Текст книги "Тайна его глаз"

Глава XX. Западня

Никогда еще Жан не казался Жильберте столь достойным ее любви, как в этот вечер. Та самая семья Пайяк, которая сыграла такую большую роль в их помолвке, давала комедийный вечер в своем дворце. Во время долгих антрактов Жан Морейль и Жильберта, упоенные счастьем, молодостью и красотой, приводили в восторг друзей и переживали один из тех триумфов, воспоминания о которых иногда наполняют благоуханием всю дальнейшую жизнь.

Такого рода приемы никогда не затягиваются за полночь. Не было еще часа ночи, когда гости разъехались по домам.

Жан Морейль подождал в вестибюле, пока отъедет освещенный лимузин, в который сели Жильберта с графиней, закутанные в меха и бархат. Затем молодой человек вернулся домой в своем кабриолете.

Лионель де Праз не был у Пайяков.

В Нейли мадам де Праз, выйдя из лимузина, заявила, что не имеет ни малейшего желания заснуть, и, водворившись в комнате своей племянницы, принялась без умолку болтать о разных пустяках. Горничных отпустили. Сидя на кровати Жильберты, графиня против обыкновения была удивительно оживлена. Молодая девушка терпеливо ждала, когда тетка наконец устанет, но, несмотря на поздний час и на то, что все спали в доме, старая графиня не переставала копаться в своих воспоминаниях и рассказывала тысячи бессвязных глупостей.

Жильберте все это начало казаться весьма странным, когда вдруг на улице послышался глухой шум автомобиля. Перед домом раздались три коротких звука сирены, и автомобиль удалился, чтобы, как видно, остановиться на некотором расстоянии.

Изумленная молодая девушка глядела на графиню, которая, по ее мнению, должна была удивиться не меньше ее. Жильберту поразило то, что лицо мадам де Праз внезапно переменилось, приняло торжественное и взволнованное выражение, и, стоя перед ней в своем вечернем черном с серебряными полосами платье, она как будто готовилась ей сообщить о каком-то большом несчастье.

– Жильберта, дитя мое, прости, что я причиню тебе такую боль… Приготовься к большому огорчению, маленькая моя Жильберта…

– Тетя! Тетя! – умоляла несчастная девушка, задыхаясь. – Что случилось?

Мадам де Праз погасила свет.

– Боже! Боже! Тетя! Что такое?

Мадам де Праз раздвинула в темноте занавеси. Сквозь щели ставни проскользнули лунные лучи.

У Жильберты так билось сердце, что она едва не потеряла сознания. Она чувствовала, что ее с нежностью обнимают руки тетки.

– Дорогая моя, дорогая девочка! Ты должна вооружиться мужеством. Тот, кого ты любишь, недостоин тебя!

Девушка ответила криком возмущения, рыданием.

– Нет, Жильберта, он совсем не тот, за кого ты его принимала…

– Объясни, тетя!.. Не терзай меня!..

– Ты сама все увидишь… Пойдем…

Подавленная отчаянием, растерянная, она шла за теткой, повторяя:

– Куда идти? Зачем? Что все это значит?..

– Ты сейчас узнаешь, детка. Успокойся, прошу тебя, если меня хоть чуточку любишь!

– Я слышала, как стукнула калитка… – сказала Жильберта. – Кто это?

Мадам де Праз подошла к окну и поглядела сквозь ставни.

– Лионель вернулся… Идем со мной, Жильберта. И что бы ни случилось, ничего не говори, слышишь?

– О Боже! Боже! – повторяла молодая девушка, дрожа как в лихорадке. – Жан! Что он такое сделал?.. Правда, он иногда казался мне очень странным, но… О Жан… Жан!..

Они спустились вниз по лестнице. Тетка вела племянницу под руку и хранила упорное молчание.

Луна заливала бледным светом вестибюль. Дверь в кабинет была открыта. В глубине комнаты видно было окно с откинутыми ставнями и раздвинутыми занавесями.

В вестибюле в полосе света вырисовывалась тень Лионеля перед входной стеклянной дверью. Все остальное было погружено во мрак.

Лионель повернул голову и сделал знак:

– Войдите.

