Текст книги "Кровавый век"

Согласно представлениям о последующей судьбе мировой революции, наиболее соответствующей формой организации власти были формально независимые республики, объединенные общностью коммунистического партийного руководства – Коминтерна, за которым стояла РКП(б).

Конфликт по поводу преследований грузинских коммунистов отражал изменение позиций Ленина, не понятое большинством его окружения.

5 марта 1923 г. Ленин попросил Троцкого о поддержке в национальном вопросе, а на следующий день тот опубликовал тезисы о руководстве промышленностью. Троцкий думал о других, на его взгляд, более масштабных делах. 8 октября 1923 г. он написал из Кисловодска письмо в политбюро по поводу партийной демократии, 15 октября появилось «заявление 46-ти» сторонников Троцкого, которых отстранили от руководящих постов. На защиту грузин выступил один Бухарин.

Невозможно было представить Германию автономией в составе РСФСР или даже союзной республикой, а именно так выглядело дело после образования Советского Союза («Да здравствует СССР от Рейна до Тихого океана», – писалось в 1923 г., году запланированной революции в Германии). Еще менее реален был подобный лозунг относительно Турции, Китая или Индии.

Однако изменение позиций партии относительно статуса национальных республик, предопределенное «коренным пересмотром точки зрения на социализм», получило официальное закрепление в решениях XIII партсъезда относительно «коренизации» национальных компартий, в частности «украинизации» компартии и власти в Украине. Именно это партийное решение создало условия для украинского «Расстрелянного возрождения». На материалах Украины можно было бы ярче всего показать разницу между ленинской политикой политического расстрела «буржуазных интеллигентов» и той плюралистической политикой, которая утверждалась в 1923–1926 гг. В Украину вернулось много видных демократических лидеров УНР, созданы были необходимые условия для развития национальной культуры. Решение национальных проблем в период НЭПа соответствовало политическим идеям Ленина и Бухарина, а не радикальной линии Сталина. Сталин и его сатрап Каганович в эти годы выступали как покровители «возрождения».

Следует учесть догматический характер партии, и в связи с этим – не стоит доверять политической риторике, которая якобы объединяла всех под крышей марксистско-ленинских установок. За фразеологией в марксистских течениях нередко стояли абсолютно разные идеология и политическая культура. Какая же именно культура стояла за политическими фракциями в партии большевиков?

Борьба между группировками в руководстве российских коммунистов после смерти Ленина была, безусловно, личной борьбой за власть между группками лидеров, которые остались без авторитетного вожака.

Можно выделить четыре группы лидеров и четыре фракции, которые постепенно вступали в борьбу за власть, пока абсолютным победителем не стал Сталин.

В первую очередь это – группа лично ближайших к Ленину партийных консерваторов – Каменев, Зиновьев, Крупская и другие вожди старого пошиба. Это они позвали к власти Сталина в расчете на то, что смогут его вовремя прибрать к рукам. Ничего, кроме старых лозунгов, эти люди за душой не имели, и до них не дошли даже основные идеи последних статей и политических заметок Ленина.

Другой группой была группа молодых лидеров, которая представляла военно-революционную культуру. Лидером этой группы стал Троцкий. Быстро испытав на собственной шкуре несправедливость диктатуры, «троцкисты» стали самыми выразительными представителями антибюрократической оппозиции.

Сталин опирался на партийных консерваторов младшей генерации, провинциалов (в первую очередь кавказцев), которые, храня революционный запал и революционную фразеологию, стремились более прочно устроиться в новом государстве в мирных условиях.

Наконец, наиболее умеренные молодые лидеры обнаруживали самую лучшую культурно-политическую ориентацию в ситуации и были более всего подготовлены к спокойной конструктивной работе. Среди этой группы сильными были модернистские настроения, что отражало скорее открытость к кардинальным изменениям культурных и политических парадигм, чем какие-либо сверхсовременные предубеждения.

Трения между этими политическими и культурными силами были использованы Сталиным для постепенного устранения всех «чужих» от руководства.

А. И. Рыков

В практических вопросах «нэповская» и реформистская политика находила поддержку, как известно, в первую очередь у заместителя председателя, а после смерти Ленина – председателя Совнаркома А. И. Рыкова. Этот маленький, худощавый, очень больной человек преданно служил партии в подполье, всегда иронически относился к высоким идеологическим материям, а с переходом к НЭПу стал энтузиастом умеренной рыночной политики. К сожалению, уже тогда он был постоянно под хмельком, а после политического поражения стал совсем алкоголиком, что позволило Сталину легко его сломать.

