Текст книги "Брат мой, враг мой"

Когда Дэви направился к машине, до Ван Эппа донеслись оттуда только чьи-то невнятные голоса; Дэви же расслышал в темноте смех Вики, за нею рассмеялся и Кен, и в этом дружном тихом смехе звучала та прежняя интимность, которой уже не существовало между ними несколько лет. Дэви мысленно перенесся в то время, которое, как он надеялся, навсегда вычеркнуто из его памяти. Но это воспоминание притаилось где-то в темном уголке, как закутанная с ног до головы фигура, ожидающая только сигнала, вроде подслушанного сейчас смеха, чтобы сбросить с себя покровы; и вот она выступила из тени со страшной многозначительной улыбкой. «Я тебя помню, и ты меня тоже помнишь, правда?» – говорила эта улыбка.

При свете уличного фонаря Дэви увидел в открытой машине всех троих: Дуг сидел за рулем и, уйдя в свои мысли, глядел прямо перед собой, рядом с ним – Кен, в глазах его веселое озорство, он полуобернулся через плечо к Вики, а та наклонилась вперёд, с шутливым негодованием теребя его за плечо.

– Ну и что же было потом? – умоляюще спрашивала она. – Ну расскажи!

– Да больше и нечего рассказывать, – сказал Кен нарочито небрежным тоном, желая разжечь её любопытство. – Всё то же самое. Сначала говорил я. Потом говорили они.

– Вот про это я и хочу послушать! – воскликнула Вики. Она обернулась к Дэви, который остановился у машины. – Кен просто невозможен! Скажи ему, чтобы он рассказал мне всё!

– О чём он должен рассказать? – спросил Дэви.

– Да о том, что сегодня там было.

Она и не догадывалась, что разбередила старую рану и что Дэви, старательно улыбаясь; скрывает страдание, «Но как она может не понимать! – кричала в нем боль. – Ведь она должна видеть всё, что во мне творится!»

– Я хочу знать, кто что говорил, – продолжала Вики. – Хочу знать, кто что предлагал. Кто был на чьей стороне. Хочу знать подробности. И с самого начала. Это, наконец, мое право…

– Сперва я расскажу тебе подробности о старике, – сказал Дэви. Он открыл дверцу и сел рядом с Вики. – Ему не терпится начать, так же как и нам. Он непременно хочет прийти завтра с утра.

– Погоди минутку, что значит пышная фраза: «Это мое право»? – со смехом обратился Кен к Вики, не слушая брата. – Как это понять?

– А так, что тут есть и моя доля, – вспыхнула Вики. – Было время, когда и я работала вместе с вами!

– Ты! – засмеялся Кен.

– Да, я! – передразнила его Вики. – Может, ты забыл, как я приходила в лабораторию по вечерам после службы…

– А ведь правда, – мягко произнес Кен. – Теперь припоминаю! Девушка в моей студенческой фуражке, полировавшая пластины для конденсатора…

– Старик задал мне странный вопрос, – снова заговорил Дэви, стараясь привлечь их внимание, но это шутливое поддразнивание так увлекло обоих, что им было не до него.

– …и печатавшая на машинке лабораторные записи и заявки на патенты, – подхватила Вики. – Иногда до двух часов ночи.

– Печатала? Болтала, ты хочешь сказать, – смеялся Кен. – Главным образом болтала – это я отлично помню.

– Да неужели? Тогда ты на это не жаловался. Вы сами просили меня помочь вам. Да не то что просили вы визжали, будто вас режут, если я запаздывала хоть на две минуты.

– Так вот, когда я сказал Ван Эппу об условиях договора… – снова вмешался Дэви; не следовало бы, конечно, так настойчиво добиваться, чтобы они взглянули в его сторону, но Дэви больше не мог выдержать, – …он задал мне странный вопрос. Знаете, какой? Он спросил, кто был против заключения договора. И больше ни о чём не спрашивал.

– Ладно, Вики, сдаюсь, – вздохнул Кен. – Что ты от меня хочешь?

– Начни с самого начала, – потребовала Вики. – Что ты чувствовал, когда поднялся с места?

