Текст книги "Тетрадь в клеточку"

08.11.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Вчера, вернувшись домой, вспомнил, что у меня все еще лежат деньги Шпагина, которые он платил мне за то, чтобы я с ним сидел за одной партой. Я даже забыл про них, точно так же как пытался забыть о том, что вообще вынуждал Артема на такие унизительные поступки.

Деньги я взял с собой в школу. После уроков напросился в гости к Биби. Специально. Пока никто не видел, положил их в коридоре на тумбочку, рядом со статуэткой в виде русалки.

Не знаю, правильно ли это было. Но если бы предложил прямо – они бы не взяли, к тому же начали бы спрашивать, где их взял я – а это совсем неприятная история. А так, когда заметят, что им еще останется, кроме как оставить их у себя? Вряд ли они подумают, что я, обычный мальчик с небогатым отцом-одиночкой, случайно выронил у них дома десять тысяч.

В общем, надеюсь, им пригодятся эти деньги, потому что я больше не хочу о них думать.

09.11.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Папа сегодня позвал меня в кино. Сказал, что я могу выбрать любой фильм, и я выбрал какой-то кровавый ужастик с рейтингом 18+. Обычно папа против того, чтобы я смотрел такие фильмы, но в этот раз не просто позволил, но и высидел рядом со мной весь сеанс.

Было подозрительно. Я сразу понял, что он хочет попросить меня о чем-то серьезном. Ну, о чем-то помасштабней, чем убраться в комнате или помыть посуду.

И когда мы шли домой, он сказал:

– Слушай, нас с тобой позвали в гости на следующей неделе.

– Нас с тобой? Тебя и меня? – удивился я.

– Ага.

– Кто?

– Одна девушка.

– Одна девушка?

– Одна девушка.

– Мы пойдем в гости к одной девушке?

– Именно так.

– К одной девушке?

– К одной девушке.

– К девушке?

– Может, хватит это повторять?

– Я повторяю, потому что надеюсь, что ты скажешь мне что-то кроме того, что она девушка, – заметил я.

Папа вздохнул и монотонно заговорил:

– Ее зовут Вера, она работает в юридической фирме, ей тридцать четыре года, у нее светло-русые волосы и голубые глаза…

– Что-то я не услышал причин идти к ней в гости, – перебил я.

Папа молчал. Я смотрел на него не мигая, пытаясь выразить тем самым свое нетерпение. Неужели так сложно взрослому человеку признаться, что ему нравится девушка?

Я решил ему помочь:

– Она твоя подружка?

– В нашем возрасте это звучит странновато, но смысл верный.

– То есть она тебе нравится?

– Ну, вроде как.

– А как ты это понял?

– Что?

– Что она тебе нравится.

Папа пожал плечами:

– Не знаю. Просто почувствовал.

– Почувствовал что?

– Что она мне нравится.

– И понял, что хочешь, чтобы она стала твоей подружкой?

– Типа того.

Я покачал головой.

– Ничего не понял.

Папа то ли нервничал, то ли раздражался:

– А что ты пытаешься понять?

– Пытаюсь понять, как понять, что тебе кто-то нравится как подружка!

– И зачем тебе это?

– Я не могу разобраться, хочу ли, чтобы Биби стала моей подружкой, или это не то.

Отец с облегчением выдохнул:

– Так ты о себе, что ли?

– Ну да.

– То есть ты не против?

– Не против чего?

– Если я буду с кем-то встречаться.

– А почему я могу быть против?

– Ну… Дети иногда ревнуют.

– Ревнуют? – Я привык слышать это слово только в контексте любовных отношений.

– Ага.

– Но ты же не будешь ходить в кино с каким-то другим сыном?

– Вообще-то у нее есть сын, но я пока не планирую ходить с ним в кино.

– Ну, если вдруг запланируешь – тогда и поговорим.

Папа кивнул:

– Отлично.

Я тоже кивнул:

– Отлично.

Странный он. Как я вообще могу быть против? Он одинок, и это не делает его счастливым. К тому же однажды он уже лоханулся, случайно заключив брак с мужчиной, но думая, что это женщина, – совершенно досадная история.

