Текст книги "Брат мой, враг мой"

– Конечно, раз они не твои братья, значит подражатели… Пойми, Марго, ведь сейчас невозможно определить, подражатели они или нет, – пояснил Дэви. – Вот увидим, кому Бюро патентов присудит первенство, тогда и узнаем. А у нас так и не было случая проверить последний ответ Бюро патентов. Мы уже обнаружили, что где-то на востоке, в фирме «Вестингауз», кто-то работает над таким же изобретением, но у нас совершенно разные методы. А теперь, оказывается, ещё и в Калифорнии затеяли то же самое… Ух, меня даже в дрожь бросило! Черт его знает, сколько ещё людей идет по тому же пути!

– Надо бы проверить это, – безразличным тоном заметил Кен.

– Вам совершенно нечего волноваться, – сказала Марго. – Кроме того. Дуг уже наводит справки.

– Дуг? – недоверчиво спросил Дэви.

– Я же тебе говорю, что он заинтересовался этим. Постойте, у меня есть чудесная идея. Дуг должен приехать в Нью-Йорк через десять дней или через две недели. Когда будет твоя свадьба, Дэви?

– Мы ещё не назначили дня.

– Тогда устрой её через две недели. К тому времени я смогу вернуться из Нью-Йорка. Пусть Дуг подождет меня в Уикершеме, и мы оба будем на твоей свадьбе. Давайте хоть на свадьбе соберемся все вместе. И вы сможете показать Дугу, что у вас есть.

– Одно с другим не имеет ничего общего, – медленно сказал Дэви. – Если Дуг – пожалуй, я могу теперь называть его так, – если Дуг интересуется нашим изобретением, то давай об этом и поговорим. И, разумеется, вы будете приглашены на мою свадьбу, какая бы она ни была. Кстати, Кен, положи, пожалуйста, чек в карман. – Дэви с непоколебимой твердостью выдержал взгляд брата. – Мы принимаем его и благодарим.

Кен очень медленно сложил бумажку и, не глядя на сестру, сунул в карман.

– Спасибо, Марго, – спокойно сказал он.

– Ты всё-таки поговоришь с Вики? – обратилась Марго к Дэви.

– Я спрошу её, – сказал он. – Но вот эти изобретатели в Сан-Франциско… У них, видно, хорошо поставлено дело, вот что меня тревожит. Как тебе кажется, Кен?

Кен покачал головой. – Я об этом не думаю, – произнес он. – Я вообще ни о чём сейчас не думаю.

Сидя рядом с Марго, он выглядел бледным, осунувшимся и усталым. В исходившем от неё аромате, в вызванном ею потоке воспоминаний броня из кожи и стали лопнула и распалась на лоскутья и проржавевшие обломки.

Простившись с Марго, Кен стал таким задумчивым и молчаливым, что Дэви счел за лучшее сесть вместо него за руль. Уже перевалило за полдень, и в воздухе стоял зной, как всегда в разгаре лета. Дэви постарался как можно скорее выбраться из города. Некоторое время дорога шла вдоль озера, его безмятежная прохладная синева простиралась на несколько миль, вплоть до терявшихся в солнечной дымке песчаных обрывов на том берегу.

– Давай сделаем привал и выкупаемся, – предложил Дэви. – Жара просто убийственная.

Кен смотрел в одну точку, лицо его застыло, и живыми казались только глаза, полные тоскливого раздумья.

– Иди. Я подожду.

– А ты не хочешь купаться?

– Нет, – сказал Кен и взглянул на брата с глубоким упреком, словно тот предложил ему сплясать у постели умирающего. – На кой черт мне это купанье!.. – вдруг вспылил он.

Машина бежала по пышущей зноем дороге. Дэви правил, а Кен сидел рядом в яростном смятении, которое не мог выразить словами, и мерно постукивал себя кулаком по ладони. Это движение напоминало автоматический, заряженный электроэнергией механизм, который, пока не кончится заряд, отстукивает ритмичные удары по одному и тому же месту. Душевная боль, вылившаяся в это движение, была так заразительна, что Дэви не удержался и крикнул:

– Ради бога, возьми себя в руки, Кен!