– Что я чувствовал? – рассмеялся Кен. – Главным образом страх. И, пожалуй, злость, потому что видел, какими глазами они на меня смотрят…

Внезапно заговорил Дуг, точно слова Дэви долетели наконец, в ту даль, куда он ушел от остальных.

– Сегодня на заседании действительно происходило что-то странное, – подтвердил он. – С тех пор как мы оттуда ушли, я всё стараюсь понять, в чём дело.

– Что же тут странного? – отозвался Кен. – Им нужно было нечто гораздо более убедительное, чем то что мы сегодня представили, вот и всё.

Дуг покачал головой.

– В том-то и дело, что им этого вовсе не нужно. Они шли у кого-то на поводу. И это мог быть только Том Констэбл.

– Констэбл? – переспросил Дэви. – Но ведь именно он ни разу не раскрыл рта!

– Верно, – подтвердил Кен. – Высказывались все, кроме Констэбла. Когда я начал говорить, я заметил, какие у них лица. Знаете, бывает такое выражение лица: «Говори что хочешь, всё равно я тебя уничтожу». И все двенадцать человек уставились на меня как раз с таким выражением.

Кен слегка повернул голову, но Дэви знал, что он опять обращается только к Вики, будто никто и не прерывал их разговора. А в её устремленном взгляде были сочувствие, беспокойство, заинтересованность. «Как будто они наедине», – подумал Дэви, и та шутливая пикировка была лишь проявлением душевной близости, которая всё-таки существует между ними, это чувствуется даже в голосе Кена.

– Стоило мне остановиться, чтобы перевести дух, – говорил Кен, – как тотчас же кто-то, словно камнем, бросал в меня каким-нибудь вопросом. Все по очереди. Ты спрашиваешь, как это было? Видишь ли, так продолжалось довольно долго; и тем не менее, я заметил, что среди всей этой компании одному Констэблу было, по-видимому, интересно слушать. Ей-богу, я готов был сказать ему «спасибо»!

– Но он вовсе и не должен был говорить, – досадливо возразил Дуг. – Другие знали, что он считает нужным сказать, ну и говорили вместо него. Черт возьми, старик прав! Констэбл почему-то боится заключать договор. Но что его пугает? Деньги? Возможно. Сама идея? Нет сомневаюсь. Вероятнее всего, он боится…

Дуг внезапно умолк и включил сцепление, но так резко, что выдал этим движением свою злость.

– Чего же он, вероятнее всего, боится? – спросил Кен.

Дуг чуть повернул голову.

– Меня, конечно. – Мотор заработал, и машина рванулась вперёд. – Ну, с этим справлюсь я сам. Вы занимайтесь лабораторией, а я займусь правлением – и мистером Констэблом!

– Ну его к шуту, – лениво произнес Кен. – Так или иначе, всё кончилось благополучно. Поедем, куда вы предлагали, – туда, где есть музыка. Мне кажется, я не танцевал сто лет Как ты считаешь, Вики? Первый танец с тем, кто нес знамя, да?

Вики медленно кивнула.

– Хорошо.

Длинная открытая машина отошла от заводских ворот, набрала скорость и помчалась сквозь ночную тишину по булыжной мостовой. Теплый ветер бил Вики прямо в лицо и развевал волосы. Она откинула голову на спинку сиденья и, закрыв глаза, чуть заметно улыбалась, потому что вот уже сколько времени в ней, как медленное; непреодолимое пламя, разгоралось ощущение счастья, такого немыслимого, что она прислушивалась к себе с блаженным изумлением. Это началось с крохотной сверкающей искорки, вспыхнувшей в ту секунду, когда Вики поняла, что она вправду замужем за Дэви; с тех пор пламя росло и росло, без формы, без очертаний, без видимых причин. И Вики знала, что в ней происходит какая-то перемена, что за последние недели она, по крайней мере в душе, перестала быть прежней Вики. Неожиданные озарения позволяли ей многое постигать по-иному; она казалась себе выше ростом, умнее, добрее и в тысячу раз красивее. Какой она будет, когда завершится внутренняя перемена, Вики, не знала, и не могла ни ускорить, ни замедлить этот скрытый процесс. Оставалось только следить за ним с тайной радостью и волнением и ждать дня, когда то, что зреет в её душе, станет таким огромным, что его уже не спрячешь в себе. И тогда звездным ливнем оно хлынет наружу и зажжет восторг в ней самой, во всех других – быть может, во всем мире.

