Текст книги "История Польши. Том II. Восстановление польского государства. XVIII–XX вв."

Введение конституционного правления с самого начала столкнулось с препятствием в лице великого князя Константина. Александр не мог оставить его в Санкт-Петербурге, потому что там при отсутствии потомков мужского пола у Александра он, как его преемник, будучи противником любых либеральных реформ, не только собрал бы вокруг себя всю олигархическую оппозицию, но и, обладая жестоким, необузданным характером, стал бы угрозой для самого Александра, готовя для него повторение судьбы их отца – убитого императора Павла I.

Желая избежать такого развития событий, Александр I вынужден был оставить его в Варшаве, но не в должности своего наместника, доверить которую в силу ненависти Константина к конституционному правлению ему было нельзя, а на посту главнокомандующего русскими войсками. Но для того, чтобы избежать серьезных стычек с властями Царства Польского, наместником должен был быть преданный Константину и сносящий его капризы человек.

Таким человеком являлось доверенное лицо Константина Зайончек – некогда убежденный якобинец, а теперь владелец обширных поместий, которые за свои военные заслуги он вместе с Яном Генриком Домбровским в 1806 году получил от Наполеона. Однако, будучи назначенным Александром 1 наместником и возведенным Высочайшим указом от 17 апреля 1818 года в княжеское достоинство Царства Польского, он мог в любое время нарушить конституцию и сорвать общественные реформы.

Чувствуя, что варшавская земля становится опасной, Александр пожелал иметь в ней в качестве наблюдателя, советника и информатора русского, верности и таланту которого он мог бы доверять. И такого человека император нашел в протеже Чарторыйского Новосильцеве. Назначенный комиссаром при польском правительстве первоначально на три месяца, он оставался при нем постоянно и допускался на его заседания. При этом оно стремилось склонить его на свою сторону. Причем хуже всех оказался его «друг» Чарторыйский, в котором польская общественность видела кандидата на должность наместника.

Новосильцев получил место в правительстве, но только в качестве статского советника с правом голоса на его заседаниях, но без полномочий министра. Министрами же стали: Станислав Костка Потоцкий – министром народного просвещения и исповеданий, Тадеуш Антоний Мостовский – министром внутренних дел, Тадеуш Матушевич – министром финансов, Томаш Вавжецкий – министром юстиции, Юзеф Виельгорский – военным министром, а Игнатий Соболевский – министром и статс-секретарем Царства Польского.

Тем временем Константин начал вводить в армии сумасшедшие порядки, концентрируясь на парадах и отдельных мелочах. При этом он стал налагать взыскания за малейшие проступки, оскорбляя генералов и офицеров. В результате первые, среди которых были Княжевич, Домбровский, а также Хлопицкий, оставили службу, а другие, не в силах стерпеть нанесенного им публичного оскорбления, покончили жизнь самоубийством.

Проблемы армии, находившейся в руках великого князя, вышли на первый план. По закону от 1816 года она основывалась на всеобщей воинской повинности и десятилетней службе. При этом в состав польского войска входили две пехотные дивизии по три бригады в каждой, две кавалерийские дивизии по четыре полка, пешая, конная и гарнизонная артиллерия, а также инженерный корпус, гвардия из одного гренадерского полка, полк конных стрелков и позиционная батарея. Отдельный генеральный штаб назывался квартирмейстерством, а юнкерское училище, кадетский корпус и инженерно-артиллерийское подготовительное училище обеспечивали необходимую подготовку командного состава.

Суровая дисциплина и постоянные упражнения довели мастерство маневрирования и штыкового боя до редкого совершенства. Артиллерия тоже была на высоком уровне. При этом численность армии должна была составлять около 30 тысяч солдат. Планировалось также придание ей большого резерва из числа солдат, призванных на несколько недель на ежегодные учебные сборы. Однако это решение, которое в случае войны могло бы утроить армию, не вступило в силу. Не был основан и оружейный завод.

