Текст книги "Тайна его глаз"

Глава VIII. Альбом

Чуть брезжил рассвет, первые воробьи шумно приветствовали друг друга, когда Лионель де Праз вернулся домой.

В общем, это для него было вполне обычно. И если бы его кузине Жильберте, случайно проснувшейся на заре, пришло в голову высунуться в окно для того, чтобы насладиться красотой рождающегося дня, она не нашла бы ничего подозрительного в том, что молодой кутила окончил свой день, когда другие его только начинают.

Однако ее удивило бы, что вместо того, чтобы направиться в буфетную и выпить там прохладительную и пенистую смесь, Лионель прошел прямо в библиотеку, порылся в каталоге и снял с полки несколько книг в суровых переплетах. Он спрятал их под полой своего пальто, как будто стесняясь своей благородной ноши, и с необычайными предосторожностями поднялся к себе в комнату.

Мадам де Праз услышала его шаги. У нее был тонкий слух и чуткий сон, и притом еще, хоть она и спала прекрасно, ей не давала покоя мысль о Лионеле и Обри, стерегущих особняк Жана Морейля. Что они делали? Что узнали? Может быть, ничего… Эта мысль тревожила ее сквозь сон, точно глухое тиканье будильника.

В ранний час, когда вернулся Лионель, несущий с собой надежду или разочарование, будильник шумно зазвенел. Мадам де Праз охватило сильное желание вскочить с постели, накинуть пеньюар, бесшумно открыть дверь… Да, дверь мешала ей удовлетворить любопытство. Мадам де Праз чувствовала себя неловкой в роли следователя. Замок мог щелкнуть, петли заскрипеть, дерево – издать треск. Эти несносные звуки резко раздадутся в утренней тишине сонного дома и разбудят племянницу, спящую поблизости. А мадам де Праз так же, как и Лионель, понимала, что не следует делать ничего такого, что может возбудить в Жильберте недоверие к ним. Наоборот, надо стараться поддерживать во всем обычный порядок. Какая-нибудь неосторожность могла все погубить: Жильберта была из тех своенравных девушек, которые могут выйти за человека из-за того только, что семья этому противодействует; мадам де Праз не строила на этот счет иллюзий. Для того чтобы разбить надежды Жана Морейля, надо зародить желанное решение в самом сердце Жильберты. Необходимо, чтобы она до самого конца чувствовала себя независимой и свободной в своих действиях. Если не удастся представить ей факт, который вызвал бы в ней полный переворот, нечего и думать повлиять на нее. Нет, нет! Полная осторожность во всем! Никаких хождений к Лионелю в необычное время! Никаких подозрительных звуков при первых проблесках зари!

Впрочем, мадам де Праз вспомнила довольно кстати, что Жильберта должна рано проснуться, чтобы ровно в девять отправиться на прогулку верхом. Так она условилась с Жаном Морейлем накануне. У него имелась восхитительная ирландская лошадь, умная, хорошо объезженная, – идеальная лошадь для молодой девушки. В девять утра он должен привести лошадь Жильберте, и они отправятся в Булонский лес до завтрака. Во время этой сентиментальной прогулки мадам де Праз и Лионель успеют наговориться.

Обдумывая таким образом и перебирая в своей седой голове всевозможные предположения и козни, мадам де Праз дождалась обычного часа. Наслаждаясь тем сопротивлением, которое она оказала своему жадному любопытству, эта женщина, так хорошо владеющая собой, заставила себя с особой тщательностью проделать свой утренний туалет.

Когда она входила в свой кабинет, у ворот дома послышался конский топот. Сторож широко раскрыл ворота, и Жан Морейль въехал во двор верхом. С ним был мальчик, ведший под уздцы лошадь для Жильберты. Жан Морейль спрыгнул с седла и направился к двери.

– Который час? – прошептала мадам де Праз. – Половина девятого…

Жан Морейль остановился, когда Жильберта весело окликнула его из окна первого этажа:

– Вы поторопились!

– Простите. Лошади были готовы, и я тоже. Мне было скучно.

– Чудесно! Я даже рада, знаете? Вы хорошо выспались?