– Веди машину, – сдержанно отозвался Кен, – остальное тебя не касается.

В Мэшекене, где дорога проходила по раскаленной солнцем главной улице, между двумя рядами торговавших машинами гаражей, Кен тронул Дэви за руку и знаком велел остановиться у гаража Макинтоша. Не произнеся ни слова, Кен вышел и захлопнул за собой дверцу – по его виду Дэви решил, что он сейчас вернется. Но потянулись нескончаемые минуты под палящим солнцем, которое отражалось яркими полосами и дробилось блестящими точками в зеркальных стеклах витрин по обе стороны неглубокого каньона – улицы, а Кен всё не появлялся.

Через четверть часа в гараже Макинтоша переднее стекло витрины растворилось, и в тот самый момент, когда в душе Дэви шевельнулись дурные предчувствия, на солнце блеснул лоснящийся сигарообразный кузов черно-жёлтого гоночного «оуберна», который съехал по скату на улицу; за рулем сидел Кен. Он резко остановил машину поперек тротуара и, пока Макинтош с механиком прикрепляли к буферам таблички с временным номером, сидел, уставившись прямо перед собой, словно поглощенный каким-то тайным видением. Потом он повернулся и взглянул на Дэви. В глазах его всё ещё стояла тоска, но губы изогнулись в полунасмешливой, полузастенчивой улыбке. Дэви выпрыгнул из машины и пошел к гоночному «оуберну».

– Я приметил его ещё по пути туда, – сказал Кен. – Немного подержанный. Новый стоит две тысячи шестьсот. Я купил за две сто. – Он машинально перевел скорость – его одолевала настоятельная потребность двигаться. – Вот, наконец, деньги Марго превратились в реальность, – медленно сказал он и добавил: – Только так их и надо тратить, чтобы снять с них проклятие. Теперь я ничего не имею против – можешь получить по чеку деньги, заработанные ею в постели.

Вместо того чтобы ударить его, Дэви быстро отошел к своей машине и дрожащими руками взялся за руль. Меньше чем через пять минут сзади из знойного марева до него донеслось низкое гуденье, оно становилось всё громче и громче, и наконец мимо с гулом промелькнули черно-жёлтая ракета, бледное лицо и вихревая струя воздуха. И оттого, что Кен мчался с такой неистовой скоростью, вся злость Дэви как бы иссякла. Полтора часа он ехал домой в ледяном одиночестве, и это было самое тоскливое чувство, какое он когда-либо знал.

У стоявшей перед сараем новой машины всё ещё был такой вид, будто она, волоча за собой клубы пыли, мчится прямо в пекло, но Дэви только мельком взглянул на неё и прошел мимо. Кен сидел в конторе, уставясь невидящим взглядом на стопку отношений из Бюро патентов, лежавшую там уже две недели. Он держал в руке верхнюю пачку бумаг, но не перевернул даже первой страницы, и каемка пыли на следующей пачке осталась нетронутой. Он, как напроказивший ребенок, старался изобразить прилежание.

– Прежде чем двигаться дальше, надо бы привести в порядок наши патентные дела, – негромко сказал он.

Дэви ничего не ответил и прошел мимо, твердо ступая на каблуки.

– Я продам эту проклятую машину, – продолжал Кен тем же тоном. – Я сделал глупость. Деньги нам нужны.

Дэви наконец поднял на него глаза.

– Ничего, – сказал он немного погодя. – По крайней мере ты облегчил себе душу, – и мы теперь можем идти дальше.

– Мне такая машина не нужна, – заявил Кен.

– Ты будешь ездить на этой машине, – медленно произнес Дэви с такой горечью, что голос его дрогнул. – Ты будешь ездить на ней, а когда не будешь ездить, повесь её себе на шею и носи! И никогда не забывай про эту машину, потому что в этой машине вся разница между мной и тобой!

