми тот располагал, представлялось вполне возможным. Однако великий князь, то ли испугавшись того, что он лишь чудом избежал смерти, то ли опасаясь, что подчинявшееся ему польское войско не пойдет против своих земляков, отказался, заявив, что раз заваруху начали поляки, то уладить дело они должны сами.

Получив этот ответ, Совет, приняв на себя заботу об обеспечении безопасности, соблюдении конституционных прав и свобод, немедленно огласил его народу, призвав поляков к миру, порядку и согласию, а также сформировал стражу по обеспечению безопасности из числа горожан и студентов. Командование же войсками принял на себя найденный к тому времени скрывавшийся Хлопицкий.

В городе был наведен порядок, а 1 декабря Совет под давлением депутатов сейма удалил из своих рядов нескольких непопулярных министров и включил в свой состав новых членов, в том числе Лелевеля. Затем к великому князю направили Чарторыйского, Любецкого, Островского и Лелевеля, которые добились от него заверения в том, что он не собирается атаковать Варшаву, не вызовет на помощь литовский корпус и будет умолять императора забыть о случившемся. При этом великий князь принял к сведению пожелания польского народа присоединить к Царству Польскому литовско-русские губернии и предоставить им конституционные свободы.

Следует отметить, что тогда польские власти считали необходимым сохранять связи Царства Польского с Россией и тешили себя надеждой на то, что после подавления бунта обещание Александра станет реальностью, рассчитывая, может быть не без оснований, на поддержку Константина в этом вопросе.

Видя это, творцы революции собрались в варшавской ратуше, где создали клуб под названием Патриотическое общество. Назначив своим президентом Лелевеля в его отсутствие, они выдвинули прямо противоположную позиции Административного совета программу, стремясь заставить Хлопицкого выступить против великого князя Константина, и призвали страну к восстанию. Свои требования революционная депутация внесла в Административный совет, перед которым с угрожающей речью выступил Мауриций Мохнацкий, и тот, чтобы успокоить революционеров, принял в свой состав четверых виднейших из них. На фоне этих событий родился и лозунг предстоящей борьбы.

Стоявший со своим полком неподалеку от Варшавы генерал Шембек прибыл с ним в город и присоединился к восставшим, подав тем самым пример другим полкам. В таких условиях ранее достигнутый с великим князем Константином договор утратил свою силу, и Константин, видя, что на польские воинские части положиться уже нельзя, позволил остававшимся при нем польским отрядам присоединиться к своим. Сам же он с российскими войсками решил удалиться на исконно русскую территорию Российской империи, выразив надежду, что во время отхода их никто не побеспокоит.

К тому времени в распоряжении Административного совета находилась вся польская армия. Однако под нажимом новых настойчивых требований революционеров Совет предпочел уступить. В результате вместо него под председательством Чарторыйского в составе семи членов было образовано Временное правительство, которое созвало сейм на 18 декабря.

Это правительство, в которое революционеры, как и Любецкий, не вошли, у народа авторитетом не пользовалось. Среди всеобщей смуты порядок сохранял лишь Хлопицкий, который, провозгласив себя диктатором, стал назначать министров. При этом его действия проходили под бурные аплодисменты, хотя и вызваны они были двумя противоположными причинами – сторонники восстания были уверены в том, что Хлопицкий установил диктатуру для провозглашения этого восстания и борьбы с Россией, а противники восстания тешили себя надеждами, что он наведет порядок, предотвратит социальный взрыв и уладит дело с Николаем 1.

При этом у последних имелись некоторые сведения, позволявшие смотреть в будущее с оптимизмом. Поэтому Хлопицкий, установив диктатуру, не возражал против намерения договориться с русским императором, сразу же послав к Николаю I Любецкого и Езерского с тем, чтобы добиться договоренностей, чтобы тот не выходил за рамки предоставленных Царству Польскому конституционных свобод. Тем не менее по настоянию революционно настроенной оппозиции Хлопицкий согласился поставить под ружье отставных солдат и создать в повятах отряды стражей обеспечения порядка, хотя и вооружал их очень лениво.

Однако вскоре лидеры Патриотического общества заметили это и устроили против него демонстрацию, публично обвинив Хлопицкого в государственной измене. Тем не менее общественность продолжала в него верить, и в результате демонстрантам пришлось разойтись и спрятаться от ее возмущения.

18 декабря собрался сейм и, считаясь с тем, что вооруженный бунт стал распространяться уже на армию и простых людей, признал восстание народным, но, несмотря на это, отставку ожидавшего результатов переговоров с Николаем I Хлопицкого не принял. При этом Хлопицкий решительно стремился избежать войны с Россией и запретил проводить к ней подготовку народа.

Он опасался, что пополнение армии новобранцами ослабит ее боевую готовность, и, полагая, что такие действия могут привести к войне, которую Хлопицкий заранее считал проигранной, стремился избежать кровопролития и спасти честь польского солдатского мундира. Ведь у него перед глазами стоял пример неаполитанской армии, которая, поддержав революцию, бежала от немногочисленных австрийских батальонов. По его мнению, раз солдаты подняли мятеж, то должны расплачиваться только за это, а не повторять ошибку неаполитанцев.