Текст книги "Самоучитель танцев для лунатиков"

Глава 4

– Перенаселение. Ожирение. Оволосение. Вот и все, что мы можем предложить миру! – провозгласил Акил в следующую субботу.

Амина и Димпл сидели на ржавых стульях для пикника на «Карнизе» – крошечном уголке крыши, куда можно было выйти через окно комнаты Акила, – а тот ходил взад-вперед и беспрестанно курил, нервно поглядывая на запертую дверь комнаты. Снизу доносились голоса родителей, что-то оживленно обсуждавших после обеда.

– Говори за себя, чувак, – нахмурилась Димпл, потянув прядку своих волос за секущиеся кончики. – Я, например, не толстая!

– А ты подожди пару лет, пока пубертат не начнется, вот тогда и поговорим!

– А-а-а, так вот в чем дело? Тогда все ясно, – протянула Димпл, и Амина тут же пнула ее в щиколотку. – Ой! Ну я-то не виновата, что он растолстел и теперь на всех обозлился из-за этого!

– По крайней мере, я не строю из себя белого! – парировал Акил, выпустив облачко дыма.

– Ничего я из себя не строю, – вздохнула Димпл, закатив глаза. – Я такая, какая есть!

– Ну и пожалуйста!

– Пожалуйста! – Димпл задрала голову. – Так сколько еще ждать-то?

Каждый год осенью Акил и Амина наблюдали за миграцией белых гусей и все время всматривались в небо в ожидании первой стаи из двадцати тысяч птиц, направляющихся из Канады в Мексику.

– В новостях сказали, что вчера они пролетали над Санта-Фе, – ответила Амина.

– И долго нам тут сидеть?

– У тебя есть занятие поинтереснее? – ответил ей вопросом на вопрос Акил.

– У тебя, по-моему, ухо воспалилось, Димпл, – заметила Амина, наведя резкость на ухо двоюродной сестры – та недавно сделала пирсинг, и на распухшей мочке красовалось три серебряных кольца.

– А вот и нет! – ответила Димпл.

– Да еще как! – вмешался Акил. – Смотри, чтобы Дирк не заметил!

– Ему пофиг, – отозвалась Димпл.

– Ты насчет себя? Или всего, что не находится в непосредственной близости от футбольного мяча?

– Да что с ним такое? – спросила Димпл, переводя взгляд с Акила на Амину. – А с тобой?

– Бен Кингсли сыграл Ганди, – сказала Амина, сменив одну скользкую тему на другую.

Девочка заметила, что брат тут же помрачнел. Новость, если это можно было так назвать, оказалась для него ударом ниже пояса. Фильма о Ганди еще никто не видел и не увидит в ближайшие три месяца, но Акил уже следил за развитием событий с нервозной тщательностью ревнивого сводного брата, который одновременно и слишком далек от темы, и слишком увяз в ней.

– Ну и что? – спросила Димпл.

– Бен Кингсли – наполовину англичанин, – небрежно объяснила ей Амина, пристально разглядывая ботинки Акила.

– Он вырос в Англии, – мрачно подтвердил Акил.

– То есть он вообще не индус?

– Едва ли.

– Наполовину индус, – поправила его Амина.

– Господи боже мой! – закатила глаза Димпл. – Да ладно, чувак, ты что, переживаешь из-за колонизации? Вы же собаку назвали в честь английской королевы! Ну когда ты уже повзрослеешь?!

– Она по-английски говорит? – спросил Акил у Амины.

– Да забей, – вздохнула Димпл.

– Забей, ага! Забей на ханжество, на безумие, на коррумпированную подачу нашей культуры в американском мейнстриме! Помяните мое слово, это кино повлияет на отношение к нам в ближайшие десять лет! Они будут смотреть на тебя, а видеть Махатму!

Димпл хлопнула себя ладонью по лбу.

– Это еще что значит? – удивился Акил.

– Ничего не значит!

– Нет, все-таки значит!

Раздался громкий стук в дверь, и все трое вздрогнули. Акил в панике огляделся по сторонам, Димпл достала из-под своего стула флакон «Волшебных пузырьков», а Амина из-под своего – туалетную воду «Стетсон». Акил щедро попрыскался, а его сестра залезла обратно в комнату через открытое окно и спросила:

– Кто там?