Он повернулся к Кену спиной и подставил голову и руки под струю холодной воды из крана, потом стал надевать рабочий комбинезон. Разрыв с Кеном он ощущал почти физически, как глубокую рану в теле, такую болезненную, что было трудно сидеть за столом напротив Кена и делать вид, будто занят чтением. Но разрыв нанес рану не только ему – краешком глаза Дэви видел, что Кен тоже страдает.

– За что ты меня наказываешь? – не вытерпел Кен. – Я же сказал, что продам её.

Дэви даже не взглянул на несчастное лицо брата.

– Это как тебе угодно, – сказал он.

Кен стукнул кулаком по столу.

– Бездушный негодяй! – крикнул он. – Ну да, я свалял дурака! А с тобой разве этого не бывает? Ты и Марго – вы оба холодные, как рыба! Ну что, спрашивается, я такого сделал? – И Кен рывком поднялся со стула.

– Как по-твоему, куда должны были пойти эти две тысячи сто?

– Я же сказал, что продам машину! Я же твержу это всё время!

– Но ведь ты всё-таки её купил! Две тысячи сто долларов! И это при том, что мы не можем себе позволить даже новую заплату на штаны! Прежде чем думать о новых покупках, мы должны уплатить Броку, уплатить Чарли Стюарту и разделаться с сотнями старых долгов, о которых мы даже не говорили в последнее время. И если хочешь знать, – закричал Дэви, вскакивая и колотя себя в грудь, – надо подумать и о моей женитьбе! Что мне прикажешь делать? Устраивать себе дом в твоей паршивой торпеде? Там даже нет заднего сиденья, чтоб использовать под кладовую!

– Я её продам! – взревел Кен.

– Да кто, кроме тебя, станет покупать такую дребедень?

– Господи, да неужели ты не можешь понять, какое чувство вызывают у меня эти деньги? Ведь это оскверненные деньги. На них следы пальцев Волрата. Помнишь, как неделю тому назад мы с тобой обалдели от радости, когда узнали, что за нашу работу предлагают деньги, а ведь как мы работали! А она попросту берет из денег, данных ей «на булавки», и швыряет нам чек на сумму, вдвое больше той, в какую оценили нашу работу. – Сдавленный голос Кена упал почти до шепота. – Когда Марго, такая изящная и нарядная, протянула мне этот чек, я готов был убить её. И себя тоже. И тебя, если хочешь знать. Мне просто необходимо было выбросить хоть часть её денег на ветер – только чтобы снять с них проклятие!

– Сядь, – устало сказал Дэви. – Хватят об этом. Я всю жизнь был для тебя чем-то вроде мягкой подушки. Теперь – кончено. С этих пор ты будешь стоять на своих собственных ногах и сидеть на своем собственном заду. – Дэви задержался взглядом на лице брата чуть дольше, чем следовало бы, если б он хотел скрыть от Кена, что тот уже прощен и что рана уже зажила. Он взял убористо напечатанное официальное письмо и стал читать; но неспокойная совесть подсказала ему, что, хотя он уже освободился от бремени гнева и боли, Кен всё ещё испытывает страдания.

И голос Дэви стал почти ласковым:

– Черт с тобой, с этой машиной. Захочешь её оставить – оставляй. Как-нибудь вывернемся.

– Ты больше не сердишься? – поколебавшись, спросил Кен.

Дэви слабо усмехнулся.

– Может, ты наконец заткнешься и мы примемся за работу?

Глава одиннадцатая

Гул голосов – смеющихся, кричащих, протестующих, – лязг тормозов и кассовых аппаратов, непрерывный стук машин, говорящий о том, что Америка за работой, – этот шум объемлет весь континент и, поднявшись высоко в воздух, грозовой тучей плывет на восток, к эпицентру всех штормов и бурь – Вашингтону. Здесь туча разражается ливнем над строгими фасадами правительственных зданий, потоки через двери проникают в комнаты и чуть не затопляют сидящих там клерков и их начальников. Осажденные мужественно расправляются с кипами бумаг, помеченных различными шифрами и буквами, передавая их из рук в руки, – они подлежат отправке до пяти часов и составят встречный поток официальных голосов, который, в свою очередь, поплывет над страной, вливаясь в этот оглушительно громкий говор многомиллионного народа; итак, закончился ещё один день, наполненный грохотом и гулом, и за этот день Америка стала богаче, похоронила своих мертвецов, храбро впустила в жизнь новорожденных и смазала свои гигантские машины, чтобы они сделали ещё одно из тех конвульсивных движений, из которых и складывается жизнь. Вечер спустился на восточную часть Соединенных Штатов, и Вашингтон засверкал своими ярко освещенными монументами, лихорадочно готовясь к тому, чтобы наутро снова приступить к управлению страной.

