Текст книги "Тетрадь в клеточку"

19.10.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Я сегодня видел столько разных вещей и явлений, о существовании которых раньше вообще не догадывался…

Я, конечно, знал, что Шпагин богатый. И предполагал, что он живет в какой-нибудь шестикомнатной или даже десятикомнатной квартире с двумя ванными, но все оказалось не так просто. Он живет в крутом супергигантском доме, напоминающем дворец. В том районе все дома были похожи на дворцы – и вот один из таких оказался домом Шпагина.

Оказавшись за забором, уже на территории, мы еще минут пять шли до самого дома – через сад. Проходили мимо бассейна – правда, сейчас в нем нет воды, но это все равно просто вау! Пока шел, я все время вертел головой туда-сюда, все разглядывал – и только сейчас понял, как глупо, наверное, выглядел со стороны.

Дома нас встретила няня Шпагина – она молодая и красивая, ей около тридцати, а я думал, что она будет старая и похожа на фрекен Бок. Разве не так полагается выглядеть няням?

Шпагин называл ее просто Даной, а она его – Темой и Артемкой. Когда Шпагин сказал, что меня зовут Илья, она тут же стала называть меня Илюшей. Обычно я ненавижу, когда меня зовут Илюша, – мне же не пять лет, – но у нее это звучало удивительно нераздражающе.

Потом Дана спросила ужасную вещь:

– Что будете на обед?

Шпагин сказал:

– Я буду ролло де пескадо…

Шучу! Он сказал:

– Я буду котлеты.

Но весь этот антураж предполагал, что он скажет какое-нибудь заумное ресторанное блюдо, и я был удивлен, что Шпагин умеет есть просто котлеты.

Потом они оба посмотрели на меня, и я с ужасом понял, что снова оказываюсь в ловушке.

Но вдруг Шпагин произнес:

– А Илья не будет ничего.

– Совсем? – удивилась Дана.

– Да, – кивнул Шпагин. – Он не голоден.

Я тоже кивнул.

В общем, столовая у Шпагина размером со всю нашу с папой съемную квартиру. Стол на шестнадцать человек, хотя по этому гигантскому дому бродим только мы втроем. Так пусто, что в коридорах отдается эхо.

Вот мы сели за этот стол – друг напротив друга, Дана подала Шпагину самую обычную еду – котлеты с пюре. Я тоже такую ем дома. А еще положила по краям тарелки нож и вилку. Это очень странно. Зачем есть пюре ножом?

Шпагин сначала хотел взять и вилку, и нож, но, столкнувшись с моим недоумевающим взглядом, нож отложил, наколол котлету на вилку и начал есть ее так – прямо с нее.

Дана шутя заметила:

– Что за манеры?

– Человеческие, – пожал плечами Шпагин.

Чтобы не мешать ему своим испытующим взглядом, я начал рассматривать столовую. Вот у нас с папой нет столовой. Мы едим на кухне – туда еле-еле вмещается небольшой стол. А у Шпагина кухня в какой-то отдельной комнате – Дана туда-сюда ходит с едой. Неудобно. По-моему, гораздо проще, когда рядом и холодильник, и микроволновка, и буфет с печеньками – до любой еды можно дотянуться рукой. Жизнь богатых людей жутко непродумана.

– Илюша, может, ты будешь хотя бы чай? – Это меня няня спросила.

Я помотал головой.

Она начала перечислять меню, как в ресторане:

– Какао, горячий шоколад, молочный коктейль, сок, газировка…

– Илья ничего не будет, – перебил ее Шпагин. – У него редкая болезнь. Если он поест в гостях, то тут же умрет.

Дана посмотрела на меня испуганно, но Шпагин заявил это с таким серьезным лицом, что мне тоже оставалось только хмуро кивнуть.

Едва я решил, что в этом доме нет и намека на то, что у Шпагина есть родители, как он спросил у Даны:

– А где папа?

– Ему пришлось срочно уехать в командировку.

– С секретаршей? – язвительно спросил Шпагин.

– С секретаршей, – вздохнула Дана.

– С новой или старой?

– С новой… Но он сказал, что ты можешь в любое время позвонить, если захочешь.

– Да ну, вдруг позвоню прямо на переговоры с секретаршей.

Когда мы шли в комнату Шпагина – через запутанные лабиринты коридоров на втором этаже, – я спросил его, где мама. Она же домохозяйка! Я думал, это значит, что она сидит дома и занимается всем тем, что делает Дана.