А пока пусть только в ней струится мерцающий поток, нарастая с каждым мгновением, делая её восприимчивой к тысяче маленьких радостей. За последние часы, с тех пор как Кен и Дэви вернулись с совещания, одержав частичную победу, ещё одна радость расцвела рядом с прежней. В эти дни новые и новые радости расцветали в ней быстро, как полевые цветы весной.

Она безвольно покачивалась в такт движению машины, которая, вдруг сделав такой крутой поворот направо, что завизжали покрышки, промчалась мимо высоких темных зданий, тянувшихся несколько кварталов, и, опять свернув направо, выехала на гладкий асфальт бульвара. Цепочка фонарей, напоминавшая сверкающее ожерелье на волнистых складках черного бархата, уходила вдаль, в будущее, где каждое мгновение станет прекрасным.

Спереди доносился низкий грудной смех Кена – он разговаривал с Дугом. Рядом с ней был Дэви. Вики нащупала его руку и тихонько пожала. Она старалась припомнить, была ли она когда-нибудь так же счастлива, как сейчас, – обрывки воспоминаний замелькали в её памяти, словно выцветшие фотографии из давно забытого альбома. Вики проглядывала их сквозь легкую дремоту, уносившую её неведомо куда.

– Дэви! – тихо сказала она, не открывая глаз и точно боясь спугнуть это странное очарование. – Дэви, ты помнишь своего отца?

– Отца? – Секунда молчания, и Дэви снова заговорил медленно, словно ещё не оправился от удивления. – Его помнила только Марго.

– А я своего отца хорошо помню. – Вики перебирала пальцы Дэви, один за другим. Она еле слышала собственный голос. Ветерок холодил её закрытые веки. – Хотя я не думала о нем уже целые годы. Мне было десять лет, когда он ушел на войну, но сейчас мне кажется, будто это было совсем недавно. Я обожала отца, – добавила Вики, словно находя тихую радость в воспоминаниях о детской любви.

Дэви молчал, но она и не ждала от него ответа.

– Я обожала его, – повторила она, будто сквозь сон. – И мне вдруг вспомнилось так много – дом, в котором мы жили, и то, как я возвращалась в морозные дни домой из школы, а у мамы уже были наготове персиковый джем, молоко и хлеб, и как тепло и уютно казалось в доме, когда прибежишь, бывало, с улицы, где мы играли до самых сумерек. Помню, я становилась на колени у окна, прижималась лбом к стеклу и всё смотрела, не покажется ли вдали под фонарями мой отец. Боже мой, какой я была счастливой в те времена! – сказала она нежно и пылко. – Я не сознавала, до чего я счастлива, пока всё это не кончилось и отец не уехал на войну. И не знала, какое это счастье иметь семью, пока от семьи не осталась только половина. Отец так и не вернулся, а через несколько лет умерла мама, и семьи у меня не стало совсем. Я очень тосковала, из-за этой тоски я приехала к дедушке и встретила там тебя.

– Я помню только, что, не успев приехать, ты тут же решила не оставаться у деда.

– Я и не осталась бы, если бы не ты, Кен, Марго. Правда, я ещё никогда не видела, чтобы мои сверстники жали так, как вы. Но вы трое были семьей, а мне так хотелось быть поближе хоть к чужой семье, если нет своей! Только это совсем не одно и то же; – грустно добавила она. – В конце концов я сказала себе; что ощущение семьи знакомо только детям; оно дается лишь раз в жизни, если повезет, а потом ты не имеешь права надеяться на это – никогда. Но вот это чувство пришло ко мне опять – оно возникло сегодня вечером. Ты, Кен и Дуг – моя семья. Да, даже Дуг. И мне кажется, у них тоже такое ощущение. – Вики приоткрыла глаза и повернулась к Дэви. Фонари на шоссе быстро проносились мимо. – Ведь и ты это чувствуешь, Дэви? – молящим тоном спросила она.

Дэви смотрел на неё сверху вниз, и в глазах его было странное испытующее выражение. Он медленно кивнул.