В городе Вашингтоне на третьем этаже грязного серого здания, именуемого Бюро патентов правительства Соединенных Штатов Америки, имеется огромная комната, разделенная на квадратные клетки; и трудно представить себе, что горы бумаг, возвышающиеся на письменном столе каждого эксперта, отражают лицо технической Америки, каким оно будет через несколько десятилетий, и путь, которым идет её мысль. Здесь стоит церковная тишина, хотя бюро является ареной бурных споров и братоубийственной войны, которую ведут между собой промышленные предприятия. В каждом закутке за письменным столом сидит человек; и вот уже около двух лет один из этих экспертов ведет нескончаемый и беспощадный спор с братьями Мэллори – спор, в котором не произносится громко ни одного слова, в котором не бушует гнев, в котором царит полное согласие умов, а предметом его является вопрос о том, зря или не зря потрачены все эти годы, которые братья Мэллори целиком отдали работе.

За тысячи миль от Вашингтона Дэви, казалось, чувствовал упорное сопротивление эксперта, хотя и не представлял себе, как выглядит этот человек. Для него эксперт был просто мозгом, работающим в таинственной темноте за чуть приоткрытой дверью. Однако когда Дэви читал длинное письмо, в котором излагались причины отказа, и дошел до главного – утверждения, что изобретатели не оригинальны в своем труде, он как бы различил в этой темноте блеск очков без оправы и довольную улыбку на тонких губах.

Почти полтора года назад Мэллори впервые начали разговор о своем изобретении, сообщив эксперту о том, какой они соорудили прибор, каковы принципы его работы и почему их изобретение можно считать новым и отличным от всего, что когда-либо делалось до них. Они хотели получить постановление конгресса, дающее им исключительные права сооружать и продавать то, что они изобрели, – постановление, именуемое патентом.

Человек, сидящий в одной из клетушек, молча прочел их заявку и, поразмыслив месяцев восемь, ответил, что братья Мэллори в нескольких пунктах допустили ошибку. Кроме того, эксперт напомнил им, что некий человек в 1917 году изобрел нечто похожее на одну из частей их сложного прибора и использовал это в механизме, предназначенном для совершенно других целей; а кто-то другой в 1922 году применил схему, подобную той, которую построили они, для точно такой же цели. Таким образом, по причинам, изложенным выше, претензии, перечисленные в пунктах 1-12 включительно, удовлетворены быть не могут; а поскольку вся заявка в целом содержит всего двенадцать пунктов, педантично продолжал эксперт, она отклоняется полностью, и Бюро патентов не считает возможным просить конгресс Соединенных Штатов о принятии соответствующего постановления.

Этот первый официальный документ послужил толчком к разрыву с Броком; вскоре после того как были подписаны документы о прекращении всяких деловых отношений с банкиром, Дэви и Кен снова вернулись к разговору с человеком, сидящим в клетушке.

Этому человеку было указано на то, что он сам ошибается и что в пяти пунктах его возражений опущено главное. Братья подробно остановились на разборе этих пунктов. Что до приведенных экспертом возражений, то существует три причины, по которым изобретение 1917 года никоим образом не могло войти составной частью в изобретенный ими прибор и выполнять те функции, для каких этот прибор предназначен. Все эти три причины были изложены эксперту. Что же до ссылки на изобретение 1922 года, то при ближайшем рассмотрении оказалось, что эксперт ошибся и тут, увлекшись формой и забыв о функциях. Мэллори соглашались с тем, что чертежи на бумаге действительно выглядят похожими, но объясняется это лишь особенностями чертежной техники. В электрическом же отношении между ними нет никакого сходства, и обе схемы были подробно описаны для сведения эксперта. В конце излагалась просьба удовлетворить заявки, изложенные в пунктах 1-12 включительно, и довести до сведения конгресса Соединенных Штатов тот факт, что все права на данное изобретение принадлежат братьям Мэллори.

