Текст книги "Тетрадь в клеточку"

16.11.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Вчера вечером я читал научные статьи про депрессию, а ночью мне приснился умерший папа. Я вспомнил, что у него тоже была депрессия, и на всякий случай решил спросить об этом и его.

А он ответил прямо как Лиза:

– Да просто мир – дерьмо.

– Но ведь каждый вкладывает в это что-то свое. Что дерьмового было в твоем мире?

– Ну, начнем с того, что я был мужчиной, который не просто выглядел как женщина, но еще и родил ребенка.

– Значит, я – часть дерьма?

– Тогда мне казалось, что да. Я был к этому не готов.

– А сейчас тебе так не кажется?

Папа потрепал меня по волосам:

– Конечно нет! После того как я умер, ты оказался приятным собеседником.

Я улыбнулся.

– Спасибо. Ты тоже.

– Но знаешь, – сказал папа уже серьезней, – все складывается из мелочей. Сначала ты думаешь, что можно выйти замуж и никому не сказать, что чувствуешь себя мужчиной, – ну, мало ли, может, потом пройдет. Потом думаешь, что можешь родить ребенка – вдруг именно это раскроет в тебе женщину? Потом позволяешь быту затянуть тебя, и вот уже каждый твой день похож на предыдущий, а жизнь даже не похожа на жизнь, ведь ты всегда видел ее другой, а изменить уже ничего невозможно…

– Возможно, – перебил я. – Всегда возможно!

– Да, – согласился отец. – Это правильно, но, чтобы так думать, надо быть здоровым, а когда в тридцать лет обнаруживаешь себя в бесконечном дне сурка с мужем, сыном и ненормальной мамашей – к этому моменту ты уже в такой глубокой депрессии, что сознание начинает тебя обманывать. Кажется, что выхода нет, и в конце концов ты берешь веревку и вешаешься на люстре.

Я молчал, потому что не знал, что сказать, кроме: «Блин, жалко». Короче, у меня даже во снах всегда плохо с проявлением сочувствия.

– Если рассматривать каждую проблему по отдельности, они кажутся не такими уж и страшными, – произнес папа. – Но когда они идут друг за другом, то скатываются в один большой ком, и ты уже не понимаешь, где начало одной и конец другой. Ничего не получается распутать.

– И что же делать? – спросил я.

– Надо попросить кого-нибудь помочь.

– А если человек не просит о помощи?

– Как, по-твоему, выглядят просьбы о помощи? «Помоги мне, пожалуйста»?

– Ну а как еще?

– Иногда просьбы о помощи выглядят как толстовка с Честером Беннингтоном.

– И что делать? – снова спросил я.

– Я уже говорил: не можешь помочь сам – позови кого-нибудь.

– Кого? Я уже позвал тебя!

Папа засмеялся:

– Ты что? Я же призрак! Забыл?

И он снова, как в одном из прошлых снов, продемонстрировал, как пропускает сквозь меня руку.

В этот момент я открыл глаза. На самом деле классный был сон – мы с папой даже при его жизни так много не разговаривали.

Но все же я так и не понял, что мне делать.

17.11.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Сегодня мы опять ходили к Данилу домой. Начну с главного: мне ничего не сломали.

Вера встретила нас с той же улыбкой, что и в прошлый раз, поцеловала папу (фу), а мне сказала:

– Проходи в зал, Игорь.

– Илья, – поправил я.

– Ой, извини, пожалуйста!

В этот раз меня не оставили Данилу на растерзание. В зале посреди комнаты был накрыт стол, и Данил уже сидел за ним. Когда я вошел, он даже не удостоил меня взглядом. Смотрел на все, кроме меня. Я не знал, что сказать и можно ли просто молча сесть рядом.

Когда минуту спустя следом вошли взрослые, мне наконец-то велели садиться. И еще Вера сказала:

– Ешь все, что захочешь!

Я сел напротив Данила и внимательно оглядел угощения. Тут были не только салаты, но и какие-то непонятные блюда, красиво сервированные, как в ресторане, ни один ингредиент которых я не мог угадать по внешнему виду.

