Текст книги "Брат мой, враг мой"

– Как мне убедить вас, что вы глубоко неправы? – спросил он. – Если вас послушать, то я что-то вроде тли или раковой болезни. Я не разрушаю компании и никогда ни одной не разрушил.

– Разве? – усомнилась Кора.

– Да. Все предприятия, о которых вы говорили, – дело моих рук. Я создавал их ради кого-то, в чей талант я верил. Кинокомпания была создана ради человека, который был великим режиссером. Он поставил два великолепных фильма и утопил свой талант в бутылке джина. Авиакомпания? Я организовал её ради человека, с которым летал во время войны, – он был выдающимся конструктором. В юности он работал у братьев Райт. Что же случилось? Мы выпустили несколько самолетов, побивших все рекорды. Ну, я и решил, что дело налажено отлично, и занялся чем-то другим, а у того человека всё пошло прахом.

– Насколько я знаю из газет, вы, кажется, выбросили все свои акции на рынок, обесценили их и окончательно развалили дело.

– Да, я продал свои акции. Да, я заработал на этом немалые деньги. Но разве это мешало моему конструктору делать самолеты? И неправ я был только в одном: я думал, что у него, кроме конструкторского таланта, есть и деловая жилка.

– А теперь вы откопали ещё двух гениев?

– Совершенно верно, – бесстрастным тоном подтвердил Дуг. – Мальчики действительно очень даровиты. На этот раз промаха не будет. А в их изобретении заложены огромные возможности – надо быть сущим болваном, чтобы не понимать этого. Если за это дело взяться с умом, то ваша фирма, миссис Стюарт, не только станет в пятьдесят раз крупнее – она сможет контролировать всю радиопромышленность.

– Помилуйте, уж не стараетесь ли вы продать мне акции моего же предприятия?

– Я не прожектер, миссис Стюарт, – колко возразил Дуг. – Я только хочу объяснить вам, из-за чего я вступил в ваше акционерное общество. Я выбрал вашу фирму, а не какую-нибудь другую, потому что у вас хорошая база для начала этого дела. Кроме основной продукции, вы выпускаете также электронные приборы, вы уже начали приобретать отдельные радиостанции, чтобы создать собственную сеть радиовещания. Всё, чем располагаете вы, пригодится и нам. Каждый ваш отдел может использовать то, что будет сделано нами. Мы с вами вместе далеко пойдем, и нашему пути не будет конца, если мы станем работать сообща. А если вам кажется, будто наша работа не так значительна, как мы утверждаем, то позвольте напомнить, что две недели назад фирма «Кун-Леб» выразила готовность оказать нам любую помощь, какую я найду нужным. А там не занимаются прожектерством.

– Я знаю, – сказала Кора. – И это тоже мне непонятно.

Дуг нахмурил брови.

– Вы хотите сказать, – спросил он вдруг, – что братья Мэллори, их работа, фирма «Кун-Леб» – всё это не вызывает у вас возражений и смущает вас только одно: причем тут я?

– Я этого пока что не сказала, – медленно проговорила Кора. – Но раз вы читаете мои мысли, то отрицать не буду. Да, я снова повторяю – я побаиваюсь вас. Вас!

Дуг порывисто поднялся с кресла, пробормотал: «А, черт!» – и зашагал по комнате.

– Знаете, вы для меня тоже загадка, – заявил он. – Я вас представлял себе совсем другой, и мы, очевидно, не поймем друг друга, пока…

– Минутку. Можно узнать, какой именно вы меня себе представляли?

Дуг на мгновение рассердился, что его перебили, и хотел было договорить, но вдруг понял истинный смысл её вопроса и, усмехнувшись, повернулся к ней.

– Ну вот, вы в первый раз заговорили, как женщина!

– Но ведь я и есть женщина! – добродушно рассмеялась Кора. – И никто не забывает об этом. Не забывайте и вы! Так какой же вы меня себе представляли?

– Вам в самом деле это интересно?

– Конечно. – Кора уселась поудобней, откинувшись на спинку дивана. – Почему бы нет?

