Текст книги "Брат мой, враг мой"

– А из Бремена мы летели просто фантастически! – говорил он. – Этот дирижабль совсем как океанский пароход, только он плывет по воздуху и делает девяносто узлов вместо пятнадцати. У нас были отдельные каюты, гостиные, столовая и даже видовая палуба, оттуда можно было смотреть вниз.

– Он повысил голос: – Правда, Джули?

– Да, папа.

– Боюсь, вы принимаете меня за какого-то другого молодого изобретателя, – сказал Кен. – Я – ничей изобретатель. – Он повернулся к подошедшему Дэви. – Ты встретил Вики? Она пошла тебя искать. Я видел, как Дуг взял её на буксир; должно быть, они превратились в пар и растворились в воздухе. Мисс Кендрик, это мой брат, Дэви. Джули Кендрик, дочь Флетчера Кендрика.

– Здравствуйте, – сказала девушка. – Можно избавить вас от одного бокала?

– Буду вам очень благодарен, – ответил Дэви; – Я ношусь с ними, как идиот.

– Простите, что я назвала вас папиным изобретателем, – обратилась она к Кену. – Беру свои слова обратно. Я вечно ошибаюсь, считая всех, с кем он ведет дела, как бы его собственностью. Спасибо, – сказала она Дэви, беря протянутый ей бокал.

– О, это ничего, – спокойно заметил Кен. Он отпил из своего бокала и, казалось, ждал, чтобы она ушла. – Боже, как я хочу есть. Вы тоже так голодны, как я?

Девушка расхохоталась.

– Не могу себе представить, чтобы изобретатель хотел есть! – воскликнула она. – У меня с детства сложилось представление, что изобретатели – это маленькие неряшливые человечки, которые работают в подвалах по двадцать четыре часа в сутки, потом они становятся старичками с длинными седыми космами, и тогда к ним приходит слава, их имена попадают в учебники, но деньги всегда достаются кому-то другому.

– О господи! – вздохнул Кен. – Хорошенькая картинка, а, Дэви?

– Но вот являетесь вы, и оказывается, что всё это неправда, – продолжала девушка. – А знаете, среди моих знакомых ещё не было изобретателей! – Она сама почувствовала банальность столь интересного сообщения и, чтобы скрыть замешательство, быстро добавила подчеркнуто светским тоном: – Я думаю, вам уже надоело в который раз слышать эти глупые слова.

– Мне не надоело, я просто хочу есть. – Но в девушке было нечто такое, что вызывало жалость, и, вдруг поняв это, Кен добавил: – А слова вовсе не глупые. Почти все, с кем нам приходится встречаться, никогда не видели изобретателей. Ваш отец рассказывал о полете на дирижабле; вы, кажется, тоже были с ним?

– О да, – опять так же весело защебетала она. – Папа всюду берет меня с собой. Я его личный секретарь, хозяйка дома, постоянный компаньон и так далее. В сущности, мы прилетели на дирижабле из-за вас двоих.

– В самом деле? – заинтересовался Дэви.

– Мы собирались ехать в Зальцбург, как вдруг папа получил телеграмму – его просили немедленно вернуться домой, чтобы подробно ознакомиться с тем, что вы делаете. Скажите, а что вы такое делаете? Не знаю, может быть, вы собираетесь изобрести что-нибудь неслыханное, и ваши имена войдут в историю наравне с именем Наполеона, но, откровенно говоря, я готова была убить вас обоих. Ни за что на свете я не хотела сидеть этой зимой в Чикаго, а вот теперь приходится. Вы, кажется, женаты, – обратилась она к Дэви, потом сказала Кену: – А вы – нет, поэтому вы обязаны позаботиться о том, чтобы я не скучала ни минутки.

– Хорошо, – вяло согласился Кен. – Буду считать себя обязанным.

– Скажите, ваш брат хоть когда-нибудь проявляет энтузиазм? – спросила она у Дэви.

Кен засмеялся.

– Знаете, если в ближайшие месяцы у меня окажется десять свободных минут, я упаду в обморок от потрясения. Я и в самом деле скоро стану неряшливым человечком из подвала. Но если мне удастся выкроить десять минут, я проведу их с вами.