Шпагин сказал:

– Она на Багамах.

– Одна? – удивился я. – Вы не путешествуете семьей?

– Ну, мама путешествует со своим любовником, а папа – со своей любовницей, – спокойно сказал Шпагин, как о простых вещах. – У меня пока нет любовника, так что мне путешествовать не с кем.

– Если у них есть любовники и любовницы, почему они не разведутся?

– Потому что придется все это как-то делить. – Шпагин неопределенно покрутил рукой в воздухе. – Ну, и еще потому, что некоторым людям нравится просто орать друг на друга. На кого они будут орать, если разведутся?

В тот момент мне почему-то стало жаль Шпагина. Я и не понял сразу почему. Сейчас думаю: вот у него дофига денег, и он может купить себе все что угодно, но родителям до него нет никакого дела, и он ходит как неприкаянный в этом огромном доме, будто заблудившаяся рыбка в океане. Когда я приходил к Биби, дома всегда была ее мама. И куда ни глянь, она была везде: в аккуратном клетчатом пледе на диване, в полинялой скатерти на столе, во всех отчаянных попытках создать в их маленькой квартире уют. А когда я возвращаюсь домой, я всегда встречаю там папу, и меня кормит папа, и фильмы со мной смотрит папа, и книги советует, и болтает перед сном. И если кто угодно придет к нам домой, он сразу поймет, что у меня есть папа, даже если его самого дома не будет. А дом Шпагина – он вообще непонятно про кого. Их образцовый сад приводит в порядок садовник. Убирается и готовит Дана. Весь этот шикарный ремонт, отдающий лоском оперных театров, делали сотрудники каких-нибудь элитных фирм по ремонту. А дизайн придумывали лучшие дизайнеры страны. Они даже не сами придумали, куда повесить телик. Вот мы, когда купили телик, и так и этак думали, куда его засунуть. Повесить или поставить на тумбочке? В центре или в углу? Короче, весь день убили. А у Шпагина, сразу видно, ничего они не думали. У них все заранее было в каких-нибудь проектах. Красиво, конечно. Все блестит, сияет, чистота… Да только у меня обсессивно-компульсивное расстройство, и я с первого взгляда могу определить, где по-настоящему чисто, а где только видимость чистоты. И в этом доме я есть не буду.

Пока дошли до комнаты Шпагина, на улице уже начало темнеть. Он хлопнул в ладоши, и свет включился сам. Раньше я видел такое только в кино.

У него была комната в каком-то космическом стиле: на потолке звездное небо, кровать в форме ракеты, стены с изображением галактик. Говорю:

– Не знал, что ты увлекаешься космосом.

– Я не увлекаюсь, – ответил Шпагин. – Это так… Просто. Мама захотела в таком стиле. Говорит, красиво.

– А тебе самому нравится?

Он пожал плечами:

– Я не против.

Потом, как будто вспомнив что-то, сказал:

– Хотел тебе показать!

Он открыл ящик своего письменного стола и вытащил оттуда непонятную коробочку с наушниками.

– Это кассетный плеер. Я заказал в одном интернет-магазине, когда ты не хотел идти к Биби, но потом ты все-таки пошел, а плеер доставили позже.

Я подержал плеер в руках. Такой громоздкий и тяжелый…

– Я тогда не дослушал до конца, – признался я Шпагину.

– Можешь забрать – дослушать.

Я ему так ничего и не рассказал. Ни про суд, ни про странные мамины идеи менять пол – ни про что.

– У меня кассета с собой. Хочу, чтобы ты тоже послушал.

Мы слушали вместе – у Шпагина один наушник, у меня второй.

Так вот. Биби тогда говорила, мол, папа на записи сказал, что не знал, что мамины откровения с ним будут использоваться в суде.

Я дослушал до конца – нет там такого. Он ничего не говорил. Биби сама это выдумала, чтобы меня утешить.

20.10.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Сегодня утром папа отправил меня в магазин за хлебом, а я попал в ужасную переделку, связанную с наркотиками. Ладно, звучит это круче, чем было на самом деле, но мне хотелось добавить этой фразе драматичности.

По дороге в магазин я встретил в одном из дворов Данила. Он крутился на детской площадке и что-то искал, делая при этом вид, что ничего на самом деле не ищет. Выглядело это нелепо, как в карикатурных комедиях, когда герои ведут себя максимально подозрительно, чтобы зритель сразу понял, что что-то не так.