– Ты уже давно не видела Кена таким, правда?

Вики лениво перевела взгляд на Кена, который говорил что-то Дугу; слова его уносило ветром. Она глядела, как он поворачивал голову, жестикулировал, кивал, улыбался, слышала его прежний жизнерадостный смех и в ней подымалась новая глубокая нежность к нему; впервые за долгое время у неё вдруг мелькнула мысль: «Не удивительно, что я была влюблена в него!» Вопрос, который, по-видимому, случайно задал Дэви, неожиданно открыл ей причину сегодняшнего счастливого настроения. Весь вечер Кен разговаривал с ней, смотрел на неё, поддразнивал и смеялся вместе с нею – точно так он в свое время держал себя с Марго. Это Кен принял её в их семью!

– Да, – безмятежно-счастливым голосом ответила Вики, закрывая глаза. – Давно.

Дэви взглянул ей в лицо; с чувственным удовольствием опустив веки, она словно отгородилась от него и ушла в какие-то свои мечты. И говорила-то она не с ним, а скорее сама с собой, и, как он ни напрягал слух, свистящий воздух заглушал половину её слов.

Дэви отвернулся и стал глядеть на пробегавшие мимо фонари. Совсем недавно сильнее всего на свете ему хотелось вернуть Кена к жизни; теперь же он понял, что тосковал по тому Кену, с которым работал, – иными словами, по идеальной частице живого, сложного человека; но вместе с жизненной энергией и непреодолимой уверенностью возродился и другой Кен, движимый неутолимым голодом. Эта часть его существа никогда не могла найти удовлетворения, потому что он искал пищи в таких тупичках и закоулках, где его наверняка ждала голодная смерть. И воскресший Кен стал не только товарищем, с которым так увлекательно работать, но и тем, другим Кеном, обрекшим себя на вечное несчастье. Вики ничего ни знала о таком Кене. Она радовалась тому, что наконец-то нашла новую семью; но это совсем не та семья, которую она наивно представляла себе, и Дэви не знал, как сказать ей правду.

У него никогда не хватит духу спросить её: «Понимаешь ли ты, почему вы с Кеном разошлись?» Если бы он задал такой вопрос. Вики только посмотрела бы на него растерянным взглядом или ответила бы с ужасающей честностью: «Потому что Кен потерял ко мне всякий интерес». Или: «Потому что Кен не из тех, кто может долго любить одну и ту же».

И тот и другой ответ был бы неправдой. Даже Кен не понимал, почему он поступает так, а не иначе. Это знала только Марго, ибо каждая женщина чутьем догадывается, когда её любят, даже если мужчина никогда не осмелится признаться в этом чувстве самому себе. И Дэви постепенно открылась вся правда, потому что любой человек, живущий в такой тесной близости с другим, как Дэви с Кеном, не может не знать, когда и отчего страдает этот другой, даже если тот никогда ни словом не обмолвился о причине своей боли. Марго была неизмеримо больше, чем сестра, неизмеримо больше, чем мать, – и для сестры и для матери она была слишком молода; прелестная и страстная женщина, она всегда привлекала к себе мужчин немногим старше Кена. И каждый новый поклонник заставлял Кена очертя голову бросаться на поиски другой, более достижимой Марго среди льнувших к нему девушек, но так как ни он сам, ни девушки не догадывались, чего он ищет, то каждая новая попытка кончалась горестным разочарованием.

Преданность и гордость не позволяли Дэви сказать даже Вики о том, что пережил Кен, доведенный почти до безумия браком сестры с ненавистным ему человеком, а после её смерти раздавленный горем. Смерть сестры принесла Кену не освобождение, а только страшную пустоту. И вот теперь Кем снова поднял голову и осушил глаза, чтобы устремиться не к свободе, а к новому недостижимому видению, чтобы получить новую незаживающую рану. Он настолько привык носить в себе боль, что находил даже некоторое удовольствие в этом знакомом ощущении и без него не чувствовал бы себе самим собой. На этот раз, однако, выбор его мог вызвать катастрофу, ибо Вики – не Марго; непроницаемая преграда разделяет только кровных братьев и сестер, для остальных же мужчин и женщин её не существует, сколько бы они ни старались сделать вид, что это вовсе не так. Вики не знала, что значит быть сестрой Кена; – вернее, что это значит для Кена. Ветерок, которому она с улыбкой подставляла лицо, может оказаться первым дыханием ещё далекого циклона.

