Текст книги "Кровавый век"

Последнее достижение, нужно сказать, было связано с большими жертвами. Первый канцлер новой Австрийской республики, социал-демократ Отто Бауэр, в своей речи 7 июня 1919 г. в Учредительном собрании немецкой Австрии произнес речь, которая стала пророческой.

Дэвид Ллойд-Джордж (слева)

«Десять миллионов немцев жили в прежней Австрии на одной территории с другими народами. Когда бывшая Австрия развалилась и на руинах австро-венгерской монархии выросла молодая республика, мы намеревались объединить эти 10 млн немцев в нашем новом государстве. Но условия мира, которые теперь нам навязывают, отрывают от нашей республики немецкие земли, где проживает более 4 млн немцев. Не меньше чем две пятых нашего народа окажется под иностранной властью без любого плебисцита и вопреки их несомненной воле. Они лишены, таким образом, права на самоопределение.

В первую очередь мы теряем самую богатую промышленную часть немецкой Австрии, наиболее цивилизованную, именно ту часть, где находятся наши самые большие заводы и самые развитые сельскохозяйственные предприятия; население этой части опередило все другие области немецкой Австрии по своему промышленному и духовному развитию. Я имею в виду нашу немецкую Богемию и Судетскую область».[163]163
  Цит. по: Ллойд-Джордж Д. Правда о мирных договорах. – М., 1957. – Т. 2. – С. 154–155.


[Закрыть]

Отто Бауэр был полностью прав. Его предостережение отчасти поддержал и Ллойд-Джордж, который предвидел серьезные осложнения европейского мира на почве чешско-немецких противоречий. Но «немецкая Богемия» и «немецкие Судеты» были результатом исторической несправедливости, длительного онемечивания чешских этнических земель. Независимая Чехия без «немецкой Богемии» и «немецких Судет» превратилась бы в крестьянскую провинцию Европы. Как быть в такой ситуации?

На Вацлавской площади в Праге в день провозглашения независимости Чехословакии

Аналогичные проблемы возникали и в других новых государствах, что уже тогда чуть ли не привело к военным конфликтам. Между прочим, среди хорватских лидеров, которые тогда выступали за объединение с Сербией в единой Югославии, был и вице-президент Национального совета в Загребе Анте Павелич, будущий лидер хорватских фашистов-усташей; тогда хорватским националистам было более выгодно быть вместе с победителями-сербами в одном государстве, чем нести ответственность за политику Австро-Венгрии. Но даже этот союз был непрочным.

Предусматривая подобные обострения межэтнических взаимоотношений на почве нерешаемых территориальных проблем, Вильсон, автор «14-ти пунктов», в которых провозглашалось право наций на самоопределение, до последней возможности держался за перспективу демократической Австро-Венгерской республики, где самоопределение оставалось бы культурным и не доходило до государственной независимости. Но жизнь взяла свое – после поражения венгерские военные части подчинялись только венгерскому Национальному совету в Будапеште, чешские и словацкие – Национальному совету в Праге и так далее.

Экспансия немецкой нации на Придунавье и Балканы реализовалась в империи Габсбургов, центре католической культуры в Средней Европе, тесно связанной с культурой Италии, с одной стороны, и протестантской и католической Германии – с другой. Немецкоязычной и ориентированной на Вену оставалась вся высшая профессиональная урбанистическая культура империи, в том числе венгерская, и в сильно развитой национальной оппозиционности очень ощутимым был провинциализм. Немецкий и венгерский элементы оставались подавляющими в численном отношении и влиятельными во всех национальных регионах. Новый виток междунациональных противоречий был бы крайне опасным.

Однако в лихую годину империя Габсбургов не смогла найти идею, которая бы удержала в целостности разноэтнические лоскуты. И без каких-либо катаклизмов она немедленно распалась на национальные составляющие.

Коммунизм оказался единственной жизнеспособной альтернативой национально-патриотическому решению. Европейский разлом прошел, в частности, через сердце еврейского этноса, который получил надежду на радикальное решение еврейской проблемы через интернациональную коммунистическую государственность. С другой стороны, ответом Запада на массовое отклонение влево в политически активной еврейской среде была декларация Бальфура, которая открыла эпоху становления еврейского государства в Палестине. Исправление исторической несправедливости в этом случае было с точки зрения отношений с соседями еще более рискованным, чем аналогичные решения в Европе.