Короче, я сразу подумал, что он ищет наркотики. Ну, или прячет. Нам в школе рассказывали, что сейчас всякие нехорошие люди выходят на глупых школьников, чтобы нанять их для прятанья наркотиков по городу, и что никогда не стоит соглашаться на сомнительные предложения о работе, а лучше сразу жаловаться родителям. Но Данил-то тупой. Он наверняка мог во что-то такое ввязаться, поэтому я решил подойти и спросить, что он делает. Мало ли, вдруг он не в курсе, что это опасно, – я его предупрежу.

Честно говоря, я до последнего думал, что больше воображаю, чем действительно верю, что Данил работает на наркоманов. Но когда подошел ближе, увидел, что он и правда достает что-то из-под качелей – они были плохо вкопаны в землю, наверное, специально, чтобы кто-нибудь убился.

В этой истории все выглядело как, как и должно выглядеть. Даже пакетик с наркотиками был похож на пакетик с наркотиками. Я окликнул Данила, думая, что сейчас ему все объясню, но при виде меня он резко подскочил и принялся удирать.

А я побежал за ним. Не знаю почему. В последнее время мне хочется быть лучше себя самого, и я делаю вещи, которые прежний я делать бы не стал. Поэтому я побежал за Данилом, толком и не придумав, какой в этом смысл.

Нагнав, схватил за капюшон, а он дернул молнию на куртке вниз, выскользнул из нее и побежал дальше, затормозив меня этим неожиданным трюком. Но я все равно побежал следом, только теперь уже с курткой Данила в руках – не бросать же ее на землю.

Поняв, что начинаю выдыхаться, а догнать Данила не получается, я выжал из своих ног максимум скорости и с разгона прыгнул на него со спины, повалив нас обоих в серую жижу из первого снега и грязи. Мы начали в ней барахтаться и пинать друг друга, а я чувствовал, как противно липнет одежда к телу.

Наконец Данил сказал:

– Ты че, совсем?

– У тебя наркотики! – выкрикнул я ему в лицо.

И задней мыслью подумал, что ошибаюсь. Вот сейчас он скажет, что это чай и все совсем не так, а я окажусь в глупой ситуации, грязный и зазря извалявшийся в луже.

Но он ответил:

– И что?! Это не мои! Слезь! – Он спихнул меня, а я от удивления, что не ошибся, действительно его отпустил.

– Ты что, наркоман? – хлопая глазами от удивления, спросил я.

– Глухой? Сказал же, что не мои. Это брат попросил. – Данил полез в карман и вытащил тот пакетик. – Промокли из-за тебя, придурок… Он меня теперь убьет.

Я подумал, что тот бледный тощий парень, раздававший Данилу подзатыльники недалеко от школы, наверное, и есть его ненормальный брат.

Данил вырвал у меня из рук свою куртку и, хлюпая, хромая и повторяя, что я придурок, отправился куда-то дальше. А я поднялся и пошел за хлебом. Ну и дела.

Когда вернулся домой в таком виде, попросил папу не спрашивать, что случилось.

А папа сказал:

– Ты в грязи.

Я говорю:

– Ага, знаю.

А папа снова:

– Но это грязь.

Я уже начал злиться:

– Тебя заело, что ли?

– Ты больше не боишься?

И тут я понял. Грязь! Самая настоящая грязь, причем даже не невидимая и не воображаемая, а вполне настоящая и осязаемая, висит на мне засохшими комьями и пропитала всю одежду так, что я чувствую ее на коже!

Меня всего передернуло, я закричал:

– Фу, какой ужас! – и побежал отмываться в душ.

21.10.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Сегодня к нам в класс приходил новый школьный психолог. В моей прошлой школе они менялись почти каждый год, и обычно это были какие-то бабушки, о существовании которых мы быстро забывали, а в этой новый психолог оказался молодым мужчиной, и он не просто тусовался где-то в кабинете, а вышел и заговорил с нами! Он провел с нами беседу, заверив, что мы можем обращаться к нему в любой ситуации и при любых обстоятельствах, а он всегда-всегда будет рад нам помочь. Еще он сказал, что повесил возле своего кабинета «почтовый ящик», так что ему можно оставить анонимное письмо.

