Текст книги "Тетрадь в клеточку"

09.10.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Сегодня Биби сказала мне, что дослушала кассету без меня. Я ведь оставил кассету у нее, она пыталась вернуть, но я велел выкинуть. Она не выкинула. Говорит: «Это может быть важно». Ага, было бы важно, отец бы следил за своими дурацкими кассетами получше…

В общем, она сказала, что послушала и что после того, как моя мама спрашивает, зачем папа это сделал, папа отвечает: «Я не знал, что он будет об этом говорить».

– Чушь, он врет, – буркнул я.

– Почему?

– Потому что он сам это выдумал.

– Что?

– Выдумал, что мама хочет быть мужчиной, чтобы меня забрать. И адвоката подговорил.

Биби помолчала, а потом спросила:

– Ты правда так думать?

– Конечно.

– А переписка?

– Она поддельная.

– Думаешь, там бы не проверили…

– Заткнись, Биби, – перебил ее я. – Она поддельная, не пытайся вникнуть в то, что тебе не дано понять. Я всю жизнь живу в этой стране, мне лучше знать, как тут все устроено.

Биби правда замолчала и перестала со мной спорить. Мы с минуту сидели молча, а потом она снова заговорила:

– Ветеринар вчера сказать, что собака наесться жирная еда. Не знать, как так получиться.

От этой новости мне стало не по себе. Уж я-то знал, «как так получиться»… Неужели я чуть не убил Бибину собаку?

10.10.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Мы с папой уже четыре дня толком не разговариваем. Он говорит мне только «Доброе утро» и «Спокойной ночи», а я ему вообще ничего не говорю. Не знаю, если честно, как с ним жить дальше. Интересно, в одиннадцать лет можно снять отдельную квартиру?

После уроков опять был у Биби, и помогал ей с русским, и, конечно, опять мучился с едой. Теперь, когда ее собаке стало плохо, я понял, что мой предыдущий план перестал работать. Я, конечно, мог бы кормить собаку во что бы то ни стало, но я же не какой-нибудь живодер. Поэтому сначала я думал, что обречен и что мне придется выдумать что-нибудь, чтобы объяснить, почему я не могу есть. Можно сказать, что я решил стать вегетарианцем, или что я православный и у нас сейчас пост (наверняка они не знают, когда у православных пост, – я ведь и сам не знаю), ну или просто сказать, что меня тошнит и есть я не могу.

Пока я, гуляя взглядом по стенам, размышлял над всеми этими вариантами, которые, признаться честно, звучали недостаточно правдоподобно, мой взор упал на окно. Я вспомнил, как в детстве мама читала мне книжку про мальчика Дениску, который не хотел есть кашу и поэтому выкинул ее в окно (а каша упала на голову прохожему – но это уже другая история).

Я попросил Биби позвонить нашей старосте и уточнить домашнее задание по русскому.

– Прямо сейчас? – удивилась Биби.

– Да, пожалуйста. – Я просяще на нее посмотрел. – В три часа у Юли тренировка, она сейчас уйдет, и мы не узнаем.

Вообще-то я понятия не имел, ходит ли наша староста на какие-то тренировки, и уж тем более не знал их расписания. Но Биби встала и вышла в коридор – там у них стоял стационарный телефон, еще из тех, которые с крутящимся диском. Все как в прошлом веке, говорю же.

Я услышал, как она набирает номер, и начал действовать. Метнулся к окну и, помня горький опыт Дениски, проверил, не проходит ли кто мимо. Все было чисто. Затем взял тарелку со стола, быстро опрокинул ее содержимое наружу, со скоростью Флэша закрыл окно и сел на место, как будто ничего и не было. Книги правда многому учат.

Я, конечно, не зря попросил Биби именно об уточнении домашнего задания и именно по русскому. У них с Юлей начались трудности с пониманием друг друга, и на выяснение домашки у Биби ушло не меньше пятнадцати минут. Когда она вернулась, я уже как будто все съел.

