Текст книги "Вдова Далила; Ужас"

– Ищите, если хотите… я же охотно променял бы все ваши открытия на информацию о жизни, знакомствах и привычках жертвы… Вы больше ничего не нашли?.. Значит, мы можем ехать…

И пристав вышел вместе с инспекторами. На бульваре все еще толпились любопытные; полицейские расхаживали взад-вперед перед домом. Какой-то фотограф делал снимки. Когда пристав собирался садиться в экипаж, он обратился к нему:

– Одну минутку, прошу вас… Так, очень благодарен…

– Вы снимаете для какого-нибудь журнала?..

– Для газеты «Свет», которая первой…

– Отлично, – проговорил пристав злобно, – можете передать там у вас… Впрочем, ничего не говорите…

VI
Неизвестный из дома № 16

День прошел однообразно и для полиции, и для Коша. Дело не двигалось с места. Пока не было известно ничего, кроме имени жертвы. Соседние лавочники припомнили, что к ним часто заходил маленький старичок, тихий, не болтливый, не имевший, по-видимому, ни родных, ни друзей. Он уже несколько лет жил один, редко выходил из дома, еще реже с кем-то говорил и почти не получал писем. Почтальон не помнил, когда в последний раз заходил к нему.

Что касается Онэсима Коша, то ему оставалось только ждать и нервничать. Он хотел одновременно и ускорить события, и задержать их неизбежный ход. Репортер начинал наконец отдавать себе отчет в страшных осложнениях, которые сам внес в свою жизнь, и все меньше надеялся на блестящие результаты своего предприятия. В настоящую минуту он жил кочевой жизнью, не решаясь нигде надолго остановиться, не имея возможности узнать что-нибудь, терзаясь непреодолимым желанием вновь увидеть место преступления. Он вел себя как настоящий преступник.

«Это имеет смысл, – подумал он. – Уверен, что в толпе, снующей вокруг дома на бульваре Ланн, столько же переодетых полицейских, сколько и уличных девиц. Меня многие знают. Газета «Свет» со своими таинственными статьями всегда была не по душе полиции, так что за мной наверняка начнут следить… Тогда дело пойдет куда быстрее».

Но теперь его страшила мысль о столкновении с полицией. Полное одиночество, в котором он находился в течение двух последних дней, лишило его энергии и подъема, делавших его – когда работа была ему интересна – неподражаемым репортером. Он нуждался во влиянии среды, в опьянении словами, спорами, борьбой, в непрерывной кипучей деятельности; лишенный всего этого, он чувствовал себя слабым и нерешительным.

Около пяти часов Кош зашел на телефонную станцию и попросил соединить со «Светом». Ему ответили, что телефон газеты занят. Он подождал минутку и позвонил опять. Линия была переполнена. До него долетали обрывки фраз, прерываемые резкими голосами телефонисток. И вдруг он отчетливо услышал чей-то голос:

– Газета «Свет»?

Репортер запротестовал:

– Извините, милостивый государь, но я раньше вас вызывал…

– Очень жаль, но меня первого соединили. Алло, «Свет»?..

– Что за нахальство! Алло, барышня…

Послышался смех. Кош взбесился:

– Алло, барышня, нас обоих соединили…

– Я слышу. Это не моя вина. Подождите…

– Я жду уже четверть часа, мне это надоело! Соедините меня…

Но он не докончил фразы и стал прислушиваться. До него начали долетать вопросы и ответы. Шум на линии внезапно затих, и он мог свободно следить за разговором. Человек, чей голос он только что слышал, говорил:

– Вот досада! В котором же часу он обыкновенно приходит?

Его собеседник, в котором Кош сразу узнал секретаря редакции, ответил:

– Около пяти… Но напрасно вы…

– Как это неприятно, – продолжал первый голос. – Не знаете ли, где можно его найти?

«Где я слышал этот голос?» – подумал Кош.

– Не могу вам сказать, – послышался ответ Авио.

– Но вечером он придет? Будьте так добры, попросите его зайти ко мне. У меня есть для него важное сообщение…

– К сожалению, это невозможно. Он уехал, и мне не известно…

«Однако!..» – подумал Кош, сильнее прижимая ухо к телефонной трубке.

– Когда же он вернется? – спросил незнакомец.

– Право, не знаю… Может быть, он уехал надолго, а может быть, скоро вернется …

– Но все же он в Париже?