Единым супернациональным государством, которое пережило катаклизмы войны, стала коммунистическая Россия. Она сумела найти ценности, которые радикально заменили крайне истлевшие идеалы «Бога, царя и отечества».

Образование новых национальных государств могло породить новые, еще более тяжелые конфликты. Курс на самоопределение наций не давал никакой гарантии в том, что результатом развития будет утверждение западной цивилизации, а не падение в трибалистическое этническое сознание с его ограниченностью и ненавистью. Это был риск.

Но возрастание риска – черта прогресса в условиях новейшей цивилизации.

Раздел II
Второй кризис западной цивилизации – коммунизм и фашизм

Но я считаю нереальной идею, согласно которой народ может сам править собой.

Самоуправление уже по своему определению содержит в себе противоречие.

Независимо от того, в какой форме осуществляется управление, властные функции должны принадлежать немногим.

Бенджамин Дизраэли

«Все люди созданы равными», – провозглашает Американская Декларация Независимости.

«Ко всем людям надо относиться как к равным», – утверждает Британская Социалистическая партия.

Нет сомнения, что единственным исключением будут министры, члены правительства и сообщники.

Уинстон Черчилль

«Диктатура пролетариата» в России

Обычно пишут о ликвидации советской властью старого государственного аппарата – министерств, армии и тому подобное. Не везде и не всегда разрыв между старым и новым был таким уж большим. Например, как вспоминают участники событий, вся администрация тюрем сразу признала власть Советов и даже приветствовала комиссаров. В конечном итоге, использован был и армейский аппарат с его офицерскими кадрами; по подсчетам М. Д. Бонч-Бруевича, в Красной армии воевало больше бывших офицеров, чем в белой. Суть дела не в кардинальных изменениях персонального состава или административной структуры государственного аппарата старой России, а в том, что Октябрьский переворот полностью ликвидировал государственно-правовую систему России. Переворот отменил все законы Российской империи и создавал новые лишь постольку, поскольку этого требовала «революционная целесообразность». Вся жизнь на территории прежней империи проходила вне правового пространства вообще. Таким был принцип построения власти, – как не раз говорил Ленин, диктатура пролетариата является властью, не ограниченной законами.

Как и все левые течения российской политики, большевики поддерживали идею Учредительного собрания как источника демократического создания государства. Это было программным требованием партии.

Большевики обвиняли Временное правительство в задержке Учредительного собрания и теперь отменить выборы уже не могли. Выборы в Учредительное собрание начались 12 ноября 1917 г. Ленин был против созыва Учредительного собрания; не поддержанный большевистским ЦК, Ленин настаивал по крайней мере на разгоне собрания.

Поскольку на поддержку Учредительного собрания большевики не могли рассчитывать, средством легитимизации новой власти стал II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, созванный для прикрытия переворота. Но, в сущности, и он не стал таким средством – переворот поддержала лишь часть депутатов съезда. После съезда существовали два Центральных исполнительных комитета Советов – старый и новый, пробольшевистский, и вопрос о легитимности каждого оставался открытым.

Выражение «советская власть» крепко вошел в политическую риторику коммунистов, но оно всегда было бессодержательным: власть большевиков никогда не была властью «советов», никаким «советам» не была подотчетна и подконтрольна; на местах всегда властными органами были всякие ревкомы, комбеды и тому подобное, а в условиях Гражданской войны в первую очередь – органы армии (реввоенсоветы) и ЧК. Все властные структуры были подчинены большевистской партии. В сущности, выражение «советская власть» имеет скорее негативное значение – оно подчеркивает, что источником власти является не народ, нация как целое со всеми ее слоями и классами, а лишь отдельные классы, да и то в разной степени. Именно поэтому, кстати, не стоит подчеркнуто отмежевываться от терминов «Советы» и «советская власть»: в этом случае подчеркивается российское происхождение коммунистической диктатуры и игнорируется главное – ее социально-политический характер. Как антитезис демократической парламентской системе «власть Советов» означала открытое насилие в отношении определенных социальных слоев, лишенных прав («лишенцев»).