Такой подробный ответ, по-видимому, потребовал от эксперта весьма серьезных размышлений, и весь остаток зимы, а также всю весну 1929 года он выжидал. Но его вторичный отказ, который изучал сейчас Дэви, доказывал, что выжидал он не потому, что был поставлен в тупик или загружен другой работой, а просто потому, что он хотел подобрать такое оружие, чтобы можно было сразить их насмерть: Дело в том, что отвергнуть чью-либо заявку, сославшись на уже выданный патент, можно лишь в том случае, если этот патент уже год как зарегистрирован в книгах Бюро; и вот за то время, пока эксперт ждал, сидя в своем закутке, истек годичный срок для четырех патентов, о которых он ещё не мог упоминать в своем первом отказе, и теперь эксперт учтиво преподнес их братьям Мэллори.

Возражения, выдвинутые против их заявки, были составлены очень ловко и при первом чтении казались неопровержимыми. Даже перечитывая письмо вторично, Дэви был глубоко убежден в том, что отказ окончательный и вполне справедливый. И лишь читая письмо в четвертый или пятый раз, он начал замечать маленькие пробелы в доводах эксперта, похожие на трещинки в монолитной глыбе.

Из всего этого Дэви сделал, впрочем, один бесспорный вывод: не только они с Кеном работают в этой области. Другие люди в разных уголках страны жили всё это время одной с ними мечтой. Эти люди работали в такой же безвестности, как и они, и, по-видимому, с такими же взлетами и падениями, со своими Бэннерменами, со своими Броками, быть может, даже со своими Волратами.

Две из четырех схем, как явствовало из патентов, были весьма примитивны по сравнению со схемой Дэви и Кена и практически неприменимы – патент был выдан их изобретателям только за новизну идеи. По собственному опыту Дэви знал, что эти две схемы существуют только на бумаге и никогда не дадут хороших результатов на практике – они просто никуда не годятся. Но две другие схемы, которые привел в доказательство своего отказа эксперт, отличались изобретательностью и были так же тщательно продуманы, как и их собственная. Одна из этих схем представляла собой улучшение конструкции, уже запатентованной фирмой «Вестингауз» в 1922 году, а вторая была совершенно новым изобретением в этой области. Изобретатель этой последней схемы жил в Сан-Франциско, а под фамилией его стояло название синдиката; по-видимому, это была та самая группа, о которой говорила Марго. Схема была придумана человеком на редкость одаренным, это несомненно, а размах проведенной им работы указывал на то, что в его распоряжении имеются большие средства.

Робинзон Крузо стоял, как громом пораженный, увидев на песке следы одного только Пятницы, а перед Мэллори неожиданно предстали целых два человека, вторгшихся в область, которую братья считали только своей, – и всё-таки Дэви нисколько не испугался. Он всё время подозревал, что может произойти нечто подобное. Кроме того, он почувствовал приятную уверенность в своих силах – ведь если ещё кто-то работает над тем же, что и он, значит, это вовсе не бессмысленная затея; к тому же другие изобретения в таком виде, как сейчас, имеют мало общего с их работой. Если раньше у него и возникали сомнения в своих способностях, сейчас они полностью исчезли. Дэви чувствовал себя неуязвимым – как бы он сейчас ни поступил, успех обеспечен, – и всё-таки что-то заставляло его быть крайне осторожным.

– А ты что думаешь на этот счет? – с расстановкой спросил он Кена.

– Какого черта, да мы всех их побьем! – сказал Кен; ссылки на уже существующие изобретения он воспринял как вызов, на который ему не терпелось ответить. – Если всё ограничится только этим и других соперников, у нас не будет, считай, что патент у нас в кармане.

Кен с мрачным удовлетворением посмотрел на свои стиснутые кулаки.

