Текст книги "Кровавый век"

После подавления революционного движения, стабилизации внутреннего положения и в результате реформ Россия начала богатеть и могла выделять больше средств на военные нужды. Каковы же были основные направления реформирования вооруженных сил?

Была принята большая программа строительства нового флота и в первую очередь дредноутов, что по тогдашним представлениям выводило бы Россию в круг сверхдержав; предусматривались и некоторые изменения в организации, размещении и вооружении сухопутных войск. Речь шла даже о большем – о реорганизации Вооруженных сил России, конечно, после того, как они будут освобождены от функций подавления революционных движений.

Эпоха усиления праволиберальных влияний, континентальной стратегии и утверждения англо-французской ориентации, эпоха первых Дум и великого князя Николая Николаевича во главе военной машины сменилась в 1908–1909 гг. эпохой «столыпинской реакции».

Планы реорганизации армии были рассмотрены на заседании Совета государственной обороны при участии П. А. Столыпина в конце марта (ст. ст.) 1908 г. Генеральный штаб (генерал Ф. Ф. Палицын) предложил мероприятия, которые требовали ежегодных затрат 12–17 млн руб. в течение 20 лет. (Отметим, что на протяжении 1908–1911 гг. на военное судостроение ежегодно выделялось 31 млн рублей.) Столыпин возражал против таких сумм. Состоялась острая дискуссия. А через четыре месяца, 28 июля (8 августа) 1908 г., Николай Николаевич был отстранен от должности, а следом за ним уволены и начальник Генштаба Палицын, и министр Редигер.

Ф. Ф. Палицын успел подписать 22 августа (4 сентября) 1908 г. вместе с генералом М. В. Алексеевым подготовленный ими «Доклад о мероприятиях по обороне государства, подлежащих осуществлению в ближайшее 10-летие». Переделанный проект был представлен новым военным министром Сухомлиновым в записке о государственной обороне, поданной царю в 1909 г. «Это была целая программа безотлагательных реформ в российской армии, которая охватывала вопрос ее комплектования, организации и боевой подготовки».[134]134
  Ростунов И. И. Русский фронт Первой мировой войны. – С. 46.


[Закрыть]

Что же было и чего не было в этой программе?

В. А. Сухомлинов в записке о государственной обороне определял два основных принципа реформ: 1) «не усугублять намеченными мероприятиями тяготы населения по отбыванию военной повинности и с этой целью не увеличивать временно общую численность армии в мирный период»; 2) «не перегружать государственный бюджет новыми постоянными расходами». «Главной целью полагалось удовлетворение насущных потребностей армии путем удешевления существующей организации».[135]135
  Ростунов И. И. Русский фронт Первой мировой войны. – С. 54.


[Закрыть] При таком подходе не могло быть и речи о серьезном техническом перевооружении российской армии.

Все армии Европы предусматривали структуру дивизий в 12 батальонов (12 тыс. человек) при 12-ти батареях в немецкой, 10-ти в австро-венгерской, 9-ти во французской, 13-ти в английской армиях, то есть в дивизии в немецкой армии – 72, в австро-венгерской – 60, английской – 76, французской – 36 орудий. Только в российской армии дивизия состояла из 16 батальонов (16 тыс. человек) при всего лишь 6-ти батареях, то есть 48 пушках.[136]136
  Приложение II. В кн.: Такман Б. Первый блицкриг. Август 1914 г. – М.; СПб., 1999. – С. 491.


[Закрыть] Реформа предусматривала увеличение числа полевых батальонов с 1110-ти до 1252-х, пеших, горных и мортирных батарей в них – с 494-х до 558-ми. Таким образом, можно подсчитать, что в 1909 г. одна батарея приходилась на 2,5 батальона, а после 1910-го – на 2,2 батальона.[137]137
  Расчеты в соответствии с таблицами см. в кн.: Ростунов И. И. Русский фронт Первой мировой войны. – С. 58.


[Закрыть]

Русская армия входит во Львов. 1914

Следовательно, существенных изменений в вооружении полевых войск не планировалось. Увеличение артиллерии предусматривалось в горных (на 20 %) и инженерных частях (на 7 %), а в первую очередь – морской (гаубичной) артиллерии – на 186 %!

Эти цифры ясно показывают, в чем суть разницы в организации и военной доктрине России и зарубежья: в России недостаточность технических средств компенсировалась «святой серой скотинкой».