Ф. Э. Дзержинский

Теперь, после публикации архивных материалов, исследователи с некоторым удивлением констатировали, что решительным сторонником НЭПа был Дзержинский, который по совместительству возглавлял Высший совет народного хозяйства (ВСНХ). Еще одним видным реформистом был красный генерал Фрунзе, после устранения Троцкого от руководства армией возглавивший Реввоенсовет республики (РВСР).

Текст знаменитой резолюции ЦК о литературе 1925 г. писал Бухарин. Суть этой резолюции заключалась в том, что партия отбросила претензии отдельных группировок на монопольное представительство пролетариата в литературе и поддержала разнообразие литературных и других художественных организаций. Именно Фрунзе возглавил комиссию по изучению состояния дел в литературе, которая подвела итоги дискуссии 1924–1925 гг. и разработала самый либеральный идеологический документ в истории большевистской партии. Участие Фрунзе в подготовке резолюции может объясняться еще и тем, что он был лично давно дружен с главным защитником «попутчиков» – О. К. Воронским. В сущности, резолюция солидаризировалась с позицией Воронского; это уже после разгрома «правых» Воронского объявили троцкистом.

Контроль за литературой, в том числе и со стороны ОГПУ, существовал и в эти годы, но тогда можно было успешно побороться за себя. Так, у Михаила Булгакова 7 мая 1926 г. во время обыска была изъята рукопись «Собачьего сердца». Писатель, однако, требовал возвращения текста, угрожая выходом из Всероссийского союза писателей, и ему – прежнему белому офицеру-врачу! – рукопись в ГПУ вернули. Его пьеса «Дни Турбиных» в 1926 году прошла в МХАТе с невероятным успехом. Партийная пресса оценила ее как белогвардейскую, а 24 сентября 1926 г. Агитколлегия МК ВКП(б) по представлению главреперткома решила запретить пьесу, поскольку она «носит политически вредный характер» и содержит «идеализацию белой гвардии». Но благодаря сопротивлению руководителя МХАТа К. С. Станиславского и лояльности А. В. Луначарского пьеса была спасена.[327]327
  Лакшин В. Я. Мир Михаила Булгакова // М. А. Булгаков. Собрание сочинений: в 5 т. – М.,1989. – Т. 1. – С. 29.


[Закрыть] Только в 1929 г. «Дни Турбиных» были запрещены к постановке.

Бухарин, как левый революционер, как человек, идеологически близкий к Богданову, был сторонником особой «пролетарской литературы». Идеолог реформизма, он был плюралистом и сторонником гражданского общества. Анализируя выступления Бухарина по этому поводу, С. Коэн пишет: «Пока у него была такая возможность, он способствовал деятельности независимых «добровольных организаций», которые могли бы заполнить «вакуум» между партией-государством и народом… Бухарин, очевидно, надеялся, что тысячи таких «народных ассоциаций», помимо того, что они станут преградой против новой бюрократической тирании, могли бы исправить вред, вызванный «вырождением социальной структуры» в 1917–1921 гг., связать роздробленную нацию в единое общество, расширить и укрепить народные основы большевистской диктатуры».[328]328
  Коэн С. Бухарин. Политическая биография. 1988–1938. – М., 1988. – С. 246–247.


[Закрыть] В качестве таких органов «красного гражданского общества» Бухарин рассматривал и сеть газетных корреспондентов, в частности «селькоров».

Михаил Булгаков

В какой мере такой плюрализм отражал позиции Ленина? Возвращаясь к этому вопросу, можем поискать ответ на него не в общих политических декларациях, а в личных литературных вкусах Ленина и Бухарина.

Если говорить о ленинских вкусах, то их полностью характеризует любовь вождя к поэзии Демьяна Бедного. Не тех вульгарных частушек и лубочных подделок под народный вкус («Все в ряды большевиков! Эх-ма! Напирай на кулаков! Эх-ма!»), которые Ленин оценивал как потакающие вкусам масс и не ведущие их вперед, – а возвышенные и простые маршевые стихотворения типа: «Осада, осада! Бойцы Петрограда, победу решаете вы!» Как вспоминала Крупская, больной Ленин часто просил почитать ему такие стихотворения Бедного.