– Ничего не могу вам ответить… Очень сожалею…

«Да ведь они обо мне говорят, – подумал Кош, – и этот голос, этот голос…»

– Не разъединяйте, пожалуйста, мы говорим! – закричал Авио.

И Кош, страшно заинтересованный, тоже машинально крикнул: «Мы говорим!..» Но тотчас прикусил губу. Ему повезло: он слушал разговор, который имел к нему непосредственное отношение. Было бы безумием прерывать его. Но телефонистка, к счастью, не отреагировала на его восклицание. Разговор продолжался:

– Но вы можете сообщить мне его адрес?

– Конечно.

– И есть надежда застать его дома?

– Черт возьми, – прошептал Кош. – Я не ошибся. Это пристав!

Легкая дрожь пробежала по его телу. Пальцы судорожно сжали телефонную трубку, и он почувствовал, что бледнеет. Для чего приставу так настоятельно хотелось увидеть его, узнать его адрес, если не для того, чтобы… Репортер не решился даже мысленно докончить фразы, но грозные слова встали перед ним с поразительной силой и ясностью: «Меня хотят арестовать».

Обратный путь был ему отрезан. Кош зашел уже слишком далеко, чтобы позволить себе даже минутное колебание. Три дня прошли с такой головокружительной быстротой, что он не заметил хода времени, и теперь ему показалось, что он пойман в ловушку. У репортера мелькнула искра надежды, что секретарь не ответит. Он еле сдерживался, чтобы не закричать: «Прошу вас, замолчите, не называйте моего адреса!»

Но это значило бы серьезно скомпрометировать себя. В сущности, репортер хотел, чтобы его арестовали, допросили, обвинили, но при этом у него должна быть возможность одним словом разрушить все взведенные на него обвинения. Как же в таком случае он объяснит свой страх, который так и не смог побороть?..

Секретарь продолжал:

– Не знаю, застанете ли вы его дома, но вот его адрес…

На мгновение у Коша появилась надежда, что речь идет не о нем, но тут Авио продиктовал:

– Улица де Дуэ, дом номер шестнадцать.

– Благодарю вас, простите за беспокойство.

– Не за что, до свидания…

– До свидания.

Кош понял, что разговор завершился… Короткий шипящий звук… потом ничего… Но он оставался на том же месте, скованный непонятным волнением. Лишь через несколько минут репортер пришел в себя. Не слыша в телефонной трубке больше ничего, кроме неясного гула, подобного тому, который раздается в больших морских раковинах, он понял, что ему здесь нечего больше делать.

Кош уже взялся за ручку двери, но остановился в нерешительности. А что, если кто-нибудь поджидает его за дверью, что, если его схватят?.. Мысли о собственной невиновности даже не приходили ему в голову. Кош думал только об одном: его скоро арестуют! Собственно говоря, он мог еще, рискуя быть осмеянным, во всем признаться. В худшем случае его ждали несколько дней тюремного заключения, в лучшем – строгий и неприятный выговор… Но Кош и этого не в силах был сделать. Он был совершенно обессилен, загипнотизирован одной неотступной мыслью: меня арестуют.

Эта мысль хоть и страшила его, но в то же время манила и влекла к себе с непонятной и грозной силой, страшной, как пропасть, над которой наклоняется путешественник, опасной, как страстный призыв сирен, увлекающий в бездну неопытных моряков. Наконец, он вышел. Никто не обратил на него внимания. Лишь служащий, сидевший за своей конторкой, обратился к нему:

– С вас за два разговора.

– Хорошо, – ответил Кош.

Репортер взял второй билетик. Он не стал возражать и настаивать на том, что даже не успел поговорить. Перед дверями на улицу на него вновь напало минутное сомнение: «А если бы я все же протелефонировал в «Свет»?»

Но он решил, что теперь уже все попытки избежать ареста будут бесполезны, и вышел на улицу, стараясь понять, что могло так быстро навести полицию на его след. В глубине души Кош был несколько пристыжен тем, что ему потребовалось так мало усилий, чтобы привлечь к себе внимание слуг закона.

Тем временем, отойдя от телефона, пристав прошел через небольшой зал, где собрались инспекторы. Один из них, сидя за столом, казался погруженным в какое-то важное дело.

– Скажите-ка, – обратился к нему пристав, – нельзя ли отложить на потом дело, которым вы заняты?