Еще ярче это видно в обеспечении патронами и снарядами. В 1908 г. (то есть при Николае Николаевиче) армия определила, что ей не хватает до нормы 1750 млн патронов на сумму в 76,5 млн рублей. Правительство (то есть Столыпин) отказало в таких расходах, да и уменьшенная сумма так и не была отпущена. Россия вступила в войну даже без такой определенной произвольным способом нормы, которая конечно же оказалась ужасно заниженной.

Стремление сэкономить на армии выражалось в том, что Сухомлинов не использовал даже правительственные фонды для производства боеприпасов. Россия начала войну, имея 850 снарядов на каждую пушку, по сравнению с 2000–3000 в западных армиях, хотя еще в 1912 г. Сухомлинов согласился с компромиссным предложением о доведении этого количества до 1500 снарядов на пушку.

Ту же картину мы видим и в артиллерийском вооружении. Положение в артиллерии накануне войны считалось нормальным. Объясняя причины недостатка снарядов в первые же дни войны, начальник Главного артиллерийского управления в 1915 г. оправдывался: «Предыдущие войны давали наглядное доказательство тому, что армия обходилась тем запасом боевых припасов, который существовал в мирное время. Все заказанное с объявлением войны обычно поступало только после ее окончания и служило для пополнения использованных запасов…»[138]138
  Ростунов И. И. Русский фронт Первой мировой войны. – С. 103.


[Закрыть]

В чем же заключались реформы Сухомлинова?

Здесь мы касаемся вопроса, который из-за своей деликатности оставался тайной за семью печатями и при царской, и при советской империи.

Известно, что преимуществом австро-немецкого блока была возможность быстрой мобилизации и сосредоточения войск благодаря хорошо развитой сети железных дорог. К линии границы Австро-Венгрия ежедневно могла доставить приблизительно столько же эшелонов, сколько Россия, зато Германия – намного больше. А внутри собственной территории маневренность возможных передвижений больших военных эшелонов в Центральной Европе была несравненно больше, чем в Восточной. Все цифры, которые безусловно свидетельствуют об экономической отсталости России, публиковались многократно.

Но никто не считался с тем обстоятельством, что Россия могла осуществить удивительно большой объем военных перевозок. Так, в Варшавском военном округе 99,4 % новобранцев должны были отбывать воинскую повинность в других округах. В целом в 1907 г. лишь 12,5 % от общего числа новобранцев было назначено в войска, расположенные на территории своего военного округа.

В России не действовало правило, общепринятое в западных армиях, где дивизии комплектовались по территориальному принципу.

Почему же так неуклюже была построена система комплектования войск?

Военная реформа 1874 г. предусматривала, что вся территория Российской империи разделялась на три зоны: 1) великороссийскую с преобладанием «русского» населения (75 %), 2) малороссийскую с преобладанием «русского» (то есть в данном случае украинского и белорусского) населения (75 %), 3) «инородческую» – все другие. И хотя украинцы официально именовались «русским» населением, генералы и чиновники прекрасно различали, где россияне, а где украинцы.

Если бы западные округа России комплектовались по территориальному принципу, дивизии были бы польскими, украинскими, литовскими и так далее. Так было в Австро-Венгрии, но на это не осмеливалась Россия. Финны и мусульмане Кавказа вообще освобождались от службы с чисто символическим откупом. В других округах «инородцев» действовали другие нормы. Именно поэтому почти все новобранцы-поляки отправлялись в центральные российские округа. Перевозки во время мобилизации достигали 223 тыс. человек, в Варшавский округ ввозилось 82 тысячи, в Виленский – 40 тыс. человек.

Отсюда и другая проблема. В армии к реформе 1910 г. почти половина (42,5 %) всего личного состава служила в Виленским, Варшавском и Киевским округах. Доля войск Московского округа составляла 8 %, Казанского – 2 % от общей численности войск. А подготовка новобранцев осуществлялась не в полевых, а в резервных частях, которые были, конечно, и по вооружению, и по кадровому составу на порядок слабее по сравнению с полевыми. Реформа предусматривала переход от учебы в слабых резервных частях к так называемому «скрытому кадру», то есть к подготовке новобранцев через систему некоторого избытка офицерского и унтер-офицерского состава в полевых частях.[139]139
  Ростунов И. И. Русский фронт Первой мировой войны. – С. 46–47.