Демьян Бедный

Квартира Демьяна Бедного в Кремле была чем-то вроде большевистского салона. Ленин, заходя к Демьяну, в прихожей умышленно говорил громко, если у хозяина были гости, – чтобы они успели спрятать водку. Бедный сопровождал поезд Троцкого на фронтах войны, и к 30-ти годам у него был свой вагон. Именно после слов своего «стального союзника» Троцкого относительно будущего «пролетарской литературы» в приветствии журнала «Молодая гвардия»[329]329
  См.: Молодая гвардия. – 1923. – № 4–5.


[Закрыть] Демьян Бедный писал:

 
 Быть можно крепким коммунистом,
И все-таки иметь – культурою былой —
 Насквозь отравленный,
 разъеденный, гнилой
Интеллигентский зуб со свистом.
 Как часто в жар меня бросало, то в озноб,
Когда перед мной литературный сноб
 Из наших же рядов с искательной улыбкой
Пихал восторженно в свой
 растяжимый зоб
«Цветы», взращенные болотиною зыбкой.
 

Последнее в своей жизни интервью Демьян Бедный давал твердокаменному реакционеру-«кочетовцу» Дымшицу – во времена борьбы Хрущева с интеллигентским «формализмом» он был близок к настроениям журнала «Октябрь».

Стоит вспомнить, что Бухарину нравились Борис Пастернак и Осип Мандельштам! Он принадлежал к тем, кто «восторженно пихал в свой растяжимый зоб «цветы», взращенные болотиною зыбкой», – невзирая на то, что Бухарин ожидал чего-то чрезвычайного именно от «пролетарской литературы».

Борис Пастернак

За партийными дрязгами и непрочными союзами лидеров оппозиции пряталось глубинное расхождение, которое так и не приобрело четкого оформления в годы НЭПа. Ленинско-бухаринская политика сосуществования с «мелкой буржуазией» могла положить начало оформлению новой идеологии мирного сосуществования разных классов и разных культур. Процесс этот, однако, был грубо прерван эпохой Великого перелома.

Ленин боялся натиска примитивных и вульгарных, политически и теоретически недозрелых молодых партийных сил, олицетворением которых он считал Троцкого и Бухарина. Марксистский ортодокс и твердый консерватор революции, носитель революционных традиций народнической интеллигенции, Ленин постиг своим сильным умом, что последующий победный ход революции может опираться не на западноевропейский пролетариат, а на Азию. Он рано стал реальным политиком «скифства», воспетого Блоком. И потому – вдохновителем решительных изменений в стратегии «мировой революции».

Способной на такие решительные изменения политической ментальности оказалась, однако, и более гибкая и лабильная молодая генерация. Ленин в силу того, что принадлежал к старшему поколению революционеров и не понимал «футуризм» молодежи, отождествлял всех этих ультралевых политических и культурных деятелей «модерна» с самонадеянными комсомольскими грубиянами.

Но в новой генерации соединялись разные и несовместимые течения. Массовую основу ее составляли, действительно, малообразованные искренние бойцы революции или карьеристы из социальных низов, вооруженные партийными билетами. А к этим «кожаным курткам» пытались подладиться полубогемные «антиструктурные» группы новых поколений интеллигенции, смелых мастеров с острым ощущением будущего, которые несли в себе силу брожения, унаследованную от культуры Серебрянного века России.

В свою очередь, старые большевистские партийные кадры, как ни странно, обнаруживали все большую склонность к Троцкому, поскольку он – невзирая на свой «небольшевизм» – оставался революционным лидером, которым был и Ленин в своих планетарных стратегических планах победы социализма. У Ленина с его ориентацией на Восток проклевываются следы евразийского «скифства» – по крайней мере, в предлагаемом им названии государства «Союз республик Европы и Азии». Ленин не любил Европу и, живя на Западе, оставался русским и никогда не работал ни в одной из европейских социал-демократических партий (в отличие от Троцкого). Но все же Ленин – наследник русского западничества, лишенный сентиментального этнического «русапетства» и патриотической ограниченности. Ориентированный долгое время на стандарты и авторитеты немецкой социал-демократии, он с трудом преодолевал свое западничество, – но Востока он не знал абсолютно, и азиатские ориентации его были чисто книжно-газетными.