– Ну что ж, раз вы настаиваете… – сказал Дуг, улыбаясь, но в душе он злился, и ему хотелось отомстить Коре за её колкости. – С виду всё безупречно. Прическа, платье, квартира…

– Не торопитесь. Я хочу послушать и о прическе, и о платье, и о квартире…

– Что же вам сказать? Вероятно, вы не услышите ничего для вас нового. Всё очень дорогое, всё в хорошем стиле, который, впрочем, выбран не вами

– это обычный стиль таких женщин, как вы. И всё это нисколько не соответствует вам. Я хочу сказать – вашему внутреннему складу.

Кора, не сводя с него настороженного взгляда, сняла с губ табачную крошку.

– Что ж, быть может, это и правда, – призналась она, – но, быть может, и самый отъявленный вздор! О вас я могу сказать вот что: вы, слава богу, не строите из себя этакого молодого обольстителя – смотрите, мол, какой я веселый и обаятельный, но в душе у меня печаль! Такие мне частенько попадаются. У них расчет на то, что мне захочется по-матерински приголубить хрупкого мальчика с грустной мольбой во взоре, а мальчик в это время прикидывает в уме, сколько акций удастся мне всучить, не дам ли я ему денег на развлечения и не соглашусь ли оплачивать его счета. Такие доставляют мне массу удовольствия, но иногда выводят из себя.

– Только дурак может поверить, что вы поймаетесь на эту удочку, – если, конечно, вы уже однажды не поймались или не были близки к этому, – заметил Дуг.

– Откуда вы знаете? – резко спросила Кора.

– Догадался по вашему тону. А сейчас вы почти прикрикнули на меня, и значит только подтвердили, что я прав.

– Ну, знаете, каждый имеет право иной раз свалять дурака. Самое главное, чтобы это не разъедало душу. Если нет – всё в порядке. К вашему сведению, я отделалась благополучно. Да, собственно, ничего-то и не было, – добавила она задумчиво, но с оттенком сожаления. – Однажды я позволила себе потешиться такой мыслью, но не успела даже покраснеть, как сказала «нет». И всё же…

– В этом «всё же» немало грусти, – заметил Дуг. – Что следует за ним?

Кора пожала плечами.

– Всё же я такая, какая есть, – тут уж ничего не поделаешь. Я имею в виду «внутренний склад», как вы изволили выразиться. И пока мы не слишком отвлеклись от темы, вы расскажете мне и об этом.

– О, право же…

– Нет, – упрямо возразила Кора. – Я хочу знать, с кем вы, по-вашему, имеете дело. Это скажет мне о вас не меньше, чем история вашей жизни, которую вам так не терпится рассказать.

– Разве мне не терпится?

– Конечно. Но сейчас мы поговорим о женщине, к которой вы пришли для делового разговора.

– Женщина, к которой я пришел для делового разговора, – быстро заговорил Дуг, – никогда в жизни не флиртовала с мужчиной и не сумела бы флиртовать, даже если бы ей того захотелось; у неё нет кокетства ни на грош, в разговоре она всегда пряма и искренна, пусть ей даже не совсем понятно, о чём идет речь, и за всю свою жизнь она верила только одному человеку…

– Двум, – перебила она. – У меня ведь ещё был брат.

– Двум, – поправился Дуг. – Она крайне консервативна во всем, что касается её фирмы, за исключением тех случаев, когда она пускается в авантюры по причинам, не имеющим никакого отношения к существу дела. И раз уж мы коснулись этого, скажите, почему вы отважились на такой риск?

– Сейчас не стоит об этом. Мы ещё не кончили говорить обо мне.

– Мне больше нечего сказать. Разве только вот что: вы слишком умны, чтобы взять на содержание какого-нибудь хлыща, и в то же время, несмотря на все слова о том, как вам хочется продолжить дело своего мужа, понятия не имеете, куда себя девать.

Лицо Коры стало печальным.

– Что ж, я сама этого хотела, – вздохнула она. – Скажите, что заставляет людей так настойчиво выспрашивать о себе? Простое ли тщеславие? Одиночество? Или они сами до того бессильны разобраться в своей душе, что надеются услышать от постороннего ту несложную правду, которую так и не рассмотрели, глядясь в зеркало добрых шестьдесят лет? Не знаю, не знаю. Могу лишь сказать одно: есть мелкие истины, которые ранят в самое сердце.