В этот раз мне почему-то понравилось у Биби. Мы так хорошо разговорились, когда сделали уроки, – начали сплетничать про наших одноклассников и рассказывать друг другу разные истории. Я дал ей послушать пару песен группы Love, и она сказала:

– В этой песне петь о том, что все должны жить. – Подумав, она добавила: – И что все должны умирать.

Я удивился:

– Откуда ты знаешь?

– Я раньше учиться в английской гимназии. Я понимать английский.

– Серьезно? Я думал, в Таджикистане нет школ.

Биби посмотрела на меня как на дурака. А откуда я должен был это знать? Я думал, там ничего нет, только грязь и коровы.

11.10.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Папа сегодня пытался со мной поговорить, но лучше бы он этого не делал. Пришел вечером в мою комнату, сел за мой стол и сидел. А я сидел на кровати. Так получилось, что мы друг друга даже не видели, только чувствовали это неловкое присутствие.

Потом папа сказал:

– Я хотел как лучше.

Я только плечом повел. Так всегда говорят, когда на самом деле вообще не думали о том, чего хотели.

– Мама ведь правда тебя била. Все соседи на ушах стояли. И она сломала тебе руку – это вообще ненормально.

– Она случайно.

– Я больше не знаю никого, кто случайно сломал бы руку своему ребенку.

Я ничего не ответил. У него дурацкие аргументы. Если он никого не знает, это еще не значит, что никто так больше не делал.

– Просто представь, – снова заговорил папа, – ты бы остался с ней, и она бы регулярно так с тобой обращалась. Никто бы тебя не защитил, потому что меня бы не было рядом – я был бы только раз в неделю по воскресеньям. Я не хотел для тебя такой жизни, поэтому был этот суд. Но они всегда выносят решения в пользу матери; знаешь, как нелегко стать исключением из этого правила?

– Они вынесли решение в твою пользу?

– Они назначали второе слушание, там же было…

– Я не дослушал. А потом решили в твою пользу?

– Потом ничего не было. Она умерла через два дня.

Я тяжело вздохнул:

– Понятно.

Правда понятно. И я правда поверил, что он хотел как лучше. Вот только…

– И что, обязательно было врать? – спросил я.

– О чем?

– Ну, выдумывать, что она не хочет быть женщиной.

Тогда он повернулся, и мы впервые за весь разговор посмотрели друг на друга.

– Илья, – серьезно сказал он. – Я не врал.

– И сейчас врешь…

– Это же суд. Там проверяются все аргументы и улики. Нет никакого смысла врать.

– Я тебе не верю.

Папа начинал заводиться:

– По твоей логике, она могла сказать то же самое и обо мне. Или еще что похуже приплести. А какая разница, если там можно кого угодно назвать кем угодно и этому поверят?

– Видимо, не догадалась. – У меня дрогнул голос, и я понял, что сейчас заплачу.

Он тоже это понял, сбавил обороты, но все равно продолжал талдычить одно и то же:

– Я не выдумывал это. Мне бы даже фантазии не хватило.

Я расплакался, потому что в моем видении ситуации многое переставало сходиться друг с другом, но мне не хотелось признавать, что папа говорит правду. И поэтому я заплакал, ведь, когда плачешь, можно как будто бы ни о чем не думать, не пытаться ничего себе объяснить.

Я почувствовал, как папа обнимает меня за плечи. Он сказал:

– Я думаю, нам надо просто поговорить об этом.

Но я оттолкнул его и закричал, что ни о чем с ним, таким вруном, разговаривать не хочу.

12.10.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Сегодня после уроков я гулял с Биби. Это как-то само собой получилось. Мы вышли вместе из школы и разговорились о том о сем – рассказывали друг другу про наши прошлые школы и переезд в новый город. Пока болтали, дошли до ее дома. А она говорит:

– Давай теперь до твоего.

И мы пошли обратно – до моего. И так еще три раза туда-сюда ходили.

Домой я вернулся уже под вечер, и папа сказал, что бабушка звонила, хотела со мной поговорить. Пришлось перезванивать.

Она взяла трубку и сразу спросила, где я был. Таким тоном, как будто мне запрещено покидать дом.