– Ну хорошо, – сказала она. – А я, быть может, придумаю что-нибудь такое интересное, что вам захочется уделить мне больше десяти минут.

– Отлично, но предупреждаю: Дэви не убьет меня, а вас. Верно, Дэви?

– Наверно, – отозвался Дэви. – Я убью вас обоих. Что ж, надо всё-таки поискать Вики.

– Подожди! – удержал его Кен, он тут же увидел вошедшего в гостиную лакея в белом пиджаке. – А, слава богу, сейчас можно будет поесть!

Джули засмеялась.

– Нет, вы просто невыносимы! – воскликнула она сердито, но с оттенком восхищения в голосе.

– Почему? – спросил Кен.

– Ну как же, я делаю вам всяческие авансы, чуть ли не бросаюсь вам на шею – и ни на секунду не могу отвлечь ваши мысли от еды. Никогда в жизни я не получала такого щелчка по носу!

Кен искренне засмеялся и, покачав головой, посмотрел на неё, как на упрямого ребенка, который не желает отказаться от нелепого каприза. Он взял её под руку и повел в столовую.

– Тише, детка, – спокойно сказал он. – Только не волнуйтесь, и всё будет в порядке.

Войдя в столовую, Дэви увидел Вики, сидевшую на другом конце стола между двумя мужчинами лет за сорок; она что-то оживленно говорила, выразительно приподнимая плечи или подчеркивая свои слова легким жестом. Мужчины слушали, склонив к ней головы, и смеялись; оба были явно очарованы ею. Дэви очутился возле тучной женщины с коротко подстриженными седыми волосами; по-видимому, она почти никого здесь не знала, так как разглядывала сидящих за столом с откровенным любопытством постороннего зрителя. Она улыбнулась Дэви сквозь дым зажатой в зубах сигареты.

– Вы – Дэви Мэллори, не так ли? Я Кора Стюарт, – спокойно сказала она. По другую сторону сидел Кен, болтавший с Джули Кендрик. – Я переложила карточки так, чтобы сидеть между вами. Бог знает, какое соседство мне могли навязать. Я хотела пересадить куда-нибудь поближе к нам и вашу жену, но не смогла найти её карточку. Она мне нравится.

– Вы её знаете? – удивился Дэви.

– Мы с ней разговаривали перед тем как идти в столовую, – сказала Кора Стюарт, словно в свою очередь удивляясь, как это ему до сих пор неизвестно, что она делает лишь то, что ей нравится, и знакомится только с теми людьми, которые, по её мнению, могут её заинтересовать. – Я заговорила с ней, ещё не зная, кто она. – Не выпуская из пальцев сигарету, Кора принялась за макрель в белом вине. – В этой девочке что-то есть, хотя она сама ещё не понимает, что именно. А вы понимаете? – вдруг спросила она, и её рука застыла в воздухе, не донеся вилку с куском рыбы до рта.

– Думаю, что да, – медленно сказал Дэви, не зная как отнестись к этой резковатой прямоте.

– Иными словами, ничего вы не понимаете. Посмотришь на неё и видишь – она так и светится изнутри веселой радостью; хочется узнать, что это за радость, и разделить её вместе с ней. Вот в чём её очарование. Она какая-то очень открытая. Ей всё интересно, и это отражается на её лице. Не то что вон тот экземпляр. – Кора кивком седой головы указала вбок. – Эта готова свернуться в – кольцо для вашего братца. – Она даже не дала себе труда понизить голос. – Когда доживете до моих лет, свежие маргаритки вам тоже будут нравиться больше, чем всякие украшения. А он недурен собой.

– Кен?

– Ну да, если кому нравятся прилизанные учтивые молодчики, которые смотрят на вас так, будто в душе смеются над вами. Я лично таких терпеть не могу. Расскажите о вашем зяте.

– Но…

– Ну, это, конечно, личность! – продолжала Кора, не дожидаясь ответа. Она повернула к Дэви свою сенаторскую голову и взглянула на него в упор. – Только вас я пока не могу раскусить. Вы – человек себе на уме, правда? Хотя, если ваша жена вышла за вас замуж… Сначала я подумала, что она замужем за вашим братом. Насколько мне известно, вы с братом намерены сделать нас очень богатыми.