[Закрыть]

А это, в свою очередь, требовало изменения в дислокации войск – за счет западных округов должны были быть усилены центральные, великороссийские. Правда, это существенно усложняло главную проблему – проблему военных перевозок на случай войны с Германией. Но именно на этот вопрос в проекте Сухомлинова нашелся ответ, который полностью устраивал царя. «…Мы не можем сосредоточивать более свое исключительное внимание на западе; мы должны быть готовы к серьезной борьбе также на наших широко раскинутых восточных границах, чему совершенно не отвечает скученность наших войск на западе».[140]140
  Там же. – С. 47.


[Закрыть]

Вот она, реформа-реорганизация 1910 г. Как видим, военная стратегия и внешняя политика Николая II после внутренней стабилизации вновь постепенно приобретает явно великодержавные и глобальные ориентации.

Генеральный штаб был передан военному министерству, и за шесть довоенных лет – с 1908-го по 1914 г. – на должности его начальника сменилось шесть генералов. После убийства Столыпина правительство вернулось к статусу чисто декоративно-совещательного старого Комитета министров. Никаких признаков реалистичного подхода к будущему кризису самодержавие не обнаруживает. Оно словно застыло в нерушимой тишине, ожидая чуда.

«Премьер Коковцев, вернувшись из Берлина в ноябре 1913 г., лично представил царю доклад о немецких приготовлениях к войне. Николай слушал, глядя на него напряженным, немигающим взглядом – «просто мне в глаза». После длительной паузы, которая наступила по окончании доклада, он, «как будто проснувшись ото сна», сказал уныло: «Пусть будет на то воля Божья». На самом же деле, как решил Коковцев, царю было просто скучно».[141]141
  Такман Б. Первый блицкриг. Август 1914 г. – М.; СПб., 1999. – С. 107.


[Закрыть]

Так думал Коковцев, так думала и автор этих строк Барбара Такман. Но не удивительно ли, что царю становилось скучно, когда речь шла о войне с Германией? Почему именно здесь он вспоминал волю Божью? Почему так оживлялся, когда речь шла о могуществе России на Мировом океане или о «Желтороссии» на Востоке?

По-видимому, все-таки потому, что «германская» война была не его войной. На нее его толкали обстоятельства, и он относился к ней как к неумолимой судьбе. И попробовал выйти из нее, когда почувствовал угрозу краха империи.

Царь вяло упирался судьбе, которая тянула его в ту войну. Он не был, конечно, пацифистом и не жалел свою «святую серую скотинку». Но не он был инициатором мирового конфликта.

В России влиятельные военно-политические круги ставили своей целью участие в войне на стороне либеральных европейских государств. Но и они не могли втянуть Россию в войну, потому что не они все решали.

Когда пришло время больших решений, их могли принимать несколько человек, и в первую очередь сам царь. И кажется, руководители Российской империи не имели уже иного выбора, как объявить общую мобилизацию, что означало войну.

Реальность войны

Слова кайзера, сказанные перед лицом катастрофы, мог бы с чистым сердцем повторить любой европейский политик – и тот, кто противился наступлению войны, и тот, кто ее стремился развязать.

Генеральный штаб Германии готовил войну, исходя из идеи молниеносного разгрома Франции для сосредоточения всех сил против России. На время, пока на западе немецкая армия будет уничтожать французскую, на востоке гигантскую российскую армию должны были сковать австрийцы и небольшие силы немцев. После этого все силы Германии и Австро-Венгрии планировалось сосредоточить против России – правда, здесь серьезных расчетов у генеральных штабов обеих армий не было, и стратегия разгрома России оставалась неясной.

После битвы на Марне ситуация стала прямо противоположной. Немецкая армия теперь сдерживала вооруженные силы Франции и Англии, чтобы разгромить российскую армию. Эта задача решалась четыре года – и была решена. Российская армия оказалась на грани развала, царь уже не возражал против сепаратного мира, а затем наступила Февральская революция, в октябре еще один переворот – и сепаратный Брестский мир позволил Германии наконец сконцентрировать все силы на западе. Немецкое наступление на объединенные силы Франции, Англии и США, однако, закончилось провалом, и война была Центральными государствами проиграна.