– Всё выходит так, как мы задумали, – медленно произнес он, – словно осуществляешь чертеж, сделанный на кальке. И все эти умники, которые в нас не верят, будут читать о наших успехах и плакать. И Волрат первый. Вот сейчас я хочу, чтобы он был нашим партнером. Просто для того, чтобы посмотреть, как он будет вести себя в том единственном деле, где он никогда не сможет играть главную роль.

– А я думаю не о людях, – медленно сказал Дэви. – Я думаю о самом изобретении. По-моему, наша работа лучше всех – пока. Вот и всё.

– Терпеть не могу этот твой многозначительный тон. У меня от него начинают мурашки бегать.

– И я не уверен, что она долго будет самой лучшей.

– Ох, бога ради, не нервничай!

– Стоит только взглянуть на эти патенты, и в голову приходит миллион способов улучшить их.

– Тем хуже для них. Пусть делают, как могут.

– Ты не понимаешь главного: можно придумать, как улучшить другие системы, но нашу собственную улучшить уже почти нельзя.

Впервые Кен не нашел что ответить.

– Возьми, к примеру, придуманную у «Вестингауза» систему распыления точечных фотоэлементов на листе слюды. Если им удастся уменьшить и сблизить эти точки, изображение получится четким и ясным. Тут необходимо вмешательство химика, а фирма «Вестингауз» может нанять тысячу химиков для работы над этой проблемой. И решение её – только вопрос времени.

Кен по-прежнему молчал, и Дэви, выждав немного, продолжал дальше:

– Этот изобретатель из Сан-Франциско передвигает всё изображение мимо крошечной щели, в которую попадает в данный момент только маленькая часть изображения. Ты сам говоришь, что, усовершенствовав усилительную схему, он сможет делать свою щель всё меньше и меньше и получит отличное изображение. А у нас ведь совсем другая проблема. Мы не можем добиться четкости, потому что применяемая нами сетка недостаточно тонка, а сделать её ещё тоньше уже нельзя, хоть умри. Понимаешь, я хочу доказать тебе, что коренная разница между тремя изобретениями состоит только в материалах и чисто механической технике, которыми пользовались изобретатели, то есть не в основной идее, а во внешних факторах. Конечно, наша работа сейчас – лучшая из всех и, по всей вероятности, будет лучшей в ближайшие пять-десять лет. А потом они нас обгонят, и тут уж мы ничего не сможем поделать.

– Значит, впереди ещё пять-десять лет? – с явным облегчением усмехнулся Кен. – Да ты только представь себе, какую уйму денег можно заработать за пять-десять лет.

Дэви ничего не ответил. Он отвернулся и подошел к окну.

– Ты всё-таки подумай об этом, – продолжал Кен. – Подумай, что мы сможем сделать, если у нас будет монополия на такую штуку в течение пяти или десяти лет!

– Я сейчас думаю, самое ли это для нас главное, – произнес Дэви.

Кен изо всей силы ударил кулаком по столу.

– Довольно! – повелительно сказал он. – Мы сейчас достигли всего, чего хотели. Не время раскачивать лодку. Мы с тобой уговорились сделать эту работу, и мы доведем её до конца. Осталось совсем немного – придумать, как нам управлять предприятием, которое будет стоить миллиард долларов. Ведь только к этому и сводятся все наши с тобой разговоры.

– Только к этому?

– Боже всемогущий, а к чему же ещё?

– Вот это я и пытаюсь сейчас выяснить. Для меня лично, – сурово сказал Дэви, – миллиард долларов – пустой звук. Я произношу эти слова и чувствую: они никак не отвечают моим стремлениям и даже не волнуют меня. А вот если я спрошу себя, хочу ли я трудиться, чтобы создать прибор, который будет работать так, как мы всегда мечтали, – у меня просто замирает сердце. И тогда что из того, если в жизни не всё получается точно по чертежу, который мы с тобой придумали пять лет назад? Что из того, если мы даже не получим монополию на наше изобретение? – Он внезапно расхохотался. – Ты же знаешь, мы с тобой можем прожить на куда меньшую сумму, чем миллиард или даже какой-нибудь несчастный миллион долларов!