– Великолепно.

– Подождите меня в гостиной. Согласны? Я скоро! Через двадцать минут я буду готова!

Мадам де Праз приготовилась уже выйти в гостиную, чтобы принять Жана Морейля, как вдруг перед ней очутился Лионель.

– Подождите! – прошептал он. – Я видел, как приехал Морейль, поэтому поскорей спустился, чтобы вам сказать… Есть новости. Но я хотел бы еще удостовериться. Словом, я предпочитаю, чтобы вы были в курсе того, что я знаю, что я видел. Это только начало, но оно много обещает…

Мадам де Праз прошептала:

– Скорее!

Это замечательно, слышите! – сказал Лионель, смеясь отвратительным смехом. – Замечательно!

Мадам де Праз смотрела на него не мигая, наперед предвкушая наслаждение.

– Знаете ли вы, что такое раздвоение личности? – продолжал Лионель, издеваясь. – Что такое переменное сознание?

На лице мадам де Праз выразилось радостное изумление.

– Не может быть! – неистово обрадовалась она. – Жан Морейль?..

– Как я вам доложил, маман!.. Значит, вам известно, что это такое?

– Я видела на сцене «Прокурора Галлерса»…

– Я тоже. Вот это-то мне все и объяснило. Только не будем слишком увлекаться. Когда я вам все расскажу, вы увидите, что у нас еще много работы. Я догадываюсь, я чую тайну, которую мы, конечно, используем. Но сейчас я знаю только одно: этой ночью Жан Морейль вышел из своего дома под видом какой-то темной личности и отсутствовал несколько часов.

– Небо, благослови нас! – дрожащим голосом прошептала графиня.

– Я хотел вас предупредить сейчас же, прежде чем вы увидите Морейля.

– Ты очень хорошо сделал.

– А теперь пойдите к нему. Как только он уедет, мы продолжим наш разговор. Я не покажусь. Но мне хотелось бы видеть его физиономию после того, что произошло сегодня ночью. Какую мину он скорчит?.. Позвольте!.. Ведь я могу видеть его через стеклянную дверь, а сам останусь незамеченным…

– Интересное испытание. Попробуем! – сказала графиня.

Особняк был построен давно, в эпоху Второй империи, когда архитекторы считали еще вполне возможным оставлять в доме темные коридоры. Один такой коридор шел вдоль гостиной. Чтобы осветить его, Гюи Лаваль прибегнул к единственно возможному средству – стеклянным дверям. Это было не очень удачное решение, так как мелкие стеклянные рамы, выходившие во мрак коридора, не представляли собой ничего приятного для того, кто находился в гостиной, хотя хозяева и старались замаскировать их высокими растениями.

Темный коридор, устланный мягким ковром, облегчал дело нескромному наблюдателю. Мадам де Праз и ее сын шли неслышными шагами. Они видели все, что происходило в гостиной, через стекло, замаскированное листьями пальм.

Жан Морейль сидел возле окна. Он взял со стола альбом с фотографиями и медленно перелистывал его. Он выглядел совершенно отдохнувшим. Свежий цвет лица, ясные глаза говорили о здоровье спортсмена, только что проснувшегося от десятичасового сна без сновидений. Ярко освещенный лучами раннего солнца, тонкий и грациозный в своем костюме для верховой езды, Жан Морейль как будто позировал художнику, чувствовалось, что этот молодой человек одарен врожденным изяществом. Даже если бы он очутился в самой убогой обстановке, он все равно был бы таким же… И все-таки!

Лионель вспомнил виденного ночью апаша: как непохож он был на этого молодого человека, этого двуликого Януса, который обратил к нему свой светлый лик после того, как показал уже прежде темный. Им овладело странное оцепенение, которое он испытал уже однажды в ту ночь, когда Жан Морейль появился на балконе своего кабинета. Но после этого Лионель успел порыться в книгах. Теперь он знал тайну этого человека, знал, какое чудовищное психологическое явление заключает в себе раздвоение личности. И, не умея черпать душевного спокойствия в ученых трудах, он вынес из них только еще более сильное недоумение и недовольство. Он сомневался в своих чувствах, в памяти, в разуме…