– Детка, ну впусти меня наконец!

– Это тетя Санджи, – сказала девочка остальным, отпирая дверь.

Санджи вошла в комнату Акила, морщась и помахивая перед носом.

– Господи, ну зачем же выливать на себя целую бутылку одеколона! Акил, твоих рук дело? Думаешь, перебьет дьявольский запах твоих раковых палочек?

– Мы ему говорили, но он нам не верит, – посетовала Амина, обходя тетю и снова вылезая на крышу.

– Да здесь пахнет как в бильярдной! – хмыкнула Санджи, сморщив нос и высунувшись в окно. – Твои родители правда не знают? Папа твой раньше курил, так ведь? Уж он-то точно учует!

– Ну для этого ему придется как минимум появиться дома.

– Так он дома! – Санджи оглядела веранду. – Пепельница где?

Димпл подняла банку от «Волшебных пузырьков».

– Ну это вообще верх цинизма! – провозгласила Санджи и жестом попросила сигарету.

Акил протянул ей пачку, а потом дал прикурить. Санджи высунулась из окна по пояс, ее розовый чуни затрепетал на ветру.

– Черт побери, как это все-таки приятно! – затянувшись, пробормотала она. Сделав три затяжки, она отдала сигарету Акилу. – Итак, какие у нас горячие новости с крыш? Как начался учебный год?

– Замечательно, – ответила Димпл.

– Слышала, тебя пригласили на школьный бал?

– Правда? – посмотрела на сестру Амина.

– Ага. – Димпл сняла со свитера волосинку, и ветер подхватил ее. – Ник Фитс.

– Ник Фитс? – переспросил Акил.

– А что такого? – сердито уставилась на него Димпл.

– Ну и как он тебе? – спросила Санджи.

– Не знаю. В смысле, какая разница? Вроде нормальный. Минди с ним дружит.

Амина сглотнула обиду, ей будто нож в спину вонзили.

– Классно! – воскликнула Санджи. – Наша Димпл впервые идет на школьный бал! Твоя мама говорит, ты пойдешь в сари?

– Что?!

– Натуральный шелк и все такое? – подмигнула остальным Санджи. – И цветы жасмина в волосах!

– Господи, подумать страшно! – с неподдельным ужасом на лице проговорила Димпл.

– Это было бы социальное самоубийство, – подтвердил Акил. – Все бы поняли, что ты индианка, а там и опомниться не успеешь, как тебя попросят напечь самос для всей школы!

– Как бы то ни было, – продолжала Санджи, сцепив пальцы рук, – все будет просто замечательно, что бы ты ни надела! Я всегда так жалею, что в моей юности не было места американским традициям: школьным балам, встречам одноклассников, всем этим вечеринкам! Скажи маме, чтобы она тебя пофотографировала и нам показала!

Амина легко могла себе представить, что это будут за фото: Димпл в каком-нибудь атласном платье с долговязым Ником Фитсом, Димпл с командой волейболисток, показывающих свои девчоночьи бицепсы, Димпл с таким глубоким декольте, что лица не видно. Амина посмотрела на фотоаппарат, медленно покрутила регулятор диафрагмы.

– А ты, Ами? Тебе кто-нибудь нравится? – спросила Санджи, но Амина молча взглянула на нее, от обиды потеряв дар речи, и поднесла к лицу камеру.

Грудь тети Санджи лежала на подоконнике, едва заметные складки на шее были припудрены тальком. Амина навела резкость на обесцвеченный пушок над верхней губой тети и на сережку с рубинами и сапфирами, свисавшую с толстой мочки. Тетя оглянулась через плечо на дверь и вздохнула:

– Мне, наверное, пора, пока они чего не заподозрили…

– Нет! – хором воскликнули все трое.

– Надо идти, дорогие, – с довольным видом ответила Санджи. – Чако и Радж друг другу глаза повыкалывают из-за этой теории «просачивания благ сверху вниз», там же только у Томаса есть чувство юмора! Ну, где ваш жуткий одеколон? – Она повертела головой в поисках флакона.

Амина достала из-под стула «Стетсон».

– Фи! Да это хуже дуста! – понюхала бутылку Санджи и поморщилась. – А другого нет?

– У меня на комоде стоит «Жан Натэ», – предложила Амина.

– Вот умничка!