– Простите, если я обидел вас, – сказал Дуг. – Но нас с вами словно вдруг сорвало с места и понесло. Скажите, у вас бывают такие беседы с Констэблом?

– Нет, – призналась она. – Ни с ним, ни с кем-либо другим. Мы с вами как-то очень быстро нашли общий язык. А Том, ну, это такой человек, который рассматривает свои отношения со мной только в плане «я работаю на вас». Если бы я и вздумала держаться с ним на дружеской ноге, он бы просто растерялся. Нет, Том отличный работник. Но ему необходимо чувствовать над собой хозяина. Без хозяина он впал бы в нервное расстройство. Вы пришли поговорить о Томе, не так ли? Ну, давайте поговорим.

Дуг снова сел.

– Ладно, давайте говорить о Томе. Вы очень хорошо всё объяснили. Том хороший. Том славный, Том преданный, но Том туповат. Он боязлив. Он не умеет обращаться с людьми. Я ввел в ваше акционерное общество двух молодых и самых талантливых в стране инженеров, а ваш слуга Том так старался отпугнуть их от нас, что это было даже не смешно. Он вам говорил, какие они замечательные?

– Стойте, стойте, – медленно сказала она, подавшись вперёд. – Вы, кажется, сошли с ума!

– Да, миссис Стюарт, сошел! В свое время я заключил с вами соглашение через Тома насчет братьев Мэллори. Мы договаривались об определенных условиях, а теперь ваш Том повернул дело иначе и навязал им совершенно другие условия. Почему это?

– Я не заключала с вами соглашения, мистер Волрат, – кротко сказала она, но эта кротость была угрожающей.

– У меня была словесная договоренность с Томом, и я был уверен, что он передал это вам.

– Словесная договоренность есть то, что означает это выражение, – слова. Соглашения же пишутся на бумаге.

Дуг покачал головой.

– Это не разговор, миссис Стюарт. Когда я обсуждаю с кем-нибудь деловое предложение, и мы оба произносим слово «договорились», значит, так оно и есть.

Кора помолчала.

– Тогда почему же вы приняли его условия?

– Я его условий не принимал. Окончательные переговоры должны были вести сами Мэллори. Не знаю, как это случилось, но они сдались и уступили. Должно быть, чего-то испугались. Я не хотел вмешиваться, но сейчас решил обратиться к вам через голову Тома, так как не сомневаюсь, что он выполнял ваши указания. Теперь управляем фирмой мы с вами, так что если мы найдем общий язык, то никакие посредники нам не нужны. И я хочу сказать вот что: Том нам больше не нужен.

Кора смотрела на него насмешливым взглядом.

– Вы уверены? – спросила она. – Так вы хотите, чтобы я сама каждый день ходила в контору? Я достаточно насиделась там в свое время, когда была молода, когда мой брат, Док Стюарт и я составляли и дирекцию и штат служащих.

– Вам совершенно незачем ходить в контору. Этим займусь я. Я буду часто заглядывать к вам. Мы с вами можем уютно посидеть, поговорить, выпить…

– Кстати, хотите выпить?..

– Уверяю вас, это не намек – хотя я не отказался бы от виски с содовой, только немного погодя. Нет, я буду ходить в контору каждый день, а вы будете решать вопросы, с которыми я к вам приду. Это значит, что вам одним днем реже придется ездить на скачки, играть в маджонг или сидеть у телетайпа, передающего биржевые новости, – словом, проводить время, как вам нравится. А мне будет очень приятно приходить сюда. – Дуг обвел гостиную чуть погрустневшим взглядом. – Я очень тоскую по жене, – к собственному удивлению, вдруг сказал он. «Хочешь сыграть на сочувствии?» – зло усмехнулся он про себя, но и слезы на его глазах, и горе, комком подступившее к горлу, были настоящими. Он взял себя в руки и сквозь глухую боль услышал свой спокойный голос: – Она умерла несколько месяцев назад.

Умные глаза Коры, смотревшие на него чуть растерянно и настороженно, вдруг потеплели от жалости. Она молчала, и казалось, была огорчена, что не может найти нужных слов. Вздохнув, она тяжело поднялась с дивана, как старая, усталая женщина.