– В самом деле? Откуда вы это взяли?

– Откуда я… – Кора уставилась на него в изумлении. – Но если это не так, то, скажите на милость, что же вы делаете на моем заводе?

Дэви невольно засмеялся.

– Нет, вы правы, – сказал он. – Наша работа принесет большие деньги.

– Но вы не слишком в них заинтересованы, – добавила Кора, осененная внезапной догадкой. Пожав плечами, она посмотрела на Дэви с гораздо большим любопытством. – Это уже как-то отличает вас от других.

– Нет, разумеется, я в них заинтересован. Но деньги не составляют для меня цели жизни. Когда ваш муж решил заняться радио, миссис Стюарт, разве он говорил вам только о том, что это принесет большие деньги, или у него на уме было и что-то другое? Я уверен, что было. Что он вам сказал, когда пришел домой, твердо решив с этих пор заняться радио?

– Если хотите знать правду, он мне ничего не сказал, – ответила Кора. – Он молчал, пока не наладил дело и не набрал у морского министерства заказов, которые должны были принести нам кучу денег. Честно говоря, если бы он сначала посоветовался со мной, я была бы против. Видите ли, молодой человек, я женщина крестьянского склада. Я всяких тонкостей не понимаю. Мне нужно такое, что можно посмотреть да пощупать. А до будущего ведь рукой не дотянешься. Склонность к спекуляциям бывает только у мужчин. Может быть, теперь и у женщин тоже, но у меня её нет. Я говорю не о спекуляциях на бирже. Для большинства людей это просто азартная игра. Они покупают по подсказке. Нет, я говорю о тех, кто делает ставку на идею, рискуя всем, что у них есть. Женщины иногда делают такие ставки на мужчин, но мужчины – это нечто реальное. Мужчину можно потрогать рукой, оценить как личность, наконец, выйти за него замуж. Мой муж хорошо знал меня. Как бы он ни был захвачен своей идеей, он ничего не сказал мне о радио, пока не заработал на нем столько, что смог купить мне славненький блестящий зеленый автомобильчик, а этот зеленый «пирлес» и был самым убедительным доводом в его пользу. Что можно было возразить против этого? Вообще Док, принимая решения, никогда не советовался со мной, – с гордостью добавила Кора. – Он шел своим путем, делал что хотел и что находил нужным. Конечно, он мог бы быть и повыше и постройнее, но зато он был настоящим мужчиной, если вы понимаете, что я имею в виду; все эти шестифутовые красавчики, которых полно вокруг, ему и в подметки не годятся. Я люблю, когда мужчина уверен в себе. – Вдруг она устремила на Дэви проницательный взгляд, и голос её сразу утратил мягкие задумчивые нотки. – А почему вы спросили об этом? Хотели найти верный способ навязать мне что-то?

Дэви неловко усмехнулся и пожал плечами.

– Если даже и так, сейчас я постыдился бы признаться в этом.

После обеда Дуг незаметно отвел в сторону Кена и Дэви.

– Пройдемте ко мне в кабинет и поговорим, – сказал он. – Гости пока могут обойтись и без нас.

Он провел их в небольшую, обшитую деревянными панелями угловую комнату, где между окнами стоял его письменный стол. Дуг уселся в кожаное вертящееся кресло я, выдвинув нижний ящик стола, поставил на него ногу.

Кен и Дэви не стали садиться. Дуг, улыбаясь, смотрел на них, чуть запрокинув голову.

– Итак, согласно нашему уговору… – начал он и засмеялся. – Ну ладно, вы видели людей, которых нужно завоевать. Прав я был, предлагая отложить демонстрацию прибора, или не прав?

– Мы поговорим об этом завтра, – сказал Дэви.

– Завтра мне будет некогда. Биржевой рынок ведет себя, как темпераментная потаскуха, и я всё утро просижу у своего маклера, где у меня будет под рукой телетайп, а днем я поеду на матч Чикаго – Мичиган.

– С каких это пор вы стали интересоваться университетским футболом? – спросил Кен.

– А я вовсе и не интересуюсь, – ответил Дуг. – Но меня пригласили, и я решил пойти за компанию. Я так давно не был среди людей.

