Текст книги "Вдова Далила; Ужас"

Она продолжала вести прежний образ жизни, только Зиг пропал с ее горизонта. Его внезапное исчезновение удивило Хорфди. Когда он спросил об этом Марию, та дала ему весьма путаное объяснение. Он больше не расспрашивал, но подумал про себя, что граф, вероятно, стал ревновать и поэтому нарочно отдалился от нее.

Каждый день Хорфди приходил к Марии в два часа и оставался до обеда. Сидя рядом с ней, он рассказывал о своем детстве, о взрослении, о своих разочарованиях. Он открывал ей душу, чтобы она могла судить о нем лучше, чем другие.

Она слушала его слова, как дивную музыку, и боялась, что он перестанет говорить.

Кроме того, Мария старалась говорить с Хорфди серьезно, как друг, как сестра. Она советовала ему позаботиться о своем будущем и забыть любовь, которую она не может, не смеет разделить. Он обещал ей все, чего она хотела, он клялся никогда больше не говорить о любви, но через несколько минут нарушал свою клятву.

Так протекала жизнь Марии, как вдруг случилось событие, которое легко было предвидеть.

Однажды, читая газету, она выронила ее с криком: «Какая низость!» – и позвала Розу.

– Прочитай, что здесь пишут! – воскликнула Мария и указала место, где говорилось о процессе над атлетом Паулем. Его преступление было описано очень подробно, а в одном месте говорилось: «Пауль несколько лет назад женился на Зоннен-Лине, которую пламенно и безгранично любил. Однажды он встретил ее в обществе Карла ван ден Кольба, проследил за ним, а затем в припадке безумной ревности убил».

Как только Роза дочитала эти строки, Мария вырвала у нее газету и воскликнула:

– У нас на родине отомстили бы смертью человеку, написавшему это. И этот негодяй смеет утверждать, что мой муж был любовником подобной особы! Что накануне моего приезда его видели вместе с ней! Но я этого так не оставлю, своей заметкой они оскорбляют самое дорогое, самое святое!.. Я сейчас же еду в редакцию!

Редактор, к которому час спустя явилась Мария, заверил ее в том, что получил все сведения от чиновника из сыскного отделения, который вряд ли мог ошибиться.

Мария сейчас же поехала к Граднеру.

– Госпожа ван ден Кольб, – сказал следователь, когда узнал, зачем она приехала, – эта заметка помещена в газете не мной и ни одним из моих коллег. Но дело сделано, и теперь я могу лишь пожалеть вас и выразить вам свое сочувствие.

– Пожалеть? Меня жалеть не надо. Эта заметка не могла огорчить меня, так как в ней нет ни слова правды, но она глубоко меня возмутила!

Граднер ничего ей не ответил.

– Вы молчите? – удивилась она. – Неужели и вы верите этой басне?

– Послушайте, фрау, – заговорил следователь после минутного размышления, – если бы можно было скрыть от вас правду, то поверьте, что, несмотря на вашу просьбу, я предпочел бы ничего не отвечать. Но, к сожалению, скоро дело атлета Пауля будет рассматриваться в суде, вам придется присутствовать при этом, и все подробности дела станут вам известны, а потому мне лучше прямо сейчас сообщить вам, что все написанное в заметке – истинная правда.

– Как? Правда, что муж за время моего отсутствия связался с этой женщиной? – воскликнула Мария.

– Через несколько минут после того, как он расстался с ней, его убили.

– И у вас есть доказательства?

– К несчастью, да, вы ведь знаете, что это дело поручено мне.

Три дня подряд Мария отказывалась принимать Хорфди, но она не сидела дома, а выходила очень часто. Прежде всего, вдова отправилась в церковь, где, с тех пор как умер муж, она, будучи католичкой, каждый день ставила за него свечку, и пока та горела, молилась за упокой его души. Теперь она распорядилась продолжать ставить свечи без нее и заплатила за месяц вперед.