Новая художественная интеллигенция нашла мощную поддержку в Украине и других республиках у национальной молодежи, которая быстро наверстывала отставание бывших провинциальных окраин империи от столичных культурных ячеек.

Традиционный большевистский революционаризм приобретал черты оппозиционного фундаментализма, обвиняя новый режим в бюрократическом перерождении тем более энергично, чем больше вчерашних лидеров оказывались вне сферы привилегированных пайков, квартир и автомашин с государственными шоферами. И здесь молодежный фундаментализм с его тоской по потерянной романтике нередко совмещался с консервативностью аскетического старшего поколения профессиональных революционеров. Это было серьезной опасностью для режима, потому что коммунизм по идеологической природе является течением эгалитарным, а не элитарным. Формирование привилегированной элиты («бюрократизация») есть, с точки зрения «основ марксизма-ленинизма», тяжкий грех. В то же время концепция «стихийности и сознания» толкала к идеологии и практике элитарного ордена с его закрытостью и «чистотой».

И каждый имел своего «настоящего Маркса» и «настоящего Ленина», именем которого хотел прикрыть собственное видение совсем неясного будущего.

Крах новой стратегии «мировой революции»

В 1926–1927 гг. о Китае говорилось и писалось в СССР так много, как будто там решалась судьба мировой истории. Реально события в Китае к судьбоносным проблемам Европы не имели прямого отношения, и, как показала история через четверть века, они не решили даже судьбу колониального азиатского Востока. Однако для партийных дискуссий о путях мировой социалистической революции китайские события были крайне значимыми. Крах надежд Коминтерна на Китай в конце 1920-х – начале 1930-х гг. поставил под сомнение всю концепцию Ленина – Бухарина относительно маршрутов мировой пролетарской революции. Об этом не говорили громко, всю ответственность возложили на Бухарина как главу Коминтерна и теоретика. Но в действительности речь шла об изменении стратегии коммунизма.

Пекин. Советская открытка, 1930-е годы

А между тем история Китая в XX ст. действительно прекрасно иллюстрирует непридуманный поход «мирового села» против Запада как «мирового города».

Начало XX века – это в первую очередь европейско-китайская война, которая получила название «восстание боксеров». Реально это была война под видом попытки последней маньчжурской династии возглавить народное движение против европейцев – «заморских дьяволов» – для искоренения чужеземных купцов и миссионеров. Взрыв негодования и дестабилизация, связанные с поражением восстания, привели к тому, что весь гнев обратился против маньчжурской династии, свержением которой, в свою очередь, начался период европеизации.

В 1905 г. Сунь Ятсен создал «Объединенный союз». В 1911 г. Союз организовал восстание на юге Китая. 1 января 1912 г. Сунь Ятсен торжественно въехал в Нанкин и был провозглашен президентом Китайской республики; в том же году им была основана партия Гоминьдан. Однако ему пришлось уступить генералу Юань Шикаю, а затем начался хаос, из которого Китай начал выходить только в середине 1920-х гг. с помощью СССР. В 1924 г. Сунь Ятсен решил пойти на союз с коммунистами. В 1924–1926 гг. войска южных республиканцев одержали решающие победы. В 1925 г. Сунь Ятсен умер, а в 1927-м его преемник Чан Кайши совершил антикоммунистический переворот. Только через двадцать два года коммунистические войска Мао Цзэдуна взяли реванш, но то уже была совсем другая победа совсем другого коммунизма.

Уже в конфликте вокруг восстания «боксеров» проявилось полное непонимание европейцами сути китайской проблемы. Готовность восставших вырезать посольства удивила европейцев и вызвала бессмысленную мстительность с их стороны.

Встреча с технологической цивилизацией для Китая и Японии состоялась почти одновременно – в середине XIX века, по инициативе европейских купцов.

На протяжении XIX века Китай воспринимал новации с запада, но это были почти исключительно отдельные новации в отрасли материальной культуры, которые приносились инженерами и купцами. Это в первую очередь железные дороги и телеграф, которые внедрялись на китайской территории исключительно благодаря настойчивости европейцев. Китайская цивилизация благодаря традиционным социальным механизмам поддерживала стабильность системы, охватывавшей колоссальную массу населения.

Япония в начале XX ст. восприняла технологическую сторону западной цивилизации и уже была готова самостоятельно конкурировать с Россией за жизненное пространство в Дальневосточном Приморье. Китай оказался намного более закрытым для влияний Запада.