Заботясь о формальном обучении этой армии, Константин, явно нарушая конституцию, не очень-то обращал внимание на правительство. Не выдержав этого, военный министр генерал Виельгорский подал в отставку, и его место оставалось вакантным. Министерством же опосредованно руководил медлительный командующий армией генерал от инфантерии Мауриций Гауке, сдерживая, насколько это было возможно, выходки и порывы великого князя Константина.

Александр I знал обо всем этом и тяжело переживал, но должен был терпеть. Однако Чарторыйский, не понимая его положения, умолял императора в конфиденциальных письмах отозвать из Варшавы Константина. Не в силах сделать это из-за опасения за свою жизнь, Александр пытался все исправить своими частыми и длительными пребываниями в Варшаве, необычайной добротой к варшавскому обществу, перед которым он излагал свои взгляды на скорое присоединение к Царству Польскому Литвы.

При этом Александр был далек от того, чтобы ограничиться только ролью конституционного монарха, который подчиняет свою волю воле народа и его представителей в сейме. По мнению императора, сейму надлежало следовать его указаниям и увлекать за собой нацию. Поэтому придание Царству Польскому конституции, да к тому же столь либеральной, являлось для него своего рода проверкой. Ведь если эта попытка увенчалась бы успехом, то обособленность Царства Польского была бы зафиксирована, а его конституция стала бы примером для России. В случае же, если она окончилась бы неудачей, то конституцию можно было изменить или даже отменить. Поэтому, обязывая своих преемников приносить присягу, сам Александр этого не сделал и даже при формулировании положения в конституции о том, что никто не может быть обвинен без решения суда, придал данному положению такое звучание, чтобы можно было объяснить, что на царя этот запрет не распространяется.

Перед политиками, которые, заседая в Административном совете и в Государственном совете, тогда возглавляли народ, стоял сложнейший выбор – по какому пути идти и какую дорогу указать нации? Ведь если они оттолкнули бы от себя Александра, то такое грозило бы утратой всего того, что находилось за пределами конституционных форм, то есть собственного правительства и свободного национального развития, польских школ и языка, а также польской администрации. Более того, это несло в себе угрозу отмены тех национальных свобод, которыми пользовались польские губернии в составе Российской империи, и прощания со всеми надеждами на их присоединение к Царству Польскому.

Такая опасность была велика и реальна, и поэтому нарушение свободолюбивых положений конституции перед необходимостью сохранения национального существования теряло смысл. При этом, что бы ни случилось, у польского правительства был только один выход – придерживаться положений конституции. Ведь Александром руководило искреннее желание сохранить ее и править в ее рамках, а поэтому он давал правительству Царства разумные советы и указания.

Принимая их во внимание, правительству было бы легче противостоять выходкам и прихотям брата русского императора. Для этого польскому кабинету следовало также противостоять свободолюбивым оппозиционным течениям, возникавшим в обществе, и защищать от них монарха. Однако просвещенные и патриотичные, но неопытные в управлении государством и не лишенные стремления к популярности мужи, каковыми являлись члены Государственного совета, этого не понимали.

Им было дано два года для того, чтобы сформировать органы управления на основе конституции, и на подготовку необходимых законопроектов для первого сейма Царства Польского. И они усердно трудились, немало сделав для того, чтобы поднять опустошенную войной страну из руин, а также приняв ряд органичных законов, предусмотренных конституцией и представленных польским царем: «О Государственном совете», «Об Административном совете», «О политических и гражданских правах», «О тминных собраниях», «О сеймиках» и «О сейме», но с более смелой задачей они так и не справились.

Согласно конституции по предложению Государственного совета королю было поручено сформировать первый бюджет доходов и расходов. При этом было решено, что этот бюджет будет исполняться до тех пор, пока он не перестанет быть сбалансированным или не будет изменен правителем и обеими палатами сейма. Такое решение было разумным, потому что сейм, уже определивший бюджет, мог легче судить о том, почему он должен быть изменен или дополнен. Причем доходная часть бюджета сочеталась с сохранением или улучшением налогов, существовавших со времени последней их реформы на сейме 1811 года.