– Я подумаю об этом, – тихо сказала она. – Что же, хотите выпить?

– Спасибо, с удовольствием. – Дуг уже справился с собой и стал прежним.

– И ещё одно. Я хотел бы, чтобы вы познакомились с братьями Мэллори. Надо же вам знать, от кого зависит ваше будущее.

– Вы в самом деле считаете, что для меня так важно это знакомство? – спросила Кора, озабоченно глядя на него, теперь она разговаривала с ним, как со старым другом, которому можно доверять во всем.

– Да, считаю, – просто сказал он.

– Хорошо, я это сделаю.

Октябрьский ветер промчался через ночной город и забарабанил в окна лаборатории, оглашая принесенную весть: больше нельзя терять ни минуты. Дрожание стенок отозвалось внутри неосвещенного здания тревожным ропотом – весть была услышана. Нервная спешка стала неотъемлемой частью этой ночи, как и темнота, которая окутывала всё помещение, кроме светлого уголка, где угольная дуга шипела так настойчиво, что заглушала принесенный ветром зов в будущее, и светилась таким слепящим блеском, что Ван Эппу приходилось работать в черных очках.

Впрочем, в защите нуждались только человеческие глаза – невыносимо яркий свет бил прямо в круглую стеклянную камеру передающей трубки, которая находилась в восемнадцати дюймах от дуги и напоминала огромный глаз часовщика, близоруко всматривающийся в черный крест на придвинутой почти вплотную шестидюймовой стеклянной пластинке.

Из соседней комнаты, где в бормочущей темноте стояли приемные схемы, вышел на свет Дэви. Опустив сдвинутые на лоб темные очки, он направился к схемам, управляющим передающей трубкой; по его напряженному лицу, быстрым шагам и сосредоточенному виду Ван Эпп понял, что нечего спрашивать: «Ну как, выходит?»

С того дня как Дэви и Кен смонтировали прибор для приема изображения и перенесли его в темную комнатку для проведения опытной передачи, прошли три лихорадочные недели, и ещё неделя прошла с тех пор, как они установили здесь трубку и передающие схемы. Пять дней назад огромный стеклянный глаз ненадолго ожил: его сетчатка из тончайшего металла в течение нескольких секунд воспринимала тень черного креста. По семи его стеклянным нервам устремлялись импульсы тока, которые должны были запечатлеть электрическую копию изображения на электронных стремнинах, несшихся через лампы и элементы схем управления, а те – по экранизированному кабелю, проведенному сквозь стену, передавали их приемным схемам – там тень креста буквально соскальзывала с потока электронных метеоров и растекалась по экрану приемной трубки. Только на одну мимолетную секунду на экране появилось изображение креста и тут же исчезло.

С тех пор экран приемной трубки светился в насыщенной ожиданием темноте, как окошко в фосфорически-зеленый мир, где не было ничего, кроме клубящегося тумана и снежных хлопьев. После той кратковременной удачи Кен и Дэви день за днем вглядывались в зеленоватую бурю на экране, что-то без конца переделывали, давали всё новые и новые указания Ван Эппу и после каждой новой поправки были убеждены, что вот-вот сквозь туман и снег снова проступят грубые очертания креста.

Дэви почти не разжимал крепко стиснутых зубов, так что в конце концов у него заболели мускулы лица. Стоило ему на минуту присесть, его длинное стройное тело мгновенно обмякало, но как только он начинал двигаться, в нем снова появлялась гибкость долговязого мальчишки. Он командовал Кеном, а Кен командовал им. Оба молча ненавидели друг друга, но волей-неволей сливались в одно целое, с одинаковым волнением ожидая одного и того же.

Дэви пошел в комнатку, где находилось передающее устройство, решив ещё раз попытаться увеличить напряжение в собирающем электроде. Он повернул черную ручку на два деления и остановился, каждым своим нервом ожидая, что вот-вот радостный возглас Кена возвестит о появлении креста. Не секунды проходили в полной тишине.

– Крикни мне, когда повысишь напряжение, – раздался наконец усталый и раздраженный голос Кена, и у Дэви упало сердце.