Жильберта была ни жива ни мертва и безвольно шла, куда ее увлекали крепко сжимающие ее руку пальцы.

Здесь совсем не случайно оказались ширмы. Лионель придвинул их к стеклянной двери и поставил Жильберту перед створкой ширмы, в которой было проделано маленькое отверстие, позволявшее видеть, что делается в комнате.

Жильберта точно в мрачном кошмаре видела двор, облитый лунным светом, мостовую, черный забор…

Мадам де Праз держала в своих горячих руках ледяные руки племянницы.

– Что я тут увижу, тетя? О! О-о-о-о-о! Сжальтесь надо мной, скажите!

– Тсс! Жильберта! Дорогая крошка! Немножко терпения! И главное, ни малейшего шума!

– О! Вы меня мучаете! О-о-о-о!

– Смотри! – вдруг шепнула мадам де Праз.

Человеческая тень перелезала через забор. Жильберта задержала дыхание. Лионель и его мать скрылись во тьме и умолкли.

Живая тень соскочила с забора. Это был ловкий, точный в движениях, гибкий человек. Он нес на спине какую-то ношу… Его ноги бесшумно ступали по земле… Он обошел вдоль стены, погруженной в тень, и скользил по ней, точно призрак.

Жильберта почувствовала, что ее кто-то тянет назад. Она послушно отступила. Ширмы подвинулись за ней неизвестно каким образом.

Человек внезапно очутился в вестибюле. Он с необычайной легкостью открыл стеклянную дверь и не затворил ее за собой. Он двигался дальше. Его стройная фигура появилась в четырехугольнике света. Лунные лучи обвели его профиль серебряным контуром…

Жильберта задрожала. Властная рука прикрыла ей рот. Она поняла, что Лионель следит за ней.

Зажегся ослепительный глазок электрического фонаря. Он осветил только мебель, стены, портьеры, ширму. Сноп света упал на дверь в кабинет и сейчас же погас. Человек вошел в кабинет.

Жильберта, уступая давлению сильной руки, двинулась за ним. Ее поддерживали, направляли справа и слева, почти несли вперед. Они дошли до порога кабинета. Ковер заглушал их шаги.

Между тем еще одна ночная тень проникла в вестибюль. Испуганная Жильберта узнала толстую фигуру и длинные руки того самого Обри, который когда-то наводил на нее ужас. Жильберта чувствовала за спиной его молчаливое присутствие. Но ее снова толкнули вперед. И все застыли на месте в амбразуре двери. На ее глазах грабитель снова входил в кабинет.

Жильберта чуть не испустила судорожный вопль. И снова сторожившая ее рука легла на ее губы.

Внезапно из тьмы выступил несгораемый шкаф. Маленький фонарь осветил его своим подвижным светом, потом, поставленный на землю, он уже не сводил с него своего «глаза».

Стройная тень поставила на ковер у своих ног какой-то предмет. Блеснули инструменты. Из них были отобраны какие-то трубки и цилиндры. Грабитель Жан Морейль, взломщик Жан Морейль выдвинул свой арсенал. Его лицо выступило из мрака. Не было ничего противнее этого лица с судорожно напряженной складкой, со взглядом неумолимого зверя…

Вспыхнула спичка: наклоненное вниз лицо отразило пляшущий свет. В тишине раздался свистящий взрыв, и сине-зеленое пламя паяльника осветило комнату.

Жан Морейль не спеша отрегулировал пламя, как это делает добросовестный рабочий.

Жильберта все это видела! Ее горе было из тех, от которых не излечиваются.

Растерянная, измученная, осужденная быть свидетельницей того, как рушится ее собственное счастье, не спускающая воспаленных глаз с этого отвратительного зрелища, она оказалась не в силах больше выдержать эту пытку…

Быстрая и сильная ладонь снова закрыла ей рот. Но, срывая со своих губ невыносимую печать, Жипьберта судорожно рванулась вперед.

И ее крик, ее душераздирающий зов, ее горестный, отчаянный вопль вырвался наружу, точно струя крови из раны:

– Жан!

Грабитель быстро обернулся. Но кто-то в вестибюле ответил на ее зов:

– Я здесь!

