Текст книги "Тайна его глаз"

Глава XVIII. Жильберта в Люверси

Кладбище Люверси расположено на пути из Парижа, в пятистах метрах от деревни и замка. Мадам де Праз выразила желание остановиться; Жильберта сейчас же согласилась, жалея, что не она первая сделала это предложение.

Остановили автомобиль, и Жан Морейль проводил обеих дам в могильный склеп, где возле отца и матери Гюи Лаваля покоились тело его очаровательной жены и останки самого исследователя, привезенные за счет государства из Центральной Африки.

После краткой молитвы мадам де Праз принялась осматривать памятники. Властной рукой она поправила криво висевшее распятие и стала ждать, когда Жильберта подаст знак к отъезду.

Жильберта не торопилась. Жан Морейль казался очень взволнованным этим первым визитом к родителям невесты. Он был чуть-чуть бледен и, наверно, думал о том, сколько радости и прекрасных воспоминаний дала бы эта встреча, будь родители Жильберты живы. Один из них унес в могилу тайну своей смерти.

Жан Морейль был бледен. Жильберта тоже. Легко догадаться, что ее сильно волновала мысль о том, что она снова увидит замок, где ее ждал многоликий призрак страха, таившийся за каждым углом, за каждой тенью, за каждым деревом…

Уйдя с кладбища, она сказала, что желает пройти в замок пешком. Мадам де Праз согласилась на это со скрытой улыбкой, подозревая, что племянница хочет отдалить тот момент, когда придется наконец войти в ворота парка.

И вот произошло то, что предсказал бы всякий психолог: Жильберта не испытала в Люверси того чрезвычайного страха, которого она и Жан Морейль так боялись.

Прошло пять лет с тех пор, как разыгралась эта драма, – с тех пор, как Жильберта рассталась с дорогим ей по воспоминаниям замком. За это время она из ребенка превратилась в молодую девушку. Она выросла, душа ее теперь совершенно иначе воспринимала впечатления. Замок, парк показались ей совершенно другими. Все выглядело слишком мелким, даже жалким. Формы потеряли ту внушительность и мрачную величавость, которые сохранила и благодаря болезненному страху преувеличила ее память. Пропорции между ней и Люверси изменились. Она вернулась с детскими воспоминаниями, с запахом детских представлений и не без волнения и печали изумлялась своему странному, но спасительному разочарованию. Она была смущена, почти подавлена этим, как если бы вместо мощного гиганта, на которого пришла любоваться, нашла сгорбленного старичка.

Где прежние цветы? Где старые слуги? Этот Эртбуа – незнакомец…

Она вошла в большой замок точно в кукольный дом, и парк, казавшийся ей когда-то целым миром, был теперь простым садом. Эти ощущения были настолько живы, что страх отступил на второй план. И страху тоже было пять лет от роду. И он тоже уменьшился вдруг до нужных размеров и сделался пропорционален своим причинам. Змея перестала быть тем чудовищем, которое Жильберте рисовалось в виде множества притаившихся повсюду угроз. В Люверси змея была так же далеко от нее, как и в других местах, – может быть, даже дальше! Ей было стыдно сознаться в этом.

Когда прошло первое грустное изумление, подобное тому, какое испытывают при виде красивого платья, которое когда-то вам так шло, – счастливого платья, которое надевали летом, в дни радости, но которое вам теперь не в пору и выцвело, – Жильберта вдруг развеселилась. Она схватила Жана под руку и, спеша показать ему обстановку своего детства, увлекла его вперед.

Мадам де Праз и Лионель были в восторге от неожиданного прекрасного настроения девушки. Но Жан Морейль плохо скрывал свою тревогу или, скорее, то трудно определяемое душевное состояние, в котором тревога – только один из элементов, погружающих вас в какое-то смутное, но упорное оцепенение.

– Вы не в духе! – говорила ему Жильберта.

– Наоборот! Наоборот! – повторял он довольно нетвердо.