– Поэтому вы и пригласили сегодня сорок человек вместо трех или четырех, непосредственно связанных с делом? – спросил Дэви. – Довольно странная затея, если учесть, что вы так настаивали, чтобы мы поговорили с теми, кто нас финансирует. Да в такой толчее к ним и подойти-то невозможно!

Дуг бросил на него быстрый испытующий взгляд.

– У меня было немало причин, чтобы позвать столько народу, – сказал он.

– И вот вам одна из них: я хотел, чтобы вы хорошенько присмотрелись к людям, с которыми вам придется выдержать бой.

– Да я на них уже насмотрелся, благодарю вас.

– Я это сделал вовсе не для вашего удовольствия, – возразил Дуг, – а ради вашего образования, что гораздо важнее. И запомните навсегда: они ничего о вас не знают и не пожелают знать, пока вы не добьетесь успеха – в их понимании. А пока вы для них мелочь, Дэви, такой же ничтожный пустяк, как покупка коробки спичек… И ещё была у меня одна причина – личного характера, – задумчиво сказал он. – Мне вдруг захотелось, чтобы вокруг было как можно больше людей. Чтобы всюду громко и много разговаривали. Чтобы меня теребили со всех сторон. Чтобы всюду были улыбки, красивые женщины в красивых платьях, преуспевающие мужчины. Что-то всё время не дает мне покоя. Может быть, на людях мне будет легче справиться с собой. Во всяком случае, мне захотелось сделать именно так. Одно только никак не входило в мои расчеты, – обратился он к Кену. – Я не желал бы, чтобы вы связывались с Джули Кендрик.

– Мало ли что случается помимо ваших расчетов, – усмехнулся Кен. – До этой минуты у меня не было абсолютно никаких планов относительно Джули Кендрик.

– Отлично, и, пожалуйста, не изобретайте их сейчас, назло мне. Её отец погубит вас. Это его любимица, и он никому её не отдаст. Не звоните ей, а если она сама позвонит – что весьма вероятно, так как вы ей понравились, – скажите, что вы заняты и вам некогда разговаривать. Ну ладно, так как же мы решаем насчет демонстрации?

– Боюсь, ваш вечер не дал тех результатов, на которые вы надеялись, – сказал Дэви. – Я за то, чтобы не откладывать демонстрацию. Прибор готов. Если вы настаиваете, чтобы мы показали движение, можно что-нибудь соорудить и крест будет плавно двигаться по экрану взад и вперёд. Знаете, Дуг, я уже не уверен, что эти люди представляют собой ту сторону жизни, к которой нам следует приспособиться. Вы говорите, мы для них – мелочь? Черта с два! Мог ли фабрикант шорных изделий в тысяча восемьсот девяносто пятом году позволить себе не обращать внимания на автомобиль? Могла ли фирма, производящая кабель в тысяча девятьсот десятом году отмахнуться от радио?

Дуг слегка усмехнулся.

– Слушайте, вы никак не поймете главного, – с досадой сказал он. – Вы путаете исторические события с тем, что происходит в эти периоды с отдельными людьми. Во-первых, вы полагаете, будто каждый знает и делает то, что приносит ему пользу. Боже всемогущий, да вы только произнесите эти слова вслух – и сами убедитесь, как это нелепо! Возьмем ваш пример: фабриканта шорных изделий, который не может позволить себе отмахнуться от факта появления автомобилей. Да черт возьми, – вдруг крикнул он, – все шорники в Америке плевать хотели на первый автомобиль! Никто из них не бросился учреждать акционерное общество! Никто из них не верил, что это в конце концов приведет их к банкротству. Вы скажете: ход истории привел их к банкротству. Верно, но разве какому-нибудь изобретателю автомобиля в городишке, где царил фабрикант шорных изделий, было от этого легче? Он не мог раздобыть денег для осуществления своего замысла, он умирал с голоду, так ничего и не добившись, а в это время кто-то другой изобрел и сделал первый автомобиль. Какая же ему польза от того, что фабрикант, отказавший ему в помощи, разорился из-за своего промаха? На свете стало двумя нищими больше, вот и всё.