Когда он ушел, ребята подняли его на смех, начали передразнивать и возмущаться:

– Он что, думает, что мы тут психи, что ли?!

Только Шпагин сказал:

– А по-моему, это неплохо.

Данил хохотнул:

– Может, расскажешь ему тогда, что ты педик?

– Лучше ты расскажи ему о своей озабоченности педиками и желанием постоянно о них говорить, – спокойно ответил Шпагин.

Данил подался вперед, как будто хотел подойти и врезать, но Саня его остановил:

– Не трогай, а то СПИДом заразишься.

Шпагин цыкнул:

– СПИДом так не заражаются.

Пацаны снова загоготали:

– Смотри, даже не отрицает, что болен!

В класс вернулась наша училка по математике и, призвав всех к порядку, спросила, почему все разорались про СПИД.

Данил выкрикнул:

– Просто у Шпагина СПИД!

Училка ответила серьезно:

– Перестаньте. У Шпагина не может быть СПИДа. Он бывает только у наркоманов и извращенцев.

– А он педик! – снова крикнул Данил.

– Не неси чушь, вы еще только в шестом классе.

Я хотел спросить, с какого класса, по ее мнению, становятся геями, но не стал. Многие наши учителя всё больше похожи на тупиц. После «Хорошо быть тихоней» я нагуглил, что вообще-то геями рождаются, а не становятся. Неужели им самим было сложно это выяснить? Даже не знаю теперь, как можно на полном серьезе у них чему-то учиться?

Еще я снова остался в обеденный перерыв с Лизой Миллер один на один. Она сказала, что я обманул ее.

– В тосте столько же калорий, сколько и в обычном куске хлеба, я потом дома об этом прочитала, – с возмущением говорила Лиза. – Пришлось блевать.

– Зачем? – не понял я.

– Чтобы не потолстеть от него.

Ну и странная же она. Пусть лучше с Данилом встречается.

22.10.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Вчера папа подарил мне новый контейнер с таблетками. Сказал, будем начинать лечиться сначала. А бабушка с того дня, когда я ей нагрубил, больше не звонила. Если честно, я пока и не хочу с ней разговаривать. Мне папа сказал, что я должен сам о себе заботиться. И еще сказал:

– Это не только про необходимость пить таблетки. Но и про людей. Иногда забота о себе – это отгородить себя от людей, которые вредят.

Думаю, он говорил о бабушке. Я, конечно, не буду совсем от нее отгораживаться, потому что я хороший внук, но больше не хочу рассказывать ей о вещах, которые она не может понять. До каких-то вещей нужно дорасти, и у многих не получается это сделать даже к семидесяти. А у Шпагина получилось к шестому классу. Люди такие разные.

Кстати про Шпагина. Он сегодня на меня наорал.

Мы пошли гулять после уроков, и я спросил, что он думает об услышанном на кассете и о странностях моей матери. Он сказал:

– Я не очень много об этом знал раньше, но почитал пару статей и думаю, ему было нелегко.

О чем, спрашиваю, почитал? И кому это – «ему»?

– Твоему родителю, – ответил Шпагин. – А почитал о трансгендерности.

Я переспросил:

– О чем?

– Как это «о чем»? – почти возмутился Шпагин. – Ты что, сам не читал, что это такое?

Я вообще не понимал, про что мы говорим. Думал, что бы такого сказать, чтобы совсем не выглядеть дураком, но Шпагин спросил:

– А что, на твой взгляд, с твоим родителем? Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что он не хотел быть женщиной?

– Ну… – Я замялся. – Я просто знаю, что так иногда бывает у мужчин. Ну, когда они переодеваются. Я в фильмах видел. Или, там, среди знаменитостей… Верка Сердючка, например.

Шпагин покачал головой:

– Ты иногда такое ляпнешь, как будто у тебя диагноз…

– Какой еще диагноз?

– Такой, при котором интеллект как у хлеба.

– Иди ты… – обиделся я.

– По-твоему, тебе интернет дома провели только за тем, чтобы ты про бледную спирохету гуглил?

– Ты че на меня взъелся?

– Да потому что!

– Почему?!

– Потому что это даже не моя мама, но я почему-то заинтересовался этой проблемой, а ты – нет!

Я тоже закричал на него в ответ:

– Так а что теперь интересоваться? Что я сделаю, если ее больше нет?!

