Текст книги "Тайна его глаз"

Глава XVI. Фуркад – ангел-хранитель

Всякий знает, что время – деньги и наоборот, и это справедливо для всех частей света, хотя обычно это выражают только на языке Англии.

Обри, обладавший лишь небольшим количеством времени для того, чтобы повлиять на Жана Морейля-Фредди, получил от мадам де Праз через посредство Лионеля необходимые кредиты с тем, чтобы хорошенько выполнить возложенное на него щекотливое поручение. Как только Лионель вышел, Обри открыл бумажник, переданный ему молодым человеком, со скромностью, которую он сумел ценить. Найденная в нем сумма удовлетворила его вполне.

Притворяясь не то пьяным от большой удачи, не то сорвавшим большой выигрыш, Обри изображал из себя доброго малого, который тратит не считая и угощает всех направо и налево. Таким образом, ему удалось, как будто совершенно невзначай, усесться за одним столом с Ужом Фредди.

Фредди ничуть не удивился. Дело простое. Не удивилась и Ява. Прижавшись к плечу Фредди, она молча гладила рукой его волосы, счастливая одним тем, что сидит возле него. Она узнала в Обри человека, который появлялся в «меблирашках», но не видела ничего необыкновенного в том, что встретилась в том же квартале с завсегдатаем этого кабачка.

Обри делал вид, что очень возбужден, что не может сидеть на месте, и беспрестанно вскакивал и сейчас же снова садился в разных местах у стола. Его гости любезно подставляли ему свои стаканы, которые он каждый раз наполнял щедрой рукой.

Он постарался не оставаться возле Фредди слишком долго. Но те несколько слов, с которыми он к нему обратился, были заманчивы. Они дышали доверием, и какой-то намек, который мог быть истолкован как обмолвка пьяного человека, оставлял в воздухе подозрение о том, откуда взялись расточаемые богатства.

Фредди и Ява слушали его не мигая, с вниманием красивых, хитрых и породистых животных и с той двусмысленной улыбкой, в которой мало успокоительного.

На столе были горы тарелок и тарелочек. Требовали пива, вина, горчицы и корнишонов. Одни из гостей играли в карты, нисколько не заботясь о своем хозяине. Другие, чуя добычу, ухаживали за ним с грубоватым упорством. Обри, трезвый, проницательный под своим притворным опьянением, наблюдал за ними, особенно за одним.

По виду это был молодой служащий. У него не было товарищей. Несмотря на видимые усилия, которые он делал над собой, чтобы казаться своим человеком в этой компании, чувствовалось, что он здесь не на месте. Он мало пил и не курил. Сидя недалеко от Фредди, он все время глядел в другую сторону – деталь, которая не ускользнула от Обри, пожалевшего о том, что ухо не то же самое, что глаз, и нельзя видеть, слушает оно или нет, в то время как всегда можно видеть, глядит ли глаз или нет.

В неподвижном, невыразительном ухе есть нечто, способное вас взбесить. Вы никогда не знаете, что оно делает. Обладает ли оно тончайшим слухом или совершенно глухое, внимательное или рассеянное – этого вы никогда не можете отгадать! Спит ли оно? Вслушивается ли просто в мир звуков? Или из общего гула выбирает какой-нибудь отдельный шепот или звук? Еще животные туда-сюда! Есть такие – и их много, – у которых ухо напрягается, повертывается в нужную сторону. Видно, как они слушают. Но человеческое ухо! Отвратительный, дурацкий орган!

Однако молодой человек, старавшийся не глядеть на Фредди, обращал к нему то и дело свое коварное ухо. И некоторое время Обри из всего бара видел только одно: профиль с ухом посередине, профиль, имевший все значение лица – слухового лица – наблюдательного лица из-за своего центра – уха.

Надо было заставить этого человека заговорить. Обри вспомнил, что видел его здесь же…

Он снова поднялся, дошел до прилавка, где купил папиросы, вернулся и тяжело повалился на стул, который нашел по дороге между блаженным толстяком и человеком с подозрительным ухом: он отодвинулся, чтобы дать ему место. Отодвинулся весьма вежливо. В нем чувствовалось воспитание, это был приличный, благонравный молодой человек.