Затем она отправилась с Розой на Французскую улицу и велела уложить в ящики вещи, которые не забрала к себе на Кляйстштрассе, и приказала швейцару продать мебель и сдать квартиру.

Затем женщина поехала на кладбище, где до сих пор бывала каждый день. Перед тем она обычно заходила в цветочный магазин и покупала букет пармских фиалок с чайными розами, так как это были любимые цветы ее мужа. Теперь же она удовольствовалась обыкновенным венком из сухоцветов.

Наконец, Хорфди, бледный и похудевший, был снова допущен к ней.

– Почему вы опять лишили меня своего общества? – спросил он с горечью.

– Не обвиняйте меня напрасно. У вас нет причин жаловаться на меня, – ответила она уклончиво.

XII

Проходя по длинным коридорам сыскного отделения, где он должен был время от времени показываться, Зиг наткнулся на начальника полиции.

– Ну, – произнес тот, – хорошую вы кашу заварили!

– Что вы имеете в виду? – спросил Зиг.

– Мы чуть было не потеряли атлета Пауля.

– Разве он собрался удрать?

– Нет, он собрался умереть.

– Для бедняги это был бы лучший выход.

– Для него, конечно, да, но не для нас. Нам обязательно поставили бы в упрек его смерть или побег. Берлинская публика не любит, когда ее лишают развлечения. Но, к счастью, атлет Пауль поправился.

– Что же с ним было?

– Что-то вроде нервного срыва после свидания с женой. Это ведь вы выпросили для него эту встречу?

– Да. Он все еще прибегает к насилию?

– Нет, напротив, он очень спокоен. Но мы уже не доверяем ему и поэтому всегда настороже. Послушайте, не зайдете ли вы проведать его?

– Я? Зачем?

– Вы имеете на него влияние. Попросите его отвечать на вопросы следователя.

– Но ведь он все уже рассказал, разве этого мало?

– Печально будет, если и во время суда он будет хранить молчание.

– Если он решил молчать, то и рта не раскроет. Такой у него характер.

– Мне кажется, вы сумеете переубедить его…

– Хорошо, я попробую. Но я заранее знаю, что это напрасный труд.

Войдя в камеру атлета, Зиг увидел, что тот лежит на постели, отвернувшись лицом к стене. Полицейский приблизился к нему и, тронув за плечо, сказал:

– Бедняга, ты, похоже, болен.

Атлет поднялся, его тусклые глаза заблестели.

– Это ты? Рад тебя видеть. Как поживаешь?

– Обо мне не стоит и говорить, – ответил сыщик. – Я крепче тебя и пока умудряюсь избежать нервного срыва.

– Да, было такое, – с грустью произнес атлет, – но теперь мне уже лучше.

– Неужели ты все еще думаешь о женщине, которая заставила тебя так страдать?

– Да, все еще.

– И все еще любишь ее?

– Да, – ответил исполин, не задумываясь. – Это удивляет тебя?

– Нисколько, ведь я так же глуп, как и ты. Так всегда бывает, мой милый. Ты оттого обожаешь свою Лину, что она относится к тебе самым мерзким образом, а если бы она была с тобой мила и ласкова, приходила бы навестить тебя каждый день и приносила бы с собой букет фиалок, она в скором времени надоела бы тебе до смерти.

– Ты видел ее? – спросил атлет.

– Нет, – ответил Зиг.

– Где она теперь?

– Понятия не имею.

– Я спрашивал о ней сторожей, но никто мне не отвечает.

– Это неудивительно. Тюремные сторожа не особенно мягкосердечны, а с твоей стороны такой вопрос еще более неуместен, потому что ты сам отказываешься давать какие бы то ни было ответы.

– Да, это верно, – подтвердил атлет, – они хотели заставить меня говорить, но я этого не люблю. Может, и ты пришел с тем же намерением?

– Я был бы доволен, если бы убедил тебя отвечать на вопросы следователя.

– Он докучает мне.

– Он вправе это делать, так как и ты ему докучаешь, отказываясь говорить с ним.