Тот улыбнулся:

– Оно не такое уж срочное… но чем скорее я это закончу, тем лучше… Я ищу по справочнику все улицы, названия которых начинаются с «de». Помните обрывки, которые мы нашли утром?.. Попробовать стоит…

– Ах, так вот какой ерундой вы заняты. Бросьте все это, возьмите экипаж и поезжайте справиться, дома ли Онэсим Кош. Его адрес: улица де Дуэ, дом шестнадцать.

– Улица де?.. – живо переспросил инспектор.

– Улица де Дуэ, дом шестнадцать… Вы не знаете, где она находится?

– Нет-нет, знаю, я не этому удивился. Слишком много совпадений. Дом номер шестнадцать, и потом, улица де…

Пристав, в свою очередь, вздрогнул: эта цифра, на которую он сначала не обратил внимания, показалась ему вдруг имеющей большое значение. Не ее ли он видел сегодня утром на куске конверта, найденном на бульваре Ланн? Он взглянул на инспектора, инспектор посмотрел на него, и оба простояли так несколько секунд, не решаясь сформулировать зародившиеся у них подозрения.

Утром пристав не придал никакого значения этой цифре и теперь не обратил бы внимания на довольно странное, в сущности, совпадение, если бы не инспектор. Поразмыслив, пристав решил не подавать вида, что разделяет мнение подчиненного.

– Оставим это, – сказал он, пожимая плечами. – Это верный способ сбиться с пути. Если мы начнем косо смотреть на всех людей, живущих в домах под номером шестнадцать…

– Так-то так, но все же странно… Я сейчас поеду…

Оставшись один, пристав принялся упрекать себя в том, что не он обнаружил этот клочок бумаги. Хотя он и теперь считал все это фантазией: возможно ли, что Кош замешан в этом деле? Да и стоит ли строить целые теории на простом совпадении цифр?

Но, как ни нелепо казалось ему это предположение, он не мог выбросить его из головы. Он ежеминутно возвращался к нему. Пристав взял папку с бумагами и начал просматривать их. Дойдя до конца первой страницы, он заметил, что, хотя медленно и внимательно прочел написанное, слова не оставили никакого отпечатка в его уме. Вместо них перед его мысленным взором вертелась цифра 16, потом рядом с ней появилось лицо Онэсима Коша, сначала туманное, но с каждой минутой становившееся все яснее и отчетливее.

Мало-помалу пристав начинал припоминать массу мелких подробностей, сопровождавших расследование. Сначала странное сообщение газеты «Свет» и то, что он так и не смог найти человека, рассказавшего о преступлении. Затем загадочные фразы Коша, его насмешливая и дерзкая манера держать себя, обнаружение следа на дорожке, его волнение в комнате, где произошло убийство. Все это в известной степени являлось уликами. Но, если журналист был каким-нибудь образом причастен к преступлению, как он мог проявить такую смелость?.. А между тем факты говорили сами за себя.

Пристав вдруг осознал, что не может продвинуться дальше в этом деле. Он не смел признаться себе, сколь его злило то, что не он первый додумался до мысли о причастности Коша к преступлению. Также приставу не удавалось понять причину поступков репортера. Во всяком случае через несколько минут все это выяснится; ничего не говоря Кошу о своих подозрениях, пристав даст репортеру почувствовать всю нелепость его поведения. Полицейский теперь не сомневался: Кош знает многое об этом убийстве. Трудность будет заключаться не в том, чтобы заставить репортера рассказать все, что ему известно, а в том, чтобы выведать, каким образом он это узнал. Не заявил ли ему Кош, что у прессы много способов получать информацию?..

Какие же это способы?.. Вот что необходимо было узнать, и, чтобы добиться этого, пристав решил ни перед чем не останавливаться. Дело приняло серьезный оборот, и лишь один Кош мог пролить свет на происходящее. К тому же дело должно было скоро перейти в руки судебного следователя, а приставу хотелось до тех пор вычислить преступника.

В полицейском участке раздался телефонный звонок:

– Кто говорит? – спросил он.

– Жавель, инспектор, вы отправили меня на улицу де Дуэ.

– Что скажете?

– Кош уже три дня не возвращался домой.

На лице пристава отразилось удивление. Итак, в течение трех дней репортер не появлялся ни в редакции, ни у себя дома. Каким бы неправдоподобным это ни казалось, нельзя было не приписать исчезновение Коша каким-нибудь важным причинам.