Звонкий, радостный голос! Победный голос! Голос чуда! Любимый голос! Голос, спугнувший все прятавшиеся во мраке тени. Все вдруг осветилось как по волшебству. Сам грабитель повернул в кабинете электрический выключатель и смотрел, как и все остальные, на того, кто только что появился здесь таким чудесным образом.

Это был Жан Морейль, Жан Морейль в бальном фраке с белой гвоздикой в петличке, с радостным лицом и любовью во взоре!.. Все были точно в столбняке. Две секунды царила тишина и неподвижность, как будто все остановилось, даже время. Кинематограф жизни вдруг оборвался на этой сенсационной сцене. На две секунды взволнованные мозги прекратили свою работу.

После этого Жильберта, мадам де Праз, Лионель и Обри перевели свои глаза на грабителя.

– Господа и дамы… – сказал он, прикоснувшись к фуражке.

Он казался подкрашенным и переодетым Жаном Морейлем… Эти мешки под глазами не были ли просто затушеваны карандашом? Между тем все четыре свидетеля этой странной очной ставки глядели поочередно на обоих близнецов, и тогда только им стало ясно все их различие. Здесь было только легкое сходство, и ничего больше.

Жильберта очутилась в объятиях жениха и уткнула лицо в его белый галстук с жемчужной булавкой, когда Лионель, обратившись к нему и указывая пальцем на грабителя, спросил:

– Что это за человек?

– Баскар Леон, по прозвищу Уж Фредди, – ответил Жан Морейль, отчетливо и с насмешкой.

– Фредди похож на меня как брат, особенно ночью и когда нас не видят рядом друг с другом. Вот и все, – заявил отчетливо Морейль.

Он нежно отстранил Жильберту и вошел в кабинет. Но вся веселость исчезла с его лица, и в нем появилось новое, никому не знакомое властное выражение. Он сказал:

– Что ж, Фредди, почему ты не открываешь шкафа? Мы помешали тебе? Продолжай, друг мой, продолжай!

Паяльник все еще горел своим непрерывным жадным пламенем. Фредди, не говоря ни слова, встал на колени и взялся за свой аппарат. Мадам де Праз вскрикнула изменившимся голосом:

– Нет! Месье Жан… Остановитесь!

Она стояла перед ним взволнованная, чуть не падающая с ног.

– Тогда дайте мне ключ – ключ, с которым вы никогда не расстаетесь…

– Для чего он вам? Мы вам солгали. В этом шкафу бумаги не на предъявителя… Сознаюсь. Это именные бумаги…

– Я знаю! Вы слишком осторожны, чтобы это было иначе!.. Но откройте шкаф, мадам. Откройте сами, это будет проще. Меня интересуют не бумаги.

– Я его не открою! – заявила мадам де Праз бледнея. Она держала руку на груди, обнаруживая этим жестом местонахождение ключа. – Там лежат письма… Письма, которыми я не имею права распоряжаться, потому что они принадлежат не мне…

– Ага! Компрометирующие письма, да? Адресованные…

– Мне, – крикнул резко Лионель. – И я предполагаю, что вы знаете, кем эти письма были написаны!

– Откройте шкаф, мадам! – сказал Жан Морейль.

– Нет! – отрезала мадам де Праз.

Все ее тело дрожало от решимости. К ней мало-помалу возвращалось ее обычное хладнокровие.

– Фредди! Паяльник!

С насмешкой на губах и как будто восхищенный всем, что он здесь слышал, Фредди провел губкой по дверце шкафа.

Лионель набросал несколько слов на клочке бумаги и протянул его Жану, не выпуская, однако, записки из рук.

Жан Морейль прочитал: «Как бы мало эти письма ни компрометировали память мадам Лаваль, не думаю, что Жильберте доставит удовольствие их прочитать. Моя тетка, мадам Лаваль, хотела меня наставить на путь истины. Но тайна, которой она окружала свое доброе дело, придает ему двусмысленный характер, и от меня зависит его усилить. Оставьте в покое этот шкаф и эти письма. Если нет, Жильберта сейчас узнает о том, что ее мать писала мне тайком, а вы именно этого хотите избежать и для этого вам нужно завладеть письмами. Если это вам удастся, тем хуже для Жильберты! Я заставлю вас ей их показать и по-своему их растолкую».