Я сказал:

– Гулял.

– С кем?

– С той девочкой из Таджикистана. Я рассказывал.

– О-о-ой, – протянула бабушка, словно у нее что-то болит. – Ну зачем ты с ней водишься? Ты же говорил, она даже русский не знает. Разве с ней интересно?

– Александр Дюма тоже не знал русский, но тебе же нравятся его книги.

– При чем здесь Дюма? Он писатель…

– Уверен, что в шестом классе он был ребенком, который и двух слов по-русски связать не может. Прямо как Биби.

– Ты смешиваешь одно с другим, я тебе…

Я начинал злиться, поэтому достаточно грубо перебил ее:

– Прекрати. Вот ты говоришь по-русски, а что с тебя толку? Как будто это кого-то делает гением.

Она молчала, и я представил, как она там, на другом конце провода, сползает по стенке, хватаясь за сердце. Она всегда так делала, когда ей что-то не нравилось, – разыгрывала целые спектакли: «Ой, плохо мне, плохо».

Прежде чем она опомнится и пожалуется, что ей плохо, я сказал первым:

– Пока, бабушка.

И бросил трубку.

13.10.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Я сегодня отдал мамину записку отцу.

Последние два дня думаю о маме. Не понимаю, как такое возможно: хотеть быть мужчиной, если ты родилась женщиной. Все еще надеюсь, что ее не так поняли, ведь слова можно по-всякому трактовать. У нас в классе есть девчонка, которая в интернете пишет в мужском роде, но в остальном она самая обыкновенная, даже носит платья.

Но я перечитывал записку, каждый раз спотыкаясь о слово «сделал», и у меня все меньше получалось убеждать себя, что мама подразумевала что-то другое. Все это ужасно странно. Это даже страннее, чем Шпагин с его поцелуями.

В общем, я передал записку отцу. Он спросил, почему я не отдал ее раньше и почему решил сделать это сейчас.

Я подумал и ответил:

– Не хотел, чтобы ты чувствовал вину. Но теперь понимаю, что ты ее заслужил.

Папа вздохнул. Сказал:

– Может, ты по-своему и прав.

– Я по-всякому прав.

– По-всякому правы только дураки.

Я подумал: спасибо, конечно. Но ничего не ответил.

Папа сказал:

– Как думаешь, почему она тебя била?

– Потому что она меня не любила.

– Нет. Потому что она себя не любила.

– Это как?

– Не любила свою жизнь. Не любила себя за то, что живет ею, хотя ей это противно. И ты был частью этого.

– Значит, она не хотела, чтобы я был.

– Она хотела, чтобы ты был, но в других обстоятельствах.

– В каких?

– Когда бы она была… Не «она». Понимаешь?

Я не понимал, но кивнул.

– Стала бы она судиться со мной за тебя, если бы ты был ей не нужен? – продолжал папа. – Она хотела изменить обстоятельства, но с тобой. Ей казалось, что, когда жизнь будет другая, все будет по-другому. И ее отношение к тебе – тоже.

– Почему тогда ты не дал ей построить другую жизнь со мной?

– Это означало рискнуть тобой. Я был не уверен, что она так сильно изменится, что перестанет тебя бить.

– Почему?

– Потому что, куда бы ты ни поехал, ты берешь с собой себя.

Я подумал: чего? При чем тут поездки – разве кто-то куда-то собирался ехать?

Папа, заметив мой вопросительный взгляд, сказал:

– Это Нил Гейман.

– Я все равно не понял.

– Ну, может, позже.

Этот не до конца понятный мне разговор все-таки что-то поменял не только внутри меня, но и между нами с отцом. Я еще не до конца перестал на него злиться, но появилось в этой злости что-то… Что-то напоминающее прощение.

Мне вдруг захотелось рассказать папе про Шпагина. Если с мамой все так, как утверждает отец, то у них со Шпагиным какая-то похожая ерунда.

– У нас в классе учится мальчик, и он… Ну… этот…

– Кто?

– Ну… педик.