Почему немецкая армия проиграла маневренный период войны? Все историки осудили стратегию французского командующего Жоффра, все согласны с тем, что слабодушие Мольтке-младшего и судьбоносная ошибка командующего правофланговой армией фон Клюка привели к провалу немецкого наступления и срыву замыслов Шлиффена. Как же Жоффр все-таки выиграл? Как выиграли французы вопреки своей ошибочной военной доктрине, ошибочной стратегии и технико-организационной несостоятельности? Как произошло, что Германия все-таки увязла в окопной войне? Неужели в силу того, что Мольтке перебросил два корпуса к востоку и два – в Лотарингию? Неужели немцам просто в решающую минуту для победы над Францией не хватило пары корпусов на правом фланге? Может, и так.

Рейхстаг единодушно приветствует Вильгельма II. 4 августа 1914 года

Можно переиграть на компьютере давно прошедшую битву – и найти те ходы, которые немцам следовало сделать в августе-сентябре 1914 года. Но для философии войны не меньше значит и поиск тех ограничений, которые в той реальной обстановке уменьшили вероятность победы.

Более упрямый и дальновидный генерал, чем племянник «великого» Мольтке, возможно, устоял бы перед натиском влиятельных людей своей среды и сосредоточил бы всю пехоту на северо-западных подступах к Парижу. Историки той войны, снова и снова анализирующие действия Мольтке и его генералов, согласны с тем, что Генеральный штаб, связанный с милитаристской юнкерской средой, слишком чувствительно реагировал на ее политическое давление. Из-за этого милитаристы не хотели рисковать Лотарингией и особенно Восточной Пруссией. Почти бесконтрольное положение прусской группировки в армии и на флоте, ее исключительное влияние на императора обеспечивали высокопрофессиональный уровень военных решений, но в то же время слишком обременяли и ограничивали оперативные рассуждения политикой.

Война – это игра. Игра со своей более или менее интеллектуальной стратегией и полным или частичным использованием возможностей, которые иначе как в игре не откроются. Все попытки найти причины для каждого поступка и каждого события имеют мало смысла – задним числом все умные, история тоже. Историка должен интересовать вопрос, какие возможности были потеряны. А кто способен посчитать все бессмысленные случайности, которые с каждым шагом повышали уровень хаоса и неуправляемости на полях боев и отдаляли от первичных расчетов Шлиффена?

Но и с чисто стратегической стороны осторожность Мольтке не была неосмысленной. Ведь после разгрома Франции должно было начаться главное – разгром России. Захват русскими Восточной Пруссии означал бы, что ликвидирована угроза с севера всему польскому направлению, – а путь к Берлину с востока намного ближе и естественнее, чем с запада. Мольтке не мог не думать об этом. Ослабляя свой правый фланг в Пикардии, он решал стратегические задачи второго, российского этапа войны.

Безусловно, действия французского главнокомандующего Жоффра не были полностью адекватными относительно реальных военных условий. Он не оценил возможности стратегического маневра, опасности глубокого обхода французской армии немцами через Бельгию, его даже утешало то, что немцы втягиваются в боевые действия где-то на севере. Французские планы предусматривали исключительно наступательные действия, не определяя конкретно, где и какие именно, а согласно представлениям Жоффра, наступление должно было осуществляться в глубь Германии через труднодоступный гористый и лесистый массив Арденн. Это наступление быстро захлебнулось. В бессмысленных контратаках французы теряли больше людей, чем немцы, хотя немцы как наступающая сторона должны бы нести бо́льшие потери (соотношение потерь было в целом 3:4 в пользу немцев). Это очень напоминает «активную оборону» Красной армии в 1941–1942 годах.

Детальное планирование операций немецкими штабами вызывало у французских военных идеологов насмешки по поводу немецкого педантизма – точь-в-точь так же, как у советских военных идеологов через четверть века. Наступательный пафос французского командования прикрывал отсутствие конкретных стратегических разработок так же, как и в российской армии – и в Красной армии в первые годы Отечественной войны.

Ограничившись мобилизационными планами, французское военное руководство в дальнейшем рассчитывало на энтузиазм и героизм французского солдата и смекалку офицера в боевой обстановке.