Они смотрели вслед тете – та протопала к выходу и замерла у порога, как они ее научили, а потом быстро вышла в коридор и заперла за собой дверь.

– Как думаете, если бы у нее были дети, она все равно была бы такая клевая? – спросила Димпл.

– Нет, – ответил Акил, – так не бывает.

Амина откинулась на спинку стула и достала стоявший сзади чехол от фотоаппарата и блокнот. Открыла новую страницу и отметила cветочувствительность фотопленки, экспозицию и время суток. Немного задержалась на колонке под названием «Качество освещения». Посмотрела на небо и написала: «Мутное».

– Так, а что у вас там с папой? – полюбопытствовала Димпл.

– Да ничего, – почесав щеку, буркнул Акил.

– Ты же только что сказал тете Санджи, что его дома не бывает.

– Ну да.

– И почему?

– Потому что не бывает, – отрезал Акил. – А что тут такого?

– А почему ты тогда так на него злишься?

– А кто сказал, что я на него злюсь?

– Да всем понятно, что злишься, – закатила глаза Димпл.

– Его же дома не бывает, так что мне и злиться-то не на кого.

– Ясно, но он же не дурака валяет, не любовницу завел, да? Просто много работает.

– Все в порядке, – ответила за брата Амина. – Акил преувеличивает. Папа проводит дома много времени. В основном ночью.

– Чушь! – перебил ее Акил. – Он обозлился на маму и ушел от нас!

– Что? – удивилась Димпл.

– Ерунда, – быстро произнесла Амина, сердито поглядывая на Акила. – Ничего такого он не делал!

Димпл сурово посмотрела сначала на него, потом на нее, откинулась на спинку стула и заключила:

– Как же я рада, что у меня нет родных братьев и сестер!

Когда все ушли, Акил и Амина вернулись на крышу и принялись разочарованно смотреть в пустое небо. Уже стемнело, оно стало какого-то невообразимо серого цвета, почти прозрачного и ровного, если не считать слабого, тающего шва, простроченного давно исчезнувшим самолетом. Амина подумала о запахе трубочного табака, стоявшем в ванной на первом этаже даже тогда, когда отца не было несколько дней подряд, о его тарелке, которую она каждое утро видела в сушилке рядом с раковиной, тонкой и сухой, словно без остатка высосанная кость.

– Как ты считаешь, он в самом деле уйдет от нас? – спросила Амина.

– Что?!

– Папа. От нас.

– Индусы не уходят, – пожал плечами Акил. – Они же все страдают этой фигней – «будем жить вместе долго и несчастливо».

– Ты думаешь, он несчастен? – помолчав, спросила Амина.

– Я думаю, он продукт своей расы и эпохи.

– Ты уверен, что он несчастен? – нахмурилась сестра.

– Так мы все несчастны, разве нет?

– Не совсем.

– Ну как знаешь. Я просто говорю, что есть вещи неизбежные, – продолжал Акил. – Это генетика – хорошие зубы, плохая кожа, больное тело. Жизнь под гнетом благодарности.

– Под чем?

– Под гнетом благодарности! Когда все время кланяются и лижут всем ботинки, потому что чертовски благодарны за возможность жить в этой стране! И ведут себя так, будто любой, кто с ними заговаривает, делает им огромное одолжение!

– Ты, по-моему, никому не кланяешься и ботинки не лижешь.

– Да ты что? Господи, Амина! А ты в курсе, что мама поблагодарила миссис Маклин за то, что та отчислила меня в прошлом году с французского?

– Мама поблагодарила ее за то, что та преподала тебе урок.

– Мама поблагодарила ее за то, что она сучка! Странно, что мать после этого еще на ужин ее не пригласила! О да, я готовлю чудеснейший бирьяни, неужели вы еще не пробовали? – прощебетал он, копируя акцент Камалы и все время покачивая головой.

– Ш-ш-ш! – перебила его Амина, показав на небо.