Обри обратился к нему с грубым добродушием, фамильярно хлопнув его по плечу. Тот старался отнестись к этому благодушно. Но определенно насиловал себя… Обри заставил его выпить, настаивая на этом с упорством алкоголика.

– Простите меня, – сказал наконец мученик. – У меня, видите ли, нет привычки.

– Тогда, тогда, – бормотал Обри, как будто у него заплетался язык, – зачем вы здесь торчите?

– Понимаете ли, друг мой… я писатель… Хочу собрать материал…

– Хитрый какой! – лепетал Обри. – Ты не трус!.. Ха! ха! Слушайте, друзья!.. Здесь газетчик…

Его не слушали. Его уже давно не слушали. Каждый проводил время по-своему. Фредди и Ява вместе со своей собачкой Бенко готовились уйти. Обри как будто с трудом поплелся за ними, бормоча:

– У-ухожу… У-ухожу…

– Нет, папаша, ты не пойдешь с нами, – сказала ему Ява. – Ты нам не нужен. Ты слишком пьян.

– Не по-товарищески, – икал Обри, – ах, Фредди, эт-то не по-товарищески, з…знаешь!..

Фредди пожал плечами.

– Иди! – процедил он сквозь зубы. – Вот привязался!

– Фредди! – умолял шпион. – Дай мне руку. Ты ведь мне друг!..

Апаш Жан Морейль равнодушно прикоснулся к его руке и вышел вместе со своей свитой, состоявшей из девушки и собачки. Но Обри обрадовался, зная прочность отношений, завязанных за стаканом вина, когда красное и водка льются в изобилии и даром. Это было хорошим началом.

Можно было быть уверенным, что так называемый писатель последует по пятам Фредди… События подтвердили его предположение. Но, будучи осторожным, Обри отложил на другое время задачу выяснения личности этого желторотого, который, кажется, тоже следил за поступками и движениями Жана Морейля – Ужа Фредди. И, смущенный этим новым филером, Обри вынужден был остаться на эту ночь при том, что уже узнал.

Проснувшись около девяти часов утра, Обри поспешил отправиться к ближайшему телефону-автомату, чтобы протелефонировать мадам де Праз. У него больше не было денег, и он не столько желал, чтобы ему их дали снова (он мог бы ссудить графиню и своими деньгами), сколько хотел узнать, продолжать ли ему действовать дальше таким расточительным образом.

Мадам де Праз ответила ему, что не надо ни в чем скупиться, что самое важное – как можно скорее прийти к цели и что он может расходовать без счета. Более того, она ни за что не хотела, чтобы Обри брал из своих средств хотя бы самую ничтожную сумму, и просила его зайти в этот день к нотариусу, которому она тут же позвонила и велела приготовить десять тысяч франков. Она дала ему адрес этого должностного лица и справилась осторожно о результатах этой ночи.

Обри хорошо понял смысл ее речей, но никто другой, кроме нее и Лионеля, ничего бы в них не разобрал, – настолько хорошо мадам де Праз умела затушевать то, что она сообщала по телефону. Ни одного компрометирующего слова! Ни одного собственного имени! Привратнику казалось, что он своими глазами видит ее в суровом кабинете за столом в стиле ампир, нашептывающей осторожные фразы, такие же туманные, как и ее лицо.

Он разговаривал с отменной учтивостью и стоял, смиренно сомкнув носки и кланяясь каждый раз, когда этого требовало глубокое уважение к графине. Когда она повесила трубку, он долго еще стоял и с почтительным видом слушал. Потом отправился по указанному адресу, чтобы получить свои десять тысяч франков.

Над внушительной дверью подъезда ярко сияла медная доска с гербом должностного лица. Обри поднялся по лестнице, толкнул дверь и очутился в зале, где около десятка молодых людей, каждый за своим столом, набрасывали начерно или переписывали начисто деловые бумаги и наводили справки в документах. Он объяснил одному из них, зачем пришел. Его попросили присесть. Он сел и развернул газету.