– Да я уже повысил, – с горькой досадой отозвался Дэви. Он потер лицо руками, стараясь поскорее справиться с тысячным по счету разочарованием, и побрел назад, в темноту, где оконные стекла бормотали: «Скорей, скорей, скорей!»

В зеленоватом свете, струившемся с экрана, казалось, будто Кен плывет по дну призрачного фосфоресцирующего моря.

– До прихода Дуга осталось всего полчаса, – сказал Дэви. – Позвони ему и скажи, чтобы он не приходил.

– Ещё целых полчаса, – заупрямился Кен. – Давай пробовать дальше.

Дэви был так измучен, что терпение его лопнуло.

– Ты что, надеешься в полчаса сделать то, что не удалось нам за неделю?

– огрызнулся он. Мысль о том, что Дуг, в первый раз придя к ним в лабораторию, окажется свидетелем неудачи, была для него нестерпимой. – Ты должен был ещё утром сказать, чтобы он не приходил!

– Почему? – резко бросил Кен. – Я был уверен, что сегодня мы получим изображение. Я и сейчас уверен. Боже мой, мы были так близки к этому, так близки! – с отчаянием воскликнул он. – Ведь всё уже было у нас в руках!

– А надолго ли? Ты едва успел взглянуть на экран и тотчас бросился к телефону приглашать Дуга! Я готов был тебя убить! Ты столько лет корпишь над этим, неужели ты до сих пор не понимаешь, что, если изображение появляется на какую-то секунду, это ещё ровно ничего не значит? Не надо было звать Дуга, пока мы не убедимся, что стоит повернуть рукоятку – и изображение будет на месте минута за минутой, час за часом, день за днем!

– А, да замолчи ты! Почему я должен был думать, что оно исчезнет? – разозлился Кен. – Ведь не пропало же оно в Уикершеме, пока мы не разобрали прибор. И оно было точно таким, когда я пошел звонить Дугу. Откуда я знал, что оно исчезнет, как только я отойду?

– Если бы это был не Дуг, а кто-нибудь другой, ты бы, не колеблясь ни секунды, позвонил, что приходить не надо. Но ты всё время боишься, как бы, упаси бог, не уронить свое достоинство. Да кто он такой, черт бы его взял? Из-за чего ты, собственно, с ним воюешь?

Кен молча уперся в брата суровым обвиняющим взглядом, как человек, наконец-то узнавший, кто его предал, но Дэви, распаленный злостью, не обратил на это внимания. Сколько лет он всегда выручал Кена – теперь хватит.

– Я не позволю тебе ставить нас в идиотское положение, – сказал он. – Я сам позвоню Дугу.

– Черта с два ты позвонишь! – заявил Кен. – У нас ещё есть двадцать минут.

– А потом что?

– Если ничего не получится, мы скажем, что прибор только что развалился.

– И он будет сидеть и ждать, пока мы его наладим!

– Пусть сидит, сукин сын! – с холодной яростью сказал Кен. Его изможденное лицо стало жестким и казалось отлитым из белого металла. – Надоест ждать, и он уберется. Какого дьявола ты теряешь время на разговоры? – вдруг закричал он.

– Потому что ты спятил, – невозмутимо ответил Дэви. Приступ злости прошел, и он снова почувствовал себя до смерти усталым: ведь отвечать за любой опрометчивый шаг опять придется одному ему, так всегда было и так будет всегда. – Мы ведь ничего нового не делаем, – досадливо сказал он. – У нас нет никакого плана. Мы просто копошимся наугад, с бессмысленной надеждой, что случайно тронем то, что надо, и всё пойдет как по маслу. Ты же понимаешь, что это игра, а не работа. Надо проследить за всем процессом с самого начала: дуга дает свет. Собирающая линза фокусирует его на крест. Вторая линза фокусирует изображение креста на сетку в трубке, сетка передает сигнал…

Кен встал с табуретки.

– А что же, по-твоему, мы делаем, если не это?

– Надо проследить шаг за шагом. Начнем со схемы сетки и…

– Слушай, Дэви, ты меня не учи тому, чему я тебя научил! Я знаю каждую схему наизусть. Ты думаешь, я перескакиваю с одного на другое? Как бы не так! Но мне эта твое копошение «шаг за шагом» ни на черта не нужна. Подумаешь – шаг за шагом!