Взглядывая на него, она замечала сжатые зубы, насмешливую улыбку, сумрачный взгляд… Но, подхваченная радостным вихрем, она заражала весельем и его…

Осмотр начали с замка. Они прошлись по всем комнатам нижнего этажа. В курительной и столовой было много хороших картин, как будто понравившихся Жану Морейлю; в бильярдной они долго простояли перед маленьким полотном, висевшим возле консоля. Жан снял его, осмотрел при нужном освещении, вынув из кармана лупу, которую всегда носил с собой…

– Она имеет какую-нибудь ценность? – спросила мадам де Праз. – Эту картину я нашла в сарае и повесила здесь, когда мы уезжали из Люверси, вместо Лейсоньера, который висел на этом месте и который мне захотелось взять с собой в Нейли.

– Это просто бесценно! – сказал Жан Морейль. – Это Мане, маленький этюд натурщицы. Восхитительно! У вас сокровище, о котором вы и не подозревали.

Он повесил на место этюд в претенциозной золоченой рамке и любовался им издали с наслаждением, которое на мгновение согнало с его лица мрачные тучи.

Они вернулись назад. Курительная, гостиная, столовая, бильярдная и спальня госпожи Лаваль сообщались между собой. Комната госпожи Лаваль, последняя с западной стороны, не сообщалась со смежной ей бильярдной, но каждая из комнат имела выход в галерею, окна которой выходили на парадный двор. Они прошли в галерею, вымощенную мрамором, а оттуда в комнату госпожи Лаваль.

Жильберта вступила туда с боязливым почтением. Вернувшийся к ней страх заставлял ее бросать кругом быстрые взгляды и держаться посреди комнаты, вдали от кровати и стульев, покрытых чехлами и представлявших собой темные тайники…

– Идите сюда! – сказала она. – Это комната мамы.

– Да? – спросил Жан Морейль беззвучным голосом.

Он остался на пороге и удовольствовался осмотром на расстоянии. Так как мадам де Праз открыла рядом в углу галереи дверь в будуар, он повернулся туда, чтобы заглянуть в это место, по-видимому внушавшее ему меньше почтения.

Жильберта уже прошла через будуар в бывшую свою комнату, маленькие размеры которой вызвали у нее новые возгласы изумления.

– Если б ты захотела поселиться в замке, ты могла бы устроиться в комнате твоей матери…

Жильберта ничего не ответила.

– Какая перемена! – заметил Жан Морейль.

– Я сама ничего не понимаю, – весело созналась Жильберта. – Если б мне это сказали еще сегодня утром!.. Вот я и излечилась от своих страхов!

– О, излечилась… Не спешите!

– Что это, Жан, не будьте мрачным авгуром! Идемте! Окончим осмотр замка!

Они быстро обошли оба верхних этажа, заглянули в оранжерею и службы, потом спустились по зеленеющему и лесистому склону в парк в обществе старого Эртбуа, внимательно выслушивавшего замечания графини.

Но события вдруг повернулись так, что чуть было не открыли завесу тайны.

Они шли по аллее вдоль лужайки, когда Жильберте неожиданно вздумалось в нескольких шагах от каменной скамьи, на которой она когда-то любила мечтать о будущем, посадить дерево в память своей помолвки и первого пребывания Жана Морейля в Люверси. Неподалеку огромный платан скрывал в своей тени несколько побегов, выросших из его семян. Пересадить один из них было чрезвычайно просто. Выбрали самый сильный побег, гибкий как хлыст, с четырьмя листками. Но нужна была лопата, чтобы вырыть ямку для его молодых корней.

Лионель крикнул:

– Подождите! Сейчас принесу! Я помню, где находятся инструменты.

И он побежал к замку. Эртбуа крикнул ему вслед:

– В павильоне, возле давильни, граф. Там есть лопаты и кирки.

– Знаю! Знаю!

– У графа чудесная память! – льстиво заметил старый управляющий.

– Когда-то мы с ним играли в садовников, – сказала Жильберта. – О, какие розы! – вдруг воскликнула она.

Эти розы оставались еще с тех времен, когда они были предметом страсти госпожи Лаваль. Местами еще попадались цветущие и благоухающие кусты. Один такой куст находился на некотором расстоянии от них, посреди лужайки.