Члены Временного правительства, избежавшие ареста, не признавали Совет Народных Комиссаров (СНК) правительством России и не сложили свои полномочия. Согласно постановлению Временного правительства, принятому 16 ноября министрами, которые на тот момент не были арестованы, Учредительное собрание должно было открыться 28 ноября. Постановление было опубликовано на следующий день в демократических газетах, уцелевших после переворота. Немедленно все эти газеты были закрыты. Так называемая следственная комиссия во главе с В. Д. Бонч-Бруевичем «по указанию ВРК» провела «расследование», в результате которого 17 ноября ряд кадетских и социалистических деятелей были арестованы, но потом освобождены. 23 ноября арестовали членов избирательной комиссии («Всевыборов»). Комиссаром комиссии с «правом» замены ее членов назначен Урицкий.

Диктатура большевиков была направлена в первую очередь против нарождающегося демократического уклада, и самый серьезный ее первый конфликт заключался в противопоставлении ее Учредительному собранию. Трагедия России наметилась уже тогда, когда самые широкие народные массы проявили полное безразличие к судьбе избранного ими Учредительного собрания, а с ним и к демократии вообще.

26 ноября опубликован декрет СНК за подписью Ленина, согласно которому Учредительное собрание может быть открыто лишь лицом, уполномоченным СНК, и только при наличии не менее 400 делегатов. Это давало возможность оттянуть открытие Учредительного собрания. 27 ноября к Петрограду привели 10–12 тыс. матросов. Рано утром 28-го, то есть в тот день, когда, согласно решению Временного правительства, должно было открыться Учредительное собрание, Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК) арестовала на квартире графини С. В. Паниной членов ЦК партии кадетов – Ф. Ф. Кокошкина, А. И. Шингарева, князя П. Д. Долгорукова и саму графиню. Шла речь о том, чтобы не допустить Партию народной свободы к участию в Учредительном собрании.

ВЧК была организована в канун открытия Учредительного собрания как структура, которая должна была заменить Военно-революционные комитеты (ВРК) Советов, то есть фактически – ВРК Петроградского Совета: Петроградский ВРК ликвидирован 5 декабря, ВЧК образована 7 декабря 1917 г. Таким образом, на место органа Советов, который формально должен был осуществлять диктаторскую власть (хотя фактически был орудием в руках партии Ленина), была создана «чрезвычайная комиссия» с действительно чрезвычайными полномочиями относительно контроля над всеми областями жизни, в том числе экономической.

ВЧК начала с репрессивных мероприятий. 18 декабря с ордером главы ВЧК Дзержинского и его заместителя Ксенофонтова арестованы члены «Союза защиты Учредительного собрания» И. Г. Церетели, В. М. Чернов, Ф. И. Дан, А. Р. Гоц, Л. М. Брамсон и др. – всего 12 человек. Левые эсеры запротестовали, их представители в правительстве освободили арестованных. Ленин на протест левых эсеров ответил, что указанные деятели были арестованы не в судебном порядке, а для «выяснения личности», и настоящий акт не тянет за собой дознания и следствия. Началось уточнение полномочий ВЧК, в ходе которого левые эсеры всячески пытались ограничить ее права.

На 5 января 1918 г. в Петроград прибыли свыше 400 делегатов Учредительного собрания. Пока готовилось открытие собрания, состоялась демонстрация его защитников. Демонстрация была разогнана, 8 человек убито. Собрание началось в 16 часов, работало 12 часов, заседание было закрыто по настоянию начальника караула матроса Железнякова и больше не возобновлялось.

Согласно постановлению Совнаркома от 31 января 1918 г., ВЧК имела право принимать административные меры и – в судебной отрасли – осуществлять мероприятия органа дознания: вести расследование и передавать дело в Следственную комиссию и дальше в суд. Однако на деле это постановление уже ничего не значило. И до него, и после него расстреливали без суда и следствия. Только имея в виду это обстоятельство, можно понять судьбу Учредительного собрания.