Короче, я согласился пойти с ним в гости к этой девушке при условии, что он заранее предупредит ее, что я сумасшедший и буду есть только макароны из пластиковой тарелки.

10.11.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Сегодня мне снился умерший папа. Мы опять были на том пляже, не спеша гуляли вдоль берега, и на нас время от времени опрокидывались волны – я чувствовал их, как наяву. Папа сказал, что мы сделали ему классную бороду. С тех пор как я узнал, что он мужчина, мы стали гораздо лучше общаться во снах.

Я спросил, смотрит ли он на нас с небес, а он ответил:

– Мне что, делать больше нечего?

Я как-то расстроился и решил больше ничего не спрашивать о жизни после смерти. Вместо этого рассказал, что собираюсь с папой идти в гости к его подружке.

– Тебе придется там есть?

– Да, но я попросил, чтобы мне сварили макароны.

– И подали в пластиковой тарелке?

– Ага.

– Она решит, что ты чокнутый.

– Но я же чокнутый.

– И то верно. Лучше ей знать сразу.

– Ага.

– Уточни, не планирует ли она менять пол. Такое тоже лучше сразу знать.

– Хорошо… – Я спохватился: – А что, если она не захочет встречаться с папой, потому что его сын не в себе?

– А кто в себе? – многозначительно спросил отец и положил руку мне на плечо.

До этого момента все было хорошо и спокойно. Но его рука вдруг стала очень тяжелой, он резко повернул меня лицом к морю, и я увидел барахтающихся Лизу и Данила, которых совершенно точно не было раньше.

– Видишь, – произнес папа. – Они все еще тонут…

Я не мог сдвинуться с места, тело налилось свинцом. Мне хотелось уйти, сбежать, проснуться. Но ничего не получалось.

А папа добавил:

– Наверное, утонут. Как я.

Я вцепился в него и закричал:

– О чем ты говоришь?! Ты же не утонул! Ты повесился! Ты не утонул!

И тогда сон закончился. Я проснулся и резко сел в кровати. Сердито вздохнул. Снова Лиза и Данил испортили разговор с папой.

11.11.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Сегодня после уроков целый час ждал Артема – мы договорились пойти погулять, а он сказал, что на минуточку зайдет к нашему школьному психологу. В итоге минуточка превратилась в час. Я сидел в коридоре и от скуки считал черточки на линолеуме – получилось восемьсот девятнадцать. Когда Артем вышел, я был злой как черт, а он даже не понял почему. Конечно, это же не ему пришлось заниматься такой ерундой – сам бы он перестал считать эти дурацкие черточки уже после двадцати. А я почему-то не могу. Мне всё надо посчитать и упорядочить.

– О чем вообще можно так долго говорить? – раздраженно спрашивал я.

Мы в этот момент уже шли по школьному двору. Погода стояла противная, шел снег с дождем, и от этого я становился еще злее.

– Сам бы сходил, заодно узнаешь, – отвечал Артем.

– У меня нет проблем.

– Очень смешно.

– Эй, я вообще-то серьезно, – возмутился я.

Шпагин многозначительно молчал, как бы намекая: «Ага, не заливай». Я выдохнул:

– Хорошо, а какие у тебя проблемы, например?

– Разные.

– Ну, о чем ты сейчас с ним говорил?

– Об отце.

– А что с твоим отцом?

Я как-то не думал, что у Шпагина могут быть какие-то проблемы с родителями. Их ведь вообще не бывает дома! Они даже не должны успевать ссориться, как мы с папой. Вот мы почти каждый день переругиваемся из-за какой-нибудь ерунды: кто будет мыть посуду, почему я не повесил школьные брюки в шкаф, ну и все такое… А о чем можно ругаться с богатыми родителями? Посуду моет посудомоечная машина, а вещи убирают служанки или как они там называются… Короче, беспроблемная должна быть жизнь.

Артем сказал:

– У нас конфликт после того, как он узнал… Ну, про того парня из седьмого класса.

