Текст книги "Кровавый век"

В связи с этим уже Предренессанс отказывается от свойственного господствующему тогда христианскому искусству «готики» символического способа обозначения духовной природы реальности через образы, которые только намекают на духовную субстанцию изображаемого. Весь «Божественный замысел» будто вмещается в мир человека и окружающей человека среды.

Уже Данте вносит продуманную конструкцию в картину мира, которой для новой эпохи стала его «Комедия», прозванная восторженными комментаторами «божественной». По жанру в своем главном произведении Данте воспроизводит путешествие Вергилия, в том числе и через «мир мертвых», а через римский сюжет – и традиционную «языческую» тему «шаманского полета» сквозь мир хаоса и смерти. Но у Данте хаос упорядочен в геометрически четкие схемы.

Искусство эпохи Ренессанса ориентировано теперь на точную передачу реалий окружающей действительности. Если «готика» с ее хрупкими, как будто неземными, фигурами стремится к небесному как к чему-то принципиально отличающемуся от земного, то Ренессанс открывает продуманную и совершенную идеальную конструкцию в самой телесности, в массивных объемах материального.

Такое отношение к геометрии мира является следствием возрождения древнегреческих мировоззренческих установок. Греция была уникальным явлением с точки зрения истории мировой науки. Особенность древнегреческой математики заключалась в том, что она основывалась на геометрии. Европейская математика времен Возрождения, напротив, уже навсегда потеряла геометрический фундамент математического мышления и, напротив, все больше базировала геометрию на алгебре. В античности исходным понятием было понятие непрерывной линии, которую делят на все меньшие части; в новой европейской науке линию следовало «составить» из бесконечного множества точек-чисел. Греческий мир был миром непрерывности и конечности; новая Европа с самого начала имеет дело с континуумом. Более того, греческий мир был не только конечным, но и небольшим: мириад, то есть 10 000, был для практичного греческого ума где-то на грани, за которой начинались слишком большие числа и чисто абстрактные трудности неделимости и бесконечности, грекам прекрасно известные. Еще более практичные римляне оставили в покое и те метафизические заботы, которые смущали греческих пифагорейцев и орфиков.

Геометрическая культура делала гармонию зримой, а не мыслимой математически. Правда, зримая гармония геометрических построений требовала как раз абстрактного мышления – доказательства, но и это логическое доказательство было соединено с новой наглядностью. Греческое deiknumi, что значит «доказать» (отсюда аподейктика как теория доказательств, термин, позже замененный термином логика), исходно значил (в «Одиссее») «показать словами». Геометрия была наглядным показом, но словами, которые сопровождали схемы на доске. Гармония оставалась зримой, наглядно имеющейся в телесности мира как его гармония. Так научное видение симметрий, гармонии (по-современному – инвариантов) совмещается с отождествлением духовной сущности мира с его телесным проявлением – принципом, общим для всех языческих культур.

Этот принцип находится в полном противоречии с установкой, которую можно назвать принципом непостижимости божественной сущности мира, присущим последовательно монотеистической религии. Как отмечалось выше, монотеизм иудейской веры не допускал отождествления Бога как целостной сущности мира с какой-либо частью этого целого (камня, дерева, скульптурного или рисованного изображения и тому подобное), то есть фетишизации отдельной части божественного целого. Поэтому Бог есть несотворенный, вневременной и внепространственный, не конечный, не бесконечный, не имеющий облика и образа. Бога можно лишь слышать, как Слово. Вначале было Слово, и Слово было Бог.

Возрождение возобновило интерес к пропорции, симметрии и математической красоте, что нашло проявление и в науке, и в искусстве. Старательно изучая формы забытой древности, архитекторы, скульпторы и поэты использовали их для построения новых миров, в которых легкость и духовность достигается совершенством внутреннего строения «сотворенного», вещественного мира.

Поворот к переосмыслению реальности как миру человека происходит и в религиозных жанрах. Загадочный золотой фон иконы замещается городским и естественным пейзажем, природа все более занимает самостоятельное место в занятиях живописью; Брунеллески приписывают открытие перспективы, которая особенно поразила зрителей в искусстве Мазаччо.