Роспуск Учредительного собрания означал погружение России в полный хаос беззакония.

В. Д. Бонч-Бруевич возглавил после переворота в одно и то же время управление делами СНК и Следственную комиссию ВЧК, которая находилась в 75-й комнате на третьем этаже Смольного. Это был первый карательный институт новой власти. Накануне 10-й годовщины Октября В. Д. Бонч-Бруевич напечатал небольшую книжечку воспоминаний в библиотечке «Огонька».[164]164
  Бонч-Бруевич В. Д. Страшное в революции. По личным воспоминаниям. – М., 1926.


[Закрыть] В ней рассказывалось, как большевистское руководство безуспешно пыталось подчинить своему контролю революционных матросов, которые составляли гарнизон столицы.

Бончу стало известно, что в гвардейском экипаже, где содержалась команда линкора «Республика» во главе с председателем судового комитета Анатолием Железняковым, держат и истязают заключенных. Бонч-Бруевич взял мандат у Ленина и в сопровождении приближенного к руководящим лицам поэта Демьяна Бедного поехал в темные трущобы на Канавку около Новой Голландии, где и сегодня не слишком людно, а тогда и совсем было пусто и нерадушно. В экипаже матросы показали ему трех арестованных офицеров, из которых один, больной туберкулезом, имел какие-то адреса и отказался отвечать, а двое приехали в Питер просто так, один – с конфетами для матушки. Офицеров Бончу ни под каким предлогом не отдали; потом пили спирт, старший брат Железнякова – неформальный лидер матросов – рассказывал, что охотится на офицеров и стреляет им в печень, уже убил сорок одного, скоро их будет сорок четыре. Самым свирепым был какой-то низенький крепкий морячок, о котором со смехом говорили, что на рассвете ему обязательно нужно кого-то убить; морячок уже покрылся гусиной кожей, забормотал: «убить… надо убить…», но ему поднесли стакан спирта, он выпил залпом и потерял сознание…

Через несколько дней член команды, большевик, тайно пришел в 75-ю комнату и рассказал Бончу, что уже два офицера убиты, в живых случайно остался один; арестованных офицеров и просто интеллигентного вида людей матросы водили по квартирам и требовали денег или хотя бы серебряных ложек в обмен на обещание сохранить несчастному жизнь. Потом невольника после истязаний убивали и ехали развлекаться в публичный дом. Один арестованный (тот, что с конфетами) остался живым случайно – его забыли в машине под ногами, куда положили, чтобы удобнее было бить, и потом решили еще раз использовать в качестве приманки. Ленин страшно разгневался и приказал во что бы то ни стало вырвать офицера из рук матросни, и сделать это оказалось поразительно легко: Бонч приехал в экипаж, когда все перепились, спокойно забрал офицера, и тот, не веря своему счастью, очутился в Петропавловский крепости.

Вот почему матроса Железнякова так послушалось Учредительное собрание. В ходе заседания большевистской фракции во время перерыва, как вспоминал Раскольников, кто-то из большевиков предложил после провозглашения декларации покинуть Учредительное собрание. Ленин категорически запротестовал: «Неужели вы не понимаете, что если мы вернемся и после декларации покинем зал заседаний, то наэлектризованные караульные матросы здесь же, на месте, перестреляют тех, кто остался?»[165]165
  Раскольников Ф. Ф. На боевых постах. – М., 1964. – С. 252.


[Закрыть]

Как и весь Петроград, как и вся Россия, Учредительное собрание было уже в руках неконтролируемой разнузданной стихии, которую можно было сдерживать лишь иногда и ценой огромных усилий.

Товарища министра образования графиню С. В. Панину судил революционный трибунал 10 декабря 1917 г. за то, что она отказалась отдать представителям большевистской власти 93 тыс. рублей, которые принадлежали министерству. Молодую и красивую родственницу украино-российского либерального деятеля И. И. Петрункевича, чрезвычайно популярную общественную деятельницу (ее портрет работы Репина выставлен в Российском музее), которая подарила городу Народный дом, твердую в своих убеждениях демократку, осудили довольно мягко: задержали до уплаты денег и отпустили после того, как люди собрали и отдали большевикам эти 90 тысяч. На процессе новая власть выглядела убого. Но арестованных вместе с графиней больных Шингарева и Кокошкина матросы нашли в больнице и перекололи штыками в кроватях.