– Но что мне ему сказать? Он хочет, чтобы я подробно рассказал, как я убил того человека на Французской улице, а я не желаю вспоминать об этом, вот и молчу как рыба.

– Но ты хотя бы говорил со своим защитником?

– Глупости все это. Я заявил, что не пойду в приемную, когда мне сказали, что он там.

– Но как же он будет защищать тебя?

– Я не хочу, чтобы он меня защищал! – воскликнул атлет. – Все равно меня осудят!

– Ты мог бы надеяться на более мягкое наказание, – снова начал Зиг. – Ловкий адвокат сумел бы найти смягчающие обстоятельства.

– Но я не хочу никаких смягчающих обстоятельств! – воскликнул атлет. – Если я больше не могу жить со своей женой, лучше умереть!

– Пожалуйста. Значит, ты не будешь защищаться? Как хочешь, это своего рода самоубийство. Итак, до свидания, тебе ничего не надо?

– Нет, благодарю тебя.

– Ты порядочный человек. У тебя нет недостатков, есть только пороки.

– Постой, ты можешь оказать мне большую услугу, – сказал Пауль, когда Зиг уже подошел к двери.

– Я знаю, о чем ты хочешь попросить, – произнес сыщик, оборачиваясь. – Ты хочешь получить какие-нибудь известия о Зоннен-Лине. Хорошо, я постараюсь с ней увидеться.

– И поговоришь с ней обо мне?

– Разумеется.

– И если она скажет обо мне что-нибудь хорошее…

– Я сейчас же передам тебе это. До свидания.

– Возвращайся поскорее! – крикнул атлет вдогонку.

Дверь за сыщиком закрылась.

После визита к Паулю Зиг сейчас же отправился к своему начальнику, чтобы сообщить о результатах своего посещения.

– Я это предвидел, – сказал тот, – его не заставишь говорить. И на суде он, похоже, будет молчать.

Так как Зиг хотел сдержать данное атлету обещание, он спросил про Лину.

– Она уже несколько дней как на свободе. Проступок, за который она была арестована, – сущий пустяк. Кроме того, она оказала нам услугу, выдав своего милого муженька. А что касается убийства, то она к нему непричастна. На суде Зоннен-Лина выступит только как свидетельница со стороны обвинения. Незачем ее здесь держать, и без нее народу хватает.

– А вы не знаете, что она делает на свободе?

– Конечно, знаю. Мы ведь не выпускаем ее из виду. Она подала прошение о разводе и, несомненно, получит его. А если хотите знать, где она живет, то я вам сейчас скажу… – Заглянув в толстую книгу, следователь проговорил: – Люцовштрассе, двести тридцать.

– Вот как! Но у кого же она живет?

– У нее собственная квартира. Не удивляйтесь, она вовсе не так глупа, как кажется.

Начальник полиции был прав. Едва очутившись на свободе, Лина сейчас же воспользовалась возможностью устроиться на собственной квартире, обставленной элегантной мебелью, за которую расплатился один флегматичный англичанин. Он имел одно «похвальное» намерение – жениться на Лине Кольвейт и уехать с ней в Индию, чтобы досадить своей семье. Невеста наслаждалась всеми преимуществами предстоящего замужества, на которое очень надеялась, но оно могло и не состояться.

Зиг навестил ее, но был огорчен результатом разговора: Лина продолжала ненавидеть атлета и с нетерпением ждала приговора суда. Она даже велела Зигу передать Паулю, что, как только получит развод, выйдет замуж за своего англичанина.

Тем временем элегантный молодой человек побродил немного по городу, зашел в цветочный магазин и купил ветку белой сирени. Затем он направился на Кляйстштрассе и, быстро взбежав по ступеням лестницы одного из домов, очутился в гостиной, где прелестнейшая из женщин встретила его с улыбкой и протянула ему обе руки.

Минуту спустя другой человек – маленький, худой, болезненного вида, подошел к тому же дому и поднялся по черной лестнице. Добравшись до третьего этажа, он бесшумно отпер маленькую дверцу и исчез за ней. Медленно прошел по темному коридору и остановился у другой двери, с матовым стеклом. Там он опустился на колени и, отыскав место, где стекло поцарапано, стал внимательно смотреть через него.