– А что бы ты сделал, если бы он был жив и сказал тебе, что чувствует себя мужчиной?

Я представил это и подумал: просто ужасная ситуация. Но теперь-то я знал, куда Шпагин клонит, и помнил про «Хорошо быть тихоней» и вообще про то, что люди разные, и поэтому сказал:

– Я бы ответил, что это странновато, но бывает, так что пускай.

– Чушь, – оборвал меня Шпагин так резко, как будто в лицо плюнул.

– Не чушь.

– Чушь. Ты сейчас так говоришь, потому что знаешь, что мертвый родитель хуже живого. Даже если этот живой – странный, как Верка Сердючка. А тогда бы ты этого не знал и сказал бы какую-нибудь херню.

Я ничего не ответил, потому что в этом была доля правды. Но все равно обидно. Шпагин тоже еще недавно ничего не знал и мало ли как бы отреагировал, будь это его мать.

Короче, мы наорали друг на друга и так и разошлись по домам. Я вернулся злой, а там папа: сначала напомнил, чтобы я выпил таблетки, а потом спрашивает:

– Че ты такой злой?

Ну, я ему рассказал про нашу перепалку со Шпагиным. Он послушал и говорит:

– На самом деле мы все умрем.

Да уж, поддержал так поддержал!

– Я знаю, – хмуро ответил я.

– Артем умрет. И Биби умрет.

– Я знаю.

– Я тоже умру.

– Вот уж спасибо.

– Поэтому ничего не имеет значения.

– Это еще что за вывод?

– Неважно, кто твой близкий человек, потому что он все равно умрет. И когда это случится, ты подумаешь, что был не прав, но какой толк от твоих посмертных сожалений? Не надо ждать, когда кто-то умрет, для того чтобы что-то в этой жизни понять.

Меня злили его занудные философствования, но так-то он был прав.

– И даже неважно, что я виноват, – продолжал папа. – Потому что я просто ошибся.

– Считаешь, что ты все-таки виноват?

– Мои действия повлекли за собой такую реакцию. Но я этого не хотел. Я совершил ошибку. У меня не было инструкции к жизни: мол, если сделаешь так – твой супруг повесится. А у кого она вообще есть?

Мы помолчали. Но я был рад, что он решил со мной поделиться.

– Сейчас это не имеет никакого значения. Нам с тобой нужно понять друг друга и отпустить ситуацию. В конце концов, ты для меня самый близкий человек. Если ты не захочешь меня понять, то кто захочет?

Мы снова помолчали.

Потом он говорит:

– Про трансгендерность все-таки почитай. Не ради мамы даже.

– А ради кого?

– Ради себя. Ради того чтобы никогда не оказаться в ситуации, когда приходишь домой, а на кухне висит твоя жена, или дочь, или твой сын. Ради этого стоит читать обо всем. О геях, лесбиянках, мигрантах, веганах, наркоманах – вообще обо всех. Ты же не знаешь, кем будет твоя жена или кем будут ваши дети. Тебе только кажется, что проблемы геев или мигрантов тебя не касаются, но на самом деле они касаются всех.

Я не хотел его никак задеть, но все-таки сказал:

– Ты такой умный, а твоя жена все равно повесилась.

Папа горько усмехнулся:

– После этого я и стал умным. Но лучше умнеть заранее. Ты очень сильно облегчишь жизнь себе и тем, кому предстоит быть рядом с тобой, если научишься понимать других людей. Даже если они кажутся тебе странными, потому что странные больше всех нуждаются в понимании.

Я сказал:

– Хорошо. Я понял, пап.

Он, наверное, подумал, что я просто так оборвал диалог – чтобы отвязаться. Но я пошел в свою комнату и загуглил на ноутбуке: «Девчонка выблевала бутерброд. Что с ней не так?»

23.10.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Я не выспался. Читал «Википедию» до двух часов ночи, и вот что я понял.

Люди, которые специально вызывают рвоту после еды, больны расстройством пищевого поведения. Это очень серьезно, и им нужна помощь психиатра. В запущенных случаях такая болезнь может привести к смерти. Это страшно.

Гомосексуальность – это не страшно. Небольшой процент людей от всей популяции всегда был, есть и будет гомосексуальным – так задумала природа, и это нормально.