О расстреле царя и его семьи, как и о расстреле великого князя Михаила Александровича, большевики ничего не сообщали. Отсутствие официальных данных о судьбе семьи Романовых снимало все вопросы относительно легитимности власти в России. А Учредительное собрание, которое так и не состоялось, оставило проблему российской государственности открытой. Тайное истребление всей семьи Романовых входило, таким образом, в общий план ликвидации правового пространства России.

Ужас пронизывает от картин убийства царской семьи – кровавой бойни, где жертвами фанатиков и садистов стали и царская чета, и девушки-княжны, и больной мальчик-наследник. На заседании СНК после доклада о расстреле царской семьи на минуту воцарилась неловкая пауза, а затем по предложению Свердлова правительство перешло к текущим вопросам. Для чего было убивать всех этих людей? В какой очаг были брошены их еще не остывшие трупы – в пожар мировой революции? Неужели только для того, чтобы быть еще более радикальными, чем убийцы Людовика XVI и Марии Антуанетты?

Собственно, в безмерной жестокости истребления царской семьи и их близких прослеживается определенный политический принцип. Это не была привычная для большевиков демонстрация силы с целью запугивания возможного противника.

Как бы это ни звучало парадоксально, можно утверждать, что даже это зверское убийство свидетельствует не только о большевистской жестокости. Суть и специфика коммунистической диктатуры – безразличие к моральной стороне вопроса: для достижения власти все средства, которые партия Ленина собиралась употребить, были хороши.

Бонч-Бруевич вспоминал позже, что к революционному террору большевики были готовы, об опыте своих предшественников-якобинцев говорили не раз. Но все это были общие разговоры и общая абстрактная готовность. Когда Бонч доложил Ленину о существовании антибольшевистского подполья, Ленин подошел к окну, побарабанил пальцами по стеклу и сказал: «Ну что же, нужно будет выслать их в Финляндию на пару недель, пусть одумаются».[166]166
  Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания о Ленине. – М., 1965. – С. 180.


[Закрыть] Первые покушения на Ленина не привели к политическим последствиям, их просто замолчали. Позже, в лекции о государстве, прочитанной в университете имени Свердлова, Ленин сравнивал диктатуру (в идеальном случае) с управлением оркестра дирижерской палочкой. Но он понимал, что следовать его дирижерской партитуре будут лишь тогда, когда за невыполнение четкого указания можно поплатиться жизнью.

Ленин шел на риск, он был готов на все. Он полагался на энтузиазм «товарищей рабочих», но не было такой крови, которая могла бы его остановить. С самого начала он рассчитывал на пример якобинского террора. Конечно, не в буквальном смысле – установить гильотину на Красной площади; Ленин понял, что страх парализует противников самой угрозой «всеобъемлющего и действительно всенародного террора», который будут нести «отряды вооруженных рабочих». Этот паралич страхом и был основным оружием «классового воспитания».

1918 год именно этим и отличался от последующих периодов Гражданской войны. Стихийная сила «всенародного террора» вылилась в хаос «царства смерти», хаос, из которого родилась «культура террора» 1919–1920 годов.

«Подавление контрреволюции» было возложено на ВЧК в центре России, а на периферию империи послали отряды войск под руководством большевистских комиссаров.

Двадцатипятилетний Ивар Смилга был в Финляндии председателем российских советов и попробовал, опираясь на солдат, захватить власть, но неудачно. С отрядами матросов и солдат литовского полка в Могилев, в ставку российского верховного командования, прибыл назначенный главнокомандующим известный большевик – тридцатитрехлетний Крыленко, который имел юридическое образование (экстерном) и военное звание прапорщика. Отряд, прибывший с ним, учинил расправу над прежним главнокомандующим, генералом Духониным и его женой; труп Духонина был здесь же разут, бумажник с деньгами и документами украден. Ничем, кроме демобилизации старой армии, Крыленко не хотел и не мог заниматься. О методах установления «советской власти» говорит распоряжение Крыленко от 22 января 1918 г.: “Крестьянам Могилевской губернии предлагаю расправиться с эксплуататорами по своему усмотрению”».[167]167
  Цит. по: Мельгунов С. П. Красный террор в России. – М., 1990. – С. 35.