Тогда я напомнил:

– Я буду макароны.

Она кивнула:

– Да-да, я сварила макароны!

– Из одноразовой посуды.

Данил непонятно ухмыльнулся, и я решил, что он просто смеется над тем, что я странный, но, видимо, это было предвкушение дальнейшей сцены. Потому что Вера ответила мне:

– Боюсь, это невозможно.

– Почему? – удивился я.

– Одноразовую посуду делают из пластика, который наносит непоправимый вред окружающему миру.

– Можно найти такую посуду не из пластика.

– Это все равно нерационально.

– Понятно, – буркнул я.

Папа, стараясь разрядить обстановку, мягко предложил мне:

– Думаю, ты можешь взять обычную тарелку и помыть ее сам, так, как считаешь нужным.

Вера тоже закивала:

– Да, конечно, можешь пройти на кухню.

Я был недоволен тем, как все складывается, но покорно поднялся и пошел за тарелкой, потому что не хотел испортить и эту встречу тоже. В конце концов, папе это, видимо, важно.

Возле раковины стояло незнакомое мне моющее средство – оно было без этикетки. Я вернулся с ним в зал и спросил, правильно ли понимаю, что мыть нужно этим.

Вера сказала:

– Да. Это эко-гель на основе растительных компонентов, я сама его сделала.

Эта новость меня ошарашила. Сама! Что она вообще могла сделать сама?! Она что, великий химик?! Она даже машину водить не умеет, а тут решила сама делать моющие средства!

Поставив гель на место, я вернулся в зал без тарелки.

– В чем дело? – спросил папа.

– Я не доверяю этому средству, – негромко ответил я и едва не добавил: «А еще Вере, ее сыну и всей этой затее».

– Что за капризы?

– Все нормально. Я не голоден.

Я правда не хотел капризничать и все портить. Мне было неловко, что сложилась такая ситуация, но согласиться на ее тарелки, вымытые самодельным гелем, я не мог.

Чтобы показать, что действительно не специально иду на принцип, я сделал как можно более непринужденное и приветливое выражение лица. Вера попыталась скормить мне какое-то зеленое блюдо из овощей со странным названием, сказав, что это любимая еда Данила, а я вежливо отказался, добавив:

– Правда? Я не знал, что Данил такое любит. Думал, что его любимая еда – чикенбургеры в «Макдоналдсе». – С этими словами я широко улыбнулся, но Данил не ответил мне тем же.

Он, напротив, помрачнел и даже выронил вилку из рук. Я не понял, что сказал не так, потому что сказал правду – он часто упоминал об этом в классе.

– Чикенбургеры в «Макдоналдсе»? – переспросила Вера уже у сына.

– Они веганские, – одними губами ответил Данил.

– Веганские чикенбургеры, которые делают из курицы?

И тут я подумал: интересную подружку откопал себе папа!

– Мам, да хватит! – раздраженно сказал Данил. – Ты не можешь запретить мне есть мясо.

Помолчав, Вера кивнула и скорбным голосом заметила:

– Ты прав. Но ты меня разочаровал.

– Почему?

– Я думала, ты против жестокости.

– Против, – ответил Данил, и мне стало смешно. Как раз рука в гипсе заныла.

– Если ты против, ты не должен есть мясо, потому что жизнь любого существа священна и ничем не оправданное убийство невинных созданий является крайней степенью жестокости. Та курица, которую ты съел, была выращена специально для того, чтобы из нее сделали котлету, а значит, родилась обреченной на жалкое, мучительное существование. Ее пичкали гормонами, откармливали искусственной пищей и, даже не дав понять, что такое жизнь, отправили на смерть. Оглушили молотом, затем подвесили за лапы на транспортер, а потом, еще живой, перерезали глотку. А все ради того, чтобы ты пошел в «Макдоналдс» и съел свой чикенбургер. Я думала, что ты не хочешь этому потворствовать.

– Не хочу, – только и ответил Данил тоном, по которому было сразу понятно, что вообще-то ему все равно.

Я же, выслушав эту тираду, ужасающую красочным описанием страданий одной курицы, с сомнением покосился на папу. Думаю, ему нравятся странные люди.