Признание значимости сотворенного, земного воплощения духовности формировало терпимость к человеческим слабостям и порокам – даже в кругах высшей церковной иерархии. Возрождение выше всего ставило человеческую индивидуальность. Не случайно впервые после условных изображений средневековья развивается жанр портрета. Находит признание в науке и искусстве принцип личного авторства. Мода вместо нагромождения символических условностей апеллирует к подчеркиванию естественной физической красоты мужчины и женщины. Позже протестантизм начинал с решительного отрицания ренессансного индивидуализма, который прижился в католической церкви (протестантские общества подавляли свободу личности) – но примирение Бога с миром денег и труда дало свои плоды. Индивидуализм стал таким же существенным элементом в реформированном христианстве, которым он был в католической культуре Ренессанса и барокко.

Культура, вдохновленная идеалами Ренессанса, быстро распространилась по всей Европе и приобрела специфические проявления в разных национальных пространствах. Точно так же, как мы видим везде в городах Европы колонны и фронтоны на протяжении пяти веков после Брунеллески, так и во всех сторонах жизни европейской цивилизации видим печать Ренессанса. В отличие от многих преходящих эпох, Возрождение дало миру больше, чем стиль; это было новейшее индивидуалистское и гуманистическое самосознание человечества, которое, собственно, и закладывало основы современной духовности Европы. Барокко не покинуло той духовной основы, которая была создана Ренессансом; протестантизм, возникший как оппозиция пышной барочной культуре католической Контрреформации, выступает в конечном итоге как ее дополнение. Простонародная ориентация ранних деятелей протестантизма и его непосредственная связь с библейскими источниками все же не привели к фундаменталистской ограниченности – протестантизм смог использовать достижение итало-австрийской католической культуры, особенно музыкальной.

Ренессанс стал провозвестником и символом европеизма. Характерно, что во время «модерна» критика противников западной культуры была направлена против ренессансных принципов. Стремясь найти принципиально новые пути истории, отец Павел Флоренский призывал оставить пути европейской цивилизации, которую он возводил к принципам Возрождения, – и, в частности, рекомендовал отказаться от принципа перспективы в занятии живописью. Флоренский видел реализацию предренессансных принципов в творческих установках российской художественной группы «Маковец». Объединение «Маковец» образовали в 1921 г. художники из модернистского дореволюционного «Бубнового валета». С этой группой сотрудничали Н. Асеев, В. Хлебников, Б. Пастернак и другие. Не был ли уже российский авангард и в самом деле разрывом с Европой?

Какими путями бы ни шло европейское искусство, как бы ни менялись стили, а все же неизменным оставался тот реализм изображения, который сформировался в культуре Возрождения. И поскольку в европейской традиции, начиная с Возрождения, сохраняется сочетание духовности с натурализмом, есть основания трактовать «модернистский» поворот конца XIX – начала XX ст. не только отказом от традиционных основ, заложенных в живописи и литературе, но и от европейского способа мышления и видения мира. Этот процесс называют сумерками и концом Европы.

Однако подобный вывод не отвечал бы природе «модерна». Он строился бы на неверных предпосылках о характере традиционного европейского натурализма.

Европа отделила искусство от условного символизма мифологии и христианской религии, вернувшись к античному язычеству с его воплощением духа в сотворенном мире и телесности. Условные символы средневекового искусства уступили место реалистичному тезаурусу – знакомым пейзажам, могучим мужским торсам и опьяняющей женственности, изысканным натюрмортам. Но это не было самоцелью. Ведь натуралистический набор использовался мастерами не для того, чтобы можно было изучать анатомию, ботанику или кулинарию. Изображение принципиально несотворенной сущности Бога через могучего или прекрасного человека было не меньшей условностью, чем символические изображения божественной сущности мира в виде рыбы или креста. Уже в эстетике античных мастеров прекрасно осознавалось, что объектом изображения является не материальный предмет сам по себе. Когда древнегреческий художник считал, что в изображении красивой женщины присутствует не одна какая-то личность, а совокупность разных лиц, то это значило, что изображалась сущность красоты, а не сама красавица.

