Текст книги "Уорхол"

Интересны слова Пёрлстайна, которые цитирует Жан Стайн[225]225
  Стайн, Жан Мари (р. 1945) – американский писатель, редактор, составитель антологий.


[Закрыть] в своей книге под названием Edie: «Когда в 1946 году я встретил Энди в Технологическом институте, он был все таким же искренним пареньком, каким был наверняка во время своего детства в Питтсбурге, и очень спокойным.

Все проблемы, которые возникали у него в учебе, сводились только к проблеме общения: он просто не понимал, чего преподаватели хотят от него. Потом он нашел работу оформителя витрин. Это было до того, как из журналов о моде он узнал о существовании совершенно иного мира, там было гораздо больше возможностей сделать интересную карьеру».

Один из учителей подал друзьям мысль направиться в Нью-Йорк, где уже обосновались некоторые выпускники института Карнеги, а именно Джоан Крамер и некто Джордж Клобер, ставшие помощниками арт-директора журнала Fortuna. Еще он им посоветовал прихватить с собой несколько своих работ.

В 1948 году состоялась первая поездка в Нью-Йорк. Энди представил свое портфолио Тине Фредерикс в журнал Glamour. Она заинтересовалась и предложила Энди поработать у нее пока без контракта после того, как он получит диплом. Любого другого этот визит просто приободрил бы, а Энди бросился в работу с головой. Когда спустя год он приехал жить в Нью-Йорк, то появился не с пустыми руками: его портфолио, значительно обогатившееся, было доведено до совершенства.

Для молодого студента появилась возможность посетить музеи, впервые увидеть своими глазами полотна Пикассо, Матисса, Клее[226]226
  Клее, Пауль (1879–1940) – немецкий и швейцарский художник, график, теоретик искусства, одна из крупнейших фигур европейского авангарда.


[Закрыть] и Бена Шана[227]227
  Шан, Бен (1898–1969) – американский художник и фотограф, сочетавший декоративную манеру изображения и остросоциальную тематику.


[Закрыть], чье влияние на Уорхола было очевидным в его ранних работах: своеобразный способ использовать кисть, словно перьевую ручку, делать надписи, выписывать цитаты, экспериментируя и соединяя графический текст с рисунком. Джоан Крамер пригласил Пёрлстайна и Уорхола остановиться в квартире, которую он снимал в Гринвич Вилледж. Вечером они ужинали в Бруклине, у Джорджа Клобера, тот рассказывал им о своей жизни, успехах, о знаменитостях, с кем дружил. У Энди от восторга кружилась голова.

Решение было принято: он должен уехать из Питтсбурга, но расставание с матерью глубоко огорчало его. Она, в свою очередь, не могла даже себе представить жизни без своего Энди, но звать ее с собой в Нью-Йорк – это выше его сил.

«Их окончательный отъезд из Питтсбурга, без сомнения, был делом решенным. Энди Уорхол никогда не смог бы обосноваться в Нью-Йорке, если бы Филип Пёрлстайн не поехал бы вместе с ним, понимая его врожденную застенчивость и потребность в постоянной опеке», – добавляет Дэвид Бурдон.

В 1949 году, ровно через неделю после получения диплома бакалавра изящных искусств, Энди и Филип уехали из Питтсбурга. Направление – на Нью-Йорк!

Глава четвертая. Реклама, первые шаги

«Чтобы создать себя, я себя разрушил, я до такой степени весь выплеснулся наружу, что не существую больше внутри себя – только вовне».

Фернандо Пессоа «Книга беспокойства»

Вот так Андрей Вархола начал двигаться по траектории, в конце которой он станет знаменитым. Хотя этот застенчивый, но решительно настроенный молодой человек хотел стать учителем рисования, вскоре он окажется в самом зените поп-арта, но в первую очередь он – художник. Молодой художник, который, возможно, еще ничего не сделал, но бесспорно – художник. Мы будем следовать за этим молодым человеком, проходя каждый этап его пути, а пока он разыскивает работу иллюстратора, занят поисками средств, позволивших ему стать самим собой.

Немецкий историк искусства Клаус Хоннеф писал о нем: «Рекламный художник по образованию, он хотел видеть себя настоящим художником». Он «хотел видеть себя» художником?! Нет, он им был!