В это время с шумом открылась низенькая дверь, и молодой человек, самоуверенный и безупречно одетый, спросил властным голосом, явился ли Фуркад.

Один из клерков ответил ему почтительно:

– Нет, Фуркад еще не пришел.

– Скажите ему, чтобы он сейчас же зашел ко мне.

– Слушаю. Но, кажется, кто-то поднимается по лестнице. Это его шаги, так и есть!..

– А, Фуркад! – сказал нотариус, увидев вошедшего.

Обри поспешно закрыл свое лицо газетой, которую держал в руках. Он узнал в Фуркаде того писателя, который «не имел привычки пить».

Нотариус решительно подошел к вышеназванному Фуркаду и тихо спросил его:

– Ну? Ничего нового этой ночью?

– Ничего интересного.

– Хорошо. У вас усталый вид, Фуркад.

– Ах, сударь, есть от чего!

– Хорошо. Отдохните. Приходите утром только для отчета…

Нотариус вернулся в свой кабинет, а Фуркад направился в другую комнату. Это обстоятельство позволяло Обри выйти из здания, не будучи узнанным Фуркадом. Войдя в кабинет нотариуса, он услышал от него, что графиня де Праз действительно только что звонила в отсутствие господина Фейяра и просила выдать ему назначенную сумму.

Обри читал на всех делах, на всех папках одно и то же имя: Фейяр. Он был у Фейяра, и этот Фейяр посылал одного из своих клерков наблюдать за Ужом Фредди; Обри знал это теперь; Обри знал все о Фуркаде, а Фуркад почти ничего не знал об Обри; а Фейяр его и вовсе не знал. Ни тот ни другой не видали его за газетой. Господин Фейяр будет, конечно, знать о том, что некто Обри получил из кассы десять тысяч франков по приказу графини де Праз. Но он не будет знать лица этого Обри. Что касается Фуркада, то он никогда не сможет установить связи между пьяницей в баре и человеком за газетой, который явился за деньгами!

Счастливый случай помог Обри сделаться обладателем тайны, которую ему поручили раскрыть. Он ликовал. Как это часто бывает при счастливом совпадении, успех кружил ему голову. Он спешил сообщить эту приятную новость графине. Но он не хотел показаться в Нейли. А доверять нескромности телефона чье-либо имя было бы непростительно. Изъясняться же аллегориями было ему не по силам. Он отправил Лионелю письмо пневматической почтой, написав его измененным почерком:

«Господин граф!

Особа, которой вы интересуетесь, которая занимается известным вам делом, – нотариус Фейяр.

Примите уверения в моем почтении.

Турнон».

И, гордясь собой, надувшись от самодовольства и гордости, приписывая собственному гению удачу, которой он обязан был самому непредвиденному случаю, Обри опустил голубую записку в особый ящик для «пневматичек» с таким видом, точно он дарил какое-нибудь особенное лакомство нищему ребенку.

Глава XVII. Лионель остается при своей идее

Следующий день был тот самый четверг, на который мадам де Праз назначила поездку в Люверси. Управляющий был уведомлен за несколько дней. Утром Лионель сказал матери, что он поедет вперед, чтобы лично навести там порядок.

– С тех пор как замок необитаем, – сказал он, – там, наверное, накопилась тысяча вещей, которые надо поставить на места для того, чтобы Жильберта не была разочарована. А все это вряд ли сумеет сделать управляющий.

Утром он выехал в собственном маленьком автомобиле. Но никому, даже мадам де Праз, не обмолвился о том, что его ждет Обри у ворот дома № 47 по улице Турнон. Подсадив его в машину, Лионель направился по прекрасной дороге в Шеврёз вместе со своим сообщником, осчастливленным такой необычайной честью.