В культуре Европы, основанной Ренессансом, трансцендентная сущность мира условно представлялась на зримом «реальном» материале. Европейская культура – и наука, и искусство – всегда стремилась прорваться, пользуясь словарем Маркса, к чувственно «сверхчувственной» сущности сквозь чувственно данные вещи и наблюдаемые процессы. Через эти чувственно «сверхчувственные» ворота в абстрактную сущность мира, его будущее пытаются прорваться и дерзкие новоевропейские «левые» художники и мыслители. Ярко выразил это Маяковский:

 
Мы не ласкаем
     ни глаза, ни слуха.
Мы —
  это Леф,
    без истерики – мы
по чертежам
    деловито
      и сухо
строим
  завтрашний мир.
 

Таким образом, разрыв с реалистической – или натуралистической – традицией, основанной Ренессансом, не был разрывом с духовной Европой. Европейская культура – и наука в том числе – на рубеже веков делают отчаянную попытку прорваться еще дальше, чем треченто и кватроченто, сквозь традицию и условность. На данный момент условность отождествления внутреннего смысла реальности переплетена с чувственным образом наблюдаемого непосредственно. Зрительный образ превратился в путы, которые сдерживали прыжок в неизвестное. В занятии живописью Европа «модерна» сметает традиционный натурализм, который таинственные соотношения и пропорции видел и выражал в самом материале и стремился выделить структуры, симметрию и асимметрию мира, цветные гармонии сами по себе, как выделяют культуру бактерий.

Именно поэтому прорыв, осуществленный молодым европейским искусством, позволил понять и использовать достижения широкого спектра других культур. И африканский примитив, и утонченность японской миниатюры, и эстетика средневековья были открыты благодаря смелому прорыву антинатуралистического видения мира. Подобный прорыв за пределы непосредственно наблюдаемого, соответственно – за пределы обманчивой «очевидности», наглядного представления, – осуществляет наука в эпоху революции в естествознании.

Поль Сезанн в своих пейзажах стремился показать в цветных соотношениях именно скрытое звучание, которое было наивно и прямолинейно выставлено на общий обзор – в противовес пространственным гармониям полотен классицизма. Тайные пропорции он пытался воплотить в каждом элементе, чуть ли не в каждом мазке своих картин – подобно тому, как Маяковский стремился ту музыку, которую можно ощутить в классической поэме, найти в каждом отдельном слове. Хлебников искал эту выразительность, выпуклость и метафизический смысл даже в каждом отдельном звуке.

Но если в науке первопроходцам присваивают те же научные регалии, что и трационалистам-консерваторам, то в гуманитарной сфере осуществлять прорывы дерзают независимые духом. Такие как респектабельный Сезан. Или выходцы из богемы, которые сознательно рвут связи с условностями и нормами своего общества. Антиструктурные левые индивидуалисты и их группировки – смелые в своей дерзости возбудители общества – на рубеже веков не были приняты публикой, но уже в послевоенное время заставили себя услышать.

Естественно, что в подавляющем большинстве группировки левых художников поддержали левую, революционную политику.

Ленинская оценка нового курса как не просто новой экономической политики, а именно «коренного изменения точки зрения на социализм» складывалась постепенно. Поначалу НЭП имел скромные и чисто фискальные цели.

Идеи «коренного изменения точки зрения на социализм» формировались на фоне глубокого кризиса «диктатуры пролетариата». Окончилась Гражданская война, и партия Ленина осталась с глазу на глаз с обществом, которое не принимало коммунизм. Этот период знаменуется расстрелами восставших кронштадтских матросов, массовыми расстрелами заложников и использованием ядовитых газов в войне с крестьянами на Тамбовщине. В 1919 г. московские рабочие-металлурги говорили: «Мы в городе пухнем от голода, а они в деревне пухнут от обжорства». В 1921 г. они же высказывались иначе: «Вы требуете от нас в селе хлеба, а что вы даете взамен?»[287]287
  Слепков А. К третьей годовщине Кронштадтского мятежа // Большевик. – 1924. – № 1. – С. 37.


[Закрыть]

Как при этих условиях вызревала идея «новой экономической политики»? Откровенное и агрессивное выступление Троцкого на IX съезде партии о роли насилия, объемная книга Бухарина об «экономике переходного периода»[288]288
  Бухарин Н. И. Экономика переходного периода. – Ч. 1: Общая теория трансформационного процесса. – М., 1920.