Точно. Родителям может быть не все равно, что ты гей. Даже если вы богаты.

– Что он тогда сказал? – спросил я.

Артем пожал плечами.

– Да ничего такого поначалу. Что-то типа: «Ничего, через пару лет возьму тебя с собой в сауну с „девочками“, там это быстро лечится».

– А ты что ответил?

– Я спросил: «Ты что, проверил на себе?»

Я засмеялся, потому что это правда было смешно. Но Шпагин только криво улыбнулся.

– С тех пор у нас и конфликт, – заключил он.

Я не знал, что сказать, поэтому сказал то, что принято:

– Ничего, может, все еще наладится…

– Да мне все равно.

– Почему?

– Я не хочу с ним общаться, понимаешь? Не хочу общаться с дураками. Это вредно.

– Может, не такой уж он и дурак. Он же богатый, – заметил я.

– И что? Думаешь, он купил себе на эти деньги мозги?

Вообще-то я имел в виду, что без мозгов столько денег не заработать, но на самом деле в этом я не уверен.

Мы какое-то время шли молча. Я пытался понять, почему некоторые родители так расстраиваются, если их сын – гей. Ну, или дочь – лесбиянка. Представлял, что я уже взрослый, у меня есть такой сын, как Шпагин, и я узнаю, что он целовался с мальчиком, – что я буду делать? Наверное, ничего. Я пытался представить, что ненавижу геев, чтобы понять таких родителей, но у меня плохо получалось понять эту ненависть, и я снова не находил ответов. Может, они думают, что у них не будет внуков? Но это странно. У них в любом случае может их не быть. Дети ведь не обязаны рожать родителям внуков – они же не заключали никакого договора. Но бывают еще верующие. Они, наверное, боятся, что их дети попадут в ад. Ничего не знаю про ад, но мой папа туда не попал. Разве что только в том случае, если для него ад – это постоянно приходить в мои сны и общаться со мной. Надеюсь, что нет.

12.11.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Сегодня на перемене рассказал Шпагину, что скоро познакомлюсь с подружкой своего отца. Артем спросил:

– Он снова решил жениться?

– Не знаю, – ответил я. – Вообще-то он не хотел. Он говорил, что уже знает, что там почем.

– Хорошо будет, если женится.

Я удивился:

– Почему?

Не то чтобы я был против. Но, как уже стало понятно, для того чтобы растить детей и готовить еду, жена не обязательна; так что произойдет хорошего, если она появится?

Артем сказал:

– Просто плохо, когда человек один. Если он упадет, ему никто не поможет подняться. Это недоброе дело и суета сует.

Я, нахмурившись, посмотрел на него вопросительно: мол, ты чего так странно разговариваешь?

Шпагин пояснил:

– Это из Библии. Книга Екклесиаста.

Я аж присвистнул от неожиданности!

– Чего-чего? Ты Библию читал?

– Ну, кое-что читал, – скромно ответил Артем.

– Зачем?

– Это интересно.

Не знаю, кому вообще в здравом уме такое может быть интересно. Я видел Библию – она стоит дома у моей бабушки. Огромная, толщиной как бетонный блок. Я бы такое даже за деньги читать не стал – мне слабо. А тут Шпагин добровольно – интересно ему, видите ли.

– Ты что, в Бога веришь? – спросил я немного грубовато.

– Верю.

Я хмыкнул:

– М-да…

Артем, кажется, обиделся:

– Что «м-да»?

– Да просто странно, как это в тебе уживается.

– О чем ты?

– Он же типа против геев.

Шпагин, немного помолчав, ответил:

– Если Бог против меня, то пусть мне это лично скажет.

Он меня этим своим ответом как к месту пригвоздил. Мне сразу стало стыдно, как будто это я против геев, а не Бог. Даже захотелось извиниться, но Артем продолжил:

– Бог не может быть против любви, потому что он и есть любовь. И он не может быть против тех, кого сам создал. А Библию я читаю не потому, что согласен с ней, а потому, что это культурное наследие, которое повлияло на весь мир. Понимаешь?