В выполнении этой задачи, которую конституционное правление должно было поставить на нормальные рельсы, Александр не только не создавал Государственному совету препятствий, а, наоборот, призывал его ускорить свою работу. Однако увещевания императора успехом не увенчались – Государственный совет и заседавшие в нем министры, в частности министр финансов Матушевич, а после него недалекий Венгленский составляли проекты налогов и бюджета, но выступить с ними в сейме не осмеливались.

При этом они разработали хитрую теорию о том, что первый бюджет может быть определен только после основательной налоговой реформы, а поскольку это требует много времени и усилий, то первый бюджет в сейм пока еще не может быть представлен. Причем Александра трудно винить в том, что он не возражал против данной теории, которая льстила его самолюбию. Поэтому до первого сейма, созванного в марте 1818 года, правительство издавало только проекты гражданских и уголовных законов.

Александр открыл сейм знаменательной речью, в которой провозгласил, что намерен ввести конституцию в России и присоединить Литву к Царству Польскому. «Сбываются ваши надежды и мои желания, – заявил он. – Вы дали мне возможность показать моей отчизне то, что я готовил для нее долгое время… Вы призваны подать Европе прекрасный пример и обратить на себя ее взоры. Результаты вашей работы покажут мне, смогу ли я, верный своим усилиям, расширить то, что уже сделал для вас».

Имея это в виду, сейм после обстоятельной дискуссии большинством голосов одобрил наиболее важные, хотя и довольно неудачно составленные проекты – уголовное право и закон об ипотеке, но отклонил проект семейного права, который, отменив положения кодекса о гражданских браках, восстанавливал церковные обеты канонического права о браке, но вынесение судебного решения в брачных вопросах оставлял за гражданскими судами. Поэтому против него по разным причинам голосовали и сторонники гражданских свадеб и разводов, и епископы, защищавшие церковные суды.

Собственных законопроектов сейм не принял, потому что конституция не наделяла его законодательной инициативой. Она только уполномочивала каждую палату обсуждать необходимость нового закона и подавать просьбу царю о необходимости внесения соответствующего проекта. Более того, конституция обязывала Государственный совет составлять общий отчет и после его обсуждения на совместном заседании обеих палат сейма направлять монарху.

Чуть позже был принят Органический статут, развивавший это положение, предоставив каждой палате право принимать воззвания (!) к царю, выражавшие мнение и отношение палаты к принятым подобным решениям. Однако тогда для сейма такое конституционное положение было не столько полезным, сколько опасным. Ведь это вводило прямые отношения царя с сеймом, а не с прикрывавшим его правительством. Более того, оно накладывало на каждую палату обязанность высказывать свое мнение о правительстве в специальном адресе, который надлежало составлять сейму в исключительных случаях.

В одном из таких адресов на имя царя сейм доложил о неконституционной деятельности правительства, то есть о непредставлении им бюджета, введении сбора на продажу спиртных напитков, дополнительных повинностей, жилищного налога, установлении монополии на соль и табак, изменении правил уплаты десятины без одобрения сеймом и без контрассигнования ответственными министрами своей подписью утвержденных царем законов. При этом вина министров действительно была большой, поскольку они постоянно подменяли собой функции монарха. Однако критика их поведения, выраженная в адресе, не нашла должного звучания и, среди вспышек заверений о своей преданности и благодарности, приняла характер укора и поучения.

Это, особенно рассуждения Чарторыйского о конституционном правлении, помещенные в адресе сената, задело Александра. Указав на его неправильную форму, Александр в письме Государственному совету с большим пониманием принял критические замечания сейма. Он согласился с необходимостью контрассигнования своих указов, выразил свое личное мнение по ряду вопросов, а затем распорядился, чтобы Государственный совет внимательно изучил все замечания и пожелания сейма и, отделяя правильное от неправильного, учел их в будущем.

Однако Государственный совет не выполнил его указания и не направил свои действия на возврат к конституционному пути, игнорируя общественное мнение, в котором оппозиция в сейме быстро нашла себе поддержку. Сама же общественность буквально бурлила из-за арестов политически подозреваемых лиц и заключения их в тюрьму по приказу великого князя вопреки положениям конституции.