Это таинственное исчезновение явно имело непосредственную связь с преступлением на бульваре Ланн. Отсюда вытекали две гипотезы: или Онэсим Кош сделал вид, что исчезает, чтобы удобнее вести собственное расследование, или же он был тем или иным образом замешан в убийстве. В последнем случае вывод мог быть двояким: или же репортера отделяли от преследований полиции несколько сот километров и граница, или же люди, опасавшиеся, что какое-нибудь неосторожное слово Коша погубит их, просто устранили его.

Следуя своей старой привычке придерживаться самых невероятных выводов, пристав остановился на последнем предположении. Он спросил инспектора:

– Вы выяснили еще какие-нибудь подробности?

Инспектор не сразу ответил, тогда пристав повторил вопрос:

– Алло! Вы слышите меня?

– Слышу. Больше никаких подробностей не знаю.

– Хорошо, завтра утром я сам все проверю, – сказал пристав и положил трубку.

«Завтра утром, голубчик мой, – подумал инспектор, – будет уже слишком поздно. К этому времени я сам найду Коша».

В сущности, инспектор не все рассказал приставу. Он принял решение разработать свой собственный план. Будучи еще слишком молодым, чтобы с его мнением считались старшие по званию, он решил действовать по личному усмотрению. С той минуты, когда инспектор нашел обрывки конверта, он чувствовал, что должен сосредоточиться на них. Это чувство, сначала неясное, перешло в уверенность, когда он услышал о номере дома Коша. Инспектор пожалел, что не умолчал о своем предположении, но утешился мыслью, что его начальник слишком самолюбив, чтобы согласиться с мнением простого инспектора. И то, что он минуту назад считал ошибкой, теперь показалось ему верхом ловкости: он установил связь между двумя цифрами, а пристав не придал этому значения. Значит, инспектор мог спокойно работать, не боясь никакого контроля и конкуренции со стороны начальства.

Как видно, Жавель ошибался. Но, поскольку пристав сделал поспешные выводы и решил придерживаться их, инспектору никто не помешал. В то время как начальник истолковывал события на разные лады, инспектор собирал новые сведения. Его утреннее открытие было ничтожно по сравнению с той новостью, которую он бережно скрывал от пристава.

А дело было вот в чем. Проходя по улице де Дуэ, Жавель машинально посмотрел на номер одного из домов и увидел цифру 22. Положительно, судьбе было угодно, чтобы этот номер вновь попался ему на глаза, а инспектор считал судьбу слишком могущественной силой, чтобы не подчиниться ее указаниям. Полицейский быстро сообразил, что если он ошибается, то никто об этом не узнает, а попытка ничему не повредит. Рассудив подобным образом, он вошел в здание.

Комната швейцара находилась в углублении, Жавель приотворил дверь и вежливо произнес:

– Здесь живет господин Кош?

– Не знаю такого, – со скукой в голосе произнес швейцар.

Инспектор сделал огорченное лицо и нерешительно продолжил:

– Он журналист. Может быть, теперь вы вспомните?..

Швейцар, гревший руки у печки, отрицательно покачал головой. Но из другой комнаты вышла его жена и спросила, в чем дело. Жавель сразу понял, что она если не услужливее, то по крайней мере любопытнее, и повторил:

– Мне нужно увидеть журналиста, Онэсима Коша. Мне сказали, что он живет здесь. Это, вероятно, ошибка, но не могли бы вы…

Швейцар пожал плечами, однако его жена подошла поближе:

– Как, ты забыл? – И, обращаясь к инспектору, прибавила: – У нас нет такого квартиранта, но тут проживал один журналист. Он съехал от нас полгода назад; после этого почтальон несколько раз по ошибке приносил сюда письма на имя того господина, которого вы ищете…

Она обернулась к мужу:

– Вспомни. Месяц назад пришло еще одно письмо… Справьтесь в доме номер шестнадцать… или восемнадцать.

Жавель извинился за беспокойство, поблагодарил супругов и, выйдя на улицу, восторженно воскликнул:

– Победа, победа! Он не уйдет от меня!

Случайный прохожий, которого он едва не сбил с ног, посмотрел на него и проворчал: «Сумасшедший!» Но Жавель был так доволен, что даже не расслышал его. Он поспешно вошел в дом номер 16 и спросил:

– Здесь живет господин Кош?

– Да, но его нет дома. Он, вероятно, уехал путешествовать.

– Черт возьми, – пробормотал Жавель, – как это неприятно… А не знаете ли вы, когда он вернется?