Мадам де Праз, которая не имела таких причин изумляться – ее глаза ведь не видели того, что видел сын, – первая заметила какую-то особенность в Жане Морейле. Он разглядывал фотографии не так, как это делает всякий праздный человек, желающий сократить время ожидания. Он рассматривал их тщательно, одну за другой. И чем дальше, тем больше на его лице отражалось удовлетворение. В нем происходила какая-то внутренняя работа. Брови были нахмурены, губы сжаты. Все в нем обнаруживало беспокойного мыслителя, который из глубины сознания стремится вызвать какое-нибудь беглое воспоминание или ускользающее от него объяснение.

Он закрыл альбом, положил его на стол и медленно зашагал по комнате, все еще погруженный в глубокое размышление. Наконец, как бы прогнав жестом надоевшую ему мысль, он снова уселся в кресло, равнодушно постукивая ручкой хлыста по башмакам. Мадам де Праз решила, что можно войти. И она вошла, а Лионель убрался восвояси.

* * *

Мадам де Праз не любила бесцельных речей, Жан Морейль легко мог убедиться в том, что графиня хочет воспользоваться тем, что они одни.

– Я очень рада поговорить с вами в отсутствие Жильберты, – сказала она после нескольких банальных фраз. – Прошу вас, постарайтесь уговорить ее вернуться в Люверси! Помогите мне, ведь вы имеете на нее такое влияние! Помогите мне победить это болезненное предубеждение… Ведь в этом нет здравого смысла!

– Я вполне согласен с вами, графиня. Но дайте мне время. Я не думаю, чтобы такого рода странности могли исчезнуть так быстро. По моему мнению, это дело требует терпения. Я за это возьмусь с удовольствием…

– Если бы вы знали, что такое Люверси, я уверена, что ваше красноречие сделалось бы еще убедительнее. Как досадно слоняться по разным гостиницам, когда можно наслаждаться очаровательной, приятной жизнью в этой усадьбе. Вам хотелось бы увидеть ее? Лионель поехал бы с вами туда очень охотно…

Возможно, что у мадам де Праз была какая-нибудь задняя мысль. Но Жан Морейль как будто не подозревал о ней. Он вежливо ответил:

– Когда вам будет угодно, графиня.

– Тем более, – с улыбкой сказала мадам де Праз, – мне показалось вчера, что вы были бы счастливы, если бы вам удалось отыскать змею…

– Нет, – сказал он. – Я думал об этой истории после того, как расстался с вами. От всей этой трагедии, по моему мнению, остался один ребяческий страх в душе молодой девушки. Этот страх рассеется со временем, если мы все поможем ей. Я, впрочем, полагаю, что змея давно покинула этот бренный мир, поэтому поиски не только будут тщетны, но даже повредят делу. Мадемуазель Жильберта увидит в этом только подтверждение своим безумным страхам. Если она должна будет смотреть на мою поездку в Люверси как на нечто вроде следствия или розысков, мне кажется, лучше будет от этого совсем воздержаться.

– Но без ее ведома…

– Простите меня, но я не желаю от нее скрывать что бы то ни было. Кроме того, если она узнает об этом, если вообразит, что я без ее ведома роюсь в лесах Люверси, какой от этого получится позорный эффект! Она еще больше укрепится во мнении, что змея еще существует!.. Нет, оставим этот проект, графиня, хотя бы пока…

На лице графини выразилось удивление. Но, когда появилась Жильберта, в ботинках, в шпорах и солидной мужской шляпе, мадам де Праз заявила, что во всем с ним согласна.

Несколько минут спустя, когда всадники уже выехали из ворот, мадам де Праз, подойдя к столу, взяла в руки альбом, который Жан Морейль рассматривал с таким увлечением… В альбоме были все снимки, сделанные в разное время с мадам Лаваль. Их было множество. Вот она одна, вот среди друзей. На одной из фотографий она была изображена играющей в гольф, на другой – верхом на своем любимом пони. Снимки напоминали о путешествиях, маскарадах, балах – печальная и драгоценная коллекция, отражающая всю жизнь этой очаровательной женщины. Альпинистка, охотница, шофер, коломбина на карнавале, королева в комедии, белоснежная новобрачная под руку с мужем в строгом фраке, мать, баюкающая маленькую Жильберту, красавица, улыбающаяся из-под кокетливой шляпки… Альбом хранил изображения мадам Лаваль, увековеченной в самых красивейших позах.