Он в гневе вышел из комнатки. Внешнее хладнокровие Дэви бесило его ещё и потому, что шло слишком уж вразрез с его душевным состоянием.

«Нет у него душевного покоя, – устало подумал Дэви, – и никакие доводы до него не дойдут». Он сел на табуретку, где только что сидел Кен, снова потер натруженные глаза и уперся подбородком в ладони. Думать уже не было сил. Пять дней без всякой передышки – это слишком трудно.

Внезапно он выпрямился и застыл. На экране сквозь крутящиеся хлопья снега, словно на олимпийских вершинах во время метели, проступили очертания креста. Крест вырисовывался нечетко, но явственно, победоносно, и у Дэви сжалось горло от самых разнообразных чувств. Крест вдруг задрожал и стал расплываться, Дэви сообразил, что причина того – слезы, набежавшие ему от радости на глаза.

– Господи, – благоговейно прошептал он.

Сквозь стенку донесся бодрый и повеселевший голос Кена, которому вновь вспыхнувшая надежда, казалось, придала сил.

– Ну, как теперь? – спрашивал он, словно никогда и не злился на брата.

– Что ты там сделал? – закричал Дэви, как только обрел способность говорить. – Изображение есть!

– А если вот так? – продолжал Кен. – Погоди секунду!

Крест на экране вдруг потемнел и стал отчетливее, словно, прорвавшись сквозь метель, придвинулся ближе. Снежные хлопья кружились теперь позади креста, разделившего экран на четыре четких квадрата. Изображение стало таким ясным, что на черной краске можно было различить даже следы волосков кисти. Кен вошел в комнатку и стал за спиной Дэви, следом вошел Ван Эпп.

– Неплохо! – сказал Кен с нарочитой небрежностью, хотя был вне себя от восторга. – Совсем неплохо! Ей-богу, даже лучше, чем было в Уикершеме!

Дэви встал и повернулся к брату.

– Что ты там сделал?

– Да ничего особенного, – беспечно сказал Кен. Злости и раздражения словно и не бывало. Трудно было представить себе, что он вообще мог злиться. – С минуты на минуту к нам могут прийти, так что надо бы немного прибраться. Бен, зажгите там свет. Дэви, ты следи за…

Дэви схватил его за плечо.

– Слушай, негодяй, сейчас же говори, как ты этого добился?

– Добился? Чего? Ах, изображения? Просто закрепил его, вот и всё. Закрепил. Бен, заметьте время, когда стал поступать сигнал, чтобы мы знали…

– Кен, – угрожающе произнес Дэви. – Я считаю до трех!

– Ну, чего ты от меня ещё хочешь? – спросил Кен с терпеливой вежливостью человека, которого беспокоят по пустякам, и высвободил плечо.

– Погладить тебя по головке, что ли? Когда ты прав – ты прав. И я первый признаю это.

– Раз!

– Ты сказал «шаг за шагом», – продолжал Кен с видом самого благоразумного человека на свете. – Гениально!

– Два!

– Ах, господи, – вздохнул Кен. – Ну идем, я тебе покажу.

Они пошли в соседнюю комнатку. Дэви опустил на глаза темные очки.

– Сними их, – сказал Кен. – Иначе ничего не заметишь.

Заслоняясь дощечкой от жара и слепящего света дуги, Кен придвинулся как можно ближе к передающей трубке и заглянул в неё.

– Подойди сюда, – сказал он Дэви. – И скажи, что ты видишь.

Дэви всмотрелся в зрачок прозрачного глаза: сложная конструкция электродов виднелась сквозь диск фотоэлектрической сетки, такой тонкой, что при свете дуги она казалась облачком золотистого дыма. Сетка была прочерчена черным крестом.

– То, что и должен видеть, – отозвался Дэви.

– Теперь смотри внимательно.

Золотистый дымок исчез, а вместе с ним и крест. Сейчас сетка казалась просто тускло-серебряной.

– Нет света, – сказал Дэви, однако дуга позади него пылала так же ярко.