Прочитав эту записку, которую автор все еще держал в своих руках, Жан Морейль подумал с минуту и взглянул поочередно на Лионеля, на его мать, на Жильберту и Обри, который все еще стоял позади…

– Подожди, Фредди! – скомандовал он.

– Вы сами откроете шкаф, мадам, – сказал он, обратившись к графине.

– Увидим!

– Вы откроете его. А вы, сударь, не выдадите тайны, кроющейся в этих письмах. Мне достаточно пяти или, самое большее, десяти минут, чтобы заставить вас это сделать. Я вам кое-что расскажу, чего вы, кажется, и не подозреваете, а меньше всего вот эта толстая обезьяна, которая держится так скромно в резерве… Обри, кажется?.. Прекрасно. Слушайте же меня. Дело идет о чем-то гораздо более важном…

Глава XXI. Карты раскрываются

Жан Морейль начал совершенно спокойно:

– Во время разговора с моим другом Фейяром мне однажды пришло в голову присоединить «Тайну Люверси» к коллекции уже разрешенных мною задач. Смерть вашей матери, Жильберта, казалась мне странной, непонятной. Мой разум с трудом соглашался с обстоятельствами этой трагедии, теми, по крайней мере, которые были известны. Мне сейчас же показалось невероятным, чтобы змея вела себя подобным образом без участия человеческой воли. Но каким именно образом эта воля действовала на змею?

Вот первый вопрос, который я себе поставил.

Сказать ли вам, Жильберта, с каким жаром я отдался своей задаче, когда узнал, что мой успех вылечит вас от ваших страхов? Никогда еще я не вкладывал столько души в разгадывание загадки.

Прежде всего я хорошенько все обдумал…

Мои первые выводы были таковы: всего два человека, и только два, могут быть исключены из этого дела: вы, Жильберта, вне всяких подозрений уже потому, что бодрствовали всю ночь в запертой комнате, смежной с комнатой вашей матери, и вы, мадам де Праз, присутствие которой в будуаре всегда могло быть под контролем Жильберты. Оставались: Гюи Лаваль, Лионель де Праз, все слуги и… неизвестный.

И еще другое выдвигалось на первый план. (Привычка разрешать загадки заставляет меня придавать большое значение различным аномалиям.) У змеи был только один ядовитый зуб, особенность, которая не оставила бы никаких сомнений в ее участии в преступлении в том случае, если бы несколько змей выползли из своих клеток и если бы молниеносное действие яда не было достаточным указанием на причину смерти мадам Лаваль. Мне показалось, что этот единственный зуб может быть отправной точкой для более плодотворных рассуждений. Тогда я пришел к необходимости опросить разных людей и посетить место происшествия.

Надо вам сказать, Жильберта, что ваша тетя и ваш кузен, заботясь о вашем будущем счастье, приставили одного человека наблюдать за мной. Да, вот этого привратника, которого вы здесь видите. И даже сам граф де Праз не считал для себя позорным за мной шпионить. В обычное время мне это было бы безразлично. Но в тех особых условиях, в которых я находился, это меня стесняло. У меня было множество причин желать, чтобы мне предоставили свободу действий. Мне необходимы были независимость и тайна. Сверх того, я инстинктивно чувствовал, что я должен действовать быстро, и вскоре я понял, что от этой быстроты зависит мое счастье и даже жизнь моей невесты…

– Сударь! – вскрикнул угрожающе Лионель. – Я вам не позволю….

– Вы мне позволите говорить, сколько я захочу. Иначе…

Жан Морейль, глядя на мадам де Праз, указал на несгораемый шкаф и паяльник.

– Дай ему говорить, – сказала мадам де Праз, белая от злости.

Но Жан Морейль вдруг воскликнул:

– Эй вы, Обри! Не отставайте от компании! Куда вы?.. Фредди, обрати внимание!

Одним прыжком Уж Фредди бросился в вестибюль, куда уже успел ускользнуть Обри, и сейчас же вернулся, толкая перед собой жалкого лакея, низко опустившего голову.

– Кто этот апаш, в конце концов? – спросил вне себя Лионель, злобно сжимая кулаки.

– Я только собирался вам об этом рассказать, когда вы прервали меня, – ответил Жан Морейль.