Неужели этот альбом так взволновал Жана Морейля? Графиня старалась вспомнить выражение его лица. Ей показалось, что Жан Морейль имел вид человека, тщетно старающегося вспомнить, где и при каких обстоятельствах видел он особу, портреты которой были перед его глазами.

При всяких других обстоятельствах такое предположение (ведь это было всего только предположение) не произвело бы впечатления на мадам де Праз. Но, зная о том раздвоении, которое претерпевает личность Жана Морейля, она отнеслась к этому совершенно иначе. В высшей степени заинтересованная, она загорелась острым желанием узнать об этом еще больше и почувствовала явное удовлетворение, когда увидела, что сын входит в гостиную.

– Знаешь, что он только что рассматривал? – сказала она ему. – Фотографии твоей тетки!

Лионель, не успев еще войти, остановился как вкопанный, устремив на мать пронизывающий взгляд.

– Поговорим, – сказала она. – Разберемся в наших делах… Расскажи подробнее, что вы с Обри видели сегодня ночью.

Он рассказал и добавил:

– Наша библиотека не слишком богата медицинскими книгами; однако я нашел несколько сочинений, которые меня в достаточной мере просветили насчет того, что такое раздвоение личности. Бывает, что человек раздваивается, то есть он поочередно представляет собой два совершенно разных существа, даже часто совершенно противоположных, которые не знают друг друга и не имеют между собой никакой связи. Бывает, что второе существо лишь очень редко появляется в жизни первого существа. Появляется периодически, в определенные дни и часы и точно так же исчезает. Эта вторая личность может существовать только несколько мгновений. И, наоборот, может получить большое значение, захватить четверть или половину жизни «субъекта». Наконец, в книгах приводятся случаи, когда вторая личность кончает тем, что убивает первоначальную, и, таким образом, это второе ее состояние постепенно превращается в новую индивидуальность, душа которой нисколько не похожа на душу первой.

– Ты мне не рассказал ничего нового. В общем, это истинная история банкира Вильямса и выдуманная соответственно научным данным история «Прокурора Галлерса». Первый из них сделался совершенно другим человеком. Второй, вымышленный драматургом Линдау соответственно научным наблюдениям, был вором ночью и чиновником днем.

– Совершенно верно. Тэн, Азам, Диафай, Рибо согласны между собой во всех пунктах. Если хотите, я прочту вам их сочинения или статьи. Вы найдете там сотни примеров «раздвоенного сознания», аналогичного случаю Вильямса или Галлерса. Это, собственно говоря, болезнь личности.

Мадам де Праз о чем-то задумалась.

– Ты говоришь, обе эти личности не знают одна другую? Их память, следовательно, остается разобщенной? Значит, воспоминания человека номер один не похожи на воспоминания человека номер два?

– Таково правило, хотя и подозревают, что между той и другой памятью имеется связь, дающая место смутным воспоминаниям.

– Ага! – сказала графиня, бросив взгляд на альбом.

Лицо ее потемнело.

– Все это, – сказала она, – очень интересно. Но у нас одни только предположения. Ты видел, что Жан Морейль вышел из дома и вошел в него в образе ночного бродяги? Хорошо. Откуда ты знаешь, что здесь раздвоение личности? Он просто переоделся.

– Во всяком случае, он это сделал с подозрительной целью. Но оставим эту мысль, маман. Достаточно было заметить его походку и в особенности лицо, чтобы убедиться, что это не переодевание, это невероятное чудо, это перевоплощение можно объяснить только патологически.

– Ладно, пусть так. Значит, случай сделал вас свидетелями исключительного явления, которое, может быть, никогда больше не повторится.

– Да, вот это вопрос! И мы это скоро узнаем. Теперь вы понимаете, что мы будем за ним наблюдать каждую ночь неотступно…

Мадам де Праз снова задумалась.