Когда заводишь разговор об Уорхоле, всегда слышишь либо свидетельства, либо воспоминания, часто недоброжелательные, часто неточные, но всегда поверхностные, так называемых друзей. Например, по поводу фотографий, где снят сам Энди с камерой в руках, раздаются такие комментарии: «Старое, набившее оскомину клише: Энди снимает камерой». Одно время даже утверждалось, что он не написал собственноручно ни одной картины, не снял ни одного фильма. Ну, что тут скажешь?!

Вместо того чтобы цитировать Малангу, Ультра Вайолет или невразумительное бормотание Лу Рида[228]228
  Рид, Лу (1942–2013) – американский рок-музыкант, поэт, вокалист, гитарист, основатель и лидер группы The Velvet Underground.


[Закрыть], послушаем Генри Джеймса[229]229
  Джеймс, Генри (1843–1916) – американский писатель, крупная фигура трансатлантической культуры на рубеже XIX и XX вв.


[Закрыть], другого знаменитого холостяка: «Мы работаем в потемках – мы делаем то, что можем, отдаем то, что имеем. Наше сомнение – это наша страсть, а наша страсть – это наш грех. Все остальное – безумная любовь к искусству».

Безумная любовь к искусству – именно она всегда лежит в центре любого начинания Уорхола. Примем это за аксиому, приступая к изучению тех десяти лет, когда он брался за любую работу, изучая Нью-Йорк, который в то время был центром мира. Он встречался со знаменитостями, делал все возможное, чтобы самому попасть в их круг, и немало преуспел в этом стремлении. Работая как одержимый, как когда-то его отец, Энди соглашался на все, что ему предлагали, упрашивал, чтобы предложили еще и побольше, несмотря на перегруженность. Он зарабатывал деньги, много денег, гораздо больше той суммы, о которой мечтал когда-то, еще ребенком… Зарабатывал столько, что в 1959 году Уорхол смог купить частный отель – узкий двухэтажный домик, очень симпатичный, на Лексингтон-авеню, где он устроился жить со своей матерью…

Но не будем забегать вперед: сейчас июнь 1949 года. Андрей Вархола приехал в Нью-Йорк с Филипом Пёрлстайном. Они поселились на шестом этаже в доме без лифта, без горячего водоснабжения, без душа, в тесной и душной квартирке (все окна выходили на юг), кишащей тараканами, в самом конце East Side, на углу авеню А и площади Святого Марка. В этом мрачном районе основными жителями были выходцы из Украины. Для Энди эти условия были не лучше и не хуже, чем в Питтсбурге, но их жилище было, скорее, «летним домиком», там худо-бедно можно было обитать только до сентября.

Первым делом они обошли редакции журналов. Фи-липа постигла неудача: его слишком серьезный стиль не подходил к современным требованиям. Зато портфолио Энди содержало иллюстрации, выполненные в стиле нарочитой, а может и непритворной, наивности. Их свежесть, юмор мгновенно очаровывали всех, в первую очередь Тину Фредерикс, художественного директора журнала Glamour, в доме которой, на Мэдисон-авеню, он появился буквально на следующий день после своего приезда.

Она была настолько удивлена и, некоторым образом, покорена, что сразу же купила один рисунок, отдав за него десять долларов. На нем был изображен оркестр в так называемом стиле «промокашки», что стало его визитной карточкой. Двенадцатью годами позже Уорхол покорил этим же и Илеану Соннабенд. На том рисунке круглые лица музыкантов собраны как бы в букет. Глаза, носы, рты схематично набросаны, тела лишены очертаний и соединились в одну точку, из которой взметнулась рука, напоминавшая запятую и державшая то ли струнный, то ли духовой музыкальный инструмент.

Этот стремительный, блестяще выполненный рисунок напоминал обложку ноябрьского номера 1948 года журнала-обозрения Cano, издаваемого студентами Технологического института Карнеги, главным редактором которого, по сути, в тот момент являлся Уорхол. Рисунок был подписан – Andre Warhola.

Снисходительное отношение Тины Фредерикс не помешало ей сказать Энди, что у него, очевидно, имеется талант, но таких способных она видит десятками каждый день.