Затем оппозиция обратилась к прессе. Между тем, при гарантиях свободы печати, в конституцию требовалось внести положение о том, что «закон предписывает меры по пресечению злоупотреблений по ее использованию». И проект этого закона, от которого зависела свобода печати, заставляла правительство подать в сейм не только конституционная обязанность, но и простое благоразумие. Поэтому Александр и поручил сделать это правительству, но оно, разрабатывая различные проекты, ни на одном из них не останавливалось, на что ему справедливо сейм и указал.

Ведь в Царстве Польском все еще сохранялась цензура, существовавшая со времен герцогства и осуществлявшаяся министром народного просвещения и исповеданий. Впрочем, такое незаконное положение дел смягчалось тем фактом, что некоторым печатным изданиям разрешалось выходить без цензуры. Конечно, такое продолжалось лишь до тех пор, пока общественное мнение не стало решительно выступать против властей.

Поводом для принятия соответствующих мер послужило мелкое происшествие, когда после просмотра одного театрализованного представления полиция наложила на него запрет. Однако Gazeta Codzienna («Ежедневная газета») увидела в этом нарушение конституции и начала агрессивную кампанию против властей. Тогда правительство для поддержания своего авторитета закрыло эту газету и опечатало ее типографию. Не удовлетворившись этим, наместник Зайончек до того времени, пока не будет принят новый закон о пресечении злоупотреблений в печати, своим решением от 22 мая 1819 года ввел цензуру в отношении всех газет и периодических изданий, а затем для предотвращения возможностей обхода этого постановления указом от 16 июля распространил его на печатные сочинения и произведения всех видов. Причем, издавая этот указ как временный, правительство могло его ослабить, представив на следующий сейм законопроект «О печати». Но оно этого не сделало, подлив тем самым воду на мельницу оппозиции.

Сейм, созванный в сентябре 1820 года, начал работу уже в накаленной атмосфере. При его открытии царь предостерег собравшихся от опасности следования в направлении либеральных принципов, захлестнувших некоторые страны Европы, и призвал к умеренности. Однако сейм, поддавшись оппозиции, отклонил проект уголовного производства из-за того, что не нашел в нем судов присяжных, несомненно преждевременных, но продиктованных доктриной свободы. Затем он принял предусмотренный конституцией проект закона о принудительном отчуждении частной собственности для общественного использования, но отклонил проект о народных представителях. Последний являлся весьма важным, поскольку должен был учредить прописанный в конституции парламентский суд для рассмотрения дел по преступлениям против государства.

В примечаниях к отчету Государственного совета сейм выдвинул обвинения против неконституционных действий правительства, довольно в одностороннем порядке критикуя его деятельность по поддержке промышленности, а не сельского хозяйства. Порицая же управление национальным имуществом и лесами, он советовал сдавать их в бессрочную аренду или продавать. При рассмотрении же петиции вообще разгорелись весьма жаркие слушания. В частности, депутат Немоевский предъявил обвинение министру Потоцкому и статскому советнику Сташичу в том, что они контрассигновали постановления наместника о введении цензуры. Были подготовлены пламенные речи, и на галереях собрана многочисленная публика. Однако большая часть палаты депутатов увидела в этом опасность. Удалив зрителей, она настояла на проведении тайного заседания и отклонила петицию.

В нормальных условиях в конституционно управляемом государстве отказ от такой петиции был бы расценен как победа правительства и доказательство умеренности парламента. Но тогда все было иначе. Александр обеспокоился отклонением представленных в сейм законопроектов и появлением в нем оппозиции. Поэтому, не довольствуясь отказом сейма от своего последнего предложения, он выразил ему свое недовольство и возложил на депутатов ответственность за то, что они, «пожертвовав надеждой, которая могла бы привести к разумному доверию, замедлили прогресс в работе по восстановлению своей родины», то есть присоединению Литвы.