В камине весело потрескивал огонь, а лампа, стоявшая на столе, освещала комнату. Хорфди сидел на диване, как раз напротив стеклянной двери, а рядом с ним – Мария. Она все еще носила траур, но теперь ее платье украшал небольшой вырез ворота, черные кружева покрывали плечи, а прекрасные волосы были кокетливо причесаны. Мария стала как-то мягче и женственнее, а в ее взгляде светилась нежность.

– Могу ли я слепо доверять вам, – спросила вдова, продолжая начатый разговор, – могу ли я верить вашим клятвам? Большинство мужчин не очень серьезно относится к своим обещаниям. Но разве мы созданы для того, чтобы нас обманывали? Не перебивайте меня, я знаю, что говорю, я была свидетельницей многих измен. Молодую, чистую, доверчивую девушку обмануть нетрудно: она не требует отчета о вашем прошлом, она хочет только, чтобы настоящее принадлежало ей одной. В своей невинности она даже не подозревает, что может быть иначе. В ней нет ни сомнений, ни подозрений. Разве ей пришло бы в голову обманывать любимого человека? Никогда. Мужчина же, которому она верит как святыне, случайно встречает более или менее соблазнительную особу, видит ее, идет за ней и изменяет той, которая его любит…

– Но которую не любит он, – вставляет Хорфди.

– Зачем же он тогда лгал? Зачем говорил ей, что любит?

– Он думал, что любит. Некоторые мужчины живут тихо и спокойно и благодаря своему темпераменту застрахованы от всякой страсти. Но их любовь так же мало похожа на истинную, как свет, освещающий нашу комнату, на солнце. Такие мужчины никогда не испытают всех радостей и страданий истинной любви!

Мария в пылу разговора не заметила, как близко пододвинулся к ней Хорфди. Он взял обе ее руки в свои. Огонь в камине ярко освещал эту картину. Роза и сирень, украшавшие Марию, распространяли вокруг одурманивающий аромат.

А за стеклянной дверью, напротив дивана, все еще молча стоял Зиг. Он слушал и страдал. Он готов был убить Хорфди, но не мог не признать, что тот неотразим в своей искренности.

Хорфди между тем говорил:

– Конечно, мужчина, обманывающий женщину, на самом деле ее не любит. Иначе, все его мысли принадлежали бы ей одной. Даже красавицы не распалили бы его чувств: они могли бы обнимать его, целовать, но он даже не заметил бы их. Весь мир для него заключался бы в любимой женщине. Он забыл бы с ней прошлое и будущее, все невзгоды обыденной жизни, всякое честолюбие, он забыл бы обо всем! Не удивляйтесь, что я так говорю, – продолжал Хорфди, – но с тех пор, как я узнал вас, мне кажется, что божество осенило меня своим крылом. Только теперь я понял, что значит истинная любовь. Я люблю вас всем своим существом. Я умираю от страсти, когда вижу вас, но не могу прижать к своему сердцу. Сжальтесь надо мной. При вас я робок как дитя; но кровь моя кипит, голова горит, тысяча мыслей и чувств одолевают меня. Сжальтесь надо мной и решите, наконец, мою судьбу! Должен ли я умереть или…

– Вы можете надеяться! – воскликнула вдруг Мария.

И, охваченная страстью, обвила его шею руками. Губы их встретились и слились в поцелуе. В это время за стеклянной дверью раздался крик. Но Мария и Хорфди, поглощенные своим счастьем, не услышали его. Минуту спустя кто-то громко хлопнул наружной дверью. Зиг убежал.

Очутившись на улице, он не знал, что предпринять. Вернувшись на Кейбельштрассе, в свою скромную каморку, он бросился на постель и спрятал лицо в подушку.