Обращаясь уже к папе, Вера пожаловалась:

– Не понимаю, что с ним происходит в последнее время. Он всегда был таким добрым мальчиком.

Данил тем временем закатил глаза, демонстрируя все свое недовольство сложившимся разговором.

– Может, переходный возраст, – предположил мой отец.

– Или тот старший брат, – сказал я.

Тогда взрослые удивленно на меня уставились:

– Какой старший брат?

По взгляду Данила, в котором легко читалось: «Я тебя убью», мне стало понятно, что я опять говорю что-то не то. И, чтобы выкрутиться и никого не подставить, я заблеял неуверенно:

– Ну, тот… Который следит за нами… Это такое выражение…

– Из Оруэлла? – уточнил папа.

– Наверное. – Я пожал плечами, потому что всего лишь натыкался на эту фразу в интернете.

Но Вере мое объяснение убедительным не показалось, и она повернулась к Данилу:

– Что за старший брат?

– Откуда я знаю, несет че-то свое…

– Ты опять связался с той компанией?

– Нет…

– Опять на побегушках у этих наркоманов?

– Нет…

И тогда я сказал:

– Да.

Вера посмотрела на меня. Я продолжил уверенней:

– Да. Там точно замешаны наркоманы.

– Ну, все понятно, – опять скорбно произнесла Вера. – Завтра пойдешь сдавать тест на наркотики.

За столом повисло напряженное молчание. А я думал: раз уж я накалил обстановку, может, попытаться ее разрядить?

Но Вера заговорила первая. Чуть не плача, она начала рассказывать, как все всегда делала для Данила, даже получила второе высшее образование психолога, чтобы лучше разбираться в детях, как она старается все делать правильно, как отказалась от мяса, чтобы научить сына ценности жизни всех живых существ, а получается все наоборот…

И даже спросила моего отца:

– Вот что ты делал, что у тебя вырос такой славный ребенок?

Папа забавно пожал плечами. А я сказал:

– Он подарил мне книгу про подростка с проблемами в психике, влюбленного в старшеклассницу, сводный брат которой гей, и все вместе они любят шоу, где мужчины переодеваются в женскую одежду.

Молчание стало еще напряженней. Вера только сказала:

– О.

Я даже почувствовал к ней жалость. Но, как бы то ни было, кажется, я позвал взрослых на помощь Данилу. Не знаю, способна ли Вера оказать ему помощь, но, если у них с папой что-нибудь сложится, на этом поле битвы она будет не одна. Хотя она, конечно, странная. Не знаю, хочу ли я жить рядом с таким человеком и ругаться из-за пластиковых тарелок.

Зато благодаря этой встрече я, кажется, понял, кто сможет помочь Лизе Миллер.

18.11.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Всю ночь я думал над странной ситуацией в семье Данила. По-моему, у него хорошая мама. Во всяком случае, она пытается такой быть: у них дома все полки заставлены психологической литературой о воспитании детей, и она действительно старается следовать тому, что читает. Послушать вот даже, как странно она общается с сыном – спокойно и проговаривая эмоции, а не выплескивая их. Когда я чем-то раздражал своего умершего отца, он не говорил мне: «Ты меня разочаровал». Он говорил что-то типа: «Ты задолбал меня, че ты мне нервы треплешь, иди отсюда». Обидно было, конечно, но я, по крайней мере, никогда не ломал руки другим детям.

Все эти раздумья натолкнули меня на мысли о другом психологе – школьном. И я даже удивился, как раньше мне не приходил в голову такой простой способ помочь Лизе Миллер. Конечно, я никак не смогу уговорить ее пойти к нему добровольно, да и никто не сможет. Лиза Миллер делает что-то только тогда, когда сама так решила. А если ее об этом попросить – не сделает из вредности.

Поэтому я не стал ее просить. Я написал на листе А4 крупными печатными буквами очень простой текст: «У Лизы Миллер из 6 „А“ расстройство пищевого поведения, она ничего не ест и говорит о суициде. Помогите ей, пожалуйста, иначе это плохо закончится». Никакой подписи я не оставил, просто бросил листок в ящик для анонимных писем к психологу.