Символом и опорой стабильности режима в Китае, как и везде в архаичных системах, до XX ст. была абсолютная власть вана – императора. Императора называли Сыном Неба, Премудрым правителем (по-монгольски «богдыханом»), Буддой наших дней, Владыкой, 10 000-летним владыкой, Наисвятейшим владыкой, Святым императором, Многоуважаемым или, чаще всего, Великим императором (хуанди); он сам называл себя гуа-жень («единственным человеком») или гуа-цзюнь («единственным государем»). Последнее значило, что другие государи мира – никакие не государи, а недоразумения, император владычествует над всей Поднебесной, только бледнолицые варвары этого просто не знают.

Фундаментальное идеологическое отношение – сакральное отношение государя и подчиненных. Государство и его воплощение – император – не нуждаются ни в какой идеологической санкции, ни в каком оправдании – каждый, кто сомневается в сакральной природе Сына Неба, неисправимый преступник.

В самых архаичных представлениях ван-император «кормил народ»: он не только считался хозяином всего имущества, всех земель и угодий, всего урожая, – и хотя собранный урожай не весь сдавали вану с последующим распределением между подчиненными, считалось, что он наделяет всем всех. Казенные, то есть непосредственно приналежащие вану угодья и производства имеют чрезвычайно давнюю историю.[330]330
  Васильев К. В. Центральная власть и органы местного управления в годы расцвета Западного Чжоу // История и культура Китая. – М., 1974.


[Закрыть] В давние времена собственность вана и его управленческие функции относительно подвластных и их имущества просто не различались, с V ст. н. э. вся земля официально считалась государственной собственностью, а та, что была в распоряжении частных лиц, – наделом от вана.

Китайская властная система удивительным образом соединяет самые давние полушаманские культы с абстрактным культом государственности. В Китае полностью сохранились все атрибуты родового, кланового уклада – государственность их не только не вытеснила и не уничтожила, а, наоборот, охраняла и укрепляла. Сыновнее повиновение осталось основой властных отношений, чего никак не могли понять европейцы. В Китае власть как феномен основывается не на деньгах и не на религии – она хранит непосредственную связь с самым старым и самым чистым патерналистским отношением общества, отношением «отец – сын». Сам император представлялся в то же время отцом и матерью всех китайцев. Территориальные связи и отношения строятся по модели семейных, а власть вана-владыки воспроизводит на высшем уровне ничем не ограниченную власть отца.

Территориальные объединения дворов-семей имели свои алтари для жертвоприношений духу Земли – ше, так что наименьшие ше объединяли несколько десятков дворов, а главный ше находился во дворце императора. Если локальные культы хранили варварскую красочность и шаманский транс, то холодный и рассудительный культ Сына Неба абстрагировался от чувственности плебса и в сущности был политической религией или сакрализованной идеологией.

Китай сохранил в письменной системе 274 термина родства и способа образования сколь угодно сложных терминов для обозначения все более дальних родственников. Родовая система совсем не была разрушена при образовании государства. Культ предков оставался основой семейной обрядности, осуществляемой под руководством главы семьи.

Система ше отражала всю социальную систему с ее по-китайски строгой иерархией. Высшую административную единицу шен называют у нас провинцией, ее начальника – губернатором; несколько «провинций» могли быть под управлением наместника. Дальше шли «области» фу, «округа» чжоу и «волости» сянь. Главное заключалось в системе управления каждым домом, построенной по принципу круговой поруки. Каждый домовладелец имел заверенную печатью табличку, на которой отмечались номера и фамилии каждого члена семьи, отъезды и приезды каждого, а также приезды гостей и других чужаков. Десять домовладельцев имели ответственного «старосту таблицы» пайфу, десять пай – старосту цзя, десять цзя – начальника бао. Система в целом называлась баоцзя. Суть ее заключалась в том, что за совершенные преступления карали, в том числе смертью, всех членов семьи и всех членов пай, поскольку они считались виноватыми в недонесении. При этом, согласно конфуцианским правилам, за донос на отца смертью карали сына – хотя сын, как подданный, был обязан доносить.

Маньчжуры – этнические родственники тунгусов, которые населяют в настоящее время российский Дальний Восток; благодаря контактам с китайской цивилизацией численность маньчжуров (около 4 млн) значительно превышает численность всех других этносов тунгусской языковой группы. Высокие, узколицие тунгусоманьчжуры резко отличаются от жителей центрального и южного Китая.