Тем не менее ее «зацепил» этот молодой человек, «застенчивый», весь какой-то «одноцветный»: бледная кожа, светлые волосы, бесцветные глаза и «странная родинка на щеке». Тину заинтриговала отстраненность – настоящая или притворная? – этого нового знакомца. Он стоял перед нею с безвольно повисшими руками, говорил с придыханием едва слышным, умирающим голосом. Она нашла его трогательным, но весьма резко ответила – хотела спровоцировать или бросить вызов? – что его рисунки ей ни к чему. Правда, если он нарисует образцы обуви, то завтра, к 10 часам утра, она его ждет.

В 10 утра следующего дня он стоял на пороге ее кабинета. Тина потребовала нарисовать еще несколько вариантов, скорее для виду или чтобы испытать, насколько податлив и восприимчив будущий иллюстратор. А тот к тому же утверждал, что сумеет нарисовать все что угодно. В конечном итоге все рисунки были приняты, и она заказала ему другие. «Никто не мог нарисовать обувь, как Энди», – признавалась она.

Думала ли Тина Фредерикс, что эти наброски сделают Уорхола известным, что его отметят как рисовальщика, обладавшего детской свежестью, непосредственностью и очарованием, а в придачу – «проказливым» юмором?!

Пока же она видела молодого плохо одетого человека, с нездоровой кожей, с огромным запасом таланта и стеснительности. «Простодушность» – это определение чаще всего приходит на ум, когда требуется охарактеризовать этого молодого человека, неуверенного в себе и убежденного в собственном таланте, обивавшего пороги редакций журналов, чтобы вырвать хоть какой-нибудь заказ. Или «наивность».

Узнав его получше, Тина Фредерикс описывала его так: «Спокойный, непостижимый, талантливый, забавный, излучающий магнетизм и сияние, невероятно притягательный, манипулятор, терпимый, странный, великодушный, шаловливый, себе на уме, интересующийся, доброжелательный, разбрасывающийся, набожный, лукавый, загадочный, простой, обаятельный».

А вот описание Андреаса Брауна, организатора выставки ранних работ Уорхола (1947–1959 годы): «Будучи совершенно наивным и абсолютно невинным, от Энди, тем не менее, исходила решимость преуспеть и умение с легкой грацией снискать к себе расположение. Например, в каждое рекламное агентство он приходил с небольшим букетом, из которого брал по цветку и безмолвно одаривал ими всех присутствующих женщин. В то время, когда все носили кожаные пиджаки и галстуки в тон, он еще ходил в своих старых потрепанных вещах и таскал рисунки в картонной папке. Его вид вызывал жалость».

Уорхол очень умело пользовался своими недостатками, слабостями и ошибками, чтобы самоутвердиться в любом обществе. «Однажды он принялся раздавать друзьям и художественным редакторам, с которыми сотрудничал, зерна – корм для птиц, уговаривая их посеять и посмотреть, как из них вырастут птенцы», – иронизировал один из его помощников. Редакторы, секретарши и другие сотрудники долго не могли опомниться от такого предложения. «Он все время приходил в Harper’s Bazaar, – рассказывала Диана Вриланд[230]230
  Вриланд, Диана (1903–1989) – влиятельная франко-американская обозревательница и редактор в области моды. Сотрудничала с Harper’s Bazaar и Vogue.


[Закрыть]. – Все его обожали, но нередко его поведение ставило в тупик. У него всегда был такой вид, будто он ничего серьезного ни сказать, ни сделать не может, однако он всегда тонко чувствовал, откуда дует ветер».

В конце лета 1949 года Glamour напечатал в своем приложении на восьми листах обычной бумаги (в отличие от глянцевой бумаги всего остального журнала) его первые рисунки-иллюстрации для статьи «Успех в Нью-Йорке – это тяжкий труд». Там были изображены молодые женщины, карабкающиеся или уже добравшиеся до верхней ступени лестницы успеха. Целая программа! Рисунки были подписаны: Энди Уорхол. Эта подпись появилась впервые. Из-за невнимательности? Так было задумано? Как обычно, высказывались предположения самые противоречивые. Важно, что Энди то утверждал, будто произошло недоразумение, то настаивал на том, что давно хотел адаптировать свое имя. Итак, Энди Уорхол!