– Болезнь… – произнесла она, размышляя. – Душевная болезнь… Но знаешь ли ты, что этого мало для того, чтобы Жильберта отвернулась от этого человека? Она добрая! Она начнет говорить о заботах, о лечении, исцелении…

– Пф! Зависит, как изобразить дело. Не так легко выйти за вора и – кто знает? – может быть, и за убийцу!.. И если вор или убийца действует под влиянием душевного расстройства, его держат в заключении. За сумасшедшего не выходят замуж! Можно его любить, заботиться о нем, но выходить за него замуж – нет!

– Там видно будет, – продолжала мадам де Праз. – Пока что давайте наблюдать за ним, лучшего мы ничего не можем сделать. Поживем – увидим! Но нельзя ни в чем быть уверенным. Лучше, как говорят, иметь в запасе две веревочки. У меня есть проект, который зреет в моей голове уже два-три дня. Только что, во время короткого разговора с Жаном Морейлем, я старалась держаться определенной линии. И будет осторожнее с моей стороны, если я буду и дальше ее держаться. В случае, если твое открытие не скоро приведет к цели, я буду рада, что у меня есть наготове другой проект нападения.

– Какой?

– Не суйся в мои мелкие комбинации. У тебя достаточно дела со слежкой. Кроме того, это – женская выдумка. Выдумка матери… Дай мне самой это закончить.

Лионель глядел на нее, невольно любуясь ею. «Все та же», – как будто думал он.

– Согласись с тем, что я не ошибалась, – сказала она. – В жизни Жана Морейля есть тайна. Его задумчивость, рассеянность, полеты вдаль… Вот видишь!..

– Да. Должно быть, в эти минуты его смутно волнует «другая личность», апаш… Поэтому я уверен, что события этой ночи должны еще повториться. Тем не менее, – воскликнул вдруг Лионель, – это ужасно! Тайна! Иметь тайну в жизни, единственную тайну, которую не можешь разгадать! Эти лампы, ключи, эта жажда все знать, всему учиться, разве все это не кажется вам до невозможности комичным?

Глава IX. Мадемуазель Ява

Нужно ли говорить о том, что Жильберта Лаваль ездила верхом совершенно как мальчишка? Одна нога тут, другая там. То, что о ней уже известно, достаточно ее рисует. Она была из тех современных наездниц, к которым больше не подходит устаревшее слово «амазонка» и которые отсылают в самое далекое прошлое седло с крючками, длинную юбку и цилиндр.

Возможно, что Жан Морейль, как денди, и жалел об этом в душе. Но, сам будучи прекрасным наездником, он ценил изящную и уверенную езду молодой девушки, умевшей владеть своими движениями. Лошадь шла под ней грациозным, спокойным и размеренным шагом.

Препятствия возле тира для голубей они проехали держась очень близко друг к другу. Жан Морейль предложил поехать в Арменонвиль, чтобы там чего-нибудь выпить.

Лошади были уже в поту. Весенний день походил, скорее, на июльский. Жан Морейль и Жильберта ехали шагом по тенистой дороге. Они уже успели объехать лес во всех направлениях.

– Итак, – сказал он, – второго июня, через месяц! Что может нам помешать? Раньше, мне кажется, не удастся повенчаться из-за разных формальностей…

– Значит, решено? Второго июня?

– По рукам! – сказал он, протягивая руку в перчатке. Пришпоренные лошади пошли рядом. Всадники глядели друг на друга счастливыми глазами. Потом с сожалением расцепили руки, давая дорогу маленькой кавалькаде молодежи, промчавшейся мимо галопом и оглушившей их шумным смехом, криками и скрипом седел.

– Куда мы поедем… после? – спросила Жильберта.

– После второго июня?.. Хотите в Люверси?

– Вы шутите…

– Конечно, шучу, хотя будущее полно неизвестности…

– Странно, что вы подумали о Люверси, Жан. Когда я была маленькой, я любила мечтать о том, как я буду там счастлива с вами!

– Со мной?