В течение веков в Китае, как правило, стабильность социальных условий поддерживалась во время царствования одной династии, коллапс наступал в виде народных восстаний и завершался морями крови и установлением нового царства. В XVII ст. после разрушительной дестабилизации власть взяли маньчжуры, фактически приглашенные в Китай.

Сложилась ситуация, достаточно типичная для архаичных культур: властные структуры и, в первую очередь, войско оказываются под контролем чужестранцев, спаянных чувством этнической солидарности, презрения к униженным подчиненным и ощутимыми привилегиями. Господство последней династии Цинь («светлый», «ясный») было приблизительно таким же длительным, как и предыдущие, но оно было более стойким. Властная маньчжурская прослойка, чрезвычайно жестокая к китайцам, в то же время практически ассимилированная под влиянием местной культуры, стала, по сути, классом китайского общества. Таким образом, от маньчжурского гнета проигрывал каждый китаец в частности и выигрывали все китайцы в целом как нация, поскольку империя обеспечивала условия для существования режима, для рождения новых и новых членов семьи, для жизни, хотя для большинства – жизни впроголодь.

Сунь Ятсен и его жена Сун Цинлин

Среди унизительных знаков неполноценности была коса, которую должны были носить этнические китайцы. Демонстративно обрезав свою косу в японском городе Кобе, Сунь Ятсен провозглашал тем самым неповиновение традиции и неповиновение господствующей династии. Так же поступил в японском университете писатель Лу Синь. Это должно было быть началом пути, которым в предыдущем веке пошла Япония.

Когда на горизонте китайской истории вроде бы забрезжило коммунистическое будущее, теоретики начали писать о путях к социализму, минуя капитализм как стадию и формацию. Никто не вспоминал еще одно удивительное «проскакивание» исторических этапов – в Китае «сложилась» нация, не уступающая «буржуазным» нациям по уровню солидарности и цементированности, хотя не было капитализма с его общенациональным рынком. Источник этнической солидарности сотен миллионов китайцев, расселенных на колоссальных пространствах азиатского Востока, – в государственной системе.

В Китае в течение веков действовали школы, государственные и частные, в которых дети изучали старинную китайскую культуру, изложенную в книгах. Самые старые книги писались так давно, что их никто уже не понимал, невзирая на единство иероглифической письменности в течение всей истории. Толкование «И цзин» или «Ши цзин», абсолютно бессмысленные с точки зрения прагматичного европейца, и были усвоением традиционной культуры, обеспечивавшее этническое, национальное единство китайцев, в чем и заключался смысл этой системы учебы.

Ученик китайской школы сдавал экзамены, которые позволяли занять государственную должность.

Отмена экзаменационного произведения в стиле багу – таково была непременное требование всех реформаторов китайской административной системы. Только в XX ст. экзаменационная система была отменена в ходе европеизации, для замены архаичного образования более современным и прагматичным.

Система государственных экзаменов в Китае обеспечивала высокую социальную мобильность чиновнического состояния и стала предметом зависти европейских просветителей. Монголы отменили экзамены, заменив их назначениями на должности, но потом вернулись к старому порядку, хотя и облегчили завоевателям доступ к должностям. Пробовали изменить систему и маньчжуры, но и они вернулись к старому способу ротации кадров.

Тем самым разрушена была вся жизненная система трансляции культуры и государственного управления.

Стиль багу требовал умения написать произведение непременно из восьми частей, строго канонически построенных, написать – кисточкой и тушью – красиво, каллиграфическим почерком, на тему, которая позволяла бы продемонстрировать знание конфуцианского учения и древней китайской культуры. С семи или восьми лет китайский мальчик в течение семи-восеми лет занимался в начальной школе, чтобы выучить наизусть 2–3 тыс. иероглифов, овладеть элементами арифметики и пройти курс китайской истории, что в представлении китайца был также курсом истории всего мира. Это давало возможность приступить к изучению основ мудрости – включенных Конфуцием (Кун Цзы) в каноны «Четырехкнижия» и «Пятикнижия». Это старинные философские и этико-политического трактаты; в «Пятикнижие» входили, в частности, чрезвычайно архаичные тексты «Ши цзин» и «И цзин». «Книга песен» («Ши цзин») содержит 304 древних стихотворения, отобранных еще Конфуцием, и являет собой чрезвычайно изысканную поэзию. За тысячелетие до появления всех других литератур китайцы создали не только ритмичную, но и рифмованную поэзию; тексты написаны на забытом древнекитайском языке, и характер рифм можно установить легче, но какие именно здесь ритмы, до сих пор непонятно. Общее содержание современному читателю понятно, потому что сравнительно мало изменились иероглифы.