Неожиданный успех Обри, удача, с которой он открыл таинственного покровителя Фредди, произвели впечатление на Лионеля. И он решил, что осмотр замка с таким находчивым сотрудником может привести к интересным заключениям. Ведь до сих пор смерть госпожи Лаваль считалась хотя и трагической, но, во всяком случае, естественной. Никто не подозревал, не осматривал этих мест под таким углом зрения. А между тем выходило, что человек по имени Жан Морейль и по прозвищу Фредди выказывал признаки такого сильного беспокойства, что его можно было заподозрить в причастности к смерти мадам Лаваль. Признаки беспокойства усугублялись еще и его умением укрощать змей. В смерти этой он участвовал в своем вторичном состоянии, когда он был не Жаном Морейлем, а Ужом Фредди. Насильственную смерть, конечно, установить было трудно за неимением не только доказательств, но даже разумных объяснений. Зато это допущение лишало трагическое происшествие его таинственности.

– Ибо, – говорил Лионель своему спутнику, – то, что змея убежала, вполне допустимо. Но гораздо менее допустимо то, что она проникла в комнату моей тети через это трудно досягаемое отверстие.

Что бы он сказал, если бы познакомился с выводом Жана Морейля, который тот сделал из рассказа супругов Лефевр, выводом, заключающимся в том, что змея могла выйти только через то же самое маленькое отверстие в ставне, что она была убита и зарыта еще до полуночи? А двери были открыты только на рассвете!

– Любопытно! – заметил Лионель. – Пока мне в голову не приходила мысль о преступлении, я безо всяких колебаний принимал все эти странности. А теперь с тех пор как я что-то подозреваю, они мне режут глаза!

– Господин граф, не надо преувеличивать того, что вы называете странностями. Подобное видишь на каждом шагу, и я слышал о кончинах более необыкновенных и все же простых и… вполне приличных, если так можно выразиться. Случай иногда обладает необычайной изобретательностью!

– Верно, Обри! Но подумайте о тех совпадениях, которые группируются вокруг Фредди…

– Это неясно, господин граф, очень неясно…

– Не так уж неясно. Тут есть некоторый туман, если вы уж так хотите, есть какой-то провал между странностями кончины и указаниями, касающимися Фредди; мне это представляется двумя концами цепи, середина которой погружена в туман или исчезает в пустоте. Но оба конца цепи тянутся один к другому. Достаточно, чтобы вынырнуло еще одно или два звена, и непрерывность цепи будет неоспорима.

Обри вытянул губу в знак сомнения:

– Господин граф, я вам уже сказал. Я не помню, чтобы Жан Морейль бывал когда-нибудь в Люверси.

– Но, черт возьми, ведь вы могли бы его видеть только ночью и в образе мошенника!

– Согласен, господин граф. Хотя у меня и чуткий сон, но я тоже ничего не слышал в ночь смерти мадам Лаваль.

– Ба! Это еще ничего не доказывает. Во-первых, вы спали на втором этаже. Во-вторых, есть люди, которые двигаются так же бесшумно, как змеи. И вам известно, что Фредди принадлежит к их числу!

Лионель никогда еще не рассуждал так верно. Ибо в ту ночь горничная Мари могла же подняться к себе на второй этаж так, чтобы никто этого не слышал; следовательно, какой-нибудь человек мог бродить вокруг замка и не разбудить спящих на втором этаже.

– В общем, – добавил Лионель, – меня больше всего смущает не то, что вы ничего не слышали, – вы ведь спали на втором этаже, – но то, что я ничего не слышал, а я спал на первом. Жильберта, которая совсем не спала, тоже ничего не слышала, находясь возле моей матери в будуаре, рядом с комнатой тетки. Тем более что я прекрасно знаю чуткость моей матери: малейший подозрительный звук уже не дает ей спать.

– Совершенно верно, ваш Фредди ходит неслышно, как кошка, – подтвердил Обри. – Однако, граф, я больше полагаюсь на мой нюх, чем на ваши предположения… Вчера ночью в баре я беседовал с Фредди.

Фуркаду тут ничего не удалось подслушать. Ява в дело не вмешивается… Говорили о разных девушках… Фредди любит такие вещи, это ясно как дважды два. Его искушает грабеж, и я держу пари, что он уже пронюхал кое-что. Я его потихоньку заберу в руки, вот увидите, заберу!