– Возможно, – спокойно сказал Дэви. – Только это совсем другой случай. У нас не один-единственный фабрикант шорных изделий. Мы обратимся к Джону Смиту, и, если прибор не произведет впечатления, мы покажем его Уиллу Джонсу, а если и тот не оценит, мы пойдем к Сэму Брауну. Нам заплатили за то, чтобы мы смонтировали прибор и чтобы он работал, – это уже сделано. Чтобы усовершенствовать прибор и добиться коренных изменений в его работе, понадобится ещё много времени и денег. Поэтому я считаю, что сейчас ничего не нужно откладывать.

– Я тоже, – поддержал его Кен. – Мне совершенно всё равно, за что они нам платят и какая участь постигнет несчастного шорника, который поставил не на ту лошадь. Это всё теории. Дайте мне в руки этот договор со всеми подписями и печатями, – вот что мне нужно! Скажу вам прямо: если демонстрация будет отложена до тех пор, пока я разработаю свои идеи насчет усовершенствования прибора, считайте, что она отложена навсегда. Дело в том, что у меня нет никаких идей.

– Ты это серьезно? – спросил Дэви.

– Вполне. Я смертельно устал. Физически и морально. Я просто весь одеревенел. Я мог бы проспать три дня подряд, но проснулся бы таким же усталым.

– Тогда я беру свои слова обратно, – сказал Дэви. – Мы отложим демонстрацию.

– Но почему? – удивился Кен. – Почему, скажи, бога ради?

– Потому что мы не покажем им прибора, пока у нас не будет подробного плана нашей дальнейшей работы. Мало показать то, что у нас есть, – надо суметь ответить на любое возражение и заявить: мы собираемся делать то-то и то-то.

– Мне кажется, – сухо сказал Дуг, – разница между вами и мной состоит сейчас в том, что я хочу заинтересовать этих людей более заманчивым зрелищем, а вы – более заманчивыми обещаниями.

Дэви отрицательно покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Разница совсем не в этом. Настоящая разница в том, что вы думаете лишь о внешнем эффекте, а я думаю о сути нашей работы, думаю, как добиться, чтобы то, что у нас есть, стало таким, как мы хотим.

– Мне безразлично, какие у вас соображения, – сказал Дуг, вставая, – лишь бы меня удовлетворяли результаты. Простите, я должен пойти к гостям.

– Я думал, мы будем держаться вместе, – отчеканивая каждое слово, произнес Кен, когда Дуг вышел из кабинета. – Я стал на твою сторону, а ты тут же сбил меня с ног! Спасибо за поддержку!

– Да вовсе нет! – возразил Дэви. – Если говорить о сторонах, то на чьей стороне, по-твоему, для меня естественнее быть?

– А черт его знает! – сказал Кен. – Иногда твоя мысль приобретает такой грандиозный размах и такую объективность, что я начинаю сомневаться: да ты ли это? Порою, следя за её ходом, я просто не знаю, что это такое, но уж конечно нечто сверхчеловеческое!

В понедельник утро выдалось серое, прозрачное и неспокойное; западный ветер мчался по улицам, теребя всё, что нельзя было сорвать и унося с собой всё, что могло быть сорвано. Люди, шедшие на работу, нагибали головы, преодолевая напор ветра, и напряженность походки придавала им решительный вид; ветер трепал их одежду, и от этого казалось, будто они изо всех сил спешат. В газетных киосках верхние газеты в каждой стопке отплясывали бешеный танец и словно старались стряхнуть с себя огромные слова «Курс акций» прямо в лице прохожим.

Дэви и Кен ехали на завод молча, но в машине стоял беспрерывный гул – с громким хлопаньем бился над головой брезентовый верх, мимо проносились вихрем сухие листья. Осень вступила в свои права, и колючий утренний холод заставлял думать о том, что нескоро опять засияет солнце и что впереди длинная зима со снегом и слякотью.

В фабричном районе машина попала в длинную колонну грузовиков и выбралась из неё только у заводских ворот. Кен, почти не замедляя хода, прогнал машину через двор, повернул за угол и остановил у дверей лаборатории. Всё так же молча он, вышел из машины и распахнул входную дверь, даже не взглянув, следует ли за них Дэви.