Маршал Франции Ж. Жоффр инспектирует войска

При характеристике тогдашней французской военной доктрины историки временами ссылаются на аналогии с философской концепцией Анри Берсона о «жизненном порыве» (élan vital). Можно также вспомнить о философии модерна, усиленное внимание к человеческой субъективности, импрессионизм как искусство сиюминутного впечатления и так далее. Все эти аналогии бессмысленны. Как немецкая военная доктрина не имела никакого отношения к Ницше, так французская – к Бергсону или Сезанну. На французскую доктрину «наступления во что бы то ни стало», в вульгарном виде проповедовавшуюся в школе Сен-Сира полковником Гранмезоном, а более разумно – будущим маршалом Фошем, могло повлиять наследие колониальных войн, которые не требовали большого умственного напряжения. Большинство генералов мировой войны если не воевали где-нибудь в Африке, то, по крайней мере, служили в колониальных войсках или администрации. Но в целом стоит говорить просто о необоснованных претензиях французских военных на особенную роль в жизни нации и их неготовность к той войне, которая на них свалилась.

Дискуссия о том, перейти ли армии на защитный цвет мундиров, сохранить ли гордость Франции – красные панталоны, была ярким проявлением интеллекта и духовности французских военных (кстати, французская армия таки вошла в войну в красных панталонах, что ей дорого обошлось). Накануне войны борьба армии против социалистов за продолжение сроков службы до трех лет показала характерную черту французской военной психологии. Казалось бы, не было лучшего свидетельства несостоятельности социалистической концепции «общего вооружения народа». Однако в действительности социалисты Жореса в чем-то были правы. Настаивая на коротких сроках действительной службы, они стремились усилить роль резерва, приблизив войско таким способом к идеалу «народной армии». Генералитет, презирая резервистов, оказывал сопротивление именно этой тенденции, отстаивая армию-элиту, как и ее символ – красные штаны.

Ф. Фош, маршал Франции, Великобритании и Польши, академик

Следует подчеркнуть, что немецкая армия была ближе к образцу «народной армии». Резервные дивизии принимали участие в боях наравне с полевыми, хотя кайзер поначалу и обещал, что отцы немецких семейств воевать не будут. Характерно, что только около 30 % офицеров немецкой армии, преимущественно ее верхушка, происходили из прусских военных кругов. Основной состав офицерства составляли «образованные классы» Германии, то есть в первую очередь бюргерство. Высокие боевые способности немецких вооруженных сил в значительной мере отображали национальную солидарность и достаточно высокий образовательный уровень основной массы населения.

«Битва на Марне» уже не похожа на генеральные битвы наполеоновских времен. Это уже был вообще не бой, а множество или последовательность боев. «Битва на Марне» никому не принесла решающей победы, она лишь сорвала стратегию блицкрига, тем самым выведя стороны на уровень иной войны – позиционной войны на истощение.

Короче говоря, французское высшее офицерство и генералитет профессионально были на более низком уровне, чем немецкое. Можно даже сказать, что мышление выпускника школы Сен-Сира было на уровне идеологии командира полка или батальона – единицы, которая организует бой. Тот решающий бой, который мог иметь судьбоносное значение, – генеральная битва, – все равно был боем, только очень значимым. «Что такое генеральная битва? Это бой главной массы вооруженных сил, бой… с полным напряжением сил за настоящую победу».[142]142
  Клаузевиц К. О войне. – М., б. г. – С. 285.


[Закрыть] Даже после войны битву на Марне расценивали как генеральную битву.

Говоря об ошибках немецких генералов накануне и в ходе «битвы на Марне», стоит принять во внимание, что военное руководство французов значительно облегчило немцам выполнение их планов. На пути к Марне у немецкой армии могли бы возникнуть более серьезные препятствия.

С удивительным упрямством Жоффр игнорировал уроки боевых действий. В его защиту нужно сказать, что он не поддавался политическим рассуждениям и был, например, готов отдать Париж, если бы этого требовали чисто военные соображения. Для Жоффра главным было уничтожение вооруженных сил противника, чему он и подчинял, как умел, свои действия. Как умел. Удар по открытому в результате ошибочного поворота к востоку правого фланга армии Клюка был бы невозможен, если бы командующий обороной Парижа, недоброжелатель Жоффра, смертельно больной и готовый на любые служебные конфликты генерал Галлиени не проявил собственную инициативу и большое упрямство. Удар англичан в стык между армиями Клюка и Бюлова был скорее следствием совпадения случайностей, чем продуманного плана. И французы, и немцы часто делали ошибки из-за отсутствия необходимой информации, которую частенько заменяли самые разные слухи.