Дэви вздохнул. Больше всего на свете он хотел вернуть прежнего Кена; теперь же, когда «море отдало мертвых, бывших в нем», воскресший шагал к нему сквозь прибой с радостно протянутыми руками, но в этих руках была смерть для тех, кто ждал его с такой любовью. Желание Дэви исполнилось, но ему было страшно думать, какой ценой достанется ему воскрешение брата.

Фонари на шоссе бесшумно мелькали мимо машины, спешившей к веселью. Прошло немало времени, прежде чем Дэви заметил, что Вики держит его руку, переплетя его пальцы со своими. На какую-то секунду это проявление нежности разозлило его своим притворством, хотя Вики лгала ему, даже не подозревая, что лжет. Вдруг он порывисто обнял её и притянул к себе, словно хотел громко крикнуть, что Вики принадлежит ему и он её не отдаст.

Не открывая глаз. Вики улыбнулась и уютно прижалась головой к плечу Дэви; он терзался такими страшными мыслями, что эта доверчивая нежность застала его врасплох. В сердце его снова вливалась уверенность. «Что я делаю с собой?» – подумал он. Его охватил стыд при мысли о тех обвинениях, которые он возвел на самых близких ему людей; он поклялся никогда не обнаруживать того, что чувствовал, и, поклявшись, тотчас же сказал:

– Я хочу, чтобы первый танец ты танцевала со мной.

Она широко раскрыла глаза, услышав неожиданно страдальческие нотки в его голосе, но изумление тотчас же уступило место жалости. Вики взяла в ладони его лицо и грустно сказала:

– Ах ты дурень!

– Не смейся надо мной, – взмолился Дэви.

Вики нежно поцеловала его и ответила не сразу.

– Ты дурень, – шепотом повторил она. – Дорогой мой дурень!

– Ничего подобного. Но даже если я и дурень, то мне от этого не легче.

– Мы едем танцевать. В первый раз, и это лишь начало. Давай же веселиться. Ну, прошу тебя!

– Только если первый танец ты будешь танцевать со мной.

– Я всё время буду танцевать только с тобой.

Дэви ласково рассмеялся.

– Нет, только первый танец. Можешь потанцевать и с Кеном тоже.

Кен обернулся к ним, ветер сбросил его светлые волосы на лоб, и от этого лицо его казалось совсем юным. Он что-то говорил, глаза его были веселы, а от волнения стали особенно выразительными.

– Что? – крикнул Дэви. – Ничего не слышу! – Он наклонился к брату. – Что?

– Я говорю: знаешь, как важно оказалось для меня то, что представлять нашу работу сегодня пришлось мне? – Он протянул руку и в порыве благодарности сжал запястье Дэви. – Это меня спасло. Господи, будто вернулись прежние времена! – Он вгляделся в лицо Дэви, жадно стремясь убедиться, что тот разделяет его радость. – Мы одолеем их, малыш, правда? Никто нас не остановит, никто и никогда!

Дэви со смехом откинулся назад, к плечу Вики.

– Что он сказал? – спросила она.

– Он рад, что я заставил его говорить на сегодняшнем заседании. – Через секунду он с жаром добавил: – И я тоже! Я тоже рад!

Глава вторая

Нетерпение молнией пронизывало сон, взвинчивая Дэви, так что он то и дело просыпался, но каждый раз, постепенно приходя в себя, видел, что за окном всё ещё ночь.

– Что с тобой, Дэви? – услышал он наконец сонный голос Вики.

– Ничего, – беспокойно приподнявшись в постели сказал он. – Ты спи.

– Ты чем-то встревожен? – Она повернула голову и посмотрела на него.

– Не могу дождаться, пока мы начнем, вот и всё. – Он вздохнул и опустил голову в подушку. – Боже, как я хочу, чтобы работа пошла хорошо! Чтобы она была удачной!

Вики обвила обнаженными руками его шею и сонно приникла к нему всем своем стройным телом.