[Закрыть] и, наконец, комментарии Ленина к ней,[289]289
  Ленинский сборник XI. – М.; Л., 1931.


[Закрыть] полные раздражения по поводу сложной терминологии, но совпадающие с основными идеями Бухарина относительно роли насилия, свидетельствуют о том, что в 1920-м – на начало 1921 г. коммунистические лидеры никаких путей «социалистической революции», кроме массового насилия, не видели.

Сумма денег в обороте в России с 1. XI.1917 по 1.1.1920 г. выросла в десять раз – с 22,5 млрд до 225 млрд рублей; в течение следующего 1920 г. она выросла приблизительно в пять раз и составляла 1,168 трлн руб. При этом реальная стоимость этой суммы (в довоенных царских рублях) составляла 2,2 млрд перед Октябрьским переворотом, 93 млн на 1.1.1920 и 69 млн на 1.1.1921 г. На начало 1918 г. рост цен обогнал в Москве рост заработной платы в 3,6 раза, на 1.1.1919 – в 17 раз, на конец 1920 г. – в 52 раза.[290]290
  Юровский Н. Л. На путях к денежной реформе. – М., 1927. – С. 19–20.


[Закрыть] Следовательно, нужно было или махнуть рукой на деньги и держаться за систему организованного грабежа и насильственного перераспределения продуктов, или провести денежную реформу и ориентироваться на рыночные механизмы.

При катастрофическом уменьшении посевных площадей и истреблении коней и скота первая же серьезная засуха привела к катастрофе. Весной 1921 г. 20–25 % населения советской России охватил голод. Продолжение политики насилия над экономикой в том же масштабе было просто невозможно.

Интересны в этой связи свидетельства известного в то время большевистского экономиста и одного из главных идеологов ультралевых коммунистов Осинского. Фанатичный туберкулезный революционер из дворян, старый друг Бухарина Н. Осинский (В. В. Оболенский), глава фракции «демократических централистов» («децистов») и борец за внутрипартийную демократию, в годы Гражданской войны был отправлен на руководящие экономические посты в провинцию и столкнулся там и с безграничным тупым «комиссародержавством», и с глухим или явным сопротивлением крестьянства. Осинский во время приездов в Москву часто разговаривал с Лениным на экономические темы. «Мне становилось все более ясным, – писал он позже, – что наше сельское хозяйство под воздействием системы разверстки переживает серьезный кризис и что нужны какие-то кардинальные меры для борьбы с этим кризисом. В ряде статей я выдвинул систему государственной регуляции крестьянского хозяйства, как единственный возможный выход в пределах военного коммунизма. Ленин весьма заинтересовался моими рассуждениями. Он поддержал и практические выводы из них (попытку поставить земледелие в плановое русло), энергично возражая, однако, против элементов принудительности в этих выводах. В конечном итоге, это последовательное социально-политическое построение было им использовано в другом смысле: оно дало материал для выявления необходимости совсем отказаться от системы военного коммунизма».[291]291
  Осинский Н. Деятели СССР и революционного движения России // Энциклопедический словарь Гранат. – М., 1989. – С. 573.


[Закрыть] Туманная ссылка Осинского на отказ Ленина от «элементов принудительности», возможно, свидетельствует о том, что Ленина пугала готовность молодых все решать с помощью маузера, но ничего, кроме общих предостережений, он тогда придумать не мог. А молодые партийные противники бюрократизма в общих вопросах руководства обществом оставались в пределах чекистской безапелляционности.

Теоретическое обоснование насилия над крестьянством мы найдем в речи Ленина на III съезде комсомола. «Коммунистическое общество – означает, все общее: земля, фабрики, общий труд – вот что такое коммунизм».[292]292
  Ленин В. И. Задачи Союзов молодежи. – ПСС. – Т. 41. – С. 314.