Ж. Жоффр, маршал Франции

Все это так, и непредсказуемых элементов было, безусловно, еще больше. Но в этом и заключалась суть дела.

Дело в том, что план Шлиффена был рассчитан с большой точностью и, следовательно, с большим риском, и тот уровень «шума», которого достигли неплановые случайности в сентябре 1914 г., был для замыслов талантливого генерала предельно опасным. Нужно чрезвычайное стечение обстоятельств, чтобы все, согласно предсказаниям, пошло как по маслу. Вероятность сохранения темпов и направлений наступления, достаточной точности выполнения приказов становилась все меньше с нарастанием элементов хаоса.

Железные дороги позволяли молниеносные для того времени переброски войск на большие расстояния, но эти стратегические маневры тут же обесценивались, как только солдаты на станциях выгружались из эшелонов. Дальше все двигались пешком и на лошадях, как и сто и двести лет тому назад. Чтобы правый фланг сохранил ударную силу, пройдя с боями такие расстояния, нужно было очень большое военное счастье. История такого счастья немецкой армии не дала.

Следовательно, проигрыш на Марне был для немцев в высшей степени вероятным. Ситуация после «чуда на Марне» полностью изменилась. Теперь на Западном фронте нужно было оставлять заслоны, а на Восточном выигрывать войну. А ослаблять натиск на западе не позволяла мощь Антанты.

Влияние русского наступления в Восточной Пруссии могло бы, очевидно, быть еще бо́льшим, если бы оно было по-человечески организовано. Дело не в том, что наступать приходилось спешно, – решение великого князя Николая Николаевича о наступлении было для немцев неожиданным и стратегически вполне осмысленным: без разгрома восточно-прусской группировки немцев активные наступательные действия русских в направлении на Берлин были невозможны. Причина поражения заключалась в слабости системы руководства войсками.

Российская армия напоминала подслеповатого и глуховатого гиганта с плохо координированными движениями. Две армии, которые в обход Мазурских болот должны были взять немецкую 8-ю армию в клещи, с самого начала не имели связи между собой, а 2-я армия Самсонова вообще распалась на три отдельных части – центр, левое и правое крылья. Российское командование не имело информации о реальных последствиях своих действий и расценивало их, как заблагорассудится. Благодаря прослушиванию открытых радиопереговоров немецкое командование прекрасно представляло положение русских. Российские армии подверглись разгрому по частям – сначала Самсонова, потом Ренненкампфа. Это был именно проигрыш, в котором виноваты были и российские командиры, и не зависимый от них фактор – необеспеченность армии техническими средствами. В российской армии не хватало телефонов, кабелей и связистов, что только отражало плохой уровень управления и его инфраструктур.

Русские пленные. Восточный фронт

На протяжении 1914 г. Россия отчасти реабилитировала себя успехами в войне против Австро-Венгрии, отразив австрийское наступление и заняв Львов, а в марте 1915 г. – также и Перемышль со стотысячным гарнизоном. Украинская Галичина была оккупирована, Россия вышла на Карпаты, осуществив давнюю стратегическую мечту о нависании над равнинами Придунавья с перспективой прорыва на Балканы. Однако на деле за первый год ни одна из сторон чего-либо решающего не достигла. Великий князь Николай Николаевич планировал наступление на Силезию, но немецкое командование, перебросив из Пруссии армию Маккензена, сумело локализовать успех россиян. Русские взяли Лодзь, но о наступлении на южную Германию уже не могло быть и речи.

В 1915 г. Германия попробовала с помощью Австрии достичь на востоке решающей победы. Сформированная новая армия Маккензена вместе с австрийцами, имея над россиянами значительное численное преимущество, особенно в артиллерии, разгромила 3-ю армию Радко-Дмитриева и вышла к р. Сан, к границе украинской Галичины. Дальше австро-немецкие планы предусматривали грандиозные клещи с полным разгромом российских армий на территории Польши. Удалось причинить русским огромные потери и оттеснить их на рубеж Рига – оз. Нароч – Пинск – Ковель – Ровно. Но стратегические намерения немцами не были реализованы.