Вместе с тем своим неконституционным поведением правительство способствовало усилению шумной и яростной оппозиции, которая с торжеством покинула сейм. Под лозунгом защиты конституционной свободы она проявилась в страстном осуждении тех, кто, стоя у руля государства, не защищал конституцию. Однако на самом деле это лишь лило воду на мельницу Новосильцева, который, стремясь отменить конституцию, тайно способствовал укреплению оппозиции. Возглавлял ее депутат от Калишского воеводства Бонавентура Немоевский, являвшийся верным последователем депутатов сеймов XVIII века, отстаивавших шляхетскую «золотую вольность». И хотя свои аргументы он черпал из литературы и выступлений членов французского парламента, это не уберегло его от обвинений в том, что он просто мстил наместнику за невыполнение обещанных ему авансов.

Польское общество начало переходить к противостоянию в самый неподходящий момент, но поляки для всех своих действий почему-то всегда выбирали самое неблагоприятное время.

Тогда Александр возглавлял либеральное и свободолюбивое движение в Европе. Он поддержал его во Франции, Италии и даже в Турции, где оно выступало за освобождение греков. Однако вскоре это привело к революционным движениям против решений Венского конгресса и легитимизма⁴⁸, а также к основанной на этом политической реакции. В частности, Франция буквально кишела заговорами, которые провоцировало само правительство Бурбонов, чтобы было легче отменить конституцию и ввести суровые наказания. В Германии же прусское правительство преследовало союзы вольнодумцев, которые до того, когда требовалось победить Наполеона, поддерживало, но после, стоило лишь им начать требовать обещанной свободы, стало притеснять. Дело дошло до убийства писателя Коцебу⁴⁹ в Германии и наследника трона герцога де Берри⁵⁰ во Франции. В Испании же, Португалии, Неаполе и Пьемонте произошли вооруженные восстания.

Ужас охватил монархов Священного союза, которым казалось, что на Венском конгрессе они окончательно успокоили Европу, а для того, чтобы усилить результат, начиная с 1818 года ежегодно собирались на конгрессы в Ахене, Опаве, Любляне и Вероне. На них Александр, поддавшись влиянию реакционного австрийского министра иностранных дел Клеменса фон Меттерниха, испугался своих либеральных иллюзий и согласился подавить революционные движения в Италии Австрией, а в Испании бурбонской Францией.

Отказу Александра I от своей либеральной политики во многом способствовали также отношения в самой России. Удерживая Константина подальше от Санкт-Петербурга, он убедился, что со своим необузданным темпераментом тому будет трудно передать правопреемство на российский престол, на что тот имел право. Однако Константин сам облегчил, хотя и одновременно затруднил решение этой задачи. В 1819 году он влюбился в полячку Жанетту Грудзинскую и решил на ней жениться. Александр согласился на это и даже разрешил ему развестись со своей первой женой – дочерью герцога Саксен-Кобург-Заальфельдского Анной Федоровной⁵¹, но при условии, что дети от нового брака, неравного с точки зрения рождения супругов, не будут иметь права на престол. Он нарек Жанетту княгиней Лович и стал уговаривать Константина отказаться от императорского престола с тем, чтобы очередным претендентом на него стал третий брат Николай.

Константин на это согласился и 26 января 1822 года отрекся от своих прав на престол. Причем текст отречения до сих пор сохранялся в тайне. За это, насколько можно полагать, Александр передал в руки Константина все военное и гражданское управление шестью литовскими губерниями и Белостокской областью, а также ведение иностранных дел Царства Польского. В результате с превращением Константина в номинального отдельного пожизненного монарха Литва должна была присоединиться к Царству Польскому, что имело тем большее значение из-за того, что русским корпусам, стоявшим в Литве, предстояло пополняться людьми из числа местного населения и постепенно ополячиться.

Однако Александр на это не пошел и губернии те к Царству Польскому не присоединил. Таким образом, его лучшие намерения, с которыми он выступил на Венском конгрессе, а затем озвучил на сейме в 1818 году, разбились о грозное сопротивление российской олигархии.