Когда Дэви вошел в контору, Кен стоял посреди комнаты, сдвинув шляпу на затылок и расставив ноги.

– Ну ладно, – сказал Кен. – Что будем делать?

– У тебя есть какие-нибудь идеи?

– Ни одной. Я же тебе сказал. Я иссяк.

– Тогда надо думать, – сказал Дэви. Он сел, положив ноги на стол. – Будем сидеть и думать, вот и всё.

– Гениально! – язвительно произнес Кен. – Ты думай здесь, а я пойду думать в мастерскую. А что делать Бену?

– Скажи ему, чтобы он тоже думал, – ответил Дэви. – И никто не должен раскрывать рта, пока чего-нибудь не надумает.

Во дворе грохотали тяжелые машины, груженные сырьем, материалами, готовой упакованной продукцией, за окнами бушевал ветер, но в лаборатории царила полная тишина. Дэви вынул блокноты, исчерченные схемами и диаграммами, исписанные заметками и цифрами, и стал медленно листать странички, надеясь снова обрести тот стимул, который двигал их работу. Утренние часы сонно прошли один за другим, ничем не вознаградив его яростную сосредоточенность. Вторая половина дня оказалась тоже бесплодной. Дэви откинулся на спинку стула, заложив руки за голову, и мысленно перебирал воображаемые схемы, ища, за что ухватиться. В конце дня он услышал звяканье инструментов в мастерской и пошел посмотреть, что там происходит.

Кен возился с элементами какой-то схемы, соединяя их проводами в странном, с виду бессмысленном порядке.

– Что ты делаешь? – спросил Дэви.

– Думаю, – холодно ответил Кен. – Я люблю думать руками. А ты с чем пришел?

– Ни с чем, – сказал Дэви, вернулся обратно, сел и снова уставился в пространство.

Определить, что ему нужно, было легко: более сильный видеосигнал, иначе говоря – более сильную реакцию электрических частиц на свет и тень в передающей трубке. Просто усиливать тот сигнал, который существует сейчас, было бы так же бессмысленно, как пытаться прочесть неразборчивую подпись, увеличивая её, – неровные черточки и росчерки стали бы только крупнее, и получилось бы то же самое, только в большем масштабе. Надо было найти способ резче отделить сигнал от фона случайных вспышек: но передающая трубка и так работала при максимальной светочувствительности.

Дэви вытащил чертеж трубки и положил его рядом с первоначальными расчетами – страничкой, заполненной пять лет назад. Он чувствовал, что главная ответственность лежит на нем. Ведь в теории он был всегда сильнее Кена. То, что рождалось в его воображении, Кен блестяще осуществлял на практике. Дэви снова просмотрел основные уравнения, проверяя ход математических рассуждений, – быть может, он в свое время упустил какую-нибудь возможность, которую можно было бы сейчас использовать, – но так ничего и не нашел. Он захлопнул блокнот – на всякий случай, чтобы, имея перед глазами написанное раньше, не повторить машинально какой-нибудь ошибки. Теперь Дэви принялся за вычисления с самого начала и снова вывел те же формулы, только иным путем. Ответы получились те же самые.

– Шесть часов, – сказал Кен, появляясь в дверях. – Хочешь думать ещё, или пойдем домой?

– Сделаем передышку, – ответил Дэви, смахнув листки с вычислениями в корзинку для мусора. – А завтра начнем сначала.

На следующий день он проделал все вычисления другим способом, ещё через день – третьим; так проходил день за днем.

Он метался в тесной темнице собственного бессилия; он с исступленным отчаянием бился о её стены, но кого же ему проклинать, если он сам был и судьей, приговорившим себя к заключению, и неподкупным тюремщиком, стерегущим в темном коридоре снаружи, и даже непроницаемые стены были из его собственной плоти? Отчаяние возрастало час за часом, пока Дэви не дошел до такого состояния, что просыпался среди ночи, всхлипывая от бессильной злости, и это протяжное всхлипывание было похоже на стон человека, убитого горем.

Вики обнимала его, стараясь успокоить, но огромное несоответствие между тем, что она могла ему дать, и тем, что ему было нужно, ещё больше усиливало его муки.

– Ты непременно придумаешь, – уверяла его Вики. – Не мучай себя так. Это придет.