Кажется, теперь я сделал все, что мог.

19.11.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Сегодня на перемене я все-таки рассказал Биби и Артему, что мой отец встречается с мамой Данила. И что это из-за Данила я вынужден ходить в гипсе. И что он как маленький кричал мне, что мама любит только его (на этом моменте мы, конечно, ужасно хихикали).

Но потом ребята спросили уже серьезней, что я думаю о Вере и нравится ли она мне.

Я пожал плечами:

– Да ничего. Разве что немного с приветом. И назвала меня Игорем.

– Почему Игорем? – удивился Артем.

– Ну, забыла, как меня зовут. Хотя в первую встречу я представился.

– То есть сначала она вообще не знала, как тебя зовут?

– Наверное, папа говорил, но она забыла.

Ребята как-то странно переглянулись. Я спросил, в чем дело, а Биби ответила:

– Да ни в чем…

Но таким тоном, как будто все-таки в чем-то, просто они не хотят объяснять.

Тогда Артем сказал:

– Она его как будто не любит.

Тут уже я удивился:

– С чего такой вывод?

– Это очень странно – забыть, как зовут сына человека, которого любишь.

– Мало ли у кого какая память…

– С плохой памятью можно забыть, как зовут училку или одноклассников, но не то, что связано с любимым человеком.

Я отмахнулся:

– Да ну, звучит глупо.

Но тут Биби начала ему поддакивать:

– Это как забыть имя президента.

– Да, – кивнул Шпагин. – Особенно если он никогда не меняется.

– Или забыть столицу Франции, – продолжала Биби.

– Но она же не меня любит, а отца, – спорил я.

– Дело не в этом, – сказал Артем с видом знатока. – Когда человек влюблен, он пытается узнать и запомнить все, что касается объекта симпатий. И приглядывается даже к мелочам: какой тот пьет кофе или какой у него любимый цвет. А если у человека есть ребенок, то знать, как его зовут, – это самое важное, потому что именно ребенок составляет бо́льшую часть его жизни. То, что она забывает, как тебя зовут, по-моему, значит, что она не думает о твоем отце днями напролет, не представляет, как вы будете жить все вчетвером, и не мечтает об этом.

Мы с Биби посмотрели на Шпагина как на новоявленного философа, снизошедшего, чтобы объяснить нам смысл бытия. Биби даже переварила всю эту мощную речь раньше, чем я, и коротко кивнула:

– Я согласна.

Была какая-то правда в словах Артема, но я все равно думаю, что в этом деле может быть замешана плохая память. Ну не все могут все запомнить, разве не так?

Артем заключил:

– В любом случае, он сам разберется.

И с этим уже согласились мы все.

Потом Артем сказал, что все равно это правильно – пытаться построить новые отношения, а не стоять на месте и что после всего, что случилось, для этого нужна определенная внутренняя сила. А я рассказал им, как мы с папой исправили имя на памятнике.

Ребята, конечно, восхитились.

– Бабушка потом не стерла? – спросил Артем.

– Не знаю. Она нам с тех пор не звонила.

А Биби сказала:

– Хорошо, что такое имя – Женя. Можно по-всякому поменять.

Потом прозвенел звонок, и мы засобирались на математику, а я подумал: Биби помнит, как зовут моего папу.

20.11.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

После уроков папа и Вера позвали нас с Данилом «развеяться» в парк. Да уж, очень мило. Просто семейка придурков на прогулке.

Едва мы прошли через огромные ворота с надписью «ентральный парк» (буква «Ц» у него отвалилась), как Данил буркнул:

– Я схожу туда, – показал в неопределенную сторону и быстренько слился.

Вот везунчик. Я подумал, может, у меня тоже так получится. Хотел сказать: «А я схожу вон туда» – и показать в другую неопределенную сторону, но Вера вдруг со мной заговорила.

Она спросила:

– Какая у тебя любимая музыкальная группа, Игорь?

– Я Илья. И не знаю. Наверное, Love.

– Love?

– Ага. Там солист – чернокожий хиппи.