Она услышала этот звук – пронзительный крик, который мог вырваться лишь из тонкого длинного горла, в конце тон слегка повышался, будто кто-то о чем-то вопрошал. Амина посмотрела наверх. Голоса становились все громче, переплетались, взлетая вверх в секундном крещендо и отражаясь от верхушек тополей и кирпичной стены за спиной детей. Вот появился первый гусь, стрелой пронзив беспощадно-чистое небо. Темные крылья распластались на ветру, он парил в вышине под самыми облаками, словно не двигаясь с места. Амина затаила дыхание. Вскоре показался второй гусь, а за ним – еще один. Они выстраивались друг за другом в мерно колеблющийся клин. Резкие звуки гусиной переклички пронзали сердце Амины. Акил улыбался. Птицы описывали широкие круги у них над головой.

– У них размах крыльев, как если бы человек раскинул руки, – заметила Амина.

– Счастливый человек, – поправил ее Акил, и на его лице промелькнуло редкое выражение невыразимой тоски.

– Ты вырастешь, – сказала Амина, быстро подняла фотоаппарат и щелкнула затвором.

Глава 5

Почему в тот день ей внезапно захотелось сфотографировать пустую аудиторию? Амина и сама этого не понимала, просто надеялась, что пустые парты смогут кому-то о чем-то рассказать. Из-за этого она и опоздала на урок английского.

– Как мило с твоей стороны, что ты все-таки к нам присоединилась, – проговорил мистер Типтон, даже не взглянув в ее сторону, а вот Джина Роджерс, которую перебили на середине предложения, сердито воззрилась на нее.

Амина быстро прошла к своему месту и села.

– Акт второй, сцена пятая. Продолжай, пожалуйста, Джина!

– Я хотела сказать, что его отец был прирожденным лидером, поэтому Гамлету стоило бы проявить уважение к его желаниям, – закончила Джина.

Амина, с трудом переводя дыхание, уставилась в книгу, и тут мистер Типтон спросил:

– А ты что думаешь, Амина?

– Об отце Гамлета? – попыталась выиграть время Амина.

– Да.

– Вообще?

– Нет, конкретно по этой сцене.

– Мм… – протянула Амина, глядя на пометки Акила на полях. – Мне кажется, он ненастоящий.

– Ну конечно ненастоящий! Он же призрак! – перебила ее Джина.

– Я знаю, – залившись краской, отозвалась Амина. – Но, скорее всего, он и призрак-то ненастоящий. Думаю, это плод воображения или что-то вроде того.

– Плод чьего воображения? – спросил мистер Типтон подбадривающим тоном.

Ответ на этот вопрос был жирным шрифтом написан на полях, поэтому Амина быстро проговорила:

– Дании!

– Повтори, пожалуйста! – заулыбался мистер Типтон. – Я хочу, чтобы все тебя услышали!

Амина почувствовала, что весь класс смотрит на нее, опустила взгляд на книгу, чтобы не разволноваться окончательно, и повторила свой ответ. Мистер Типтон слегка прищурился, как будто она обнаружила утраченную страницу из Библии, и спросил:

– Ты имеешь в виду коллективное сознание?

– Возможно, или скорее…

Внезапно раздался стук в дверь. Мистер Типтон подошел к двери, распахнул ее изящным движением, кивнув Амине в знак того, что она может продолжать, но у той перехватило горло. На пороге, нервно потирая лицо, стоял Акил, его живот свисал над поясом джинсов.

– Мне нужна моя сестра! – выпалил он.

– Я боялся, что ты именно это и скажешь, – вздохнул мистер Типтон, – а у нас только-только дискуссия началась…

Амина встала, подняв с пола рюкзак, и вышла за дверь. Мистер Типтон поспешил вслед за ней.

– Все в порядке? – спросил он у Акила.

– Нет. То есть не знаю, – ответил тот и протянул учителю записку.

Тот прочитал ее, сложил и убрал в карман сиреневой рубашки.

– Хорошо, – произнес мистер Типтон, повернулся к Амине и сжал ее плечо. – Мы еще продолжим этот разговор!

Они сели в машину и понеслись по бульвару Коорс, без музыки, с закрытыми окнами.

– Что было в записке? – спросила Амина.

– Забрать тебя и ехать домой.

– И все?

– И все.

Амина кивнула: у них миссия! Она будет храброй! На самом деле это было так захватывающе: уйти с уроков в середине дня и нестись в машине по пустым дорогам.

– Может быть, они решили развестись, – сказал Акил, когда они проезжали мимо района частных домов за заборами.

– Что?!

– Ну, расстаться окончательно.

– Ты же говорил, что они никогда… – развела руками Амина.