– Нет, мне это не известно. Оставьте записку. Онэсим Кош получит ее вместе с письмами. Уже три дня у меня лежит его корреспонденция.

«Три дня! – подумал Жавель. – Уж не напал ли я, случайно, на верный след?»

И он прибавил, как бы говоря с самим собой:

– Оставить ему записку?.. Гм…

Инспектор подумал, что, пока он пишет записку, у него будет шанс собрать еще какие-нибудь сведения, – швейцар наверняка отнесется доверчивее к господину, пишущему письмо в его комнате, чем к посетителю, стоящему у входных дверей. Рассудив так, он сказал:

– Благодарю вас. Позвольте мне написать Онэсиму два слова, если это вас не стеснит.

– Нисколько. Присядьте… У вас есть письменные принадлежности?..

– Нет, – ответил инспектор.

Когда ему принесли перо, чернила и бумагу, он сел к столу и принялся сочинять запутанное письмо с просьбой о помощи, выдавая себя за бедного журналиста, умирающего с голоду.

Дописав до конца страницы, он остановился, взял за угол лист бумаги и помахал им в воздухе, чтобы просушить.

– Дать вам промокательную бумагу? – спросил швейцар.

– Право, мне совестно…

– Ерунда, не беспокойтесь… а конверт?

– Да, пожалуйста…

Промокнув лист бумаги, Жавель спросил:

– Господин Кош не предупредил вас о своем путешествии?

– Нет. Женщина, присматривающая за его хозяйством, пришла убираться и выяснила, что журналиста нет дома. Она ничего не поняла и, как и вы, обратилась с расспросами ко мне. Она приходит каждое утро и убирает его квартиру, но и у нее нет никаких сведений. Все это довольно странно, ведь обыкновенно, когда Кош уезжал куда-нибудь, он предупреждал меня. Кроме того, он говорил мне, что нужно отвечать, если его будут спрашивать…

Жавель внимательно слушал швейцара. В его глазах отъезд Коша все больше походил на бегство, и инспектор не мог не связать исчезновение репортера с преступлением на бульваре Ланн.

Швейцар продолжал рассуждать о привычном образе жизни Коша, называя часы, когда он обычно уходил из дома и возвращался. По большому счету все это не имело значения, но вот полицейский насторожился.

– В последний раз, когда Кош ночевал здесь, – рассказывал швейцар, – он вернулся около двух часов утра. Конечно, я не слышал его голос, но я хорошо знаю его манеру закрывать дверь: очень осторожно, без стука. Другие хлопают ею так, что все просыпаются… В пять часов утра кто-то пришел к журналисту, но пробыл у него недолго, минут пять, не больше, а вскоре после его ухода и сам Кош вышел из дома. Вероятно, заболел кто-нибудь из его родных, вот Онэсима и вызвали. Его отец и мать живут в провинции.

«Возможно, – подумал инспектор. – Но это было бы слишком странное совпадение…»

Он подписал письмо первым пришедшим ему в голову именем и запечатал конверт, затем поднялся.

– Будьте любезны, – сказал он швейцару, – передайте Кошу это письмо. Я зайду завтра, около девяти часов; может быть, он к этому времени вернется…

– Отлично. Во всяком случае вы застанете его прислугу.

Инспектор поблагодарил швейцара и вышел. У него не оставалось ни малейшего сомнения в том, что адресат разорванного письма, найденного в комнате убитого, и Онэсим Кош были одним и тем же лицом. Теперь возникал вопрос, по какой причине уехал журналист. Было ли это простое совпадение?

Озадаченный этой мыслью, Жавель протелефонировал приставу о результатах своей поездки, ограничившись ответом на заданный ему вопрос: Коша дома не было. Ему пока нечего было прибавить. Вся остальная информация была его личным достоянием, и он еще не решил, как поступить.

Когда Жавель выслеживал кого-нибудь, он, как правило, ожидал от своего противника не умных, а самых глупых и неосторожных поступков. Если Кош виновен, то самой крупной ошибкой с его стороны будет вернуться в свою квартиру. Отсюда вывод, что он, вероятно, совершит эту ошибку. Если человеку предоставить свободу действий, то он наверняка выберет худший из возможных вариантов, в особенности если боится полиции. Элементарная осторожность не позволяла журналисту возвращаться на улицу де Дуэ, но это значит, что он непременно там появится. Жавель остановился в нескольких шагах от дверей в дом и принялся выжидать.