Жильберта долго любовалась кустом издали, потом вдруг, привлеченная неизъяснимой прелестью цветов, побежала по траве к кусту и, пока Лионель, размахивая в воздухе найденной лопатой, готовился пересадить молодой платан, принялась составлять букет из роз. Мадам де Праз помогала ей, Жан Морейль оставался рядом с Лионелем, которому Эртбуа делал робкие указания.

Вдруг, прерывая смех женщин, увлеченных своим приятным занятием, раздался крик, слабый крик от боли. Жан Морейль вздрогнул и выпрямился, глядя в одну точку остановившимися глазами. Он видел, что Жильберта упала в траву, видел взволнованную мадам де Праз, стремительно склонившуюся над ней. Жан и Лионель бросились туда с отстающим от них Эртбуа. Жан Морейль, дрожащий и бледный, как мертвец, опустился на колени возле распростертой на земле девушки.

На всех лицах было недоумение.

– Она уколола палец! – вздохнул с облегчением Жан Морейль, взглянув на неподвижную руку невесты. – Посмотрите, она уколола палец.

– И подумала, что змея! – нашелся Лионель. – О шипы, наверно, да?

– Ну конечно!

Однако Жильберта не приходила в себя. Она спала страшным сном полусмерти. Ее бледно-восковое лицо и стянутые ноздри пугали Жана Морейля, он снова встревожился, вскочил, побежал и скрылся за частым кустарником.

– Что такое? Куда он? – воскликнула графиня.

– Черт его знает… – проговорил Лионель.

Но Жан Морейль уже показался с кувшином воды в руках.

Жильберта вздохнула.

Намочив носовой платок в холодной воде, Жан Морейль прикладывал его к вискам и лбу девушки.

Жильберта открыла глаза.

– Ну вот, наконец! – воскликнул спаситель.

Над его головой, склонившейся над Жильбертой, скрестились взгляды Лионеля и его матери, взгляды, полные одинакового изумления, выражающие одну и ту же мысль: «Откуда Жан Морейль, который, по его словам, никогда не бывал в Люверси, мог знать, что родник находится за кустами в самой глубине грота?»

Жильберта медленно приоткрыла все еще тяжелые веки. И жизнь снова заиграла в зрачках и на порозовевших щеках… Но улыбки не было.

– Неужели я умру? Ведь я ужалена…

– Нет, – тихо сказал Жан Морейль. – Вас ужалили шипы роз…

Она приподнялась. Села на траву и посмотрела на большой палец, где рдела капелька крови.

– Успокойтесь, Жильберта…

– Боже! Какая я глупая! – вздохнула она. – Ведь точь-в-точь как мама… в то же самое место… Вот почему я так испугалась…

Она уже снова улыбалась.

Жан Морейль встал и вдруг заметил, что мадам де Праз и Лионель как-то странно глядят на него. Лицо его сейчас же переменило выражение. Видно было, что он старался понять причину их особенного внимания… И в ту же секунду сумрачные тени легли на его черты.

– Да, – пробормотал он. – Откуда я мог знать… про этот ключ…

– О чем вы говорите? – спросила Жильберта.

Он не ответил. Наступила тишина.

Жан Морейль отправился разыскивать самого себя.

– Ну вот! – рассмеялась Жильберта. – Он опять в облаках!

Этим закончился осмотр парка.

Платан был посажен в землю, розы собраны, и все вернулись в замок, чтобы напиться чаю в бильярдной.

Мадам де Праз и Лионель обращались с Жаном Морейлем так, как если бы в его поведении не было ничего особенного. Он же держался довольно спокойно, хотя в его жестах чувствовались смущение и тревога.

– Ах, я устала, устала! – говорила Жильберта.

Тетка предложила ей остаться ночевать в Люверси, чтобы хорошенько отдохнуть, может быть, все еще втайне надеясь, что она поселится здесь навсегда. Но Жан Морейль этому решительно воспротивился:

– Нет, Жильберта, нет, вы сами видите, что здесь надо действовать осторожно. Не в один день, не сразу вы освободитесь от этого наваждения. Вернемся в Париж. В конце концов вы все-таки привыкнете к Люверси…

– Определенно, – вставил саркастическим тоном Лионель, – Люверси вас здорово беспокоит, дорогой мой!