– Конечно, всё будет хорошо, – пробормотала она. – А теперь спи.

– Не могу! – сказал он с отчаянием, но через секунду закрыл глаза и снова помчался сквозь непрочную пелену сна навстречу утру. Наконец, открыв глаза, он увидел, что ночь прошла; холодный северный ветер пригнал в город утренний свет и привел всё небо в беспокойное движение. Дэви мгновенно вскочил с кровати подошел к окну. Курчавые белоснежные барашки неслись по небу на юг, а над ними длинные пряди перистых облаков, как белые стрелы, летели туда же. Дэви казалось, будто и на земле и на небе всё торопит его, подталкивает вперёд, и, хотя рабочие приходили только к восьми тридцати, он быстро принял душ, оделся, выскользнул из отеля и в семь часов уже шагал по направлению к ещё безлюдному заводу.

Всё в том же состоянии нервной приподнятости он миновал ворота и пошел вдоль пустынных корпусов; его энергии не было предела, как этому тысячемильному небу над головой. Он повернул за последний угол; вот она, лаборатория, освещенная ярким солнцем, – уродливое, приземистое здание, ещё более широкое по фасаду, чем ему показалось в прошлый раз. Дэви смотрел на него жадно и влюбленно. Прошло целое мгновение, прежде чем он заметил, что на ступеньках перед дверью, лениво развалился какой-то элегантный молодой человек, а ещё через мгновение узнал Кена, который улыбался ему, щурясь от солнца.

– Уже почти пора, – сказал Кен.

Дэви расхохотался.

– Почему ты не сказал мне, что идешь сюда?

– А ты мне почему не сказал? – Кен встал и отряхнул с себя пыль.

– Я сам не знал, что так получится. Понимаешь, просто не мог лежать в постели.

Кен бросил на него иронический взгляд.

– Ты не мог, а я, по-твоему мог? Отпирай-ка эту тихую обитель, посмотрим, что они нам преподнесли. Мне не терпится начать.

– Сперва сделай глубокий вздох, – предупредил Дэви, – к помещению надо ещё привыкнуть.

Кен распахнул дверь и быстро зашагал по гулкому полу. Пройдя полпути до ящиков, он обернулся к Дэви и безмолвно развел руками. Затем пошел уже гораздо медленнее.

– Издеваются они над нами, что ли? Зачем нам такие просторы? – спросил он приглушенным голосом, когда Дэви поравнялся с ним. – Это же курам на смех! – зло продолжал он. – Мы затеряемся в этой пустыне!

– Со временем нам понадобится много места.

– Так то «со временем»! – воскликнул Кен, расхаживая между ящиками. Озлобление придало кошачью упругость его походке. – А я говорю о демонстрации. Вот о чём надо сейчас думать. Никакого «со временем» не будет, если демонстрация не удастся.

– А почему, собственно, она может не удаться? – спросил Дэви.

– Слушай, наш прибор не займет тут и маленького уголка. При его размерах он будет казаться здесь с булавочную головку. Значит, мы пригласим весь этот синклит посмотреть жалкие крохотные зигзаги на экране жалкой крохотной трубки. И ты воображаешь, что это произведет на них впечатление?

– Знаешь, когда до этого дойдет дело, тогда и будем волноваться, – отмахнулся Дэви. – Для тебя демонстрация – спектакль, а для меня – доказательство возможностей техники. Нам нужно место для работы – мы его получили, вот и всё. Если тебя пугает пространство – плюнь! Мы всегда можем поставить перегородки. Сделаем отдельную комнатку для прибора, контору, мастерскую, чертежную – что угодно. И когда разгородим, можем втиснуть членов правления в такую клетушку, что прибор покажется им громадиной, какой ещё свет не видал! Я тоже сначала испугался, как ты, но, поразмыслив, решил, что это не так уж страшно.

Кен внезапно перестал шагать.

– Размышлять – это в твоем духе, малыш, но не в моем, – сказал он. – Я работаю иначе. – Он сбросил пальто. – Я должен что-то делать, черт возьми!