Российская армия избежала окружения и отошла более-менее организованно. Тем не менее, поражение было несомненным. К нему приобщился разгром сербской армии. Царь воспользовался поражением для устранения Николая Николаевича от руководства вооруженными силами. Главное командование Николай II взял на себя. Это вызвало глухие сетования «общества», но авторитет великого князя был настолько велик, что назначить на его место царь мог только самого себя.

В феврале 1915 г. младотурецкое руководство устроило армянский геноцид, вырезав миллион или полтора мирных армян, а в мае войска под началом одного из руководителей кровавого режима Энвер-паши были разгромлены под Сарыкамышем. Русские заняли Трапезунд. Успехи русских на Кавказе, однако, не могли оказать серьезного влияния на европейские события. Таким образом, Балканы – а вместе с тем Австро-Венгерская империя – оставались надежно защищенными.

Союзники попробовали разбить турецкую армию, высадив десант в Галлиполи, но операция провалилась.

В 1916 г. русские решили перехватить инициативу. Началось с наступления близ оз. Нароч в марте, но российские войска понесли колоссальные потери (около 70–100 тыс. убитыми против 20 тысяч у немцев) и исчерпали наступательные усилия. Полной неожиданностью для австро-венгров в июне 1916 г. стало наступление Юго-Западного фронта генерала Брусилова. Русские не имели численного преимущества над австро-венгерскими войсками и обошлись без длительной артиллерийской подготовки, но их удар на участке шириной в 450 км был неожиданным и притом фронтальным, что не давало возможности определить главные и второстепенные направления. Это был лобовой удар, неинтересный с точки зрения стратегии и оперативного искусства, но на первом этапе он обеспечил россиянам успех, которого они не имели ни раньше, ни позже. Однако и потери русских были огромны. В сентябре наступление немцами и австрийцами было остановлено.

Николай II беседует с командующим Юго-Западным фронтом А. А. Брусиловым

Брусиловский прорыв дал возможность французам выдержать оборону Вердена, помог итальянцам, привел к вступлению в войну Румынию, которая, в конечном итоге, понесла ужасные потери и ничего своим участием в войне не решила.

По абсолютным потерям в мировой войне на первом и втором местах оказались Россия и Германия: Германия – на первом, Россия – на втором месте по общему числу убитых и умерших; Россия – на первом, Германия – на втором месте по числу убитых и умерших среди мобилизованных. Жестокость и бездушность российского командования в отношении своих подчиненных, которых гнали в атаки как на убой, – все это очень хорошо известно, и можно думать, что терпение у русских раньше лопнуло именно потому, что они больше всего пострадали от войны. Однако, как ни странно, Россия была не самой потерпевшей от войны страной, если принять во внимание относительное количество жертв, то есть количество убитых на 1000 душ населения. А именно этот показатель позволяет понять, как пострадали села и города от «похоронок».

Российская патриотическая военная литература чрезвычайно гордится брусиловским прорывом; особенно советская – тем более, что генерал Брусилов после революции перешел на сторону красных. Однако есть основания считать, что именно это наступление принесло российской армии такие потери, которые сделали дальнейшую войну невозможной. Как показали исследования российских историков, Брусилов приуменьшил свои потери в официальных донесениях в десять раз.

Российские жертвы по количеству убитых и умерших на 1000 жителей страны были не такими значительными, как жертвы других стран. Россия потеряла 1,8 млн убитыми, а Франция 1,3 млн; понятно, что во Франции эти смерти ложились более страшным моральным грузом на меньшее по количеству население. Франция была на третьем месте по количеству убитых на 1000 человек населения – на первом оказались Сербия и Черногория, на втором – Турция, на четвертом – Румыния и только на пятом и шестом – соответственно Германия и Австро-Венгрия! Как ни странно, Россия не входит в первую десятку относительно наиболее пострадавших – она, невзирая на гигантское количество жертв, очутилась даже в лучшем положении, чем Новая Зеландия и Австралия.

После атаки

Груз человеческих жертв по-разному ложился на страны-участники мировой войны, а главное, что они при этом по-разному на него реагировали. Самые страшные опустошения принесла война на землю сербов, но они не потеряли волю к сопротивлению. Уже после подписанного турецким правительством перемирия Кемаль Ататюрк продолжал войну, пользуясь широкой поддержкой турецкого народа. Наконец, когда Австро-Венгрия уже не могла вести войну, немецкие вооруженные силы были еще вполне боеспособными; развал их армии наступил только после провала наступления в 1918 году.