– Почему ты так думаешь?

– Говорят, он в прошлом году целовался с семиклассником в туалете. И он поцеловал меня в щеку. Еще все время лез со своей дружбой.

Папа, выслушав, помолчал. Потом спросил:

– А ты уроки сделал?

Пришлось идти делать уроки. Похоже, он ничего не понял.

До вечера просидел над математикой. Папа куда-то уходил. Потом вернулся и положил передо мной книгу «Хорошо быть тихоней».

Сказал:

– Прочитай.

– Она же восемнадцать плюс.

– Некоторые книги не могут ждать шесть лет. Они нужны сейчас.

Если бы не восемнадцать плюс, я бы эту книгу еще сто лет не трогал, а теперь интересно. Вдруг там про секс?

14.10.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Сегодня начал читать книжку, которую принес папа. Похоже, там не про секс.

Но это неважно, потому что я хотел рассказать о другом. Случилось кое-что просто ужасное. Я облажался.

Сегодня я, как обычно, пошел к Биби, чтобы помочь ей с русским, и все думал: что мне делать, чтобы не пришлось снова есть? Не буду же я каждый раз, приходя к Биби, куда-то ее отправлять, чтобы выкидывать содержимое тарелки в окно. Поэтому я постарался вступить с мамой Биби в диалог. Когда она посадила нас за стол, я сказал, что не голоден сегодня.

Она спросила, ел ли я в школе, а Биби сказала:

– Нет, Илья никогда не есть в школе. Все ходить в столовую, кроме Ильи и Лизы.

– Я беру бутерброды из дома, – ответил я.

Это была правда. Но мама Биби сказала, что бутерброды – это не еда и что питаться надо нормально, иначе можно заболеть. И снова сказала мне:

– Не стесняйся!

Короче, мне пришлось прибегнуть к прошлому способу. Когда мама Биби вышла, предварительно наложив нам в тарелки жирного мяса, я сказал Биби, что опять забыл записать домашнее задание по русскому, и не может ли она еще раз позвонить Юле, пока та не ушла на воображаемую тренировку.

Биби ушла звонить, а я поторопился к окну с тарелкой в руках. Как только начал вываливать куски мяса на улицу, случилась катастрофа. Биби вернулась.

Лучше бы я в ту же минуту выпал из этого окна сам.

Она застыла на пороге, а я застыл на подоконнике с полупустой тарелкой и лихорадочно соображал, как это объяснить. Я вообще-то уже понял, что Биби не дура, но как будто по инерции сказал ей, как дуре:

– Согласно моей религии часть еды нужно отдавать богам, а часть – съедать самому.

Она смотрела на меня с каменным лицом.

– По-твоему, мне пять лет?

– Нет, – сказал я.

Больше мне добавить было нечего.

Я спрыгнул с подоконника и поставил тарелку обратно на стол. Мы стояли в разных концах кухни, в невыносимой тишине, и это была одна из самых ужасных ситуаций в моей жизни. Хуже был только День S.

– Ты и раньше так делать, да? – спросила она каким-то чужим голосом – тихим и надрывным. – И ты отдавать еду собаке?

Я ничего не отвечал, потому что и так понятно, что ответом будет «Да». Ну и еще потому, что мне было ужасно стыдно.

Я даже думал, стыднее я себя уже не почувствую, но тут Биби меня добила:

– Когда в моя страна быть гражданский война, папины родители и маленькие братья и сестры умерли от голода. А ты выбрасывать еду.

От этих слов мне сделалось так плохо, что терпеть это стало почти невозможным, и я начал говорить ей, что пытался отказаться, что я никогда не говорил им, что голоден, или что хочу их еду, или что она мне нравится, но все это звучало так, будто я пытаюсь выставить их неправыми, поэтому чем больше я говорил, тем хуже себя чувствовал.

– Уходи, – вдруг сказала Биби так же тихо. – Я больше не дружить с тобой.

На самом деле я был даже рад, что она велела мне уйти. Оставаться на этой кухне было невыносимо.