– Ладно! Увидим, кто из нас двоих получит доказательства раньше: заставите ли вы его совершить нападение с целью грабежа, или я буду иметь в руках доказательства совершенного им убийства!.. Ах, Обри, если б я знал! Я вышел бы в парк выкурить папироску в ту прекрасную летнюю ночь, пять лет тому назад, вместо того чтобы спать там наверху, как болван!

Обри бросил на него хитрый взгляд.

– Э, господин граф, – сказал он, – при всех этих ваших штуках, при всех этих новых чертовских выдумках с «раздвоением» и «переменным сознанием» и тому подобным, уверены ли вы, что вы спали в ту ночь в своей собственной постели? Я теперь ни за что и ни за кого не отвечаю.

В нем взяло теперь верх лукавство крестьянина. Он сделался почти фамильярным и потерял свой обычный почтительный «стиль».

– Ни за кого не ручаюсь, черт побери, ни за себя, ни за других!

Но, так как Лионель уже во второй раз выслушивал намек на то, что он сам мог быть субъектом с переменным сознанием (в первый раз у префекта полиции), его неприятно поразила подобная гипотеза. Настроение его сразу испортилось.

* * *

Ворота замка были широко раскрыты.

Управляющий Эртбуа выбежал навстречу. По крайней мере, он проделывал все движения так, как будто бежал, ибо полнота его разбитого ревматизмом тела не позволяла ему обогнать даже человека, идущего шагом.

Отставной фельдфебель, весь в орденах, Эртбуа обращал на себя внимание своей красивой головой старого служаки. Этим он был обязан исключительно своим бакам, которые отпустил, покинув службу, и седым усам, которые, вероятно, выдержали русские морозы во время отступления в 1812 году. Пережиток великой армии, он всем своим внешним видом чрезвычайно подходил к тому, чтобы охранять покинутый замок.

Мадам де Праз пригласила на службу Эртбуа после смерти госпожи Лаваль, когда Жильберта начала выказывать неприязнь к Люверси и определенное намерение в него больше не возвращаться. Эртбуа внушал ей доверие.

Управляющий принял посетителей, рассыпаясь в любезностях.

* * *

Лионель и Обри, не теряя времени, вошли в ворота замка, все окна которого были раскрыты навстречу прекрасному июньскому утру.

Это было очень красивое старинное здание эпохи Людовика XIV. Два корпуса, выдвинутых вперед, огибали справа и слева парадный двор. В глубине находился главный корпус, состоявший из нижнего и первого этажей, а над ними виднелась крыша с мансардами, над которыми высились трубы. Стены исчезали под густой завесой из дикого винограда.

Оба посетителя не сразу вошли внутрь. Они обошли снаружи правое крыло, которое отделялось лужайкой от оранжереи, длинного и низенького строения с дюжиной округлых окон с мелкими стеклами. Дойдя до угла замка, откуда открывался вид на полузапущенный парк, они остановились.

Здесь была комната госпожи Лаваль. Она образовывала угол. Одно из окон, западное, выходило в оранжерею, другое, которое было на фасаде, глядело в парк, на юг. Первое из этих окон в роковую ночь оставалось полуоткрытым за запертой ставней – сплошной железной ставней с «сердечком».

В этом месте почва слегка опускалась вниз, и поэтому фундамент здесь был выше, чем в других местах, настолько, что эти два окна нижнего этажа были на высоте почти двух метров от земли, так что человек не мог бы их достать рукой.

Мостовая между комнатой, где спала мадам Лаваль, и оранжереей, где была заключена змея, – пространство около двадцати пяти метров, – была залита асфальтом.