Жан Морейль как будто что-то почувствовал в этих словах. Он опустил глаза, еще больше нахмурился и замолчал.

– Едем! – сказала мадам де Праз. – Если не останемся здесь ночевать, пора ехать!

Все поднялись.

Перед тем как выйти из бильярдной, Жан подошел к картине Мане. Страсть коллекционера на минуту взяла верх над его загадочной тревогой.

– Это истинное чудо! – повторил он.

– Я этого не подозревала, – призналась мадам де Праз, натягивая перчатки.

Лионель и Жильберта уже ушли вперед по галерее. Жан Морейль встретился взглядом с графиней и поспешил присоединиться к ушедшим.

Глава XIX. Внушение

– Алло! Что такое? Говорите… Из Люверси, хорошо. Нейли, барышня, Нейли… Ну что? Да, графиня де Праз. Это я… Ничего не слышно!.. Кто говорит? Что случилось? Несчастье? Какое несчастье?.. Я ничего не слышу. Ради бога, говорите спокойно! Что?.. Грабители? Сегодня ночью ограбили замок?.. Вы услышали шум и встали?.. Хорошо… Ну и что же? В нижнем этаже… да, я слушаю… В бильярдной… В котором часу?.. После полуночи. И что же дальше? Никого?.. Ну у вас есть ведь какое-нибудь освещение? А? Ну фонарь, что ли… Его уронили… Ага! Кто-нибудь залез под бильярд? Вы так думаете?.. Впотьмах, да… И конечно, ваш ревматизм, ну да, ну да… Словом, в конце концов, вор от вас убежал, и вы его не видали; так ведь, правда ли? Говорите ясно, Эртбуа, и не стоните так. Что делать! Вы ни в чем не виноваты… Ну конечно, Эртбуа, я вас ни в чем не виню… Ага, у него не хватало времени ограбить!.. Немногое взял?.. Да что же, наконец? Вы зажгли фонарь, да, ну это неважно… Что вы сказали? Что утром, на рассвете? Всё осмотрели?.. Говорю вам, это неважно… Что же он взял?.. Маленькую картину в бильярдной… над консолем. Осталась одна рама!.. Нет, нет, Эртбуа, к несчастью, рама ничего не стоит. Зато картина, да, она дорогая… Это, кажется, знаменитый художник… Ну что же делать!.. Подать жалобу? Я подам. Не огорчайтесь, Эртбуа… Конечно, могло быть хуже… Ничего другого не украли? Вы уверены? Хорошо… Да нет же, повторяю вам, рама ничего не стоит, Эртбуа… Конечно, легче унести… Не прерывайте, барышня, мы разговариваем… Да не прерывайте же!.. Да, Нейли. Это вы, Эртбуа? Да не звоните же так, барышня!.. Алло!..

Да, да, графиня де Праз. С кем имею честь?.. Господин Жан Морейль!.. Здравствуйте. Как вы рано!.. О нет! Вы мне нисколько не помешали! Сейчас двадцать минут девятого, и я уже давно поднялась… Что такое?.. Вы меня интригуете!.. Позвольте, это чудо!.. Что вы говорите! Не может быть! Картина Мане очутилась на вашем ночном столике? Вы проснулись и нашли ее у себя?.. Невообразимо! Ну нет, уверяю вас, что нет! Ни Жильберта, ни Лионель, ни я не посылали вам этой картины. И потом, как мог бы наш посланный попасть к вам ночью и сделать вам этот сюрприз? Впрочем, мне только что звонил управляющий из Люверси. Около полуночи кто-то пробрался в замок и украл картину Мане… Нет, неизвестно, имел ли он намерение украсть еще что-нибудь. Эртбуа застал его на месте преступления, но вор убежал вместе с картиной. О, умоляю вас, не извиняйтесь… Вы спешили позвонить мне, не теряя ни минуты; вы иначе и не могли поступить, и я вам очень благодарна. Конечно, это невероятная история… Не беспокойтесь, не стоит. Самое важное, что картина найдена… Кто? Почему? А, это интересно… Нет, совершенно не представляю себе… А вы? Ничего?.. Да ведь это не спешно! Вы всегда успеете ее отнести… Ну если вы настаиваете, я вас приму сейчас же и с большим удовольствием… Да, не правда ли? Скажите, не правда ли? Чудесный случай испытать вашу проницательность: ведь вы человек ключей и ламп!.. А? Почему такой грустный тон? Я вас обидела? Нет?.. Ну, великолепно… Решено. До свидания… До скорого свидания!