Мне показалось, что она как хорошая мать пытается не только соблюдать все психологические рекомендации, но и быть на одной волне с сыном – вот и интересуется, что сейчас любят подростки. Правда, никого хуже для такого разговора она выбрать не могла.

Она сказала:

– Странно, я думала, вы все сейчас любите рэп. Данил слушает какого-то Фэйса.

Решив подшутить над ней, я ответил:

– Фэйс? Это ж депутат.

– Серьезно? – удивилась она.

– Ага. Кто сейчас слушает депутатов? Одни старперы.

Папа незаметно пихнул меня в плечо, мол, прекрати издеваться, и я покорно замолчал, оставив Веру погруженной в какие-то свои раздумья (наверное, об интересе Данила к депутатам).

Я остановился посмотреть на замерзший пруд, и это помогло мне наконец-то остаться одному – Вера с папой, держась за руки, ушли вперед. Но спокойствие было недолгим. Через минуту прибежал Данил и взволнованным голосом сообщил мне, что убил голубя. Он что-то держал за пазухой куртки, и я лишь понадеялся, что это не то, о чем я думаю. Едва признавшись, он действительно вытащил оттуда трупик голубя.

Я бы подумал, что Данил какой-то начинающий маньяк или вроде того, но ситуация его явно напугала. Недоумевая, я спросил самое очевидное:

– Зачем ты подобрал труп?

– Ну… – Он замялся. – Нехорошо как-то, надо похоронить.

– А как ты его убил?

– Я гонял голубей палкой, и они разлетались, а этот почему-то не улетел, и я случайно долбанул его по голове. И он умер.

– Ну, умер и умер, – легкомысленно пожал плечами я. – Зачем было подбирать?

Данил растерялся.

– Не знаю… Одна женщина видела. Она орать начала и спрашивать, где мои родители.

В ту минуту он казался таким напуганным и наивным, что я даже на секунду забыл, что это он сломал мне руку. А теперь он как будто искал во мне поддержки. Оттого я и сам растерялся:

– Ну… давай закопаем?

– Давай, – согласился Данил.

Мы присели на корточки прямо там, где стояли, – на берегу пруда – и начали рыть ямку. Данил – прямо руками, а я – палкой, чтобы не испачкаться. Когда мы погружали тельце в могилу, пришли наши родители и, конечно, спросили, что мы делаем.

Предчувствуя, что Данил может растеряться и наговорить ерунды, я быстро сказал:

– Мы нашли труп голубя и решили его похоронить. Ну, чтоб он не валялся на холоде, а по-человечески как-то…

Данил закивал. Вера рассыпалась в похвалах, мол, какие мы молодцы и как это сознательно с нашей стороны, а папа посмотрел на меня с хитрым прищуром, но ничего не сказал.

Все-таки правильно говорят: хочешь проверить друга – попроси его помочь спрятать тело. После этого я почувствовал, что мы с Данилом теперь… Ну, не то чтобы друзья. Но у нас появилась какая-то общая тайна, и это нас объединило.

Дальше мы гуляли уже вчетвером: взрослые болтали о чем-то своем, а мы с Данилом хоть и не болтали, но шли рядом как-то спокойно, как старые друзья, которым в общем-то не нужны разговоры и комфортно просто находиться рядом. Я был уверен, что вечер закончится без происшествий, однако на выходе из парка какая-то женщина подошла к нашим родителям и сказала:

– Вы бы последили за своим сыном, чтобы он над голубями не издевался! – И с видом человека, который только что спас мир от ужасной напасти, пошла дальше.

А бледное лицо Веры даже покраснело от этой новости. Она немедленно повернулась к сыну:

– Ты что, убил того голубя?

– Нет! – начал оправдываться Данил.

– А почему она такое сказала?!

Тогда я встрял в разговор:

– Это я его убил. Случайно.

Мое неожиданное признание застигло Веру врасплох, и она только спросила:

– Как это… «случайно»?

– Случайно ударил палкой, и он умер.