Либеральные устремления Александра вызывали у нее настоящий ужас. Воспользовавшись предоставленной свободой масонским организациям, которые Александр, как раньше Наполеон, желая иметь в их лице свой инструмент, поддерживал, олигархи сформировали союз «Рыцарей Звездного Креста» под руководством Орлова, чтобы противостоять планам введения в России конституции, освобождения крестьянства и передачи Литвы Царству Польскому, чуть ли не угрожая императору разделить судьбу Павла 1. По литовскому же вопросу с этим союзом соглашалась еще более либеральная организация «Верные сыны Отечества» во главе с Долгоруким. При этом опасность для жизни русского императора была настолько очевидной, что в минуту горечи он высказался перед самыми близкими ему людьми, что решения свои объявит только по прибытии с семьей в Варшаву. Однако столь далеко Александр I не зашел и даже не осмелился провести расследование, чтобы покарать виновных. Он только издал в 1821 году указ о запрете создания тайных союзов, обуздав свои далекоидущие намерения.

Под влиянием всех этих внешних и внутренних обстоятельств в душе Александра произошли большие перемены в сторону религиозной и политической реакции. Первой же ее жертвой в Польше стал министр народного просвещения и исповеданий Станислав Костка Потоцкий. Этот просвещенный муж и настоящий патриот еще со времен Великого герцогства Варшавского с неутомимым энтузиазмом занимался вопросами народного просвещения. Как глава Палаты народного образования, созданной в 1807 году и расширенной в 1810 году с добавлением к ней Общества элементарных книг, он брал за образец законы Эдукационной комиссии и развивал их дальше, организовывая департаментские школы (названные позже воеводскими) по одной в каждом департаменте (воеводстве), шестиклассные школы с преподаванием классических языков, а также ведомственные и подведомственные четырех-и трехклассные школы (по одной в каждом повяте), общеобразовательные и, наконец, насколько это было возможно, начальные школы в городах и селах. Основанные же в 1808 году юридическая школа, необходимая для образования чиновников, и медицинская школа для обучения хирургов послужили зачатком Варшавского университета, а в 1809 году сбросил немецкую оболочку Краковский университет.

Все эти школы позволили развить годы мира, последовавшие за созданием Царства Польского. Так, в 1818 году в Варшаве был основан университет, состоявший из пяти факультетов и конкурировавший с университетами в Вильно и Кракове. Наряду с университетами действовали школа экономики и ветеринарии в Маримонте⁵², лесная школа в Варшаве, горная школа в Кельце и кадетский корпус в Калише. Благодаря этому расцвела и стала распространяться по стране польская наука, в научных кругах и в обществе зазвучали имена польских профессоров, а выпускники этих учебных заведений занялись общественной работой во всех областях. Развивались и средние школы, потому что в них начали преподавать по-настоящему образованные учителя, окончившие университеты.

Потоцкий предпринимал также новые попытки ввести начальные школы, о чем ранее решение приняла еще Эдукационная комиссия, разработав соответствующие учебные планы и учебники. Однако тогда это встретило слишком большое сопротивление в деревнях. Постановление же комиссии по просвещению 1818 года предписывало создание школьных приходов, взимание платы за обучение с жителей в соответствии с определенным тарифом, устанавливало школьный надзор за составлением списков детей и контроль над деятельностью учителей. Тем не менее основа, на которой Потоцкий строил всю эту организацию, была слабой, поскольку он не осмеливался придать ей законодательную базу, приняв в сейме соответствующий закон, и юридически возложить расходы на строительство и содержание школ на конкретные инстанции. Призывы же к добровольным пожертвованиям чаще всего оказывались без ответа, а организация школ и школьный надзор вызывали громкие жалобы на то, что власть вмешивается в отношения между владельцами сел и деревенским населением.

Следует также отметить, что Потоцкий хотел ограничить охват одной школой двух сотен дымоходов, то есть изб, и поставить надзор за ней в зависимость от местных факторов. Но это не помогло. Значительное количество школ действительно было создано, но в основном в городах и поселках с большим количеством детей. Их к ним приписали, но, сколько детей данные школы посещало постоянно, оставалось неизвестным. В сельской же местности это начинание вообще заглохло достаточно быстро.