– Да. Вы, конечно, в моих мечтах были… как вам сказать… белым юношей… белым, как белая страница… И вот вы пришли, и на странице появился портрет. В Люверси есть скамья, старая каменная скамья… Сколько раз я сидела на ней рядом с вашим призраком!.. Как глупо, что нельзя этого осуществить!..

– Зависит только от вас.

Жильберта гримаской выразила свое сомнение.

– А между тем я вовсе не трусиха, – сказала она. – Это не страх… Это гораздо хуже. Этому противится все мое существо. Просить меня, чтобы я вернулась в Люверси, все равно что просить меня броситься в огонь или воду. Даже если бы вы меня об этом просили…

– Я не прошу, – ответил Жан. – Не дальше как сегодня мадам де Праз пробовала убедить меня, чтобы я заставил вас побороть ваше предубеждение. Я отказался. Напротив, я полагаю, что вы не должны насиловать свою природу.

– Мою природу… признаюсь, у меня какая-то глупая природа. Ведь змея эта, наверно, давно издохла! Мой разум кричит мне об этом. А нервы сильнее разума!.. Не правда ли, ведь она издохла?

– Я в этом убежден. Даже уверен.

– О, уверены!..

– Да, да, уверен. Так же уверен, как если б видел ее мертвой своими собственными глазами.

– Вы заинтриговали меня.

– Я не могу объяснить все это. Это, должно быть, интуиция…

– В таком случае отчего вы не настаиваете на том, чтобы и я разделила эту уверенность?

– Потому, что еще есть время. Потому, что первые аффекты, – а это, несомненно, аффект, – излечиваются весьма медленно, и я боюсь вам надоедать, иначе задержу ваше исцеление, которое медленно, но верно в вас происходит. Вот почему я никогда не буду торопить вас вернуться в Люверси. Я даже попрошу вас не думать об этом.

– Я вас не понимаю…

– Мне кажется, что так разумнее! Бывают такие склонности, привычки, странности, на которые надо нападать не с фронта, а с тыла, делая вид, что их не замечаешь…

– В сущности, – сказала Жильберта с некоторым удивлением, – теперь вы удерживаете меня от посещения Люверси! Это совершенно для меня неожиданно!

Впоследствии Жильберта не раз вспоминала о впечатлении, которое произвел на нее этот разговор. В тот момент он оставил в ней какое-то неясное, слишком беглое и бледное ощущение. Но позднее ей пришлось сознаться, что Жан Морейль показался ей тогда странным, загадочным и даже непонятным. Она вспоминала, что после этого разговора наступило неловкое молчание и она перестала расспрашивать Жана только потому, что они уже приехали в Арменонвиль. За столиком на террасе она не решалась вернуться к прежней теме. Она предпочитала не видеть больше в глазах Жана Морейля этого взволнованного и тревожащего ее выражения, которое в них внезапно появилось.

В Арменонвиле было людно. Это место, славившееся своими цветниками, густой зеленью, озером, было одним из лучших сельских мест вблизи Парижа. Здесь можно было наслаждаться красотой женщин, прелестью туалетов, лаской солнца, смягченного завесой листвы, ароматами весны и модных духов. К журчанию разговоров примешивалось щебетанье птиц. Лошади ржали. Автомобили непрерывными гудками усиливали всеобщий гул.

Жан и Жильберта переживали счастливейшие минуты. В их высоких хрустальных бокалах солнечными красками играл оранжад. Стройные соломинки протыкали насквозь ледяные пластинки. Молодые люди находились в каком-то блаженном состоянии. Любовь зарождала в них влечение друг к другу, которое они сдерживали с наслаждением и мукой.

Жильберта внезапно побледнела и вскочила с места. Жан Морейль посмотрел в ту сторону, куда были устремлены ее глаза. Он вскрикнул;

– Ну нет! Вот нелепость!