Он посмотрел на меня своими взрослыми глазами, а я опять почувствовал себя самым глупым. Рядом со Шпагиным со мной такое постоянно.

Я сказал:

– Понимаю.

Удивительно, конечно. Моя бабушка верит в Бога совсем по-другому: ругается грубыми словами на папу, на Шпагина, даже на Биби, прикрываясь при этом религией. И в телевизоре, я видел, тоже так делают. Кричат, что геев надо лечить, или ограждать от общества, или, что самое худшее, убивать. Не понимаю, как таким людям Бог поперек горла не встает?

13.11.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Я сходил с папой на обед к его подружке.

Это просто жесть.

Мы так и не поели.

Но вообще-то все нормально начиналось. Мы оба вырядились как какие-то модные щеголи, сочетающие пиджаки с джинсами и кроссовками, причесались и, в полной готовности предстать перед папиной подружкой, как порядочные отец и сын, пошли к ней в гости.

Она жила совсем недалеко – мы дошли пешком меньше чем за двадцать минут. По дороге я старался выведать самое важное:

– Она знает про отца?

– Что именно? Что он трансгендер или что он…

– День S, – перебил я, прежде чем он скажет слово «повесился», которое я совершенно не хотел слышать. – Но вообще я имею в виду и то и другое.

Папа кивнул:

– Она все знает.

– Ого… И что сказала?

– Спросила, переживаю ли я.

– А ты переживаешь?

– Почти пришли, – ответил он, вытаскивая телефон из кармана и сверяя номера домов с гугл-картами.

Вот так всегда.

Она живет на третьем этаже в обычной пятиэтажке, у нее трехкомнатная квартира, в которой очень мало мебели и белые стены (кажется, это называется «минимализм»). Сама Вера такая же, как и описывал ее папа, – тоже вся светлая, почти сливающаяся с остальным фоном. Она встретила нас с улыбкой и первое, что спросила, – как меня зовут.

– Илья.

– Отлично, Илья! – как-то неестественно весело сказала она. – Это комната Дани, он, наверное, в компьютер играет и не слышит, что вы пришли. Можешь поиграть с ним, пока я накрываю на стол.

За какой дверью находится комната Дани, можно было и не указывать. Все двери как двери, и только на одной табличка: «Не влезай – убьет».

Предчувствуя неприятности, я прошел к ней и из вежливости постучал. Меня, естественно, никто не услышал. Тогда я осторожно приоткрыл дверь и прошел в комнату – с этой минуты и начался кошмар.

Даня – это Данил. Мой кривозубый одноклассник-придурок, который увел у меня Лизу Миллер и водится с каким-то братом-наркоманом, про коего отцу почему-то заранее не сообщили.

Он играл в компьютер, но, увидев меня, замер в кресле, смешно открыв рот. Его, кажется, кто-то убил в игре, пока он так на меня пялился. Похоже, для него это тоже оказалось неожиданностью.

Он медленно встал из-за стола, не сводя с меня взгляда. Я тоже на него смотрел. Все это было как-то не по-доброму, в воздухе витало неясное напряжение.

Данил сказал первым:

– Лучше проваливайте отсюда.

Тут надо отметить, что Данил выше меня на голову. Он привык быть хулиганом и школьным дебоширом, так что в физической силе и готовности драться я ему явно уступаю и не могу ответить даже с долей той агрессии, с какой он на меня нападает.

Поэтому я очень вяло, а от этого и очень беспомощно спросил:

– Почему?

– Потому что мне не нужны ни папочка, ни брат, тем более такой тупой, как ты.

Тут я вспомнил, что какой-то брат у него уже есть, но ничего ни в комнате, ни в квартире не выдавало его присутствия. В тот момент спрашивать об этом было неуместно, поэтому я просто ответил:

– Я не тупой.

– Мне плевать, какой ты, просто иди к черту! – сорвался Данил. – И забирай своего отца! А иначе я тебя убью, понял?