Как министр по вопросам исповеданий Потоцкий в 1817 году издал королевские указы о ремонте старых костелов и строительстве новых, а также о выделении средств на содержание духовенства. В 1818 году он довел до конца заключение конкордата, в котором Святой Престол согласился на новое устройство церковной иерархии в Царстве Польском и создание архиепископства в Варшаве с привязкой к нему титула примаса. Однако в том же конкордате Потоцкий потребовал роспуска нескольких десятков монастырей, аббатств и коллегиальных костелов с передачей их имущества религиозному фонду. Пиаристов⁵³ и их школы он поддержал, но в монастырях, которые не соответствовали задаче просвещения, видел главную опору «мракобесия».

У поляков, даже среди дворян, действительно преобладало невежество и отсталость. И связано такое было с тем, что работу Эдукационной комиссии прервали разделы Польши, а навязанные обществу школы, где обучение производилось на иностранном языке, никакого влияния на население не имели. Лишь среди духовенства отдельные его представители выходили на передний план научного мышления и литературы, но в целом и духовные лица пребывали в невежестве. Еще не пришло время пробуждения истинного религиозного духа, главенствовал грубый материализм, и комическая поэма Игнацы Красицкого «Монахомахия» не утратила своей актуальности, поскольку понятия «католицизм» и «просвещение» в глазах многих выглядели как полные противоположности.

«Сливками общества» являлись масонские ложи, которые, перебравшись в Польшу в середине XVIII века, проповедовали образовательные и гуманитарные цели, но осуществляли их вне религии и церкви. Масоны боролись с «мракобесием», а самые отважные профессора университета в Вильно отстаивали право на иронию и насмешки, основав для этого литературное объединение с шутливым названием «Общество прохвостов».

Потоцкий вел борьбу также и на литературном поприще, высмеивая пороки польского общества в журналистских статьях под псевдонимом Сурок. А в 1820 году он издал поэтическую фантазию в четырех томах «Путешествие в Темноград»⁵⁴. В ней он подверг беспощадному и справедливому осмеянию суеверия, народную веру в чудеса, легенды и предания, а также социальные и политические установки народа и, будучи великим магистром Востока, страстно изобличил невежество и развращенность духовенства, непосредственно обрушиваясь на церковные ритуалы и учреждения, и прежде всего на инквизицию. И хотя книга издавалась анонимно, ее автор был хорошо известен. Поэтому епископы и выступили против него.

Епископ Краковский Воронин обратился с жалобой к Александру I, и тот, будучи православным, стараясь избежать обвинений в том, что он не заботится о католической церкви, признал справедливость жалобы и дал Потоцкому отставку. При этом последний остался членом Государственного совета и председателем сената, но руководство министерством народного просвещения и исповеданий перешло в руки ревностного католика и сторонника политической реакции Станислава Грабовского.

Историки не скупятся на слова осуждения всей деятельности Грабовского, обвиняя его в умышленном разрушении системы образования и закрытии школ. Однако это преувеличение. Попытка распространить начальное образование на село провалилась еще до него, и его вина заключалась лишь в том, что он ее не возобновил. Правовой и политический балласт удалил из средних школ не он, а Потоцкий, так как на том этапе развития образования он был преждевременным.

До снижающей уровень обучения в средних школах реформы, на которой настаивал Новосильцев, при Грабовском дело не дошло. Акцент же, который он сделал на изучение религии, следует поставить ему в заслугу. Его вина заключалась в том, что, руководя школьной молодежью, он поддался влиянию Новосильцева и Шанявского⁵⁵, который из некогда свирепого якобинца, будучи назначенным генеральным директором училищ в министерстве, превратился в орудие политической реакции.

Кроме Комиссии по народному образованию, было организовано также ведомство так называемых школьных кураторов для слежки за учителями и учениками и обеспечения того, чтобы учителя строго придерживались предписанной учебной программы и внушали учащимся ответственность, послушание и благосклонность по отношению к правительству. Во главе этого ведомства стоял кастелян Охсельвиц, но фактически руководил им Новосильцев. Началось преследование студентов, подозревавшихся в членстве в тайных союзах, которые были созданы университетской молодежью по примеру немецких Тугендбунда⁵⁶ и Буршеншафта⁵⁷ по образцу масонских ассоциаций.