Обуваясь в коридоре, я боялся, что ее мама все слышала из соседней комнаты и сейчас выйдет и тоже скажет мне что-нибудь про голод и войну. Но она то ли не слышала, то ли просто не захотела даже разговаривать со мной.

Я ушел и расплакался прямо в подъезде. Ну почему все так? Бог или кто ты там, зачем ты все испортил? Я же стараюсь исправиться, почему ты не ценишь?

Нет ответа. Ничего не налаживается. Бога нет тоже.

15.10.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Биби сегодня разложила свои вещи по всей парте – намекая, что я не могу с ней сесть. Пришлось занять место рядом с Ладой – прямо какая-то парта для отщепенцев. Я подумал, что это был бы неплохой повод подружиться, ведь, получается, друзей у меня опять нет, но Лада при виде меня так сильно скривила рот, что это могло означать только: «Не хочу разговаривать с тобой вообще никогда-никогда».

После третьего урока все пошли в столовую, а я не пошел. Обычно я ем там свои бутерброды, но тема еды в присутствии Биби теперь надолго для меня закрыта. Наверное, даже навсегда.

И я впервые остался один на один с Лизой Миллер. На весь кабинет больше никого – только она и я. Наверное, раньше я бы умер от счастья, весь бы затрясся и начал заикаться в попытках с ней заговорить, но теперь мне было все равно. Она волновала меня не сильнее табуретки.

Поэтому я просто спросил ее:

– Почему ты не ешь?

Она, обернувшись, сморщила нос и сказала как бы в пустоту:

– Не понимаю, почему всякие вонючие педики считают, что могут со мной разговаривать…

Забавно, что она объединила прозвища Шпагина и Биби в одно и получилось третье – мое. Я не стал говорить ей, что я не педик или не вонючий, потому что мне действительно показалось это смешным, и я только спросил с улыбкой:

– А почему они не могут с тобой разговаривать?

– Не доросли еще, – фыркнула она.

– А как понять, что я до тебя дорос?

– Стать нормальным.

– А что значит «нормальный»?

– Может, хватит тупые вопросы задавать? – оборвала меня Лиза.

Я пожал плечами:

– Ладно. Давай умные. Почему ты не ешь?

– Не хочу жиреть.

– Жиреть? – удивился я.

– Да. От еды жиреют. Такой тупой, что не слышал никогда?

– Не жиреют, если едят в меру. К тому же существует еда, от которой невозможно потолстеть.

– Не существует такой.

– Существует.

Если честно, я не знаю, существует или нет. Мне просто хотелось убедить ее, что она не потолстеет от еды.

– Я такую ем, – убедительно сказал я.

– Зачем?

– Чтобы не жиреть. У меня есть тосты и сыр. Хочешь?

На самом деле я никогда не думал о «жирении». Я думал только о том, что на производстве хлеб могут трогать грязными руками или не мыть оборудование, на котором его готовят, поэтому попросил папу купить домой тостер, чтобы термически обрабатывать хлеб. А Лизе сказал, что тост – это не то же самое, что хлеб. Сказал, что теперь это как сухарик и от него не толстеют.

– К тому же, – добавил я, – могу гарантировать, что на этой еде нет сальмонеллы или кишечной палочки.

Лиза вдруг засмеялась. Сказала:

– Ты, оказывается, хорошо шутишь.

Я не стал уточнять, что не шутил.

Она взяла мой бутерброд и начала откусывать от него очень маленькие кусочки. Сказала, что вкусно. Хотя, по-моему, невозможно таким образом распробовать вкус. Но я ответил ей, что рад.

Вот так я впервые поговорил с Лизой Миллер. Только теперь это уже нифига для меня не значило.

16.10.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Я вчера дочитал «Хорошо быть тихоней»! Просто супер! Эта история так похожа на мою – у главного героя тоже шарики за ролики, и еще он дружит с геем, хотя сам не гей и влюблен в девчонку.

Сегодня вечером посмотрел фильм по этой книге – девчонку играет Эмма Уотсон. Она правда потрясающая, такая красивая! Они чем-то с Лизой Миллер похожи.