– Это вот тот самый Фредди, о котором я подумал, как только представилась необходимость освободиться от вашего назойливого наблюдения.

Я встретил однажды Фредди случайно, на маленькой пустынной улице. Он попросил, как водится, прикурить для того, чтобы вытащить у меня бумажник… Мне пришло в голову осветить его лицо… Я был ошеломлен! Совершенно мое лицо! Значит, в мире бродяг у меня был двойник!

В эту ночь Фредди убежал от меня, сам испугавшись этого сходства, предположив какую-нибудь полицейскую уловку. Но я нашел его спустя какое-то время, я постарался это сделать. Мне было неприятно думать, что мое лицо могло сделаться лицом преступника!..

Ну вот, я и занялся этим Фредди. Я подыскал ему занятие. Это было нелегко. Ибо наш Фредди очень независим! К счастью, я нашел выход благодаря следующему обстоятельству. Живя в Индии, я приобрел некоторый опыт по укрощению змей. Я обучил этому Фредди, и он превратился в Ужа Фредди и честно зарабатывал свой хлеб, показывая змей.

Конечно, было бы приятней, если б он работал и дальше… Не так ли, Фредди?.. Теперь показывает змей его ученица мадемуазель Ява, а ее господин и владыка Фредди наслаждается праздностью…

Но неважно! Фредди уже больше не вор, это главное, и я, точно добрый гений, наблюдаю за тем, чтобы он снова не вернулся к прежней жизни! Надеюсь, вы теперь поняли? Вы приняли его за меня и вообразили, что напали на след моей второй личности. С некоторых пор Фредди жил у меня и выходил только по ночам, после того как я приходил домой, а возвращался он только на рассвете. Недурно придумано, не правда ли? Я прекрасно понимал, что вы, обрадовавшись тому, что нашли Жана Морейля – апаша, не отстанете от него и перестанете надоедать вашей слежкой истинному Жану Морейлю!

Теперь я был спокоен! Я мог сколько мне вздумается копаться в прошлом, ездить куда мне угодно без вашего ведома и спокойно отдаться всяким розыскам, расследованиям и опросам!

Что я и делал, предупредив префекта полиции о своих розысках, их цели и средствах, которые я пустил в ход, чтобы довести их до удачного конца. Не удивляйтесь, господин де Праз, тому, что этот чиновник не разуверил вас ни насчет меня, ни насчет Фредди. Мы сговорились с ним!

Я очень доволен своей мистификацией. Она была тщательно обдумана. Фредди переменил квартиру. Ява, безумно преданная и скромная, ничего не подозревала. Господин Фейяр, мой близкий друг, каждую ночь посылал одного своего служащего, чтобы наблюдать за Фредди и отдавать мне отчет о тех его легкомысленных выходках, которые могли бы провалить нашу операцию. Впрочем, хорошо, что я об этом подумал, ибо однажды утром господин Фейяр сообщил мне, что Фредди нечаянно показал свою татуировку, что заставило меня немедленно нарисовать на руке эту самую змею, которую я вам, сударь, показал на днях…

Да, я вам ее показал нарочно, ибо знал, что вам известно об имеющемся на руке Фредди изображении, от которого Жильберта отвернулась бы с ужасом; я все время боялся с вашей стороны какого-нибудь маневра, который заставил бы меня засучить рукав на глазах у моей невесты. Что сказала бы Жильберта, увидев змею на моей руке? И что сказали бы вы, если б ее не увидели?

Благодаря этому спокойствию, которое вы мне так щедро неведомо для себя предоставили, я взялся за свою работу. Я изучил всю эту трагедию по газетам того времени, по разговорам с людьми, которых заставил говорить. Таким образом, я зарегистрировал тысячи фактов. Между ними и такой: мадам Лаваль была ужалена в левую руку. И этот факт, который я теперь выделяю, был скоро подтвержден одним наблюдением. Каким же? А вот каким.

Мадам Лаваль охотнее пользовалась левой рукой, чем правой. Я получил подтверждение этому однажды утром, когда под предлогом прогулки с Жильбертой приехал к вам очень рано. Меня оставили одного в гостиной, как я и рассчитывал, и там я на свободе рассмотрел в известном вам альбоме фотографии этой очаровательной женщины, вся жизнь которой страстно занимала меня, так как я искал причину ее смерти.