Довольно далеко от них женщина обходила столики, держа в руке чашку, в которую посетители бросали монеты. Эта женщина была высока ростом и красива специфической красотой. Одну знаменитость такого рода называли Золотой Каской. Эту вполне можно было назвать Черной Каской. Это была красавица проститутка с беззастенчивым взглядом, полным апломба и лукавства. Ее спутанная черная шевелюра, взбитая наверх, поддерживалась гребнями, обсыпанными фальшивыми камнями, и вырисовывала на смуглых щеках вычурные завитки. Черное с красным театральное платье облегало ее восхитительные формы. Даже на таком расстоянии ее профиль, несколько вульгарный, выделялся чистотой линий. На ней были высокие шнурованные ботинки, странно подчеркивавшие округлости и изгибы ног. Но самое необыкновенное – то, что вызывало шепот, когда она проходила в этой светской толпе, что заставляло женщин вскрикивать и бежать от нее, был не следовавший за ней по пятам шоколадного цвета щенок с зеленым бантом на голове, – самое необыкновенное в ней были змеи, мелкие, скользкие, изворотливые змеи, которые обвивали ее шею и руки, точно живые ожерелья и липкие браслеты.

– Ужасно! Ужасно! – прошептала Жильберта. – Уйдем! Уйдем, прошу вас!..

Женщина со змеями подходила к ним, протягивая каждому посетителю чашку и временами водворяя на место соскользнувшую змею. Она кричала нараспев, как на рынке: «Пожертвуйте укротительнице, господа!»

– Я уйду, Жан!

– Да нет же, нет, Жильберта! Я не позволю… Гарсон!

Подошел метрдотель. Жан Морейль сунул ему стофранковый билет.

– Отдайте его этой женщине… Пусть она уйдет и не проходит мимо нас. Поняли?

Человек поклонился. Они видели, как он подошел к этой странной женщине. Она взяла деньги, утвердительно кивнула головой и взглянула в сторону Жана Морейля.

В этом взгляде, сначала равнодушном, вдруг блеснул какой-то огонек и сейчас же потух. Расстояние помешало Жильберте и Жану заметить это. Еще на мгновение черные глаза задержались на них обоих. Все нашли естественным, что женщина, смущенная тем, что ее выпроваживают, была несколько сбита с толку. Наконец она повернулась и ушла, беспечно покачиваясь на ходу. Придя сюда, она оставила на песке маленький саквояж из рыжей кожи. Она открыла его и начала укладывать в него змей, которых срывала с шеи и с рук под внимательным наблюдением шоколадного щенка. Вокруг нее столпились гарсоны с салфетками под мышкой. Когда она удалилась, отправивший ее метрдотель вернулся к Жану.

– Что за фокусница? – спросил Жан Морейль.

– Это Ява, – ответил он. – Вы не знаете Яву, сударь?.. Она выступает в кабаре. Иногда, как видите, она приходит сюда. Ее пускают, потому что она очень приличная. Ну и, кроме того, это необыкновенно, как хотите… Мадам боится змей?

– Сколько с меня? – спросил Жан Морейль, вынимая из бумажника другой билет в сто франков.

Он расплатился. Жильберта стремительно сунула оставшуюся сдачу гарсону.

– Ого! – рассмеялся молодой человек. – Вы даете на чай по-царски!

– Он назвал меня «мадам»! Когда я с вами, мне это так приятно!.. В первый раз! «Мадам Жан Морейль!» О Жан, как я счастлива сегодня!..

Десять минут спустя они уже садились на своих лошадей.

Едва выехав из Арменонвиля, оба всадника поравнялись с Явой. Она лениво шла по мостовой с собачкой и с чемоданом в руке. На этот раз она внимательно осмотрела их обоих, в особенности Жана Морейля. В ее взгляде была жестокость, злая складка залегла в углах дерзких губ.

– Ого! – прошептала Жильберта. – У нее далеко не робкие глаза!

Они проехали мимо. Позади них раздался крик:

– Фредди! Фредди!

Собачка засуетилась при виде лошадей.

– Фредди! – снова крикнул слегка охрипший голос.

– Не оборачивайтесь! – сказала Жильберта. – Мне будет неприятно.

Лошадь внезапно споткнулась. Уверенная до сих пор ручка судорожно дернула поводья. Жан Морейль улыбнулся Жильберте насмешливой, любовной улыбкой. Но она отвернулась от него, стараясь скрыть слезы, и пустила лошадь галопом.