После этого на меня обрушилась вся воспитательная мощь Веры. Мы шли в сторону их дома, и всю дорогу я выслушивал ее лекцию:

– Я понимаю, что ты, может, и не хотел ничего плохого, но нельзя издеваться над животными и птицами. Гонять их палкой – это не развлечение, им это неприятно. Вообще, я считаю, что тебе стоит задуматься о том, как ты относишься к другим живым существам. Потому что, если человек ест животных, он, конечно, меньше ценит их жизни. Разве ты жестокий человек? Разве ты поддерживаешь жестокость над другими?

А мне только и оставалось отвечать, что нет.

И тогда я кое-что понял. Она только делает вид, что дает Данилу право выбора, обсуждая с ним разные вещи. На самом деле нет никакого выбора. Когда твоя мать говорит: «Эту курицу вырастили специально, чтобы убить, держали в невыносимых условиях, потом обезглавили, и она умерла в мучениях, чтобы ты съел эту котлету. Разве ты поддерживаешь жестокость?» – тебе ничего не остается, кроме как ответить «нет». Она обсуждает проблемы так, что провоцирует чувство стыда и в конце концов делает выбор, который нужен ей, а не Данилу. Теперь я испытал это на себе.

Поддерживая благую идею не есть животных, она создала ситуацию, в которой сын ест животных тайно. Как глупо. Наверное, из-за постоянного вранья он так агрессивен и водится с непонятными людьми.

21.11.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Иногда размеренная жизнь рушится в один момент.

Сегодня, пока в школе шел третий урок, из окна женского туалета на четвертом этаже выпрыгнула восьмиклассница.

У нас как раз на четвертом был урок географии, и мы узнали об этом одними из первых, когда по коридору, шаркая, пробежала пожилая техничка, плача и завывая:

– Ой, горе-то какое, ой, выпрыгнула!..

Наша учительница выглянула в коридор и спросила, что случилось.

Мы услышали дрожащий голос:

– Девчонка какая-то… Из окна в туалете… Выпрыгнула!

И тогда все вдруг подорвались с места и высыпали в коридор. Географичка предпринимала безуспешные попытки призвать нас сесть обратно за парты, но подействовало это не на многих. В классе остались всего несколько человек: я, Артем, Биби и Лиза Миллер. И то не потому, что об этом просила училка, а просто… Нас как пригвоздило к месту этой новостью. А остальным будто хотелось насладиться моментом, стать очевидцами трагедии, снять ее на камеру, может, даже выложить в инстаграм. Меня ужасало происходящее.

Лиза Миллер сидела, сложив руки на парте и уперев в них подбородок, и так скучающе выглядела, как будто не происходит ничего необычного. Артем и Биби все время сочувственно на меня смотрели, словно эта восьмиклассница имеет какое-то отношение ко мне. А я, наверное, и правда выглядел слишком включенным в случившееся.

Я думал про ее семью и про несколько секунд, которые разделяют жизнь на «до» и «после». Кто ее родители и где они сейчас? Наверное, на работе. И, наверное, еще ничего не знают. Я вообразил, что у нее есть мама, папа и младший брат. Очень ярко представил каждого из них. Увидел, как ее мама прямо сейчас пытается накормить кашей младшего сына, он отворачивается, отказываясь есть, а она, устав, внутренне раздражается, и уговаривает, и требует, а он плачет, и им кажется, что эта дурацкая каша – главная проблема в их жизни, но тем временем их любимая дочь и старшая сестра лежит на асфальте, а под ней расползается лужа крови – и они об этом еще ничего не знают. Представил ее папу в офисе, в строгом костюме, с кучей бумаг на столе, представил, как он ненавидит эти бумаги, как он не выспался, как он мечтает сменить работу и как думает об этом и тоже не знает, что в другой части города, в нескольких километрах от него, огромная часть его жизни рушится прямо сейчас, обессмысливая все на свете: и манную кашу, и его работу, и его раздражение.

Несколько секунд.

Несколько секунд до звонка с уроков. Я хотел растянуть эти секунды в вечности для ее родителей. Хотел, чтобы злая правда никогда для них не наступила, но это было невозможно – она уже здесь. В коридорах шушукаются, что девочка не выжила.

Это их День S.