– Нет, не придет! – сказал он однажды ночью. – Быть может, я своими поисками только доказал, что это – предел. Может, дальше идти и некуда. Ну и прекрасно! Почему бы на этом не успокоиться? – Он сел в кровати и закурил. – Лучше убедиться в этом сейчас, чем после того, как мы подпишем договор!

– Ну перестань, Дэви, – умоляла его Вики.

– Я дошел до того, что стал ненавидеть свою работу, – со злостью сказал Дэви. – Как будто мне ведено сдвинуть огромную глыбу, и сколько я её ни толкаю, сколько ни силюсь, ничего не выходит! Не поддается! Если б не Кен, я бы завтра же повесил замок на проклятую лабораторию и ноги моей там больше бы не было! Но я обязан продолжать из-за Кена, вот и всё. Он умрет, если я скажу, что надо бросить это.

– Дэви, спи, пожалуйста. Ты совсем измучился.

– Да что ты всё время уговариваешь меня спать! – вспылил Дэви.

– Я не знаю, как с тобой говорить, когда ты такой, – с отчаянием сказала Вики. – Мне хочется тебя обнять, погладить по голове, а ты меня отталкиваешь! Я боюсь сказать всё, что я думаю, потому что не знаю, как ты это воспримешь; боюсь сказать что-нибудь не то и обидеть тебя, поэтому и лепечу, как идиотка. Но знаешь, если это и в самом деле предел…

– Нет! – в ужасе крикнул Дэви. – Не говори так! Я сдвину эту чертову глыбу! Она не может не сдвинуться! Нет такой системы, которую нельзя было бы улучшить. И не говори, что я не смогу этого сделать. Я смогу!

– Я знаю, – ласково сказала Вики.

– Тогда не говори, что это – предел!

– Хорошо, – резко бросила она и вскочила с кровати. – И довольно об этом! Хватит! – Она прошла по комнате в ниспадающей до полу шелковой ночной рубашке и так решительно распахнула дверцы стенного шкафа, что вся злость Дэви мгновенно исчезла, и он приподнялся, похолодев при мысли, что она сейчас уйдет от него совсем. Но Вики вынула из шкафа только халат. – Я сейчас дам тебе горячего какао и сандвич, ты поешь и сразу заснешь. Слышишь?

– Да, – покорно отозвался он, но Вики уже вышла из комнаты.

Дэви сразу успокоился. Из кухни доносился стук тарелок и кастрюль; хлопнула дверца холодильника. Дэви хотел было встать и пойти к Вики, но она сама вошла в комнату с подносом в руках.

– Это мне? – спросил Дэви.

– Конечно тебе. Ты же ничего не ел за обедом. Сидел и смотрел в одну точку.

Дэви не сводил с неё изумленного взгляда.

– Знаешь, – медленно сказал он, – сколько я себя помню, никто не вставал с постели, чтобы принести мне поесть. – Он смотрел на стоявший перед ним поднос, как на чудо.

– Даже твоя мать? – Вики села рядом с ним на кровать; в глазах её была жалость, но он этого не видел.

– Ведь я совсем не помню матери, – сказал он и взял сандвич так, будто это был совсем особенный сандвич, единственный и неповторимый.

– Иногда мне кажется, что помню, но когда я стараюсь представить себе её ясно, оказывается, что это Марго.

Он снова взглянул на Вики, всё ещё во власти неожиданной радости.

– Ешь сандвич, – приказала Вики. – Для чего, спрашивается, я его делала?

Дэви откусил кусочек и покачал головой.

– Замечательно! – проговорил он. – Наверное, твоя мать делала такие для тебя?

– Да, – очень мягко сказала Вики. Она смотрела, как он ест, и на глазах её выступили слезы. Никогда в жизни о нем никто по-настоящему не заботился, думала она, а он даже не замечал этого. Он любил своих близких, не задумываясь над тем, любят ли они его. Однако, если бы Дэви увидел её слезы, он не понял бы, что их вызвало; а если бы она попыталась объяснить, он, наверно, решил бы, что она хочет поколебать его беззаветную преданность Кену и Марго, которую он сохранит на всю жизнь, что бы он там ни говорил сгоряча.