[Закрыть]

А самой показательной, по-видимому, была экспедиция Владимира Антонова-Овсеенко в Украину.

В распоряжении Овсеенко были три группы войск: Северный отряд Сиверса, Московский революционный отряд Саблина и Воронежская армия Петрова. О Петрове, молодом подполковнике-эсере, который был расстрелян позже англичанами как один из бакинских комиссаров, Антонов писал в воспоминаниях: «Его стратегические планы были грандиозны. Личная храбрость чрезвычайна, но организовать какое-либо мелкое дело он не умел».[168]168
  Антонов-Овсеенко В. А. Воспоминания о Гражданской войне. – М., 1930. – Т. 1. – С. 100.


[Закрыть] Когда пришли в Украину, отряд Петрова был уже совсем небоеспособным.

В. А. Антонов-Овсеенко

Так же распался и отряд Саблина – после Купянска его фактически не существовало. В дневнике Бунина под 25 февраля 1918 г. читаем: «Юрка Саблин – командующий войсками! Двадцатилетний мальчишка, любитель кэк-уока, конфетно-смазливенький…»[169]169
  Бунин И. Окаянные дни. – М., 1991. – С. 37.


[Закрыть] Саблин, который сделал молниеносную полковничью карьеру на бессмысленных атаках в «германскую» войну (и стал, конечно, левым эсером, а затем коммунистом), дослужился до генеральского звания и дожил до «ежовщины».

Прапорщик Сиверс происходил из прибалтийских дворян, был широко известен как редактор большевистской «Окопной правды» летом 1917 г.; чахоточный, нервный, он говорил взахлеб, но в работе неизменно соблюдал методичность. Отряд Сиверса занял Харьков и в первую очередь арестовал мирную делегацию Украинской Центральной Рады, которая приехала на переговоры. Штаб Сиверса, пишет Антонов, превратился в судилище. «Председателем суда был Клейман, человек очень рьяный, а членом суда – простодушный матрос Трушин, который считал каждого белоручку достойным истребления… «7-я верста» помнится обывателям Харькова».[170]170
  Антонов-Овсеенко В. А. – Воспоминания о Гражданской войне. – Т. 1. – С. 100.


[Закрыть] В отряде Сиверса началось пьянство, 300 человек было отправлено назад в Москву. 4 января 1918 г. Сиверс добрался до Донбасса, его отряды взяли Ростов. Зверства штаба Сиверса описаны в книге социал-демократа А. Локермана «74 дня советской власти», которая вышла в Ростове в 1918 г. «Штаб Сиверса категорически заявлял, что все участники Добровольческой армии и лица, которые в нее записались, без различия относительно степени участия и возраста, будут расстреляны без суда и следствия».[171]171
  Цит. по: Мельгунов С. П. Красный террор в России. – С. 93.


[Закрыть] Арестованных раздевали в штабе до белья, гнали по морозу по улицам к церковной ограде и там расстреливали. Как пишет Антонов-Овсеенко, меньшевики в ростовском Совете обвинили Сиверса в насилии и грабежах и неожиданно были поддержаны комиссаром Первого Петроградского красногвардейского отряда Е. Трифоновым. Он выступил против «безобразий и безрассудных расстрелов, которые творятся отрядом Сиверса».[172]172
  Антонов-Овсеенко В. А. – Воспоминания о Гражданской войне. – Т. 1. – С. 100.


[Закрыть]

И. Т. Смилга

Наиболее показательна история подполковника Муравьева.