XIII

Давно обещанный разбор дела о преступлении на Французской улице начался в конце января. В восемь часов утра явились первые зрители, среди которых было много элегантных дам. Предъявив свои входные билеты и войдя в залу заседаний, они уселись на стульях за скамьей для свидетелей. Остальная публика разместилась в специально отведенном месте.

Зал был полон, в воздухе витало волнение. На столе у судьи лежали вещественные доказательства: длинный нож и красная записная книжка, раскрытая на той странице, где ван ден Кольб написал свои последние слова.

Ровно в десять начался суд.

Среди народа распространился слух, что на атлете будут кандалы и смирительная рубашка, но оказалось, что это неправда. Председатель нашел излишними подобные меры предосторожности. Двое жандармов конвоировали обвиняемого в зал и встали по обеим сторонам от него. Пауль не обращал ни малейшего внимания на то, что происходило вокруг: он был очень удручен и старался не смотреть на публику.

Казалось, зрителей охватило разочарование: все рассчитывали на бурные сцены.

– Подсудимый, встаньте, – начал заседание председатель.

Атлет Пауль не шевельнулся.

– Жандармы, – сказал председатель, – помогите подсудимому встать.

Те подхватили атлета под руки и заставили его встать. Он удивленно посмотрел на них, но ничего не сказал. Догадавшись, наконец, чего от него требуют, он повернулся к присяжным заседателям.

– Назовите свое имя и фамилию, – потребовал председатель.

– Пауль Вильгельм, – произнес подсудимый.

– Сколько вам лет?

– Тридцать два года.

– Вы родились в Берлине?

– Нет, близ Штеттина.

– Когда вас арестовали последний раз, вы жили на Мулакштрассе?

– Да.

– Теперь вам зачитают, в чем именно вас обвиняют.

Подсудимый тяжело опустился на скамью, откинул голову назад и прикрыл глаза.

Обвинительный акт был прочтен, стали вызывать свидетелей.

Услышав имя Лины Кольвейт, атлет открыл глаза и заметно побледнел, но остался неподвижен. Свидетели заходили в зал в том порядке, в котором их вызывали. Председатель хотел продолжить допрос подсудимого и снова велел ему встать.

– К чему это? – спросил атлет.

– Чтобы отвечать на вопросы, которые я буду вам задавать.

– Это лишнее, – заметил Пауль, – я не хочу и не буду ничего говорить.

Легкое беспокойство охватило публику, но оно сразу же улеглось после нескольких слов председателя.

– Подсудимый, – продолжал тот спокойным тоном, – своим молчанием вы только повредите себе в глазах присяжных.

– Но ведь я же сознался в преступлении, что вам еще надо?

– Мы хотим услышать от вас, а не от свидетелей, как все произошло. Повторяю, вы только вредите себе своим упрямством.

– Мне ничего от вас не надо, – не повышая голоса, сказал атлет. – Скорее отведите меня на эшафот – это все, о чем я вас прошу.

Назначенный судом защитник Пауля наклонился к своему подопечному и постарался его образумить, но, к сожалению, ему это не удалось. Председатель, с нетерпением ожидавший конца этих переговоров, решил перейти к допросу свидетелей.

Первой вызвали вдову Карла ван ден Кольба.

Публика прониклась участием к этой свидетельнице. Мария рассказала о том, как вернулась в Берлин и что увидела в своей квартире. Вопреки ожиданиям, женщина ответила еще на несколько вопросов, не теряя самообладания.

По окончании допроса вдова осведомилась, нужно ли ей присутствовать в зале до конца заседания. Посовещавшись с присяжными и защитником подсудимого, председатель позволил Марии удалиться.

Вторым свидетелем был швейцар Декерт. Его показания полностью совпадали с тем, что он говорил прежде. Защитник подсудимого попросил присяжных обратить внимание на то, что, согласно уверениям свидетеля, 19-го августа никто не входил в квартиру убитого.

– Такой человек, как атлет Пауль, – прибавил адвокат, – не мог пройти незамеченным. Его исполинская фигура непременно бросилась бы в глаза, а швейцар, как он утверждает, ни на минуту не отлучался со своего поста.