– Света нет, – согласился Кен, и в голосе его послышались язвительные нотки. – Правильно! В этом всё и дело – нет света на сетке! Теперь остается только чуть-чуть повернуть вторую линзу – и свет переместится вбок. Зажимы линзы нагрелись от дуги, ослабли и сдвинули её. Нет света – нет сигнала! Просто? Вот что происходило эти пять дней, и никто из нас, безмозглых тупиц, этого не заметил, потому что мы надевали темные очки! Отсюда мораль: человек не создан для ношения черных очков! Оба мы – растяпы!

Пять дней псу под хвост! – с горечью сказал Дэви. – Целых пять дней искать ослабший винт!

– Не горюй, малыш! – воскликнул Кен, окончательно воспрянув духом. – Подумай, насколько мы улучшили схему, пока возились с ней! Если время ушло на работу, значит оно не потеряно. Положи одну заплатку вовремя – не придется класть девять.

Где-то вдали хлопнула входная дверь.

– Эй, кто там? – Это был голос Дуга. – Нельзя ли зажечь свет?

– Идите всё прямо! – крикнул в ответ Кен, опьяненный радостью. Он взглянул на Дэви и беззвучно рассмеялся. – Что я тебе говорил, малыш? Успели как раз вовремя! У нас всегда всё выходит! Разве твой старший брат когда-нибудь подводил тебя?

Перешагнув через порог. Дуг остановился в кромешной тьме, ещё раз крикнул, чтобы зажгли свет, и снова услышал в ответ смеющийся голос Кена:

– Проходите сюда!

Впереди поверх перегородок брезжил слабый свет. Дуг ощупью пошел дальше, натыкаясь на стены при невидимых в темноте поворотах, и с каждым шагом его всё больше разбирала злость. Хорошо же его принимают! Ведь это просто пощечина! Когда Дуг добрался наконец до комнатки, где стоял прибор, и в глаза ему ударил ослепительный свет дуги, он был вне себя от бешенства. Он терпеть не мог ощущения неуверенности. Всё это смахивало на прямой выпад против него, а подобных вещей Дуг не прощал, и месть его была скорой и беспощадной.

– Погасите эту штуку, – холодно приказал он, повернувшись спиной к дуге. – Я ничего не вижу.

Свет тотчас же погас, и в наступившей тишине свист ветра за окном прозвучал для Дуга, как насмешливое улюлюканье целой толпы. Когда глаза его приспособились к освещению, прежде всего он увидел полураскрытую улыбку Кена, в которой ему почудилась самодовольная насмешка.

– Ты просто негодяй, – сказал Дэви брату и негромко рассмеялся. – Попробуй-ка ещё раз устроить такой фокус – я тебе голову сверну!

– Какой фокус? – спросил Дуг.

– Да так, пустяки, – сказал Дэви. – Снимайте пальто, мы сейчас вам покажем, что у нас есть.

Но Дуг кипел от возмущения. Всё, казалось, только подливало масло в огонь. Ведь он свернул со своего пути, чтобы помочь этим малым. Ради них он даже изменил весь уклад своей жизни, и к чему это привело?

С каким-нибудь подчиненным расправа была бы коротка: Дуг выгнал бы его немедленно, не задумываясь. С другой стороны, если бы такую выходку позволил себе кто-нибудь из тех одаренных людей, которым в прошлом Дуг оказывал поддержку, делая своими компаньонами, он счел бы это капризной вспышкой человека, являющегося его собственностью: стоит ли обращать внимание, немножко больше сдержанности – и договориться всегда можно.

Обычно, если ему нужно было проникнуть в мысли, душу и стремления попавшего к нему в рабство человека-созидателя, он превращался в олицетворенное терпение. Бесконечное количество часов он просиживал, слушая своего собеседника, бесконечное количество ночей, незаметно переходящих в утро, проводил в сизом табачном дыму, снова и снова подливая в бокалы виски, и безграничной была его способность впитывать и поглощать чужое вдохновение, чужие идеи, предвидение и опыт – в конце концов он как бы перевоплощался в того, кто сидел перед ним, и овладевал его знаниями, талантом и творческой силой. Но процесс овладения братьями Мэллори ещё даже не начинался. Они сторонились его, а он не делал попыток вторгнуться в их жизнь, боясь получить отпор, хотя и понимал, что чем дальше, тем труднее будет завоевать их.