– К чему ты клонишь? – с расстановкой спросил Кен. Губы его крепко сжались. – Почему мы не получим монополию на наши изобретения? Почему всё не может произойти точно по нашему чертежу? – Он поднялся с места. – Черт тебя возьми, Дэви, ты, как видно, уже что-то решил! К чему ты клонишь, скажи, ради бога?

– Признаться, я сам не знаю. Я только пытаюсь представить себе, что будет через много лет…

– Да перестань ты! – прикрикнул на него Кен. Лицо его покраснело от злости. – Через много лет мы все будем лежать в могиле!

– Предположим, что мы получим патент на изобретение и будем иметь для разгона пять лет. А теперь скажи мне, миллиардер, что произойдет, если телевидение к этому времени коммерчески не оправдает себя? Или представь себе, что мы ввяжемся в тяжбу? Уж они такой возможности не упустят, будь уверен. Стоит им понять, что они могут выдвинуть против нас обвинение в нарушении авторских прав и протянуть дело в суде, пока их лаборатории нас не обгонят, они сейчас же это обстряпают и будут стоять на своем, даже если тяжба обойдется им в миллион долларов. Ну что такое миллион, когда впереди куш в целый миллиард?

– Ты думаешь, я согласился бы взять в компаньоны Волрата, если бы у него не било денег, чтобы бороться за нас?

– А мне сейчас наплевать на Волрата!

– Ну, знаешь, пора наконец выяснить, на кого же тебе не наплевать.

– Я уже сказал тебе: главное для меня – продолжать работу. – Он смотрел Кену прямо в лицо. – И я готов сейчас же полностью изменить план действий. С этой самой минуты! Мы должны добиваться патента, но дальнейшую работу над нашим прибором надо немедленно прекратить. Будем считать его просто экспериментом. И с этого дня начнем работу над усовершенствованием их изобретений – да так, чтобы обогнать всех. Мы же с тобой можем это сделать! И, таким образом, мы будем совершенствовать ту единственную систему, которая, как мы знаем, может дать результаты уже сейчас и которую можно улучшать и дальше…

– Ты совсем с ума сошел! – разъярился Кен. – Ты всё выбрасываешь на свалку – и во имя чего? Единственно, чего мы добьемся, – это патентов на улучшение чужого изобретения. А основные права по-прежнему останутся у них. Мы не сможем и пальцем двинуть без их разрешения.

– А они не смогут и пальцем двинуть без нашего. И только такая работа сможет дать нам наибольшее удовлетворение. Такой ли уж я сумасшедший? Спроси-ка себя, что заставляет тебя вставать спозаранку, бежать в мастерскую и трудиться по пятнадцать часов в сутки – и так день за днем? Ведь ты это делаешь не из-под палки – значит, любишь свое дело! А почему?

– Всякий раз, как я поворачиваю рычаг, всякий раз, как я слежу за стрелкой на циферблате, я знаю, что приближаюсь к чему-то огромному…

– Ладно, к чему же именно? – не отставал Дэви.

Кен сказал очень просто:

– К богатству, к такому количеству денег, что даже неизвестно, куда их девать.

– Ерунда, – сказал Дэви. – Может быть, тебе кажется, что ты так думаешь, но это неправда. И я сейчас тебе это докажу. Представь себе, что у тебя куча денег и ты можешь купить себе всё, что хочешь, а куча всё не уменьшается. Неужели ты перестанешь работать?

– Нет, почему же – работа доставляет мне удовольствие.

Дэви в отчаянии ударил кулаком по столу и заговорил страстно и возбужденно:

– Вот мы и вернулись к тому, с чего начали! Почему тебе нравится созидать что-то новое – такое, что никогда не существовало прежде? Как называется то стремление, которое движет тобой? Хоть раз в жизни посмотри на дело прямо, забудь о всяких рекламах и россказнях про головокружительные карьеры! Отчего ты чувствуешь, что рука у тебя точно приросла к инструменту? Почему ты любишь создавать? Почему ты гордишься своей работой, сознавая, что вложил в неё душу? Ради бога, попробуй наконец разобраться в себе. Что тебе доставляет самую большую радость в жизни?