– Ну как, тебе лучше? – спросила Вики, убирая поднос.

– Лучше, гораздо лучше, – ответил Дэви, забираясь под одеяло. – Пожалуй, завтра я попробую ещё один ход.

Он заснул, радуясь близости Вики и новой идее. Утром, войдя в контору, он тотчас же принялся за работу, но, исписав вычислениями три листка бумаги, понял, что снова зашел в тупик. Он отбросил листки в сторону, уронил голову на руки и тяжело вздохнул.

Каждый день, прошедший в бесплодных поисках, усиливал чувство вины у Кена, который работал в мастерской один. Отчаяние превратилось в тупую неослабевающую боль. Он корпел над чертежами и схемами, изо всех сил напрягая мозг, в надежде, что его осенит прозрение и ему станет ясен тот единственный замысловатый порядок перемещения элементов, который сразу разрешит проблему. Он думал, а пальцы его перебирали миниатюрные конденсаторы и катушки сопротивления, будто сами по себе пытались найти ту комбинацию, которую он так жадно искал.

День за днем из-за перегородки, отделявшей мастерскую от конторы, до него доносился шелест бумаги – там карандаш Дэви путешествовал по областям теории, в которых Кен чувствовал себя робким иностранцем, говорящим на чужом языке с запинками и сильным акцентом. Впрочем, решение будет найдено здесь, в мастерской, при помощи его рук. Кен считал это своим долгом по отношению к Дэви, и сознание беспомощности сводило его с ума.

При взгляде на ряды шасси со схемами и панели управления его охватывала ненависть к этому укоризненно молчавшему стеклу и металлу. Иной раз грубая отделка какой-нибудь детали повергала Кена в такое смущение, что хотелось поскорее отвернуться, но тут же ему в глаза бросалось что-нибудь другое, сделанное с удивительным мастерством, и сердце его наполнялось гордостью, гордостью и радостью, а затем ему становилось ещё грустнее, что его мозг – инструмент, который работал всегда безотказно, с такой замечательной легкостью, – теперь стал тупым и вялым.

В прошлом у каждого из них бывали такие периоды, когда творческая мысль притуплялась и ни одна идея не приходила в голову; но каждый знал, что другой протянет ему руку и вытащит из трясины. И никогда ещё не случалось, чтобы с обоими произошло такое одновременно и оба беспомощно барахтались, как сейчас. Если бы только нащупать хоть какую-нибудь идею, пусть даже самую поверхностную, приблизительную, и подкинуть её Дэви – тот при своей изобретательности, наверное, сумел бы извлечь из неё что-то полезное. Отчаяние поглотило уверенность Кена в себе, но он ни на мгновение не терял веры в Дэви.

Каждый вечер Кен возвращался из лаборатории совершенно опустошенный, приходил домой и, зная, как он сейчас невыносим, радовался, что Дуг в последние дни очень занят и редко бывает дома. Биржевой рынок расползался, как промокшая бумага. Кен мельком проглядывал заголовки вечерних газет, напечатанные жирным шрифтом, но то, что, казалось, терял он сам, было настолько важнее таких пустяков, как чьи-то денежные потери, что через минуту он отбрасывал газету и снова погружался в свои трудные мысли.

Ему хотелось хоть ненадолго сбросить тяжкий груз этих мыслей, уйти от самого себя. Хоть бы нашлась какая-нибудь девушка! Он убеждал себя, что в Чикаго у него нет знакомых девушек, но через секунду этот довод казался сущей чепухой. В городе полно девушек; стоило четверть часа погулять по улицам, как он нашел бы то, что нужно, если бы действительно этого хотел. Но дело в том, что он ничего не хотел. Он всё ещё горевал по Марго, и горе было таким глубоким, такими крепкими тисками сжимало его, что все его желания словно оледенели. И это уже становилось ему в тягость. Иногда он одиноко бродил по темным улицам или один в пустом доме стоял и глядел в окно.

Так у окна однажды и застал его Дуг, вернувшийся домой в полночь. Лицо у Дуга было бледное и застывшее. Обычная его подтянутость исчезла, он весь как бы обмяк и, казалось, не переодевался уже несколько дней. Шел он медленно, волоча ноги, словно раненый.