Тихонько положив эбонитовую ручку с черным ртом и серебряным ухом, графиня несколько секунд, еще ликуя в душе, гладила телефон, который ей так верно служил. Сидя у своего письменного стола в стиле ампир, она уставилась глазами в блестящий бронзовый прибор, но не видела его.

Вошел Лионель. Он был озабочен и держал в руке «пневматичку».

– Ужасно! – сказал он. – Представьте себе, мне придется снова стать на дежурство перед домом Жана Морейля. Посмотрите, что мне пишет Обри.

Мадам де Праз пробежала письмо.

«Господин граф!

Фредди сегодня ночью не пришел в бар Я не знаю, выходил ли он из дома. Очень жаль, но, возможно, вам придется понаблюдать за ним в то время, как я буду находиться в баре.

Примите мои уверения в нижайшем почтении, Турнон».

Вместо ответа мадам де Праз подставила к глазам Лионеля свое бледное, немое, загадочное лицо, в котором начинало проступать внутреннее удовлетворение.

– В чем дело? – спросил с раздражением Лионель.

– Не сердись, мой мальчик. Если я не ошибаюсь, мы близки к цели.

– Каким образом?

– В эту ночь Фредди не был в баре, потому что он совершил небольшое путешествие… Он отправился в Люверси, чтобы украсть картину Мане! И сегодня утром он, к своему удивлению, нашел ее у себя на ночном столике, когда проснулся в образе Жана Морейля!

– Не может быть! Тот самый Мане, которым он вчера так любовался?

– Да. Ты понял теперь, что наши страдания кончились?

– Не совсем.

– Да как же, Лионель! Ведь он – вор; теперь это непреложный факт. Но что гораздо важнее…

– Что?

– Что Уж Фредди временами вспоминает с помощью памяти Жана Морейля – ведь Фредди украл картину, которая понравилась Морейлю!.. Почему Фредди забрался в Люверси? Потому, что вчера Жан Морейль убедился не только в существовании Мане, но и в топографии местности, и в способах проникновения в замок…

– Эти способы, – сказал Лионель, – могли быть известны Фредди и раньше, он мог их просто вспомнить. Очевидно, что он бывал в замке и раньше. Это подтверждает случай с источником.

– Верно. И случай с источником доказывает, кроме того, что Жан Морейль иногда вспоминает памятью Ужа Фредди. Ведь Мане в момент смерти твоей тети, то есть в те времена, когда Фредди, по твоим предположениям, мог находиться в замке, не был на виду, тогда Мане валялся в сарае в куче хлама. Я уверена, что глаза Жана Морейля вчера увидели картину впервые и Жан Морейль был в ту минуту джентльменом Жаном Морейлем, а не апашем Фредди, укравшим картину.

– Что же из этого?

– А то, что он сейчас придет сюда. Он захотел сам отнести это произведение, которое неизвестно каким образом очутилось у него на столе. Теперь надо действовать, приготовить…

– Не кончайте! – воскликнул Лионель вне себя от радости. – Я понял!

– Здесь, – прошептала мадам де Праз, – будет удобнее… И из-за Жильберты…

Раздался звонок. Лионель послушал у двери.

– Он! – сказал граф.

Он сделал в сторону матери решительный жест и вышел в вестибюль навстречу Жану Морейлю, которого лакей собирался ввести в гостиную.

* * *

– Здравствуйте, дорогой друг! Так мило с вашей стороны, что вы сами побеспокоились… Мама мне рассказала эту сказочную историю. Невероятно!.. Войдите сюда, дорогой. Здесь лучше будет поговорить об этой загадке… Эта комната более изолирована.