Филип и Энди переехали из маленькой трехкомнатной квартиры в East Side и обосновались в доме 323 на 21-й Западной улице в Челси, в квартире-студии на втором этаже, площадью в 30 квадратных метров, расположенной над гаражом, которую им пересдала танцовщица. Ванную комнату они делили с танцевальной студией, размещавшейся над ними, на третьем этаже.

У танцовщицы была собака по кличке Нейм, через несколько лет на «Фабрике» появится знаменитый пес Билли. Совпадение?

В отличие от Энди, который оставался «независимым» художником, Филип нашел место иллюстратора-графика на полный рабочий день. По вечерам, слушая пластинки с записями Бартока, Малера, Стравинского, он с головой уходил в свои рисунки. Реалистичный стиль, слишком реалистичный. Известен его, профессионально исполненный, портрет Энди, на котором тот изображен с опущенной головой, с недовольным выражением лица, сосредоточенным на самом себе, погруженным в свои ощущения, на манер Марлона Брандо из Актерской студии, чью небрежность в одежде, возможно, он имитировал.

Постепенно отношения между двумя друзьями сошли на нет. Энди, ненавидевший одиночество, с неудовольствием констатировал, что, возвращаясь домой после походов по редакциям журналов, он заставал совершенно пустую квартиру, не с кем было поговорить. К тому же его относительный успех и тупиковая ситуация, в которую загнал себя Филип Пёрлстайн (по крайней мере, по мнению Энди), создавали все бо́льшую напряженность в отношениях между ними.

В 1950 году танцовщица выгнала их из студии и пересдала ее другим танцовщикам, получив деньги с Энди и Филипа и с новых постояльцев, ничего не заплатив настоящему хозяину студии…

Прощай, Челси. Прощай, ханжа. Прощай, Пёрлстайн. Друзья расстались. Через несколько месяцев Филип женился на своей бывшей сокурснице по институту Карнеги.

Начало «Фабрики»

Энди остался жить в восточной части, но решительно перебирается в Верхний город, на 103-ю улицу, около Центрального парка. Теперь он делит жилье с танцовщиком своеобразной меланхоличной красоты, Виктором Рейли, выступления которого видел еще в Питтсбурге. Их квартира была очень тесной, абсолютно лишенной мебели, с разбросанной повсюду одеждой. Там постоянно толклись какие-то молодые люди, девушки всех сортов, и все были влюблены в Виктора Рейли. Жизнь богемы очень подходила Энди: ничто он так не ненавидел, как одиночество. Он все чаще остается дома, просиживая часами за своим рабочим столом, сосредоточенно рисуя, делая какие-то наброски, выполняя заказы, а в это время кто-то приходил, кто-то уходил, громко спорили, разминались и репетировали танцевальные движения, слушали музыку, готовили обед, ели, флиртовали, смеялись. Это уже немного напоминало «Фабрику». Только размер был поменьше.

Иногда они устраивали пикники в Центральном парке или ходили на прогулки. Водили Энди в театр, на вечеринки. Однажды в кино его кресло оказалось рядом с Марлен Дитрих, и он чуть не закричал во весь голос: «Это же Марлен Дитрих!» Он всегда преклонялся перед звездами.

Точно так же он навсегда сохранит неспособность заниматься ежедневными домашними делами и по-мальчишески наивную уверенность, что найдутся добрые люди (и они действительно находились) и возьмут его под свою опеку и «посвятят себя» тому, чтобы готовить ему еду и заниматься его одеждой.

Я был знаком с одним человеком, который свою пассивность обратил в «оружие», которым добивался всего, что ему было нужно: им был Брам ван Вельде[231]231
  Вельде, Брам ван (1895–1981) – нидерландский художник.


[Закрыть]. Он усаживался на стул и сидел, не двигаясь и не говоря ни слова, с отсутствующим и ничего не выражающим видом. В конце концов кому-нибудь становилось не по себе от его молчания и неподвижности, и он взваливал на свои плечи заботу об этом «оригинале», ни о чем не просящем, но и никуда не уходящем. Он приводил в восхищение Сэмюэла Беккета[232]232
  Беккет, Сэмюэл Баркли (1906–1989) – ирландский писатель, драматург, поэт. Представитель модернизма в литературе. Один из основоположников театра абсурда.