Кен бросился к дальней стене, где лежал на полу лом, взял его и, не говоря ни слова, вернулся назад, подсунул острый конец под крышку одного из ящиков и изо всех сил нажал на другой конец. Лицо его было мрачно. Доска поддалась с треском, отозвавшимся эхом среди голых стен. Не успело замолкнуть эхо, как Кен принялся за второй ящик. Доска отскочила со стоном. Светлые волосы двумя крылышками упали Кену на лоб; Он мотнул головой, откидывая их назад, и без передышки, с размеренной яростью стал вскрывать один ящик за другим. Треск дерева и стук падающих на цементный пол досок сливались в беспрерывный гул.

Когда последний ящик был открыт, последняя доска, полетела на пол и затихло последнее эхо, Кен оперся на лом. Волосы его снова упали на лоб, лицо раскраснелось и вспотело, но глаза горели таким веселым ликованием, что Дэви не мог не улыбнуться.

– Ну вот! – сказал Кен. – Можно считать, что мы обосновались. Теперь пошли завтракать. Когда вернемся, придут остальные и мы приступим к работе. – Он огляделся. – Ей-богу, любое пространство можно сократить до нужного размера!

Кен, как всегда, пошел вперёд сквозь гулкую пустоту, но застоявшаяся тишина больше не казалась гнетущей. Кен уже нарушил её однажды, а он был из тех людей, которые верят, что каждая их победа будет длиться вечно. Почти дойдя до двери, он вдруг заметил, что никого за собой не ведет. Он удивленно обернулся – Дэви и не думал следовать за ним.

Для Дэви понятие «обосноваться» означало нечто совсем другое. Очень осторожно, почти нежно, он вынимал из ящика деревянную клетку высотой фута в два. С помощью пружин и обтянутых войлоком деревянных колец в клетке была укреплена круглая стеклянная лампа необычной формы, величиной с человеческую голову. Осторожно открепив по очереди четыре медных зажима, державших её на весу, Дэви взял в руки хрупкий шар, который был сердцем, мозгом и жизнью прибора. Шар походил на огромный прозрачный глаз – по крайней мере так считал Дэви, именно это он и стремился создать. Семь стеклянных стерженьков, которые торчали сбоку и заканчивались проводами, представлялись ему оптическими нервами; камерной влагой глаза служил воздух, почти такой же разреженный, как в межзвездном пространстве.

Медленно поворачивая лампу в руках, Дэви глядел на неё с гордостью творца. Вот он, результат многих лет умственной работы, многих лет учения, раздумий точных математических вычислений и, наконец, испытаний, опытов и ошибок. То была работа, требовавшая сложнейшей технической аппаратуры, и, однако, они с Кеном сумели обойтись с помощью примитивных приспособлений в мастерской позади гаража.

Для того чтобы сделать этот шар, нужны были знания, воображение, интуиция и изощренность всех пяти чувств, ибо после того, как детали были разработаны в теории, для практического их осуществления понадобилось восемь месяцев почти ювелирной технической работы и такое высокое стеклодувное мастерство, какое требуется, чтобы создавать чудесные, тончайшие вазы. Что бы ни означало для Кена слово «обосноваться», только вот это знакомое ощущение стеклянной трубки в руках было для Дэви признаком того, что работа продолжается. Всю ночь он мчался сквозь хрупкие сны, сгорая от нетерпения поскорее взять трубку в руки; и теперь, прикоснувшись к ней, он сразу почувствовал себя как дома в этом здании, куда он вошел всего второй раз в жизни. Трубка успокаивала его, внушала уверенность в будущем, которого, в сущности, он должен был бы страшиться. Он любил эту лампу, и у него стало тепло на сердце, когда Кен подошел и стал рядом, но Кен только вздохнул.

– Господи, да ты сам взгляни! Разве можно кому-нибудь показывать такую дрянь?

– Ты о чём? – оторопел Дэви. – О трубке?

– Конечно, о трубке. Ты посмотри на запайку, на соединения, посмотри, как она вся собрана! Может, дома она и казалась нам великолепной, но здесь ни к дьяволу не годится! Слушай, Дэви, мы живем теперь совсем в другом мире. Эту штуку придется показывать людям, которые ворочают миллионами, людям, которые предоставили нам помещение на территории, где самый маленький корпус – тот, что они отдали нам без всякого для себя ущерба, – гораздо больше, чем Дом администрации штата в Уикершеме. Что подумают люди, когда увидят такой хлам?