[Закрыть] Не только коммунистическое, но и социалистическое общество, по тогдашним представлениям, означало ликвидацию классов в процессе классовой борьбы. А классовая борьба «отомрет» только тогда, когда «отомрет» крестьянство. «Если крестьянин сидит на отдельном участке земли и присваивает себе лишний хлеб, то есть хлеб, который не нужен ни ему, ни его скотине, а все остальные остаются без хлеба – то крестьянин превращается уже в эксплуататора… Надо, чтобы все работали по одному общему плану на общей земле, на общих фабриках и заводах и по общему распорядку».[293]293
  Ленин В. И. Задачи Союзов молодежи. – ПСС. – Т. 41. – С. 310–311.


[Закрыть]

Крестьянин, который производит хлеб и все другие продукты на собственном участке и везет их на базар, независимо от того, продает ли он их дорого, за полцены ли, есть эксплуататор и враг коммунизма. Такой исходный пункт «точки зрения на социализм» перед ее «коренным пересмотром».

Если каждый акт продажи и покупки уже заключает в себе зерна капитализма и эксплуатацию, – а Ленин был убежден в этом, поскольку видел здесь «клеточку» и «ядро диалектики» капитализма, – то крестьянство и мелкое производство уже есть капитализм или, по его выражению, порождают его ежедневно и ежечасно. Государственная промышленность никоим образом не меняет характер крестьянской частной собственности, оставляет общество в лучшем случае государственно-капиталистическим. Ленин считал регулируемый государственный капитализм шагом вперед по сравнению с рыночным обществом свободной конкуренции, «просто капитализмом».

8 февраля 1921 г. Н. Осинский, только что назначенный наркомом земледелия, докладывал на политбюро о положении крестьянства. Была создана комиссия в составе Каменева, Осинского и наркома продовольствия А. Д. Цюрупы для подготовки доклада на X съезде партии. Под давлением событий в комиссии и у Ленина уже перед партийным съездом сформировалась идея замены продовольственной разверстки продовольственным налогом.

В марте 1921 г. в Москве состоялся X съезд РКП(б), с которого начинают отсчет «новой экономической политики» – НЭПа. Собственно, съезд принял только решение о замене так называемой «продовольственной разверстки» фиксированным продовольственным налогом, оставив крестьянам возможность продавать «остатки» своего урожая по свободным ценам на рынке. Эта фискальная «деталь» означала в действительности целый переворот в мировоззрении власти: ведь «право» продотрядов забирать «остатки» у крестьян прочно, хоть и неявно, основывалось на идеологии собственности «диктатуры пролетариата» на всю производимую в России продукцию. Вводя налог вместо «разверстки», диктатура молчаливо, хотя и частично, признавала принцип частной трудовой собственности. А признание права продавать и покупать требовало радикального изменения взглядов на механизм денежных отношений. Должность народного комиссара финансов по совместительству занимал ответственный секретарь ЦК РКП Н. Крестинский; он оставил ее за собой и тогда, когда, как сторонник Троцкого, был осенью 1921 г. отправлен послом в Берлин. Фактически никаких финансов у «диктатуры пролетариата» тогда просто не было. В ноябре 1921 г. членом коллегии, заместителем наркома, а с осени 1922 г. – народным комиссаром финансов стал Г. Я. Сокольников, между прочим, тоже, как и Осинский, московский, со времен юношества, приятель Бухарина; на него и возложили проведение денежной реформы.

Г. Я. Сокольников

23 марта 1921 г. был принят декрет правительства о свободе торговли. А дальше уже действовала логика событий: пришлось налаживать нормальное денежное обращение, отказаться от замены банков всероссийской бухгалтерией. В июле 1921 г. была введена платность услуг железнодорожного транспорта и связи, а 5 августа вышло постановление СНК о том, что за все продукты труда государственного сектора при отпуске их частным лицам и организациям, в том числе кооперативным, должна браться плата. 7 октября 1921 г. создан Государственный банк РСФСР; 11 ноября 1922 г. Совнарком предоставил Госбанку право эмиссии червонцев, в ноябре 1921 – октябре 1922 г. параллельно с эмиссией червонцев, на 25 % обеспеченных золотом и драгоценными металлами, происходит деноминация старых рублей в пропорции сначала 1:10 000, потом еще раз – 1:100. С 15 февраля 1924 г. эмиссия «совзнаков» была прекращена, во второй половине 1924 г. денежная реформа завершилась. Вплоть до начала Великого перелома червонец держался твердо, хотя и «весил» только половину царского рубля.