[Закрыть].

Энди тоже, на свой лад, такой «невинный», забытый и потерянный, бередил совестливых людей, ища у них защиты и вынуждая приходить ему на помощь. Ему это удавалось. Так было на 103-й улице, так продолжалось и спустя несколько лет на «Фабрике».

Однако в «Моей философии от А до Б» Уорхол писал: «Я хотел сблизиться с людьми. Все время деля с кем-то жилье, я представлял, что мы могли бы стать хорошими друзьями и распределять также свои заботы, но всегда выяснялось, что мои соседи интересуются не мною, а просто ищут того, кто оплатил бы часть суммы за съем квартиры. В те годы моими соседями были семнадцать человек, я жил с ними в полуподвальном помещении, в доме на углу 103-й улицы и Манхэттен-авеню. И ни один из семнадцати по-настоящему не поинтересовался ни одной из моих проблем. Все они были более или менее связаны с искусством – этакое артистическое сообщество. Хотя я был уверен, что у каждого из них куча проблем, никогда не слышал, чтобы кто-нибудь стал о них рассказывать. На кухне все время с криком и кулаками выясняли, кто и какую колбасу купил, но на этом все заканчивалось. Тогда я много работал и, наверное, не располагал бы временем выслушивать их жалобы, но если бы они захотели со мною о них поговорить, я бы выслушал их, чтобы никого не обидеть и не оттолкнуть». Кому и чему верить?!

Вот одна правда – внешняя, насыщенная движением и товарищескими отношениями, которую очень убедительно описал Пёрлстайн и многие другие, запечатлена на фотографиях. Другая – внутренняя, обнаженная, наполненная одиночеством… Как разобраться, что выбрать?

По-видимому, когда Энди говорил, что в 1950-е годы его жизнь сводилась к постоянным поискам работы, которую он затем выполнял дома ночами, иногда заходя в кафе и читая стихи, он «чувствовал себя брошенным и никому не нужным». Признания такого рода постоянно встречаются в записях. В основном, на них не обращают внимания. Это неправильно.

«Я не хочу детей. Я не хочу, чтобы у них были такие же проблемы, как у меня. Я думаю, что ни один человек не заслуживает такого», – писал он в «Моей философии от А до Б».

Что же это за проблемы, с которыми так тяжело жить? Его социальные корни? Насмешки детей (или даже больше, чем просто насмешки) в школе? Могли они нанести такие незаживающие раны?.. Мазохистское самобичевание по поводу своей отталкивающей внешности? «Он считал себя совершенно непривлекательным, – рассказывал его друг Карл Виллер. – И был уверен, что его вид вызывает лишь смех». Злополучная болезнь, «пляски святого Витта», с повторяющимися приступами, которая, по поверьям того времени, могла привести к безумию, навсегда осталась у него в памяти, заставляла всегда и во всем быть осторожным, подавлять свою возбудимость, подчинять строгому контролю творческую жизнь и даже «философию». И секс, в конце концов. Секс был под контролем, вне всякого сомнения.

В 1943 году (Энди было четырнадцать лет) брат Поль отправился воевать на флот, а его жена Анна приехала и стала жить с семьей мужа. Энди она не любила и заявила об этом. Почему? Она считала, что он гомосексуалист. Уже. На чем основывались ее выводы, чтобы утверждать такое? Неизвестно.

Однокурсники Энди по институту Карнеги тоже думали, что он гомосексуалист, но никто не мог сказать, ни с кем он поддерживал сексуальные отношения, ни на чем основывалась эта «очевидность».

Кто-то полагал, что когда Энди жил в Челси в 1949 году, один чернокожий (возможно, кто-то из танцовщиков той студии) попытался затащить его в свою постель, но Энди якобы убежал в испуге, бросился в телефонную будку и позвонил Пёрлстайну (гетеросексуалу) с просьбой о помощи. Очень странно.