– Почему хлам? – негодующе возразил Дэви. – Трубка работает, не так ли?

– Этого мало, что она работает, – возразил Кен. – Она должна иметь вид!

– Перестань! – рассердился Дэви. – Мы будем демонстрировать её работу, а не вид. Внешним видом можно заняться потом. Ведь мы же, черт возьми, инженеры, а не косметички из кабинета красоты! Идея – вот что самое главное.

– Знаешь, – медленно сказал Кен, – ты такой невыносимый сукин сын, каких я сроду не видел! Для людей, лишенных слуха, музыка не существует, однако они могут обойтись и без неё: дальтоники не отличают синего цвета от жёлтого и тоже как-то живут: но ты же сам обедняешь свою жизнь. У тебя нет чувства денег. Ты их просто не воспринимаешь! Ты не знаешь, откуда они берутся, как их добывают и для чего они. Твои понятия о деньгах сводятся к тому, чтобы сунуть руку в карман, вытащить долларовую бумажку и заплатить за что-то. Да ещё, может, пересчитать сдачу, хотя сомневаюсь чтобы ты стал утруждать себя. Наш прибор должен не только работать, он должен выглядеть так, будто работал и до того, как мы повернули выключатель. На сей раз дело не в том, чтобы удивить скептиков. Эти молодчики должны быть заранее поражены настолько, чтобы мы могли сразить их одним щелчком. А, чтоб тебя, Дэви, у меня было такое отличное настроение, пока ты не вытащил эту трубку! А теперь я только и могу думать о том, что нам придется переделывать всё с самого начала. И меньше чем за два месяца мы не справимся.

– Мы, как обещали, только соберем наш прибор, – твердо сказал Дэви. – Он будет работать точно так, как работал. Потом, прежде чем показывать правлению, мы попросим Дуга решить, нужно его переделывать или нет.

– Дуга?

– Да, Дуга! Если нам нужен совет человека, знающего, что такое деньги, то пусть это будет настоящий знаток. Не новичок-любитель, вроде тебя. Можешь говорить сколько тебе угодно, но я утверждаю, что ты прежде всего инженер, а для меня это гораздо важнее, чем всё остальное. Я соглашусь делать новую, только если мы будем знать, как сделать, чтобы она лучше работала, а не просто лучше выглядела. Ну что ж, теперь мы обосновались. Пошли завтракать!

На этот раз впереди шел Дэви, и они вышли таким же решительным шагом, как и вошли, но тогда в них трепетало радостное ожидание, а сейчас кипела злость друг на друга, и оба молчали.

Они вернулись в таком же настроении, но к тому времени подошли рабочие: слесари, плотники, электротехники. Тотчас же под руководством Кена началось превращение пустой бетонной коробки в лабораторию. С десяток людей в комбинезонах, разбившись на группки по два-три человека, возились у голых стен – прокладывали водопроводные трубы для раковин и охладительных систем, подводили газ для бунзеновских горелок и автогенной сварки, тянули электрические провода, расчерчивали мелом пол, отмечали линии перегородок. Кен наотрез отказался распаковывать прибор. Он не желает видеть ни одной его части, заявил он, пока не будут созданы условия для работы.

Распаковкой занялся Дэви, ему помогал Ван Эпп. Старик работал молча и выполнял все указания аккуратно; но через некоторое время его молчание и холодная сдержанность стали смущать Дэви. Он терпеть не мог ссориться с Кеном, и, хотя был уверен в своей правоте, всё же слова Кена не выходили у него из головы и немножко поколебали его уверенность. Ван Эпп, конечно, мог бы оценить прибор по достоинству, но старик хранил упорное молчание. В былые времена, подумал Дэви, Ван Эпп славился своими золотыми руками; сейчас опытный взгляд старика, должно быть, подмечал техническое несовершенство деталей, проходивших через его руки. Дэви старался смотреть на них так же критически, как старик, без любви и гордости, думая лишь о том, какие функции они должны выполнять, и надеясь, что это поможет ему увидеть все недостатки, признаки спешки или неумелости, которые Ван Эпп оставлял без всяких замечаний.