Атлет Пауль, до сих пор хранивший молчание, нетерпеливо воскликнул:

– Все это чушь, ведь я уже сказал вам, что я это сделал. Заканчивайте скорее!

Председатель одернул его:

– Подсудимый, так как вы отказываетесь отвечать на вопросы, то прошу вас не делать никаких замечаний.

Адвокат постарался объяснить Паулю, что правосудию недостаточно его признания – нужны еще факты, подтверждающие его слова. Он закончил свою речь так:

– Если преступник придет с повинной, суд и тогда возьмет на себя его защиту.

Красноречие адвоката, по-видимому, мало подействовало на атлета: он только пожал плечами. За этими свидетелями явилось еще несколько человек из дома 117 на Французской улице. Все они единогласно показали, что в ночь убийства не слышали ничего особенного.

Швейцар дома на Краузенштрассе, где прежде жила Лина, заявил, что в середине августа видел ее в обществе господина, с которым она прощалась у дверей дома. Но, согласно описанию швейцара, человек этот был маленького или среднего роста, а все, кто знал ван ден Кольба, утверждали, что маленьким его никак нельзя было назвать.

Наконец настала очередь Лины. Как и следовало ожидать, она надела самое роскошное платье. Едва назвали ее имя, она, ничуть не смутившись, выступила вперед и стала кокетливо улыбаться всем вокруг.

Подсудимый сидел без движения, прикрыв глаза, и даже не повернул головы в ее сторону. Можно было подумать, что эта свидетельница ему также безразлична, как и все остальные. Но внимательный наблюдатель, умеющий читать по лицам, испугался бы того, что увидел: лоб атлета нахмурился, губы задрожали, а руки сжались в кулаки.

– Вы знаете подсудимого? – спросил председатель Лину.

– О, да, даже слишком хорошо, – сказала она.

– Пожалуйста, избавьте нас от комментариев, – строго заметил председатель. – И постарайтесь вести себя немного посерьезнее. Не забывайте, что вы находитесь в зале суда и что сами уже однажды были осуждены. Теперь расскажите все, что вам известно о том несчастном, которого вы очаровали.

Зоннен-Лина, поворачиваясь то к присяжным, то к Паулю, то к публике, повторила все то, о чем прежде рассказывала Зигу. Ее дерзкие слова, циничные выражения, бессердечность по отношению к осужденному мужу вызвали ропот среди публики, так что председатель даже был вынужден призвать присутствующих соблюдать тишину.

Только атлет не делал никаких замечаний и не шевелился. Казалось, что ему даже приятно слышать, как говорит его жена. Он будто слушал музыку. Незаметно для себя самого, вопреки своему желанию, он стал смотреть на нее. В его взгляде не было ни ненависти, ни злобы, скорее, глубокое горе и сожаление.

Ответив на все вопросы, Лина вернулась на свое место. Она мило улыбалась присяжным, адвокату и публике, не замечая, какое невыгодное впечатление произвела на всех присутствующих.

Председатель допросил еще двух свидетелей и объявил перерыв на полчаса.

Жандармы увели обвиняемого, и все разделились на отдельные группы, чтобы обменяться впечатлениями. Зоннен-Лина пробовала завязать разговор со своими соседями, но даже мужчины находили предлог отойти от нее. Она пускала в ход обворожительную улыбку, но никто не обращал на нее внимания. Одиночество уже стало ее тяготить, как вдруг она увидела своего англичанина, входившего в зал. Лина поспешила к нему и начала что-то оживленно рассказывать, отчего англичанин пришел в полный восторг.

Но председатель вернулся, шум затих, и разбирательство продолжилось. Как только подсудимого ввели в зал, он сразу взглянул на Лину и заметил стоявшего рядом с ней незнакомца. Атлет помрачнел и нахмурился.

Пока прокурор говорил речь, Пауль проявлял все большее волнение. Все, кто это заметил, приписывали его состояние страху. Но опытный наблюдатель, следивший за его взглядом, мог бы сказать, что атлет волновался по другой причине.