После решений XII съезда партии в 1923 г. складывается система хозрасчета, закрепленная уставом о трестах.

Следовательно, основные экономические реформы осуществлялись между ноябрем 1921 г. и апрелем 1923 г., завершившсь денежной реформой в первой половине 1924 года.

Чтобы разобраться в хронологии и логике «коренного изменения точки зрения на социализм», следует поначалу напомнить временные координаты развития болезни Ленина.

Ленин уже с лета 1921 г. был очень болен, вздрагивал от каждого скрипа половиц и шума в соседней комнате, страдал от головных болей – у него развивался массивный склероз; вторую половину года он больше проводил в отпуске в Горках, чем в Кремле.

В. И. Ленин в Горках

В начале марта 1922 г. Ленину стало совсем плохо, и он поехал в деревню на три недели отдыхать. Без него готовили XI съезд партии, но он одобрил важные решения – в частности, были сурово предупреждены лидеры бывшей «рабочей оппозиции», которые обвиняли руководство в диктаторском режиме.

Фактически с мая 1922 г. Ленин был отрешен от руководства государством и партией. В октябре 1922 г. у него наступило улучшение, и 31 октября Ленин выступил на заседании ВЦИК, а 13 ноября произнес часовую речь на немецком языке на пленуме IV конгресса Коминтерна, закончив ее мокрым от пота.

Однако это уже был конец. 13 декабря 1922 г. случился удар, и отныне высшее партийное руководство знало, что вождь больше не поднимется.

Ленин оставался на позиции экономического насилия до весны 1921 г., постепенно отступая от нее под давлением обстоятельств. Денежная система, система ценообразования и финансирования промышленности, планирования, хозяйственного расчета складываются окончательно в 1923–1924 гг., уже без участия Ленина, как товарно-денежная система экономики с сильным контролем государства, в соответствии с идеями, изложенными Лениным в его последних заметках.

Пять коротких статей, которые излагали новый, «реформистский» взгляд Ленина на социалистическое строительство, написаны им в короткий период ремиссии между 2 января и 2 марта 1923 г., то есть после второго удара, перенесенного им в декабре 1922 г. Это – «Страницы из дневника», «О кооперации», «Как нам реорганизовать Рабкрин», «О нашей революции» и «Лучше меньше, да лучше». В этих статьях об объединении крестьянства в кооперативы, при этом не производственные (как более поздние «колхозы»), а потребительско-сбытовые (после тщательно изученных идей школы Туган-Барановского), говорится как о «всем необходимом и достаточном для социализма». Бухарин уже после смерти Ленина доказывал, что это было «политическим завещанием» Ленина.[294]294
  Коэн С. Бухарин. Политическая биография. 1888–1938. – М., 1988. – С. 167–169.


[Закрыть] Эта формулировка была антитезой утверждениям оппозиции о том, что политическое завещание Ленина заключается в его персональных рекомендациях партийному съезду, главная из которых (единственное заказное персональное перемещение) – замена Сталина на посту генсека.

29 мая 1922 г. у Ленина произошел инсульт, он потерял речь и был частично парализован. Крупская учила его говорить и решать арифметические задачи; он не мог вспомнить, сколько будет 6 умножить на 7, и решал задачу сложением. Еще не было ясно всем, что приближается конец, но окружение Ленина готовилось к наихудшему. В мае же Ленин попросил дать ему яд.

При этом Ленин и Бухарин, как и раньше, давали разные оценки государственному капитализму. Еще в феврале 1921 г. на заседании политбюро, которое разбиралось с будущим изменением экономического курса, когда Ленин обмолвился о государственном капитализме, Бухарин оживился и прицепился к этим словам. С этого начинались их давние споры. Бухарин с большим подозрением относился к государственному капитализму, что позже делало возможной его будущую оценку фашизма как реакционного режима, невзирая на государственное управление экономикой. Для него государственный капитализм мог быть шагом не вперед, а назад от рыночной стихии.

По дикому полю, по обломкам злого барства и капитала спашем нашу пашенку да соберем добрый урожай счастья для всего трудового народа!