Интересно: у Биби лицо другое, совсем свое – как у египетской принцессы, я говорил. И она ни на кого не похожа. Наверное, таких лиц больше нет.

А тот друг, который гей, такой забавный, но только внешне. Мне показалось, что на самом деле ему очень и очень грустно.

Может, мне стоит подойти завтра к Шпагину?

17.10.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Я подошел сегодня к Шпагину после уроков. С того дня, как я ему врезал, мы больше не разговаривали ни разу. Даже не знаю, как после такого начинать разговор.

Увидев его у школьных ворот, окликнул:

– Шпагин, подожди!

Он остановился. Я нагнал его. Говорю:

– Шпагин, можно я буду снова с тобой сидеть?

Он недолго подумал и сказал:

– Нет.

Я был к такому вообще не готов. Удивился:

– Почему?

– Костя сказал, что хочет со мной сидеть. Просто так, бесплатно.

Я даже не сразу вспомнил, кто такой Костя. Вроде какой-то ботаник, который всегда проводил время в компании таких же ботаников. С чего он вдруг захотел сидеть со Шпагиным?..

Мне ничего не оставалось, как просто сказать:

– Ладно.

А Шпагин добавил к этому:

– И меня зовут Артем, а не Шпагин.

Вроде ничего такого, а ощущение, что мне в лицо ледяной воды плеснули.

18.10.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Последнее время я чувствую себя особенно одиноким. Даже более одиноким, чем по приезде в этот город. Потому что тогда я еще никого не нашел, а теперь уже всех потерял. И это хуже.

Принес сегодня в школу деньги Шпагина – почти одиннадцать тысяч. Перед первым уроком положил их перед ним на парту. Сказал:

– Это было неправильно. Извини.

Он ответил, что не надо возвращать. Я настаивал, что они мне не нужны, тем более я их ничем не заслужил.

Он ответил:

– Я тоже их ничем не заслужил. Они у меня просто есть. Пусть и у тебя будут. – И вложил их мне обратно в руку.

Звонок прозвенел, спорить дальше уже было не к месту, и я заторопился за свою последнюю парту. А Шпагин сказал:

– Можешь сесть со мной, если еще не передумал.

Я удивился:

– А Костя?

– Я соврал.

– Зачем?

– Хотел тебя проучить. Извини.

Не знаю, за что он извинился. Я ничуть не обиделся, наоборот, обрадовался, что больше не придется сидеть с Ладой, которая кривляется при виде меня.

После урока ко мне подошла Биби. Я надеялся, что она захочет со мной помириться обратно, но она только сказала:

– Забери свой кассета, – и протянула мне эту злосчастную коробочку с липовой надписью Love.

Шпагин видел это. Сразу понял, что мы поссорились.

Сначала я не хотел ему ничего рассказывать, боялся, что он либо засмеет меня, либо застыдит. Но он спрашивал, и я не выдержал – поделился. А Шпагин сказал, что я был не прав, выбрасывая еду, а Биби была не права, что начала говорить про войну, а больше всех была не права ее мама.

Потом он предложил:

– Если хочешь, можешь теперь после уроков ходить в гости ко мне.

Я почему-то представил, что у него вместо дома настоящее хищное логово и он предлагает, чтобы заманить к себе и обратить в гея.

Но потом я прогнал эту дурацкую фантазию, потому что на самом деле она не про Шпагина, а про меня и мои предубеждения. Мне про это папа рассказал. Мы обсудили «Хорошо быть тихоней», и папа сказал, что люди относятся плохо к другим людям из-за предубеждений. И что это слово можно разложить на две части «пред» и «убеждение» – это когда делаешь какой-то вывод о человеке заранее, до того как в чем-то действительно убедишься. Например, думаешь, что Шпагин захочет обратить тебя в гея, хотя он еще ни разу не пытался.

И я сказал ему:

– Да, давай.

Может быть, завтра к нему сходим.

Еще сегодня видел, как Данила на улице шпынял какой-то тощий бледный парень. Странные дела.