Папа просил меня быть вежливым и попытаться найти с сыном Веры общий язык, поэтому я выдавил из себя улыбку:

– Да брось, лучше давай чем-нибудь займемся или поболтаем. У тебя есть книги? Покажи, что ты чита…

Я не договорил, потому что получил в нос – Данил ничуть не пожалел силы для этого удара. У меня онемело лицо и сами по себе заслезились глаза, а из носа закапала кровь. Наверное, резко менять тему разговора – это не мое.

Но, стараясь оставаться спокойным, я сказал:

– Слушай, я все равно ничего не могу сделать. Не могу увести отсюда отца, потому что это его выбор, а не мой…

– Закрой рот!

– …я могу уйти сам, но для тебя от этого мало что изменится, потому что твоя мама нравится моему отцу, может, они даже любят друг друга…

– Заткнись! – вдруг заорал мне Данил прямо в лицо. – Мама любит только меня!

От крика у него вспухли вены на шее и лбу – я даже испугался. Он напоминал по-настоящему невменяемого человека. А то, что в следующий миг он набросился на меня, только лишний раз подтвердило мои опасения.

Он кинулся на меня с такой силой, что я упал и больно-пребольно ударился левой рукой об двадцатикилограммовую гантель, которая лежала прямо поперек комнаты – видимо, специально, чтобы об нее убиться. Я почувствовал, как рука немеет, и решил, что имею право заплакать. Ну а сколько можно? Я мог бы не плакать – не так уж и больно, но у меня уже не оставалось никакого оружия против Данила, поэтому я громко заныл, чтобы к нам наконец-то пришли взрослые.

И они пришли в ту же минуту, быстро сообразив, что случилось. Вера начала ругать Данила за «выходки», между делом предлагая помощь. Это звучало примерно так:

– Сколько можно, в тебе что, совсем ничего человеческого?!. Я могу отвезти его в больницу… – А потом снова: – Ты зачем на людей кидаешься, как звереныш?.. У меня есть машина, я поведу.

И вместо свидания с обедом и макаронами из пластиковой тарелки мы все вчетвером ехали в небольшом «фольксвагене-жуке», а Вера водила при этом так, что я чуть не поверил в Бога: гнала на запредельной скорости и обгоняла машины по встречке. А потом легкомысленно хихикала:

– Ну, у нас же экстренная ситуация!

Можно подумать, что от ушиба руки умирают.

Такой стиль вождения ничуть не мешал Вере вести воспитательные беседы с сыном.

– Извини, что наорала на тебя, просто ты меня разозлил, – говорила она ему. – Я хочу тебе напомнить, что мы не действуем агрессивными методами, когда нам что-то не нравится. Ты помнишь?

– Помню, – бурчал под нос Данил.

– Когда нас что-то не устраивает, лучше говорить о том, что мы чувствуем. Например: «Я чувствую злость» или «Я чувствую ревность». Понимаешь?

– Понимаю.

В общем, она говорила очень странно и все время во множественном числе, будто они с Данилом – единый организм. У меня не было сил удивляться их диалогу, потому что мы три раза чуть не попали в аварию. Я просто надеялся, что нас наконец-таки остановит полиция и у Веры отберут права.

Но ничего такого не случилось. Мы доехали до больницы, где пришлось отсидеть несколько очередей, и все это время Вера не переставала воспитывать Данила:

– Похоже, тебе показалось, что происходит что-то несправедливое. Это нормально, ведь ты сейчас в подростковом возрасте, а в этот период многое кажется таким – это протест, идущий из твоего сердца. На самом деле твои чувства уместны, так как любая форма несправедливости в обществе уничтожает доверие человека. Но необходимо подумать, действительно ли к тебе были несправедливы…

И так два часа. Мне тоже пришлось выслушать этот монолог от начала и до конца, поэтому я был несказанно рад врачу, сообщившему всего несколько слов:

– Трещина. Гипс на пару недель.