– Откуда мне знать? Я же не в курсе.

– Но… – Амина отчаянно пыталась придумать что-то, желая избавиться от неуклонно нарастающей паники. – Но зачем им забирать нас из школы посреди дня, чтобы сообщить об этом?

– Может, он решил сегодня от нас съехать?

– Нет-нет-нет! – запротестовала Амина, чувствуя, как у нее внутри все сжимается.

– Ну а что еще?

– Ты и правда так думаешь? – со слезами на глазах спросила она.

– Да не плачь ты, малыш, – посмотрел на нее Акил. – Господи, да я же сам не знаю! Просто предполагаю!

– Но ты же говорил, что индусы…

– Ты разве не знаешь, что в жизни все может измениться в любой момент и, как правило, в худшую сторону? – покачал головой Акил. – Амина, ну это же ясно как божий день! Пожалуйста, скажи мне, что для тебя это не новость!

У Амины от слез заложило нос. Она пыталась дышать, но получалось с трудом. За окном проносились глухие проулки, похожие на галактики, бесконечно повторяющиеся фракталы проездов, входных дверей и ковриков с надписью «Добро пожаловать!». Как ее отец мог так поступить?! Неужели он действительно уйдет от них?!

– А вдруг с ним что-то случилось? – спросила она.

– Да ничего с ним не случилось!

– А вдруг он умер? – всхлипнула Амина, вытирая рукой нос. – Попал в автокатастрофу? Ты же знаешь, как он водит! Может, машина перевернулась! Или у него инфаркт случился! – тараторила она, постепенно впадая в истерику.

– Ничего такого не произошло! – ответил Акил, однако заметно побледнел, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но потом прикусил губу и просто вставил в магнитолу аудиокассету.

Через двадцать минут они сидели в машине перед домом, слушали рев «Judas Priest» – «Breaking the Law» – и молча смотрели на хетчбэк матери и седан отца. На обоих автомобилях не было ни царапины.

– Надо идти, – сказала Амина, когда песня закончилась.

Вытащив ключи из замка зажигания, Акил вышел из машины, и они медленно побрели к дому. Неторопливо пересекли улицу, обогнув кучи пожелтевших листьев, вместо того чтобы пройтись прямо по ним, будто бы это давало им отсрочку от того, что ожидало за дверью. Поднявшись по ступенькам, Акил остановился и, когда Амина догнала его, взялся за ручку двери. Вдруг та распахнулась. На них покрасневшими от слез глазами смотрела мать. Лицо ее опухло от рыданий. Дети молчали, и тогда она заговорила:

– Дом в Салеме сгорел.

– Что?! – пришла в себя первой Амина.

С тех пор как они в спешке покинули Салем тем ужасным утром, прошло три года, но она часто вспоминала дом Аммачи и Стену, неприступную, словно сами Гималаи.

– Несколько часов назад, – кивнула Камала. – Нам только что сообщили.

– Сгорел? – переспросил Акил. – Совсем, что ли?

Лицо Камалы исказилось.

– Как это… – начал Акил, но мать жестом попросила его помолчать.

Ее черты постепенно превратились в жуткую гримасу, потом она разгладилась, как будто Камала взяла себя в руки неимоверным усилием воли. На глазах у Амины это повторилось несколько раз, и тут девочка с ужасающей ясностью поняла, что произошло.

– Аммачи погибла? – спросила она.

Мама кивнула.

– А дядя Сунил? – вмешался Акил.

Еще один кивок.

– Дивья? – пробормотала Амина в надежде, что мама наконец перестанет кивать. – Итти?

– Их больше нет, – дрожащим голосом произнесла Камала.

Больше нет… Амина отвернулась, посмотрела на машину, а потом снова на маму. Ее плечи дрожали, как будто на улице было холодно. Итти звал ее Миттак…

– Черт! – воскликнул Акил.

Камала отошла от двери, и они увидели Томаса, согнувшегося над столом, словно вопросительный знак, и опустившего голову на руки.

– Идите к нему, – подтолкнула она детей.