Но, отталкиваясь от противоположных принципов, Ленин и Бухарин сошлись в основном: в оценке элементов государственной экономики и кооперативных крестьянских организаций в Советской России как социалистических. Ленин – потому что рассматривал экономические и политические формы «во взаимосвязи и взаимодействии», согласно диалектическому релятивизму. Бухарин – потому что с точки зрения организационной структуры коллективные формы одинаковы и в крестьянской России, и в промышленной Германии.

В результате Ленин осуществил «коренной пересмотр точки зрения на социализм» и перешел на позиции, которые сам назвал «реформистскими». С этих позиций простой рост потребительской кооперации в сельском хозяйстве он считал тождественным росту социализма.

Изменение идеологической «точки зрения» – системы координат для оценки экономических явлений – означало резкий поворот в крестьянской политике. Крестьянина следовало втягивать в кооперативы на добровольных началах, и этот процесс не нуждался в террористических методах.

Но это означало также изменение отношения к «крестьянским нациям». Собственно, стратегию мировой революции мало изменила переоценка смысла понятия «социализм». Еще до войны Ленин возлагал большие надежды на Восток, особенно на Индию и Китай. Поражения коммунистов в Европе утвердили его в убеждении, что небольшое (во всемирно-историческом масштабе) изменение «маршрута социалистической революции» выдвигает Восток на передовые революционные позиции. Восток рассматривался в первую очередь как крестьянство или, по более поздним высказыванием Бухарина, как «мировое село» – «пехота» пролетарской революции. Бухарин с энтузиазмом подхватил концепцию Ленина, поскольку она согласовывалась с его (ультралевого интеллектуала) негативным отношением к государственно-бюрократическому насилию вообще и к государственному капитализму в частности и давала какие-то новые надежды относительно мировой революции, после поражений в Европе, казалось бы, бесперспективной.

Характерно, что на том же IV конгрессе Коминтерна, где в последний раз выступал Ленин, Бухарин шокировал делегатов заявлением о том, что возможно выступление коммунистической России против Антанты в союзе с неким европейским капиталистическим государством. Имелась в виду Германия. Правда, через год политбюро приняло решение о начале пролетарской революции в этой стране, но и «черную», консервативную Германию советская «красная» Россия готова была взять себе в союзники против всемирной «буржуазной» демократии. Таким образом, стратегически линия Ленина – Бухарина уверенно выводила «красную» Россию на ту же глобальную агрессивную антизападную позицию, которую склонна была занимать «белая» Россия Николая II.

Идея «пехотного» похода на «мировой город» была чрезвычайно агрессивной и опасной, поскольку предоставляла новый, в культурном измерении – антиурбанистический и реакционный характер революционной войны отсталых окраин планеты против Запада. Под угрозой оказывалась европейская цивилизация как таковая.

Однако замена насильственного курса в отношении основной массы населения, крестьянства, курсом на поддержку «крестьянских наций» и постепенное кооперирование деревни при опоре на рыночные отношения непосредственно было реформистской (без кавычек) альтернативой красному российскому якобинству. Новый курс диктовал политику компромисса с «мелкобуржуазной массой».

Сложилось так, что именно наименее весомый из «ленинского ядра ЦК», Бухарин, который переместился в 1923 г. на первое место в списке кандидатов в члены политбюро (но при жизни Ленина так и не стал его полноправным членом), оказался идейно и даже по-человечески самым близким к Ленину в его последние месяцы и дни. Он один длительное время жил у Ленина в Горках. Владимиру Ильичу было уже совсем плохо, он говорил только «вот-вот» и плакал от пустяков. Смертельно больной вождь не мог слушать скрипку и встречаться с Бухариным: и то и другое его слишком волновало. Бухарину пришлось присутствовать только при последнем вздохе Ленина (в шесть часов вечера 21 января 1924 года).

Группа красных партизан – жителей Петриковки. 1918

Неожиданное сближение самого старого и самого молодого из большевистских лидеров никак не повлияло на общие, очень критические идеологические оценки, которые до последних сознательных минут давал Ленин Бухарину. В свою очередь, Бухарин не отступился ни от своих личных позиций относительно государственного капитализма, ни от своего особого понимания перспектив пролетарской культуры, в чем тоже расходился с Лениным.