Он командовал красными войсками под Петроградом в послеоктябрьские дни, при комиссаре Антонове-Овсеенко был главнокомандующим в Украине; потом, летом 1918 года, назначен командующим фронтом против чехословаков, поднял восстание против большевиков и был ими расстрелян. Муравьев был палачом Украины, на нем кровь тысяч людей, убитых в застенках и просто на улицах. Жертв «офицерской» бойни в Киеве в 1918 г. насчитывается около 2 тысяч; военных вызывали «для проверки документов» в театр и прямо там, в партере, расстреливали и рубили саблями.

Трудно, правда, отделить от личной вины Муравьева ответственность коммунистов: 22 февраля 1918 г. в Киеве ЦИК Украины (Евгения Бош) образовал Чрезвычайную комиссию Народного секретариата для защиты страны и революции во главе с Виталием Примаковым.

Но в данном случае важна фигура самого Муравьева и, главное, отношение к нему большевистского руководства.

В состав Чрезвычайной комиссии Народного секретариата входили также Юрий Коцюбинский и Николай Скрыпник. (Коцюбинский, сын великого украинского писателя, был зятем Евгении Бош, а Примаков – зятем Михаила Коцюбинского и зятем Юрия. Тогдашний муж Евгении Бош, Юрий Пятаков, был в отряде Примакова пулеметчиком, редактором газеты, разведчиком и палачом – «чинил суд и расправу» как он пишет в автобиографии.[173]173
  Деятели СССР и революционного движения в России. – М., 1989. – С. 592.


[Закрыть]) И Муравьев, и Антонов были в постоянном конфликте с «Цекукою», как пренебрежительно называл Антонов украинское советское правительство.

Вот как описывает революционного командующего В. Антонов-Овсеенко: «Его сухая фигура – с коротко стриженными седеющими волосами, с быстрым взглядом, – мне вспоминается всегда в движении, сопровождаемом звоном шпор. Его горячий взволнованный голос звучал высокими нотами. Высказывался он всегда высоким штилем, и это не было в нем напускным. Муравьев жил всегда, как в чаду, и действовал всегда самозабвенно».[174]174
  Там же.


[Закрыть] «Конечно, он был слишком самолюбив и отличался большим хвастовством. Особенно любил он кичиться своей жестокостью. «Сколько крови, сколько крови, сколько крови!» – повторял он, рассказывая, как осуществлял какое-либо усмирение, и говорил совсем без страха перед этой кровью, а с оттенком фатализма и фатовства».[175]175
  Антонов-Овсеенко В. А. – Воспоминания о Гражданской войне. – Т. 1. – С. 85–86.


[Закрыть] Перед взятием Киева Муравьев дал приказ: «Войскам обеих армий предписываю беспощадно уничтожить в Киеве всех офицеров и юнкеров, гайдамаков, монархистов и всех врагов революции».[176]176
  Там же. – С. 158.


[Закрыть] Из-под Полтавы Муравьев телеграфировал Антонову-Овсеенко, что всех «защитников буржуазии» он приказал «беспощадно вырезать». Антонов-Овсеенко, сам будучи офицером, оценивал Муравьева в целом высоко: «Работник он был неутомимый, военное дело хорошо знал со специальной стороны, а еще понимал нутром его авторитарный характер».[177]177
  Там же. – С. 85.


[Закрыть]

Совсем иначе оценил Муравьева как военного лейб-гвардии подпоручик Тухачевский, двадцятипятилетний командующий армии, присланный к Муравьеву на Восточный фронт и едва им там не расстрелянный. Одаренный и образованный офицер увидел полную ничтожность «неутомимого работника»: «Муравьев отмечался бешеным честолюбием, удивительной личной храбростью и умением наэлектризовать солдатские массы. Теоретически Муравьев был очень слаб в военном деле, почти необразован. Однако знал историю войн Наполеона и наивно пытался копировать их, когда нужно и когда не нужно… Обстановку он не умел оценить. Его задания были абсолютно нежизненны. Руководить он не умел. Вмешивался в пустяки, командовал даже ротами. Красноармейцам он льстил. Чтобы завоевать их любовь, он им безнаказанно позволял грабить, применял самую бесстыдную демагогию. Был чрезвычайно жесток».[178]178
  Тухачевский М. Н. Избранные произведения. – М., 1962. – Т. 1. – С. 75–76.