Они приблизились к отцу. Даже на расстоянии от него исходили волны горя. Томас крутил в руках старый фотоальбом, в котором были детские фотографии – его и дяди Сунила. Амина хорошо их помнила. Пухлый младенец с узким пояском на талии – это Томас. Сунил на трехколесном велосипеде катается вокруг гранатового дерева. Аммачи и Аппачен стоят перед изогнутым капотом старого «амбассадора» – снято за два года до смерти деда от сердечного приступа. Аммачи позирует на веранде, на ее лице сияет улыбка, которой Амина ни разу не видела в жизни. Томас посмотрел на этот снимок, осторожно достал из пожелтевших уголков, удерживавших его на странице, а потом поднес к лицу.

– Привет, – сказал Акил.

Томас поднял на него покрасневшие глаза. Амина попыталась припомнить, когда она в последний раз видела отца в дневное время, но не смогла. И вот теперь он сидел за обеденным столом, охваченный безумным горем, с выражением глубокого страдания на лице.

– Мне очень жаль, – произнес Акил, и Амина повторила эту фразу за братом, хотя она казалась ей глупой и одновременно пугающей, слишком взрослой, слишком пустой.

– Ты не помнишь тот день, – тихо сказал Томас и снова взглянул на фотографию.

– Нет, – ответил Акил.

Он часто дышал – мелкими, едва заметными вдохами. На нижней губе блестела слюна.

Лицо отца дрогнуло, как будто это стало для него еще одной трагедией.

– А что это был за день, Томас? – спросила Камала тоном, которым разговаривала с детьми, когда те расшибали коленки или болели.

– День открытия клиники. Ей тут всего тридцать три.

На Аммачи было сари, возможно, яркого цвета, но на черно-белой фотографии оно выглядело темным. В тот день она надела жемчужные серьги, золотые браслеты, косу украшали цветы жасмина, однако ничто не могло затмить широкую улыбку – зубы ее сверкали, словно рассветная заря. За спиной гордо возвышался салемский дом. Веранда блестела, стены казались идеально белыми, как чистые листы бумаги. Узкий луч света в коридоре освещал вход в комнату, которая впоследствии перешла к Итти.

Комната Итти. Амина не сводила глаз с темного коридора. Итти был у себя в комнате, когда это случилось? Услышал ли он треск горящего дерева? Попытался ли спастись?

Видимо, она издала какой-то звук – сзади к ней подошла Камала и нежно обняла.

– Сгорели? – произнесла Амина вслух это ужасное слово, способное разрушить человека до основания, уничтожить все, что помогает ему сохранять вертикальное положение. Девочка задрожала и слегка покачнулась. – Ты уверен?

– Милая! – крепко сжала ее плечи Камала, умоляя остановиться.

– Итти горел? – обернувшись к матери, спросила Амина.

– Ай! Амина! – схватила ее за подбородок Камала и закрыла ей рот. – Не говори такие вещи вслух!

– Мне нужно прилечь. – Акил, побледнев, пошатнулся и сделал шаг в сторону лестницы.

– Да. Конечно, – ответила Камала, подталкивая Амину к брату. – Идите наверх, оба. Мы позовем вас ужинать.

Акил сразу же начал подниматься по лестнице, а Амина не могла сдвинуться с места. Просмоленная крыша, раскалившаяся на солнце. Запах коров и уличных костров. Плачущий Итти лежит на лужайке и хватается за свои босые ноги. Она поглядела на Томаса, но тот не поднял глаз ни на нее, ни на лежащую перед ним фотографию. Отец смотрел в бесконечность, но в то же время прямо перед собой – в пространство, где не было места другим членам семьи.

– Ты поедешь туда? – спросила она, и отец поморщился.

– Конечно поедет, – отозвалась мать, и от ее слов у Томаса так сильно задрожал подбородок, что Амина тут же отвела глаза и скорее почувствовала, чем увидела, как Камала подошла к нему и прикоснулась.

Отец зарыдал. Когда девочка наконец заставила себя взглянуть на него, он крепко обнимал мать за талию, прижимаясь лицом к ее животу.

Лестница. Ей все же удалось добраться до нее. Поднимаясь, Амина изо всех сил старалась остановить поток образов, которые сознание упрямо подсовывало ей. Нимб из ободранной краски вокруг люстры в столовой. Крутящаяся на проигрывателе пластинка. Плывущие по воздуху руки Сунила, когда он танцевал. Миттак. Миттак. Миттак.

– Акил?