Слово передали защитнику. Как и прокурор, он начал с самого детства подсудимого и акцентировал внимание на том, что из-за отсутствия должного воспитания и материнской любви и заботы Пауль пошел по плохой дорожке. Пафосная речь адвоката произвела должное впечатление на публику.

Пауль же посмотрел на Лину. Та вела себя все развязнее и все очевиднее заигрывала со своим англичанином.

Защитник все говорил и подчеркивал отдельные моменты происшедшей драмы, останавливаясь на тех, которые, по его мнению, были недостаточно ясны. Опираясь на все сказанное, он стал требовать оправдания подсудимому. В ту минуту, когда адвокат заканчивал свое красноречивое выступление, он сделал то, что произвело на всех гораздо более сильное впечатление, чем сами слова оратора.

Защитник взял атлета за руки и стал умолять его сказать, что он невиновен. Сердца зрителей на минуту замерли, но Пауль, казалось, остался совершенно безучастен к стараниям своего адвоката – он по-прежнему смотрел на Лину. Вдруг ему показалось, что англичанин, сидевший за его женой, нежно взял ее за руку. Это было уже слишком. Такого он не мог перенести. Страшные мысли о мести мелькнули в его голове. Пауль, отстранив руки своего защитника, закричал:

– Я невиновен!

Волнение в зале достигло апогея: люди вскочили со своих мест. Председатель призвал всех к порядку, и в зале опять воцарилась тишина.

– Вы немного опоздали со своим заявлением, – обратился он к подсудимому. – Рассчитывали произвести эффект? Если вы действительно невиновны, почему же вы не заявили об этом раньше?

– Я думал, что виновен! – воскликнул атлет.

– Как так? Что это значит?

– Я убил человека, но не вашего Карла ван ден Кольба.

– А как же зовут человека, которого убили вы?

– Я не знаю, но уверен, что это не он.

– Почему вы так думаете?

– Да ведь этот господин, – атлет указал на защитника, – говорил что-то про кровь, которая вытекла из раны, про нож, про какой-то кабинет, про спальню. Всего этого не могло быть, потому что я убил того человека кулаком, вот этим самым кулаком. Я убил его в подворотне, а не в кабинете.

Председатель повернулся к присяжным и сказал:

– Прошу вас обратить внимание на нелепость всей этой выдумки.

– Это не выдумка! Какой смысл лгать, если меня так или иначе ждет смерть? – воскликнул Пауль.

– Но почему же вы так поздно сказали об этом? – осведомился председатель.

– Это мое дело, – ответил атлет и бросил полный ненависти взгляд на Лину.

– Значит, вы убили этого человека у дома номер сто семнадцать на Французской улице?

– Да не помню я номера, но это было на Французской улице.

– В августе?

– Да, в конце августа.

– Ну, этим вы подписываете свой смертный приговор: никого, кроме Карла ван ден Кольба не убивали на Французской улице в августе.

В этот момент один из присяжных встал и попросил слова.

– Я должен обратить внимание суда на тот факт, что в августе этого года, за несколько дней до убийства на Французской улице, в подворотне дома на этой же улице нашли мертвым одного из моих друзей. На теле не было обнаружено никаких следов насилия, поэтому решили, что он умер от удара. Надо заметить, что на левом виске у него виднелось большое темное пятно. Я высказал мнение о том, что мой приятель, упав, стукнулся головой о каменную мостовую. Теперь я понимаю, что пятно появилось вследствие удара кулаком.

Эти слова, произнесенные почтенным пожилым человеком, к тому же еще присяжным заседателем, произвели на всех сильнейшее впечатление. Все стали переговариваться между собой. Защитник передал председателю какую-то записку.

Присяжные удалились на совещание. Когда они вернулись, председатель объявил:

– Дело решено отложить на неопределенное время, заседание закрыто. Жандармы, уведите подсудимого!

Зрители, ошарашенные случившимся, разошлись.