Он ввел его в кабинет мадам де Праз, которая ждала последующих событий, прислонившись к несгораемому шкафу.

Жан Морейль, одетый со строгим изяществом и более красивый, чем всегда, поцеловал руку графини.

– Вот Мане, – сказал он. – Вручаю его в ваши собственные руки, графиня.

– Ненадолго, – возразила мадам де Праз, улыбаясь. – Он принадлежит Жильберте, будет вашим.

Молодой человек учтиво улыбался, но мысль его была где-то далеко и носилась по таинственным и неведомым путям.

– Итак, – сказал он, обернувшись к Лионелю, – что вы обо всем этом думаете? Сколько я ни ломал голову, я ничего не понял!

– И я тоже…

– Ведь тот шутник, который выкинул эту штуку, должен был знать, что Мане привлек мое внимание вчера в Люверси.

– Там были только мы четверо, больше никого. Или надо предположить, что за нами кто-то шпионил…

– Это мы узнаем из следствия, – сказал Лионель, – я полагаю, что об этом надо заявить полиции, и безотлагательно. Шутка это или нет, это тем не менее воровство…

– Конечно! – одобрила графиня.

– Согласен! – вяло ответил молодой человек, все еще не оторвавшийся от своих темных мыслей. – Однако не лучше ли скрыть от Жильберты этот факт? Он произведет на нее, несомненно, большое впечатление и даст ей новый повод страшиться пребывания в Люверси.

Мадам де Праз, которая в глубине души решила не подавать жалобы, сделала вид, что присоединяется к предложению Жана Морейля.

– Словом, увидим! – отрезал Лионель. – Над этим решением надо еще подумать. Но что несомненно, так это то, что вы должны спешно обезопасить себя от всех подобных неприятностей. Дорогой мой, – продолжал Лионель, обращаясь к Морейлю, – моя мать необыкновенная женщина! Она убеждена, что ее никогда не ограбят! Неслыханная неосторожность!

Мадам де Праз, нисколько не удивившись этим словам, ждала, что будет дальше, не прерывая Лионеля. Он продолжал:

– Подумайте, она хранит вон в этом шкафу ценных бумаг больше чем на миллион! Эти бумаги на предъявителя! Она даже не записывает номеров этих бумаг в какую-нибудь книжечку. И даже не застраховала себя от грабежей!

– Действительно?.. – спросил Жан Морейль.

– Миллион в бумагах на предъявителя вот в этом шкафу! – похлопывая рукой по стене несгораемого шкафа, повторил Лионель. – Ну разве это не безрассудство! И что такое этот огнеупорный шкаф для сколько-нибудь опытного грабителя, я вас спрашиваю? Он взломает его в полчаса, и того меньше!.. А этот кабинет как будто нарочно создан для того, чтобы никто не помешал вору. Никто, понимаете, никто не спит в этом нижнем этаже! Стены толстые, глухие. Словом, идеально! Я дрожу, когда об этом думаю… Ну и вот, представьте себе, что войти в дом ничего не стоит! Вот посмотрите! Да, да, пойдемте, убедитесь! Понимаете, нужно непременно, чтобы маман приняла меры, помогите мне убедить ее в этом! Идемте!

Он открыл дверь из кабинета в вестибюль.

– Эта дверь никогда не закрывается на ключ. Мне даже кажется, что ключ потерян… Что касается стеклянной двери в подъезде, то это просто смешно… Да, конечно, ее каждую ночь закрывают на ключ и ключ уносят, но… здесь имеется трюк! Я его знаю, потому что, когда я был еще в школе, мне не разрешали поздно выходить из дому… Но надо же было как-нибудь обойти этот закон, не правда ли?..

Жан Морейль и мадам де Праз вышли с ним в вестибюль и остались на площадке. Они видели, как он снаружи особенным образом надавил на стеклянную дверь. Слишком короткий язык замка выскочил из соответствующего отверстия. Дверь раскрылась.

– Вот вам и весь фокус! Будьте свидетелем. Попробуйте сами… Да, да, попробуйте, чтобы мама увидела, как это легко…

Жан Морейль подчинился капризу Лионеля и повторил его маневр.