Амина подошла к двери и прижалась к ней ухом, пытаясь хоть что-нибудь расслышать. Он всхлипнул? Если она откроет дверь и увидит, как он плачет, то Акил ее просто убьет. И все же она повернула ручку и заглянула к брату.

Тот ничком лежал на кровати, даже не сняв кроссовок.

– Привет, – тихо сказала она.

Брат ничего не ответил, и Амина на цыпочках вошла в комнату. Остановившись у кровати, она стояла и смотрела, как его спина поднимается и опускается, подчиняясь глубокому, ровному ритму дыхания.

– Ты спишь? – спросила она, хотя это и так было ясно.

Девочке отчаянно не хотелось быть одной. Не хотелось сидеть в своей комнате, не хотелось закрывать глаза. Как он смог заснуть в такой момент?! Неужели просто взял и вырубился? Склонившись над братом, Амина ощутила, как в ней поднимается гнев. С ним что-то не так! Она поняла это внезапно, но так же четко и безоговорочно, как еще не раз в жизни будет вдруг понимать очень странные, но правдивые вещи: что Димпл нуждается в ней сильнее, чем она в ней, что родители ссорятся из-за Америки, а не из-за Моники. Акил может сколько угодно разглагольствовать о том, являются ли индусы на Западе людьми второго сорта, о том, что большое правительство – единственная надежда маргиналов, однако сейчас, когда произошло нечто серьезное, настолько серьезное, что теперь они уже никогда не смогут думать об Индии без душераздирающей боли, он просто взял и заснул! Бросил ее! Перегорел и выключился, словно чертова лампочка!

– Просыпайся, засранец! – в слезах пробормотала она.

Теперь никто не мог отвлечь ее от мысленной беседы с Итти. Она непременно поговорила бы с ним при следующей встрече – пусть это с трудом можно было бы назвать диалогом. Однако между ними давно возникло странное взаимопонимание – из-за того, что им обоим было известно, каково это: всегда оставаться не у дел, даже в собственной семье, и отчаянно надеяться, что когда-нибудь кто-нибудь обратит на тебя внимание. Девочка села на край кровати, опустила голову на колени, в ушах, словно отзвуки произошедшей трагедии, застучали кровь и крики.

С точки зрения Амины, если у этого несчастья и была хоть какая-то положительная сторона, то это внезапное воссоединение родителей перед лицом катастрофы. Часы медленно превращались в дни, а Камала и Томас все больше напоминали сиамских близнецов неопределенного возраста (старше? младше?), как будто в их взрослых телах было заключено одно общее детское горе. Тянулись дни, Акил и Амина все яснее ощущали неуместность своего присутствия в доме, свою ненужность на фоне звонков из Индии, детских историй, шепотом рассказываемых на малаялам, покупки билета, сбора вещей. Родители то и дело подходили к обеденному столу и склонялись над старыми фотоальбомами, словно попугайчики в клетке, цепляющиеся за одну жердочку. В тех редких случаях, когда Амине удавалось поймать взгляд отца, она тут же отводила глаза, сгорая от стыда, потому что тот смотрел на нее разочарованно – но почему? Что ему не нравилось? Ее акцент? Или джинсы? Это оставалось для нее тайной и казалось несправедливым.

Через три дня после получения печального известия Акил и Амина стояли во дворе и провожали родителей в аэропорт. Камала протянула Акилу денег на «Макдоналдс», на случай, если она не успеет вернуться к ужину, отец кивнул на прощание, глядя куда-то сквозь детей, словно те были никому не интересными титрами в конце фильма. Амина подошла к нему и обняла за талию, и в ответ он вдруг так крепко стиснул ее в объятиях, что она удивилась. Борода царапнула ее по макушке, отец поцеловал ее в лоб и отстранил от себя.

– Нам пора, – сказал он, сел в машину и уехал, растворившись в прохладном октябрьском воздухе.

Через несколько дней зазвонил телефон. Амина уже погружалась в тяжелые объятия сна. Девочка открыла глаза и посмотрела на светящиеся зеленые цифры на электронных часах: 11:15. После десяти обычно не звонила даже Димпл. Она соскользнула с кровати и взяла трубку радиотелефона с базы.

– …жуткая жара! Каждую ночь. Я практически не сплю, – звучал в трубке голос отца.

– Мм, – сонно протянула мама, – ужас какой!