– В конце концов, – прошептал Лионель, – та версия, на которой остановились, самая правдоподобная… Чем внимательнее всматриваешься, тем больше убеждаешься в возможности этого… Змея выползает из ящика; высунувшись из оранжереи, она замечает освещенное «сердечко», приближается к нему, ползет по плющу… Я только не могу себе объяснить, как Жильберта не слышала шелеста листьев…

– О, господин граф, – заметил тонко Обри, – тишина в деревне состоит из множества звуков…

– Я не понимаю, как она могла ничего не слышать, если змея ползла по листьям до «сердечка». Посмотрите, Обри, окно будуара находится метрах в четырех от окна теткиной спальни. Значит, моя мать и кузина находились совсем близко от того места, где ползла змея. Моя мать хорошо помнит, что она оставила в будуаре, так же как в комнате тетки, за закрытой ставней открытую половину окна. И тринадцатилетняя девочка с тонким слухом, взбудораженная, нервная, какой тогда была Жильберта, прислушивающаяся к малейшему шороху в комнате больной, должна была непременно услышать ползание змеи. Очевидно, змея вползла в комнату через «сердечко», но я сомневаюсь в том, что она добралась до этого «сердечка» по стене и плющу…

– Значит, ее кто-нибудь просунул?

– Не знаю. Это возможно. Я когда-то читал подобный рассказ…

– Но тогда, господин граф, ее должны были просунуть совершенно бесшумно…

– Да, Обри. Приходится допустить, что человек, просунувший змею, произвел меньше шума, чем если б она сама ползла по плющу. И сознаюсь, что это чрезвычайно трудно допустить, принимая во внимание высоту этих «сердечек».

– Еще бы! – сказал Обри с довольным смехом.

Они отошли немного от дома, чтобы осмотреть издали угол замка, где произошло таинственное происшествие.

Через открытые окна, выходящие в парк, они увидели комнату госпожи Лаваль, бильярдную, потом гостиную, столовую, курительную, причем четыре последние комнаты не представляли для них никакого интереса. Налево, в западном флигеле, видны были подряд: «знаменитое» окно мадам Лаваль, затем окна будуара, комнаты Жильберты и умывальной, заканчивающей собой ряд комнат в боковом корпусе, упирающемся почти в самые ворота.

– Послушайте! – сказал вдруг Лионель. – Кто занимал комнату на первом этаже над спальней тети?

– Господин Гюи Лаваль. Он спал там со времени своего возвращения, так как мадам была больна; в обычное время они не жили в отдельных комнатах.

Лионель задумался. Он старался вспомнить характер своего дяди, почти всегда отсутствовавшего мужа очаровательной женщины. Однако Гюи Лаваль нежно любил свою жену; никто в этом никогда не сомневался… Да, но это был любитель приключений, мечтатель-исследователь, человек, в общем, рассеянный, иногда эксцентричный… Он любил рисковать собой, проявлять бесстрашие… Эта змея, которую ему нравилось раздражать… Словом, Гюи Лаваль был несколько легкомысленный человек… Значит, какая-нибудь неосторожность? Он совершил неосторожность? Какую? Непонятно было какую… И каким образом эта неосторожность могла закончиться введением змеи в комнату нижнего этажа? Нет, это не имело смысла… Однако же глубокое отчаяние Гюи Лаваля после смерти жены… Деланное?.. А самоубийство? Славная смерть его там, в Центральной Африке?..

– Скажите, Обри… Гюи Лаваль…

– Что, господин граф?..

– Нет, ничего.

Лионель раздумал. Пользоваться услугами Обри против Жана Морейля еще туда-сюда, но против Гюи Лаваля – совсем другое дело. В графе де Празе живо было чувство аристократизма его рода. Кто знает, до чего докопаешься, если начать рыть в этом направлении? Кто знает, что может скрываться в недрах самых уважаемых семей?.. В конце концов, если сложится так, что Жан Морейль здесь будет ни при чем, что ему, Лионелю, до тех обстоятельств, которые лишили его тетки?

* * *

– Войдем, – сказал молодой человек. – Здесь нам больше нечего делать.

Комната госпожи Лаваль осталась нетронутой. Они вошли в нее с огибающей двор галереи, в которую выходили двери всех комнат нижнего этажа; следовательно, и в этой галерее было два прямых угла или, если угодно, три части: центральная и две боковые – западная и восточная. Дверь комнаты мадам Лаваль была последней в том конце центральной галереи, который примыкал к восточной ее части.