И уж совсем туманными были архаичные тексты «Книги перемен» – «И цзин», которая и в давние времена была абсолютно непонятной для непосвященных гадальной книгой.

Все это в старой школе нужно было зазубрить наизусть для того, чтобы использовать при написании произведения в стиле багу. Это, конечно, была не вся китайская культура, но ее фундамент и скелет.

Правительство строго контролировало систему экзаменов, добиваясь, чтобы будущие чиновники честно изучали тексты старинной китайской учености и могли их использовать для создания комментариев, похожих на наши сочинения на свободную тему. Вооруженные трехтысячелетней культурной традицией, управленцы составляли высший класс общества (например, только чиновники имели право иметь рабов). Характерная фигура для Китая, которой невозможно подыскать эквивалент в европейских понятиях – шеньши, их иногда называют «книжниками», иногда «мелкими помещиками», а это не то и не другое – шеньши был в первую очередь «потенциальным чиновником» без должности, человеком, который сдал экзамены, но пока еще не получил место в чиновнической иерархии. Влияние шеньши в китайском традиционном обществе было огромно.

Сдать экзамены теоретически мог каждый, и ротация кадров обеспечивала высокую социальную мобильность правящего класса и стабильность общества.

Не только старинное наследие, но и вся китайская письменность пользовались архаичным языком веньянь, от которого разговорный язык отдалился еще в III–IV ст. н. э. Лишь в 1917 г. лозунг перехода письменной высокой культуры от «китайской латыни» веньянь на «простой язык» (байхуа) или «общеупотребительный язык» (путунхуа) выдвинул Ху Ши в статье, напечатанной (кстати, на языке веньянь) в журнале «Новая молодежь». Началась горячая дискуссия, вслед за первыми статьями на байхуа в этом журнале появилась на этом же языке художественная, и только в 1930–1940-х гг. также и научная литература.

В китайском языке особенное место занимают северные диалекты гуаньхуа – так называемые «мандаринские» диалекты.

В определенном и сугубо китайском понимании мандарины-китайцы были все же униженным сословием, поскольку страной правили маньчжуры. Но поскольку маньчжуры составляли лишь близкую ко двору общественную верхушку, то в целом социальной пирамиды это не нарушало. Сами маньчжуры практически перешли на гуаньхуа, и все те китайские территории, которые ассимилировались позже, тоже говорили на диалектах, более или менее близких к гуаньхуа. Однако разница даже между отдельными мандаринскими диалектами очень большая, и северяне, чтобы достичь взаимопонимания с обитателями северного востока, часто вынуждены были писать иероглифы (они выглядят одинаково, а звучат иногда совсем по-разному).

Распространенное в европейских странах слово «мандарин» (от португальского mandar – управлять) выделяло именно тот чиновничий класс китайского общества, который правил Китаем и, можно сказать, господствовал.

Китай – гигантская и очень культурно пестрая территория. Собственно, тот Китай, о котором говорят и пишут, это восточная, меньшая его половина, отделенная от мира чрезвычайно сухими, очень мало населенными горами и пустынями Западного Китая. Восточный Китай простирается на три зоны, которые примыкают к большим рекам, прорывающимся сквозь горные массивы: на севере – Желтая река, Хуанхэ, которая образует в нижнем течении начало самой древней в Китае земледельческой цивилизации; более южная Янцзы – река, которая течет по широким густонаселенным долинам центрального Китая; дальше уже река Сицзян на гористом субтропическом юге. Климатически и культурно, по историческим традициям и расовому составу, по характеру диалектов эти зоны различны. Собственно, этническое единство всех этих земель, которые остаются Китаем и в собственном сознании китайцев, хотя разговаривают они на диалектах и языках, отдаленных друг от друга иногда так, как французский язык от испанского, является почти чудом; чудо это объясняется исключительно ролью государства в этнокультурной консолидации населения через систему трансляции культуры и образования.