Когда он жил на 103-й улице, Энди признавался, что неравнодушен к красоте Виктора Рейли, своего «напарника» по квартире, отмечая, что другой юноша, кажется, так же безоглядно влюбился в него. Но красавчик Виктор женат…

В 1953 году, когда он жил в доме 242 на Лексингтон-авеню, Уорхол снял двухкомнатную квартиру с просторными комнатами, кухней и ванной. В одной комнате он работал, в другой спал. С ним жила его мать. Трудно поддерживать сексуальные отношения, по крайней мере длительные, в таких условиях.

В 1955 году, по свидетельству Стефана Брюса, одного из владельцев кафе Serendipity, места встречи гомосексуалистов, Энди всегда был окружен самыми соблазнительными, какие только могли здесь появиться, личностями. Но «если он и говорил, что влюблен, то никогда – в кого. Если у него и была связь, то очень может быть, что была она только в его воображении. Он мог обожать кого-то издали и быть искренне влюбленным. Если честно, то я не знаю, доходил ли он когда-нибудь до конца в своих приключениях, потому что он был очень скрытным».

Уж куда яснее. Вспомним, что в одном выпуске телевизионной игры под названием «Блокбастер» с Биллом Калленом в роли ведущего два чернокожих – тюремный охранник и его кузен – соперничали с белой девушкой в категории Lettres[233]233
  Буквы (англ.).


[Закрыть]. Вопрос выпал такой:

– Энди – это д…

– Девственник! – написала девушка.

После просмотра передачи Уорхол записал в своем «Дневнике»: «Она нашла верный ответ». Реакция Билла Каллена была такой: «Верно, и это в пятьдесят один год!» «Она выиграла 500 долларов, – комментирует Уорхол, – и поднялась до 12 тысяч». Но он говорил об этих вещах в такой манере, что все думали совершенно противоположное. Стоит ли воспринимать все так буквально?

Гоголь, страдавший несварением желудка и обладавший сверхранимой чувствительностью, придерживался строгого целомудрия, но, по некоторым сведениям, всю жизнь занимался мастурбацией. Он каждый раз терзался от этого, перемешивая религиозные воззрения с угрызениями совести, проваливаясь в таинственные миры своих фантазий, мистификаций, иронии, юмора, сказочных существ и галлюцинаций.

Сексуальность тоже может быть лишь плодом воображения и развиваться только в фантазии, расцвеченной яркими образами и мечтами.

Пожалуй, стоит подшить к делу следующий диалог, пересказанный Ультра Вайолет. В один дождливый день она спросила Энди:

– Сколько тебе было лет, когда ты в первый раз занимался любовью?

– Около двадцати трех.

– Ты уже знал тогда об этом?

– Когда мне было шесть лет, я видел, как пацаны сосали у одного типа член, это было в школе.

– И как тебе это?

– Ну, я не знаю.

Интересно, что Уорхол понимал под выражением «заниматься любовью».

В той же книге[234]234
  «Моя жизнь с Энди Уорхолом».


[Закрыть] Ультра Вайолет, казалось, выудила из Энди некоторые уточнения (их тоже нужно воспринимать с осторожностью), касающиеся его отношений с Труменом Капоте:

– Вы всегда шли куда-нибудь вместе?

– Мы только созванивались.

– Вот как?

– Да, не люблю, когда мне треплют волосы. Мы целуемся и трахаемся по телефону.

– И получается?

– Ты же отлично знаешь, что я всегда хотел бы быть только машиной.

– Но почему по телефону?

– Это самый чистый и безопасный способ.

– То есть, если ты покраснеешь, этого видно не будет, так?

– По крайней мере ты не выйдешь весь мокрым от слюней и еще чего похлеще.

– Тебе не нравится, когда тебя трогают?

– Нет.

Надар[235]235
  Надар, наст. имя Гаспар Феликс Турнашон (1820–1910) – французский фотограф, карикатурист, писатель-романист, журналист, воздухоплаватель. Крупнейший мастер фотографического портрета. Его работы хранятся во многих крупных музеях мира.