Это замечательно, и вы сами в этом убедитесь, перелистывая альбом: держит ли мадам Лаваль веер, или зонтик, или цветок, гладит ли она животное, она это делает преимущественно левой рукой – той самой левой рукой, в которую она смертельно ужалена единственным зубом черно-белой змеи. Признаюсь, впрочем, я сблизил эти факты лишь после какого-то смутного размышления, причем сознавая, что сделал какое-то капитальное открытие, значение которого в тот момент, однако, от меня ускользало.

Возможно, что я гораздо скорее оценил бы всю важность этих моментов, если б знал тогда, что кровать мадам Лаваль стояла посередине комнаты, обращенная правой, а не левой стороной к окну, через которое, как говорили, вползла змея. Следовательно, змея должна была слева обогнуть кровать для того, чтобы ужалить свою жертву. Или же нужно было построить другую гипотезу: что больная, повернувшись на правый бок на правом краю постели, свесила левую руку или, наоборот, пользовалась левой рукой, чтобы постараться схватить в воздухе то, что двигалось и шипело…

Тогда-то я разыскал Мари Лефевр, бывшую горничную мадам Лаваль, и ее мужа, бывшего садовника и сторожа в Люверси. Я узнал от них, господин де Праз, то, что вам известно относительно писем, адресованных вами Мари Лефевр, с почтовым штемпелем Люверси, писем того времени, когда вы только что провалились на экзаменах и жили в замке Люверси…

Что? Я ошибаюсь? Эти письма не были адресованы Мари Лефевр!

Лионель взглянул поочередно на Жильберту, на мать, на Жана Морейля и подтвердил:

– Да, так оно и есть.

– Кроме того, Лефевр и его жена уверяли меня в том, что в ночь этого происшествия, около двенадцати часов, раздавленная змея была зарыта каким-то человеком в роще парка.

– Подумайте! – вырвалось у Жильберты. – Если б я знала!..

– И тогда, – продолжал Жан Морейль, – я лично постарался проверить, действительно ли зарыта змея или, вернее, ее скелет, у подножия дерева в роще парка. И именно для этого я отправился в Люверси три дня тому назад. Мне было довольно легко, перебегая от куста к кусту, осмотреть все шесть гектаров этого запущенного парка и перелезть через стену, отделяющую его от поля. Это знание места и позволило мне найти воду в гроте, когда Жильберта упала в обморок.

Лионель и графиня вздрогнули. Все провалилось!..

– В тот день у меня не хватило времени проникнуть в замок; для такого рода исследований ночь более благоприятна…

Но то, что произошло позавчера во время нашего совместного посещения (я говорю «позавчера», потому что сейчас три часа утра), заставило меня ускорить ход событий и не откладывать в долгий ящик осмотр комнаты мадам Лаваль.

– А между тем, – презрительно произнесла графиня, – у вас был такой вид, будто вы нисколько ею не интересуетесь!

– Черт возьми! Это входило в мою роль! Как входило в мою роль заставить всех думать, что я оставил всякую надежду раскрыть эту тайну!.. Но у меня была и другая причина притворяться, будто я боюсь пребывания в Люверси…

Допустим на одно мгновение, господин де Праз, что я хотел вас еще больше убедить в своем участии в преступлении девятнадцатого августа. Неужели вы думаете, что я не догадывался о ваших подозрениях? Мне весьма скоро дали понять это ваши назойливые вопросы!

Я хотел ускорить развязку, прийти поскорее к тому моменту, который мы сейчас переживаем, к которому вы жаждали меня привести, спровоцировав Фредди на нападение с целью грабежа на этот дом!

Дьявольская выдумка, которая чудесным образом благоприятствовала моим собственным намерениям!

Вчера ночью я во второй раз отправился в Люверси. Фредди получил приказание не выходить из дому, и я мог свободно уехать в автомобиле, так как господин де Праз перестал стоять на часах у моего дома.

Заметьте, на всякий случай, для моего самолюбия сыщика-любителя лестно то, что мнение мое уже было составлено. Я искал только вещественных подтверждений.