Когда все закончилось, мы уже так устали, что обед пришлось отложить. Хотя я был бы рад вообще его отменить. Мне совершенно не понравилось у них дома: если бы можно было написать отзыв на подружку своего отца, я бы поставил ей одну звездочку и расписал, как ее сынок чуть меня не убил.

14.11.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Сегодня в школе мы с Данилом делали вид, что ничего не было. Я пришел с гипсом и врал всем, что упал. Даже Артему и Биби пока не хочу говорить правду: если знают двое – считай, знает вся школа. А мне не хочется, чтобы все знали, что мой папа встречается с ненормальной мамашей Данила, который чуть не сломал мне руку в истерическом порыве.

Дома я с возмущением спрашивал у папы, почему он не сказал мне заранее, что это мать моего одноклассника.

– Хотел сделать сюрприз, – отвечал он.

– Спасибо, сделал! – С этими словами я многозначительно указал на свою руку.

– Я не знал, что вы не ладите. Думал, будете рады. Все лучше, чем совсем незнакомые.

– Ага, вот только он сказал, что убьет меня, а потом глаза вынет ложечкой и съест!

– Прямо так и сказал?

– Примерно!

В общем, вторая попытка пообедать вместе запланирована на выходные. Ну, ничего, у меня всего две руки – придет время, когда Данилу просто нечего будет мне сломать.

15.11.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Сегодня говорил с Лизой Миллер про суицид.

Она пришла в школу в толстовке с изображением Честера Беннингтона – это солист группы Linkin Park. Это мне Лиза рассказала. У нас в школе нельзя носить одежду с принтами, поэтому к ней опять придрались и сказали эту дурацкую фразу про «не на дискотеке», а она почему-то ответила:

– Это Честер Беннингтон, и он повесился.

Как будто в школьном уставе есть примечание: «Нельзя носить одежду с рисунками, за исключением тех случаев, когда они изображают человека, который повесился».

Лизино поведение подняло целую бурю в учительском коллективе – только ленивый, придя сегодня вести урок, не высказался о ценностях взрослеющего поколения и о его «кумирах-идиотах».

Училка по русскому даже сказала:

– И за что вы их любите? За то, что они принимают наркотики, пьют и кончают с собой?

А я сразу представил толпу фанатов с плакатами: «Люблю тебя за то, что ты алкаш и наркоман».

На перемене я спросил у Лизы, почему она все-таки решила прийти в такой толстовке. Она сказала, что недавно впервые послушала Linkin Park и что ей очень понравилось. И добавила:

– Когда я услышала его песни, мне показалось, что он поет обо мне.

Я не слышал раньше песен этой группы, но обычно, когда перевожу песни с английского на русский, по смыслу получается что-то типа: «Я постирал свои штаны, о-о-о, я так люблю тебя, детка, мне пора». На секунду мне даже стало смешно, что, возможно, Лиза находит в таких текстах себя, но потом я вспомнил, что все-таки речь идет о песнях человека, который повесился, а значит, они могли быть совсем другими. От этого мне сделалось не по себе.

– А о чем он поет? – все-таки спросил я.

– О боли.

– Тебе больно?

– Да.

– Почему?

– Потому что жизнь – дерьмо.

– И ты бы тоже хотела повеситься?

Она задумалась:

– Не знаю… Может быть.

Я не знал, что сказать. Попросить: «Не надо»? Как будто это на что-то повлияет…

– А почему жизнь – дерьмо?

– Потому что мир – дерьмо.

– А мир почему?

– А ты сам не видишь? – фыркнула Лиза.

Я честно подумал над тем, что вижу. И даже согласился:

– Отчасти вижу. Мир полон национальных, сексуальных и гендерных предрассудков, из-за которых огромная часть человечества угнетается и не может чувствовать себя свободно. Но… Ты же не из-за этого хочешь повеситься?

Лиза посмотрела на меня так, будто я сказал полную чушь. Ответила:

– У меня депрессия.

И резко отошла в сторону, давая понять, что больше не хочет со мной разговаривать.

Ну вот.

Лиза Миллер уже под водой, но не сможет надолго задержать дыхание. Что мне делать?

Что мне делать, папа?