[Закрыть]

С самого начала красный террор основывается на расстрелах заложников. Аресты заложников были таким же спутником «триумфального шествия советской власти», как бесконечная реквизиция, «уплотнение» – превращение просторных профессорских и адвокатских квартир в клетушки-«коммуналки», мобилизация «нетрудового населения» на примитивные и тяжелые работы, наконец, просто лишение всех людей умственного труда средств к существованию – продовольственных пайков.

А вот Ленин до последней минуты был высокого мнения о военных способностях Муравьева: «Запротоколируйте заявление Муравьева о его выходе из партии левых эсеров, продолжайте пристальный контроль. Я уверен, что при соблюдении этих условий нам полностью удастся использовать его прекрасные боевые качества».[179]179
  Ленинский сборник XXXVI. – М., 1959. – С. 58.


[Закрыть] Собственно, в военных делах большевики не разбирались, зато они хорошо видели «боевые качества» – то самое «авторитарное нутро», которое позволяло остервенелому безграмотному батальонному командиру переступать через горы трупов, потирая руки: «Сколько крови, сколько крови, сколько крови!»

Весной в 1918 г., когда начались первые восстания в казачьих станицах на Дону, Свердлов и Троцкий – безусловно, под руководством Ленина – разрабатывают продуманную систему истребления казаков, расстрелов поголовно всего мужского населения.[180]180
  Лосев Е. Трижды приговоренный // Москва, – 1989. – № 2.


[Закрыть] Особенная жестокость разгорается на всей контролируемой коммунистами территории России осенью 1918 г., после убийства Урицкого и покушения на Ленина. Кстати, убийство главы Петроградской ЧК Урицкого было актом личной мести студента Леонида Канегиссера чекистам за расстрел его друга и арест ни в чем не повинных офицеров. После убийства Урицкого (по официальным большевистским данным) в Петрограде расстреляно 500 заложников! В действительности убитых было больше – по свидетельствам очевидцев, только в Кронштадте во дворе были вырыты четыре большие ямы и на протяжении ночи расстреляно около них 400 человек. Что творилось после выстрела Фанни Каплан – не стоит и говорить.

Широко известна цитата из статьи одного из руководителей ВЧК М. Я. Лациса (партийный псевдоним Яна Судрабса, латышского коммуниста, учителя по специальности). «Не ищите в деле обвинительных доказательств; восстал ли он против Советов с оружием или на словах. В первую очередь вы должны спросить его: к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какая его профессия. Вот эти вопросы и должны решить судьбу обвиняемого».[181]181
  Цит. по: Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья в СССР. – М., 1978. – Кн. 1. – С. 226–227.


[Закрыть] Оригинал – ноябрьский номер казанского журнала «Красный террор» за 1918 год – читателю недоступен. А между тем, здесь опущено начало фразы, в которой сама суть дела: «Мы не ведем войну против отдельных личностей. Мы истребляем буржуазию как класс».[182]182
  Цит. по: Мельгунов С. П. Красный террор в России. – С. 44.


[Закрыть]

Расхождение между позициями Лациса, «одного из лучших, испытаннейших коммунистов», по словам Ленина, и ленинской карательной политикой заключалось в том, что Ленин не стремился к истреблению людей – социальной прослойки буржуазии. «Ликвидация класса» для марксиста в то время означала ликвидацию социальной структуры – люди значили мало, да и вообще историю делали социальные фантомы, абстрактные сущности. Вождь не был кровожадным человеком, цель которого – в горах трупов представителей эксплуататорских классов. Ленин и коммунисты целились в «класс». Показательно расстреливая «две – три сотни представителей буржуазии», коммунисты рассчитывали, что буржуазия, перепуганная, замолчит и притихнет. Троцкий вел по этому поводу ученую полемику с Каутским и поучал социал-демократического патриарха: «Запугивание является мощным средством политики, и нужно быть лицемерным святошей, чтобы этого не понимать».[183]183
  Там же. – С. 33.


[Закрыть]