[Закрыть]в своей книге «Интимная жизнь Шарля Бодлера» (как известно, они были очень дружны) рассказывал о Бодлере: «С первых же дней нашего знакомства мы не могли не обратить внимания на крайнюю осторожность Бодлера в отношении некоторых вопросов, на его безразличие или ледяную холодность к малейшим предложениям… Первое разоблачение его воздержания еще не было предано гласности, но один только его облик странным образом дисгармонировал с возбужденным окружением. Мы уже по достоинству оценили его манеру держаться, так называемую дежурную позу. Однако его упорство начинало нас интриговать. Иногда нам удавалось склонить его к совместной прогулке по галерее Фоли-Бержер, послушать Мюзара[236]236
  Мюзар, Филипп (1792–1859) – французский композитор, капельмейстер, сочинитель танцевальной музыки.


[Закрыть] или пойти в ресторан Valentino, где всегда устраивались танцы, или в казино Cadet, то есть в самые известные места, где обычно происходят галантные встречи и ухаживания, где собираются все, кто ищет новых знакомств. Но никогда, ни единого раза мы не видели, чтобы Бодлер решился на какой-то выбор и действие. Монах, живущий в отеле Pimodan, не позволявший нарушить свое одиночество, оставался абсолютным девственником. Мы пребывали в смятении и непонимании… Все ли в порядке? Это упрямство искреннее? Это активное неучастие в общем настроении не наигранное? Может, нам стоит поискать ответа в статье “редкие случаи” из Медицинской энциклопедии, где с научной точки зрения объясняется этот своеобразный нигилизм?»

Карл Виллер спустя годы после совместного проживания с Уорхолом (в одной квартире, где также жила его мать Джулия) рассказывал: «Спал ли Энди с кем-нибудь? Могу только сказать, что в то время, когда я знал его, он вел целомудренную жизнь. Когда кто-нибудь ему говорил: “Ну, Энди, пойдем в койку”, он, может быть, и хотел бы… Может быть… Но если он и мог с кем-нибудь лечь в кровать, то исключительно с кем-то вроде меня, кого он знал достаточно хорошо. Я не могу представить, что он смог бы пойти на это с кем-то посторонним. Он был невероятно неуверенным в себе, был низкого мнения о своей внешности, был очень зажатым психологически».

Что говорил сам Уорхол об этом? Свой первый сексуальный опыт он приобрел в двадцать пять лет (Ультра Вайолет он говорил о двадцати трех годах), а в двадцать шесть он прекратил этим заниматься.

Про него говорили, что он больше вуайерист, тяготеющий, возможно, к садомазохизму и фетишизму. Он приходил в восторг от ступней ног и обуви. Заставлял ли он делать других то, что не осмеливался или не хотел, или не мог делать сам, защищаясь скандалами, которые сам и провоцировал со своим окружением из трансвеститов, проституток, наркоманов, от любого вторжения в свою частную жизнь? Как знать?

Что мы знаем о скрытой, потаенной сексуальности кого бы то ни было, даже самого близкого человека? Особенно того, кто затратил столько сил, чтобы уничтожить все следы. Недавно один художник, близко знавший Уорхола в середине 1960-х годов, заявил мне, что принятая за аксиому девственность Энди – «это басни». Как и все остальное. Он был уверен и, по-видимому, имел доказательства, что некоторые более или менее известные погружения Уорхола на самое дно общества сопровождались активными сексуальными отношениями.

Но он защищался. Парадоксально, но он защищался «обстрелами», настолько резкими, настолько чистосердечными, что они усыпляли критику и почти никогда не воспринимались всерьез. Уорхол писал в «Моей философии от А до Б» и дневнике почти обо всем с обезоруживающей искренностью, часто перемешивая цинизм с юмором. POPism в этом отношении уже более «приглаженный».

Некоторые цитируют несколько афоризмов, иногда блестящих, аплодируют виртуозно исполненному номеру, не замечая другого, настоящего Уорхола. А тот, кажется, готов излиться самыми сокровенными чувствами, однако увиливает от прямого ответа, позволяет смеяться и разрешает не относиться слишком серьезно к тому, что он рассказал и что у него выудили разными вопросами.