– Чтобы войти во двор, – добавил этот странный чичероне, – необходимо проделать одно гимнастическое упражнение. Но какой грабитель не сумеет перелезть через забор, в сущности, очень низкий?.. Улица пустынная… Привратник – соня. Я это знаю лучше, чем кто бы то ни было. Говорю вам, это детская забава… И, если моя маменька не переменит своего образа действий, она в одно прекрасное утро найдет свой шкаф взломанным и ценности похищенными!

Но мадам де Праз вдруг поняла слабое место этого внушения и, чтобы исправить его, не остановилась и перед ложью.

– Ты прав, – сказала она. – Но пусть месье Жан не подумает, что это ценности Жильберты. Это мое собственное состояние, месье Жан. Вот почему я до сих пор не собралась отнести их в банк. К чужому имуществу я отнеслась бы осторожнее…

Жан Морейль поднял руку в знак протеста.

– Правда, – продолжала мадам де Праз, – я никогда не боялась воров. Но событие этой ночи заставляет меня задуматься… Слушай, Лионель, завтра у меня свидание с моим банкиром. Если хочешь, отнесем ему эти бумаги.

– Завтра утром, хорошо. Я замечу себе.

Он вынул записную книжку и, что-то отметив в ней, сказал вслух:

– Завтра, завтра утром, отнести бумаги банкиру. Итак, завтра утром этого миллиона здесь не будет. Наконец! У меня сегодня удачный день! И я благословляю вора в Люверси, который повлиял на это решение!

– А вот и Жильберта! – сказала мадам де Праз. – Я слышу, что она спускается вниз.

– Мы ей ничего не скажем про Мане? – спросил Лионель.

– Так будет лучше, – решил Жан Морейль, не выказывая на этот раз уже прежней озабоченности.

Мадам де Праз спрятала картину в ящик письменного стола.

Вошла Жильберта.

– Как! Вы здесь, Жан? – воскликнула она. – Я не видела, как вы прошли через двор! Сердце, сердце мое, разве ты глухо?.. Здравствуй, тетя!.. Здравствуй и ты!.. Я собираюсь выйти погулять. Пойдемте со мной, Жан? Что вы делали здесь, в кабинете? Конечно, говорили о делах? Ну это не моя сфера. Так идете, да?

– Иду, – сказал Жан Морейль.

* * *

– Браво! Браво, мой мальчик! – восторженно воскликнула графиня, когда молодые люди вышли. – Как ты хорошо разыграл эту комедию! Но ты не все обдумал. Ведь если бумаги принадлежат Жильберте, какой интерес ему их красть?

– Ну, мне некогда было обдумывать эту махинацию!.. В сущности, какие там бумаги в шкафу?

– Именные бумаги, на имя Жильберты.

Лионель расхохотался:

– К счастью, он не доведет дела до конца. Мы остановим его вовремя. И он никогда не узнает, что мы его обманули…

– Нет! Никогда! – торжествовала графиня. – Как только он сунет свой нос в бумаги Жильберты, мы захватим его!

Но Лионель задумчиво заметил:

– Только бы наш план не провалился! Не то придется прибегнуть к моей догадке и раскрыть трагедию Люверси!

– Скоро, скоро увидим, ведь это должно случиться сегодня ночью, – сказала графиня. – Ты достаточно подчеркнул то, что завтра утром ценностей в шкафу уже не будет.

Лионель радостно шагал взад и вперед по кабинету, мимоходом дружески похлопывая по стенкам шкафа, содержимое которого должно было принадлежать ему в недалеком будущем.

– Чудесно! Чудесно! – говорил граф де Праз, задыхаясь от счастья. – Но мне нужно повидать Обри. Все это надо обдумать во всех подробностях… как атаку в траншеях. А времени только до вечера!

– Я беру на себя заботу о Жильберте.

– Прекрасно. Но вы скажите ей только в определенный момент. Нужно еще установить время. Если все наладится, действовать придется галопом. Действовать уверенно и быстро – вот что необходимо. Обдумаем!

– Обдумаем! – сказала мадам де Праз.