– Деньги, – глухо сказал Кен. – И больше ничего.

– А зачем Тебе нужны деньги? – спросил Дэви.

– Оставь меня в покое! – воскликнул Кен, мучимый противоречивыми чувствами. Он сделал движение, как бы желая убежать. – Я всё выслушал и ни с чем не согласен. Мы будем продолжать нашу работу, как и собирались.

– Я говорю об этом миллиарде долларов, – не отставал Дэви. Он схватил Кена за руку. – И ты ответишь на мой вопрос. Зачем он тебе?

Кен медленно поднял глаза на брата.

– Потому что, если хочешь знать, я одинок, – негромко произнес он. – Конечно, работа – прекрасная штука. Мы с тобой большие люди – изобретатели, инженеры, творцы, и всё-таки мне этого мало. Мне нужны люди, а людей-то в моей жизни теперь и нет. Марго ушла из неё, и ты тоже. И не говори мне, пожалуйста, что мы с тобой по-прежнему живем и работаем вместе. Мы просто стоим рядом – вот и всё. – Он не глядя сунул в рот сигарету. – В мастерскую приходит Вики – и мне уже нет места. Ни в её жизни, ни в твоей. Когда у меня будут деньги, я уеду далеко отсюда. Подальше от тебя, подальше от этого дома, где жила Марго… – Он осекся, стараясь овладеть своим голосом, но смотреть на Дэви был не в силах. Отвернувшись в сторону, он заговорил уже гораздо спокойнее: – И есть ещё одна причина, почему именно ты не имеешь права говорить о том, чтобы плюнуть на всю нашу работу. Ты ведь женишься, и тебе будут нужны деньги. У вас появятся дети. Мы сможем получить патент лишь в том случае, если окажемся лучше других, – и мы сумеем быстро доказать наше преимущество. А что будет потом – уже неважно. Надо продолжать работу, как было решено, и мы добьемся всего, чего хотели. Ты, Марго и я – люди, созданные для счастливых концовок.

Дэви стоял неподвижно – ему нечего было сказать, ибо он вдруг понял, что, стараясь доказать одну истину, он нечаянно открыл Кену совсем другую. Наступившее молчание было тягостным для них обоих.

Через час почтальон вручил Дэви телеграмму, адресованную Д. и К. Мэллори для передачи миссис Дуглас Волрат.

Дэви разорвал конверт и прочел: «Прилетаю в четверг. Целую. Дуг».

– Давно пора, – язвительно заметил Кен.

– Ты в самом деле хочешь его видеть?

– Я хочу видеть его деньги. Нам потребуется всё, что он сможет нам дать, чтобы провернуть это дело побыстрее. И, ей-богу, мы своего добьемся!

Дэви медленно покачал головой.

– И всё-таки не думай, что тебе удалось втереть мне очки, Кен. Рано или поздно тебе придется ответить на мои вопросы так, как отвечаю на них я. А не то этот камень свалится нам на голову, и мы не успеем даже отскочить в сторону!

– А я говорю, что мы будем держаться первоначального плана. До сих пор всё шло благополучно. Ты мастер брать дальние прицелы – вот и рискни сейчас остаться с нами.

– Нет, – сказал Дэви. – То, о чём я говорю, только кажется дальним прицелом. Для меня всё это близко и ясно. Я могу спорить с тобой сколько хочешь, но сейчас ты должен согласиться со мной только в одном: ты не будешь договариваться с Дугом Волратом ни о чём, пока мы не обсудим всё это между собой.

Кен промолчал, но хотя он не ответил «нет», Дэви почувствовал, что они так и не пришли к соглашению.

Самолет, которым управлял Волрат, описывал круги над Уикершемом перед посадкой. На посадочной площадке горячий ветер гонял крохотные столбы пыли. Сверху они казались крутящимися каплями воздуха, превратившегося в студенистую массу. Даже с высоты трех тысяч футов было неприятно глядеть на царившее внизу смятение.