«Один из моих друзей нашел верное слово, – говорил он, – он считает, что фригидные люди преуспевают. У фригидных людей отсутствуют эмоции, которые обычно мешают людям добиться успеха. Когда в двадцать лет я только закончил учебу, я понял, что недостаточно фригиден для того, чтобы не дать возникавшим проблемам оторвать меня от моей работы». Еще он добавляет: «Как только вы перестаете чего-то желать, тут же это получаете. Я сделал открытие: этот принцип является абсолютом».

Очень близко к тому, что говорил Чезаре Павезе, его сегодня знают и читают немногие, но у которого был свой пик славы в 1950-е годы. Читаем в его книге «Умение жить»: «Чтобы обладать чем-то или кем-то, не стоит отдавать себя полностью этому, не надо терять голову, лучше всего оставаться поверх всего этого: над чем-то или над кем-то».

Уорхол «другой». Он знает это. Он страдает и защищается. Он во всем «другой».

«Мадам Викторина де Шатне утверждала, что Жубер “был похож на душу, которая по случайности встретила тело и с грехом пополам уживается с ним”», – писал Шатобриан в «Замогильных записках». Вот это уже теплее. Надо только заменить «душу» на что-то другое.

При встречах Уорхол производил впечатление человека, находящегося не в ладах с частями своего тела, словно он не знал, куда их деть от смущения. В расслабленном же состоянии или слегка пьяном он смеялся. В его облике всегда что-то одно не гармонировало с остальным: или руки, или глаза, или рот, подергивающийся от нервного тика. Например, руки совершали какие-то движения в то время, как туловище оставалось неподвижным, или совершенно наоборот. В его теле странным образом сосуществовали совершенно автономные области.

Это тело принадлежало человеку, который признавался: «Я всегда был ходячим конфликтом, поскольку, с одной стороны, я очень застенчив, а с другой – люблю доминировать над большим обществом людей» – и еще добавлял: «Мама мне всегда говорила: “Не проявляй сам интереса, но и не давай людям забыть о том, что ты находишься рядом с ними”». Это тот же самый человек в том же самом теле, которого художественные директора журналов Glamour, Harper’s Bazaar и I. Miller считали поразительным, забавным и трогательным.

В «Философии от А до Б» в своей манере, по-прежнему искренней, ироничной и свободной, Уорхол писал: «У меня была одна особенность: во время долгих часов, которые я проводил за работой, на меня наваливалась жуткая тоска. Все квартиры, где я жил, были до потолка затоплены ею. Никогда не забуду унижения, свалившегося на меня в тот день, когда я принес свои рисунки в кабинет Кармель Сноу[237]237
  Сноу, Кармель (1887–1961) – главный редактор американского издания Harper’s Bazaar с 1934 по 1958 г. После принудительного ухода стала председателем редакционной коллегии журнала.


[Закрыть] в Harper’s Bazaar. Оказалось, что я принес их только для того, чтобы увидеть, как тоска выпрыгнула из альбома и принялась прогуливаться по столу. Кармель Сноу так стало жаль меня, что она поручила мне выполнить одну работу». Он получил заказ, потом еще и еще.

Быстро посыпались контракты, все увеличиваясь. Сначала I. Miller, самая крупная сеть обувных магазинов Америки, заполучила его в качестве иллюстратора. Для этого клиента, который платил 20 000 долларов в год, Уорхол создал серию рекламных рисунков. Они появлялись каждую неделю в разделе «Мода и общество» газеты New York Times. Уорхол упорнее всех желал и шел к своей славе.

Образы, намеренно пародийные, со всевозможными украшательствами, выполненными тушью или из золотой бумаги (1956 год), свидетельствовали об изысканной фантазии. Иногда они были выполнены чересчур манерно, часто перегружены маленькими очаровательными и забавными придумками или несли в себе очевидное влияние великого Сола Стейнберга[238]238
  Стейнберг, Сол (1914–1999) – американский художник-карикатурист, виртуозный рисовальщик, сотрудничал с крупнейшими иллюстрированными журналами.


[Закрыть] с уклоном в сторону Кокто, а иногда – к Обри Бёрдслею[239]239
  Бёрдслей, Обри Винсент (1872–1898) – английский художник-график, иллюстратор, декоратор, поэт, один из виднейших представителей английского эстетизма и модерна 1890-х гг.


[Закрыть].