Трансгендерность – это тяжело. Вроде бы похоже на те дурацкие комедии, когда парень и девушка меняются телами, только на самом деле вообще не смешно. Какой-то природный баг – рождение не в том теле. Зачем природа это придумала – я пока не понял. Возможно, некоторые явления нужны, чтобы делать людей добрее друг к другу? Трансгендерные люди находятся в группе риска относительно суицида – почти все они либо думали об этом, либо совершали попытки. И это страшно.

Мигранты – это неизбежно. В одних странах живут хуже, чем в других. Не у всех людей получается устроить свою жизнь там, где они родились, и они вынуждены переезжать. Такова жизнь.

Зависимость – это болезнь. Таким людям нужна медицинская и психологическая помощь. Когда среди членов семьи есть зависимый человек – это опасно. Близкие люди рискуют стать созависимыми и в конце концов тоже начать употреблять наркотики, или пить, или делать что угодно еще, потому что зависимость может быть любой. Это проблема.

А еще есть обсессивно-компульсивное расстройство. И, хотя я уже много про него написал, напишу кое-что еще.

Сегодня я подошел к Биби и сказал ей:

– Извини, что я так поступал с вашей едой, но я не хочу, чтобы ты думала, что проблема была в самой еде. Еда тут ни при чем. И ты ни при чем. У меня обсессивно-компульсивное расстройство – я боюсь микробов и грязи. Понимаешь?

Она фыркнула:

– Значит, мы для тебя грязный. – И попыталась с гордым видом обойти меня.

Я ее остановил:

– Нет, Биби. Для меня всё – грязное. Это особенность моей болезни, она делает мое мышление таким, и я не могу думать по-другому, даже если и понимаю, что не прав.

– Так не бывает, – ответила Биби. – Если ты понимать, что быть не прав, почему это не контролировать?

– Потому что я болен.

Она помолчала, разглядывая меня и как будто решая: верить или нет. Потом спросила:

– Почему ты сразу не сказать?

– Потому что это нелегко объяснять. Люди не понимают меня, не могут поверить, что это возможно – не контролировать свои мысли. Начинают думать, что я странный или шизик. Некоторые просто считают, что я излишне брезгливый или высокомерный и поэтому не ем с ними за одним столом. Даже обижаются. Всем кажется, что я просто какой-то фрик, но на самом деле мне правда плохо. И я выкидывал вашу еду только потому, что не знал, как это объяснить, и мне было страшно, что вы подумаете, что я сумасшедший.

Мне кажется, Биби так и подумала про меня, но пыталась не подавать виду. Она смотрела немного растерянно и спросила, как будто просто из вежливости:

– Ты даже в кафе не есть?

– Нет. С тех пор как заболел, я ел в кафе один раз – это были макароны из одноразовой посуды. Макароны я не боюсь.

– А почему ты заболеть?

Этот вопрос поставил меня в тупик. Честно говоря, я об этом не думал. Вернее, я знал, что был День S, после которого все началось: сначала тревога, что вокруг грязно, потом мытье рук. Но какая связь?

Я начал мысленно отматывать пленку назад, прямо как Биби, которая крутила на карандаше кассету, и вспомнил, каким был наш первый год после Дня S. Мы жили в квартире, в которой все и случилось, и, завтракая на кухне, я каждый раз вспоминал, как на этом месте, вот прямо где я сидел, лежала табуретка, а над ней висело тело. Казалось, все пропитано смертью, и ее так много, что она почти физически на меня налипает. Я начал постоянно мыться, чтобы отделаться от этого ощущения, но День S буквально въелся мне под кожу. Теперь, куда бы я ни пошел, мне кажется, что я везде беру его с собой.

– Я нелегко переживаю смерть… Папы.

– Папы?

– Папы.

Это было тяжело – назвать его так. Даже губы дрогнули, не желая складываться в это слово. Но это было правильно.

А Биби кивнула:

– Я понял.

И вдруг смешно закрыла рот рукой:

– Ой! Забыла про «а» в конце! Правильно будет: я поняла!

Я улыбнулся:

– Биби, забей. Говори так, как тебе удобно.

Она неожиданно обняла меня, а я обнял ее в ответ и вспомнил, как раньше боялся подойти к ней ближе, чем на три метра. Как же глупо…

Отстраняясь от меня, она сказала:

– Приходи завтра в гости.

Я сначала испугался – почти рефлекторно, как по привычке, – но тут же расслабился. Теперь все должно быть нормально. И ответил:

– Приду.