– А кинотеатры! Еще три построили, представляешь? Фильмы идут на хинди, на тамильском, на малаялам. Мне уже снятся сны, где люди друг друга не понимают!

Мама тихо рассмеялась, и отец засмеялся в ответ. Потом в трубке повисла тишина, нарушаемая лишь гудками и помехами из-за плохой связи.

– Мне кажется, я схожу с ума, – наконец произнес Томас.

– Вовсе нет, – успокоила его Камала. – Ты просто устал.

Томас снова надолго замолчал, и Амина начала задремывать, но тут снова раздался голос отца:

– В газетах его называют лунатиком-убийцей.

Сон как рукой сняло, Амина, бешено заморгав, уставилась в темноту широко открытыми глазами. Убийцей?!

– Ай-ай, – сказала мама. – Видимо, Мэри и девочки успели поговорить с журналистами до твоего приезда и понарассказывали им всякой чуши насчет того, что он поджег дом во сне и никогда не сделал бы этого в бодрствующем состоянии. Но как можно во сне запереть все двери? И догадаться облить все кругом бензином?

Камала произнесла свою тираду на выдохе, словно пытаясь сдуть эти слова, отодвинуть их значение подальше от себя, но Амина живо представила себе эту картину. Бензин? Пожар? Запертые двери?

– И теперь это местная сенсация, представляешь? Об этом написали в «Динамалар», «Джанмабуми дейли» и, говорят, даже в «Хинду таймс»! Я никогда не смогу вернуться сюда!

– Перестань! – фыркнула Камала. – Что ты такое говоришь? Конечно сможешь!

– Они считают, что это я во всем виноват!

– Кому какое дело, что там считают Мэри и девочки? Их мнение никого…

– Да не только Мэри и эти чертовы девчонки! Весь город! Весь Салем! Бывшие пациенты моей мамы! Родители Дивьи! Я видел Ченди Абрахама на похоронах, и он даже не взглянул в мою сторону!

– Просто людям тебя жаль!

– Бред! Они говорят, что это я во всем виноват!

– Ты не виноват! – сердито сказала Камала. – Ты ничего не сделал! Сунил был несчастен! Никто не смог бы сделать его счастливым!

– Никто? – дрожащим голосом переспросил Томас. – Знаешь, когда-то он был совсем другим! Очень милым малышом… Этот пухлый шарик все время ходил за мной по пятам и широко улыбался… Постоянно за мной увивался, крутил педали велосипеда, раздувая щеки, а я уезжал по своим делам и бросал его. Ты об этом знала? Не знаю почему, но я никогда его не ждал…

– Но ты же был еще мальчишкой!

– Я был его братом!

– О Томас! – Камала издала странный звук, и Амина поняла, что она плачет. – Перестань, от этого никому не лучше!

В трубке послышалось шуршание. Томас высморкался и сглотнул слезы.

– Я хочу домой.

– Возвращайся, – ответила мама, – мы тебя ждем.

– Ну что, класс, какие будут соображения?

Разумеется, результаты ее фотосессии «семья-в-движении» оказались ужасны, и поэтому миссис Мессина решила начать именно с них. Амина смотрела на фотографии, которые она прикрепила скотчем на доску вместе с остальными. Ну как она могла не заметить, что сделала столько крупных планов? Кроссовки матери (единственный выживший артефакт после ее вылазки в «Диллардс»), выглядывающие из-под сари. Вытянутая напудренная шея тети Санджи, когда та выдыхала дым. Раздувающиеся ноздри Димпл. Акил, дающий прикурить тете Санджи.

– Мне нравится фотография с кроссовками, – сказал кто-то.

– Продолжай.

– Мне кажется, это то, что надо.

– Еще cоображения?

– Ну, это типа символично, – высказалась Мисси Фолджерс, – вся эта тема с индусами в Америке. Я все поняла.

Амина едва сдержалась, чтобы не наградить Мисси вместе со всем ее пониманием убийственным взглядом.

– Расскажи нам о композиции вот этой фотографии, – попросила миссис Мессина.

– Это мой папа, – ответила Амина.

Она сделала снимок на следующий день после его возвращения из Индии, не решаясь подойти и сесть рядом с ним на ступеньки веранды, хотя ей отчаянно хотелось увидеть его поближе и убедиться, что с ним все в порядке.