Тем не менее он решил подождать, надеясь, что ему удастся развеять их предубеждение против него и братья сами захотят считать его своим. Но прошли недели и месяцы, а Кен и Дэви были по-прежнему непроницаемо замкнуты. Он делал всё что мог, чтобы сломать эту стену недоверия, но встречал только скептические взгляды и наконец пришел в такую ярость, что из-за какого-то пустякового проявления равнодушия не смог выказать нормальный интерес к работе молодых людей и как-то подбодрить их, что, конечно, сильно помогло бы завоевать их доверие. Сейчас ему хотелось только обидеть их побольнее, доказать, как глупо с их стороны относиться с пренебрежением к единственному человеку, который может так много для них сделать.

И пока Дэви объяснял ему схему передающей трубки, он боролся с искушением погубить всю эту затею. Собственно говоря, только сейчас началось то, чего так ждал Дуг: перед ним раскрывались тайники их творчества, он мог заглянуть в самую глубь и сделать их идеи своими, хотя сам и был бесплоден. Но ухватиться за эту возможность не было сил. Вместо того он выждал, пока Дэви увлекся объяснениями, и тогда, с поразительным чутьем угадав подходящий момент, перебил его:

– Не рассказывайте мне, как это устроено, покажите лучше, как оно работает, – сказал он с таким холодным раздражением, что Дэви покраснел и быстро взглянул на него.

– Хорошо, – спокойно сказал Дэви. – Войдите сюда.

Дэви поворачивал ручки управления, а Дуг стоял за его спиной, в полутьме, освещенный слабым зеленоватым светом, и смотрел на него, не желая признаваться себе, что завидует ему до боли. Он испытывал эту зависть и в киностудии, когда Том Уинфилд во время съемки какого-нибудь эпизода отдавал приказания направо и налево, исправляя тысячи деталей, которых Дуг и не замечал, потому что не обладал зоркостью таланта; он испытывал её и на авиационном заводе, когда Мел Тори рассматривал чертежи нового самолета и опытным глазом подмечал все недостатки и ошибки, которых вовсе не видел стоящий с ним Дуг.

Что это за особенные люди, которые могут отвлеченную идею, возникшую в их мозгу, воплотить в реальность одной только силой своего вдохновения и потом сидеть, как сидит сейчас Дэви, перед чем-то, почти отвечающим их замыслу, точно зная, что надо сделать, до чего дотронуться рукой, чтобы ещё больше приблизиться к полному её осуществлению. Дуг ненавидел этих людей, обладавших даром, который не был дан ему от рождения и которого нельзя купить за деньги. И всё же он тянулся к ним, снедаемый внутренней тоской, как человек, который не может разлюбить женщину, хотя и знает, что она неизбежно причинит ему боль.

Дуг нетерпеливо переступил с ноги на ногу за спиной Дэви и позвенел серебром и ключами в кармане, давая понять, что ему надоело дожидаться. И почти сразу же на круглый экран словно выпрыгнуло изображение креста, сначала волнистое, как будто видимое сквозь струящуюся воду, потом становившееся всё яснее и яснее и наконец достигшее резкой четкости. Дуг молчал, зная, что Дэви ждет, когда он выскажет свое мнение.

– А сделать изображение более ясным вы уже не можете? – спросил он наконец.

– Оно и так гораздо яснее, чем в Уикершеме, – возразил Кен. – Тогда оно казалось вам таким ясным, что вы пожелали вложить в это деньги.

– Да, – спокойно сказал Дуг. – Но мы не в Уикершеме, а в Чикаго. Нет, это вовсе не плохо. Это недостаточно хорошо, вот и всё.

– Слушайте, – вмешался Дэви, – по уговору мы должны были собирать прибор в том виде, в каком он был в Уикершеме. Вот мы и собрали его, только он стал гораздо лучше.

– Не спорю, – сказал Дуг. – Но думаю, что не стоит устраивать демонстрацию в назначенный день, если она не будет убедительной. А то, что вы показываете, ещё недостаточно хорошо, – с удовольствием повторил Дуг.