Войдя через эту дверь в комнату, слева можно было увидеть стену, отделяющую ее от бильярдной. Центр этой стены занимал камин, по обе стороны которого стояли шкафы. В этих шкафах не было никаких щелей. Камин был закрыт, как и в ту трагическую ночь, металлическим экраном, препятствующим как чьему-либо вторжению, так и бегству.

Справа, через знаменитое восточное окно, можно было видеть оранжерею, впереди, через южное окно, – парк.

Кровать посередине комнаты была обращена изголовьем к перегородке будуара, составлявшего часть западного флигеля. Белая лакированная кровать без балдахина; у стены – нежно-голубой шелковый занавес на кольцах, падающий вниз с золоченой перекладины. Недалеко от постели, с западной стороны и соответственно двери в будуар, – выход на галерею.

Лионель тщательно осмотрел задвижку на двери в галерею. Известно, что у мадам Лаваль имелся прутик, которым она отодвигала задвижку, не вставая с постели, когда в дверь стучала горничная. Прутик еще существовал. Задвижка издавала сухое щелканье.

Лионель послал Обри к автомобилю за масленкой. Он заботливо смазал задвижку. Но щелканья не удалось смягчить; это доказывало, что оно существовало и раньше. Нельзя было не услышать его из будуара. Так как Жильберта ничего не слыхала, было очевидно, что за всю ночь мадам Лаваль ни разу не открывала этой двери, закрытой с ночи и все еще закрытой на рассвете, как это установили мадам де Праз и ее племянница.

Так как рядом, в будуаре, помещались графиня, которая дремала, как только может дремать сестра милосердия, то есть очень чутко, и Жильберта, насторожившая слух и зрение, единственными отверстиями, которые могли кого-нибудь пропустить в комнату мадам Лаваль, были два «сердечка» в ставнях; о том, что змея через них могла выйти, нечего было и думать. Ибо, если бы мадам Лаваль, не встававшая с постели, все-таки нашла в себе силы это сделать для того ли, чтобы без помощи прутика открыть задвижку, или для того, чтобы открыть ставню в том или другом окне, Жильберта, без всякого сомнения, услышала бы ее нетвердые шаги. Их разделяли только тонкая перегородка и дверь, оставлявшая внизу, у пола, такую узкую щель, через которую змея ни в коем случае не могла проползти; эта щель пропускает лишь тонкую полоску света от ночника.

Осмотр будуара не дал ничего нового. Лионель не открыл ни одной лишней улики ни вещественного, ни морального характера. Обри при этом проявлял весьма мало усердия и еще меньше здравого смысла. Он не верил в этот розыск и, оглядывая вещи безразличным взглядом, говорил:

– За двумя зайцами не угонишься, граф. Видите ли, нам надо заняться не старым и сомнительным преступлением, а будущим и возможным грабежом!

Он до того раздражал Лионеля, что тот наконец захотел от него избавиться и, поблагодарив за услуги, отправил его назад в Париж.

Между тем граф де Праз, продолжая расследование и невольно укрепляясь в своих подозрениях, поднялся на первый этаж и тщательно осмотрел комнату, которую выбрал себе Гюи Лаваль на время болезни жены. Потерянный труд. Самая банальная обстановка. Ничего такого, что бы наводило на какую-нибудь мысль.

Вспоминая рассказ Конан Дойла, уже и раньше приходивший ему на память, он снова спустился в комнату своей покойной тетки и принялся проверять шнурки электрического звонка: не могли ли они послужить змее «линией спуска»? Выйдя из какого-нибудь отверстия, проделанного в потолке, она могла, обвившись вокруг шнура, спуститься вниз.

У изголовья кровати не было звонка; над кроватью мадам Лаваль висела проволока, заканчивающаяся грушей. Эта проволока была слишком тонка, чтобы змея могла на ней удержаться. И, кроме того, ни в потолке, ни в стене не было ни малейшего отверстия.

С помощью лесенки Лионель удостоверился в том, что объяснение английского романиста никоим образом не могло быть приложимо к тайне Люверси.

Обескураженный всем этим, он, в ожидании мадам де Праз, Жильберты и Жана Морейля, отправился позавтракать в деревенскую харчевню.