Ну вот. Я нашел это подтверждение. Нашел его в комнате мадам Лаваль. И я уже кончил свою работу, когда меня поймал этот славный Эртбуа. Поймал? Нет. Я нарочно с шумом опрокинул стул и нарушил сон вашего управителя. Раньше, чем он прибежал, я успел стащить картину, которая, между прочим, вовсе не Мане… Я стащил ее, потому что надо же было вас завести в ловушку и заставить думать, что воровство, внушенное Жану Морейлю видом этого полотна, выполнено Морейлем-Фредди. Зачем? Затем, чтобы все произошло так, как произошло. Для того чтобы сегодня ночью мы были на этом месте, перед этим шкафом, который сейчас откроется.

– Сударь, – произнес высокомерно и в нос Лионель, – во всем, что вы здесь сказали, я не вижу ничего, касающегося меня или моей матери, не вижу ничего такого, что может изменить наше решение. Моя мать (вы сами это сказали) не может быть заподозрена в том, что впустила змею в комнату. Я вам говорю, что я…

– Вы, господин де Праз? Я мог бы вас несколько смутить, напомнив о тех путаных и таинственных «переменных сознаниях», в которые я, как вам известно, верю только наполовину… Я мог бы вам только заметить, что, когда надо было найти лопату в Люверси, вы ни на минутку не задумались… Стану ли я вас обвинять в том, что вы зарыли змею или «пустили ее в дело» в припадке сомнамбулизма, который, если хотите, можно назвать «раздвоением личности»?..

Нет, сударь. Выслушайте… Никто не впускал змею. В ночь с девятнадцатого на двадцатое августа ни одно человеческое существо не руководило убийством и даже не наблюдало ни вблизи, ни издали за смертью мадам Лаваль.

Это во-первых. Во-вторых, зарыл змею вот кто!

Обри вскочил, бледный, размахивая руками.

– Довольно! Смилуйтесь! – прохрипел он. – Довольно с меня этой адской пытки! Я все скажу!

– Вы выдали себя, – сказал Жан Морейль. – У меня не было твердых догадок относительно вас. Теперь я знаю все.

– Но я не виноват, сударь! Вы должны это узнать! Не виноват! О нет! Я скажу все, все, все!.. Я это сделал для графа… Я вам все скажу…

* * *

Жильберта еще больше побледнела, ее обнаженные руки стали белее слоновой кости. Лионель стоял растерянный, пытаясь что-то вспомнить. В расширенных глазах мадам де Праз выразилась вся любовь ее к сыну. Она бросилась к нему, сжала его в объятиях и поцеловала долгим и жадным поцелуем. Потом не торопясь подошла к шкафу и принялась его раскрывать. Было так тихо, что можно было услышать, как летит муха.

Она вынула из шкафа и бросила на ковер несколько рассыпавшихся пачек и, погрузив руку в темную глубину шкафа, обернулась к сыну и сказала:

– Лионель, мой мальчик, это все для тебя! Простите, простите меня все! Обри узнал правду только на следующее утро… Единственная виновница всего… я!

Едва успев договорить, она точно подкошенная повалилась на пол.

Все бросились к ней. Ее лицо, полуоткрытая шея и недвижные руки покрывались синеватыми пятнами.

Жан Морейль покачал головой.

– Она умерла, – сказал он. – Это не проходит даром.

Он взял ее правую руку и, поднеся к свету, увидел на внутренней стороне большого пальца капельку крови – одну капельку крови.

– О! – в ужасе воскликнула Жильберта. – Как мама! Там змея!

– Что это значит? – спросил Лионель растерянно. – Что в этом шкафу?

Жильберта отскочила к самой двери. Все устремили глаза в глубину шкафа, в промежуток, чернеющий среди пачек бумаг.

…Вот-вот высунется эта ужасная змеиная голова. Откроется ядовитая пасть с единственным зубом. Тело ее свернется черно-белыми кольцами… Эта африканская змея еще жива! Или их было несколько… Она живет в этом стальном убежище, сохранив всю свою страшную силу!

Как ни был бесстрашен Уж Фредди, а все-таки отодвинулся. Тогда Жан Морейль, несмотря на безмолвные мольбы Жильберты, сунул свою руку в шкаф…