Текст книги "Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3"

Гэндзи не стал подробно читать писем, опасаясь, что не сумеет справиться с волнением и дамы осудят его за неумение владеть собой. Взглянув лишь на одно из них, самое длинное, он написал на полях:

 
«Что толку смотреть
Теперь на травы морские?
Пусть и они
Легким дымком вознесутся
Туда же, к обители туч…»
 

После чего велел сжечь письма.

В том году Гэндзи с особым волнением прислушивался к голосам монахов, произносящих имена будд, к звону колец на жезлах. Не потому ли, что он в последний раз присутствовал на этой церемонии? Молитвы о ниспослании долголетия приводили его в сильнейшее замешательство. Да и как отнесутся к ним будды?

Несколько дней кряду шел снег, и вокруг было белым-бело. После окончания службы Гэндзи призвал к себе монахов и, выставив для них более щедрое, чем обычно, угощение, оделил богатыми дарами. Этих монахов, связанных с его домом и с высочайшим семейством, он знал давно и с грустью смотрел на их побелевшие головы. Как обычно, среди участников церемонии были принцы и высшие сановники.

Ветки сливы, на которых полураспустившиеся бутоны соседствовали со снежными хлопьями, были прекрасны. Казалось бы, подходящее время для музыки и танцев, но в этом году даже в звучании кото и флейт слышались Гэндзи сдавленные рыдания, поэтому решено было ограничиться стихами.

Да, вот еще что: передавая чашу монаху, Гэндзи произнес:

 
– Продлится иль нет
Моя жизнь до весны? Не знаю.
Не лучше ль теперь
Веткой сливы, белой от снега,
Украсить прическу свою?
 

 
– О том я молюсь,
Чтобы тысячу весен встретили
Эти цветы,
А мне на плечи года
Белым снегом ложатся… (368) —
 

ответил монах.

Было сложено немало других песен, но я позволю себе их опустить…

В тот день Гэндзи впервые нарушил свое затворничество. Его лицо поражало редкостной, совершенной красотой. Право же, сегодня он был еще блистательнее, чем в дни своей молодости, но почему-то монах, которому «на плечи года белым снегом ложились», не сумел удержаться от слез.

Год близился к концу, и все большее уныние овладевало Гэндзи.

– Пора изгонять злых духов, – волновался Третий принц. – Что мы станем делать, ведь они боятся только очень сильного шума.

«А ведь я и его больше никогда не увижу», – думал Гэндзи, и мучительная, неизъяснимая тоска сжимала его сердце.

 
Предавшись тоске,
Не заметил, как протекли
Дни, а за днями луны.
Не сегодня ль к концу подошел
И год, и мой срок в этом мире? (369).
 

Никогда еще наступление нового года не отмечалось в его доме с такой пышностью. Говорят, дары, пожалованные принцам и министрам, были так великолепны, что и вообразить невозможно…[126]126
  За главой «Кудесник-даос» следует глава, существующая лишь в виде названия «Сокрытие в облаках» («Кумогакурэ»). Текста этой главы нет. Некоторые ученые считают, что его не было изначально, другие склоняются к мнению, что текст существовал но уже к началу XII в. был утрачен (подробнее об этом см. «Приложение», «„Повесть о Гэндзи“, эпоха, автор»). Сравнивая содержание глав «Кудесник-даос» и «Принц Благоуханный», можно прийти к выводу, что хронологически глава «Сокрытие в облаках» объемлет период в восемь лет, за которые Гэндзи принимает постриг и умирает («скрывается в облаках»).


[Закрыть]

Принц Благоуханный

Основные персонажи

Третий принц, принц Хёбукё (Ниоу-мия), 15—21 год, – внук Гэндзи, сын имп. Киндзё и имп-цы Акаси

Сын Третьей принцессы, Тюдзё, Гэн-тюдзё, Сайсё-но тюдзё (Каору), 14—20 лет, – сын Третьей принцессы и Касиваги (официально Гэндзи)

Государь (имп. Киндзё) – сын имп. Судзаку, преемник имп. Рэйдзэй

Государыня (имп-ца Акаси) – дочь Гэндзи и госпожи Акаси

Первая принцесса – старшая дочь имп-цы Акаси, внучка Гэндзи

Первый принц, принц Весенних покоев, – старший сын имп. Киндзё и имп-цы Акаси, внук Гэндзи

Второй принц – сын имп. Киндзё и имп-цы Акаси, внук Гэндзи

Правый министр (Югири), 40—46 лет, – сын Гэндзи и Аои

Дама из Сада, где опадают цветы (Ханатирусато), – бывшая возлюбленная Гэндзи

Вступившая на Путь принцесса, Третья принцесса, 35(36) – 41(42) год,– супруга Гэндзи, дочь имп. Судзаку

Вторая принцесса (Отиба) – вдова Касиваги, вторая супруга Югири, дочь имп. Судзаку

Госпожа Северных покоев дома на Третьей линии (Кумои-но кари) – супруга Югири

Госпожа Акаси, 52—58 лет, – возлюбленная Гэндзи, мать имп-цы Акаси

Государь Рэйдзэй – сын Фудзицубо и Гэндзи (официально имп. Кирицубо)

Нёго Кокидэн – наложница имп. Рэйдзэй

То-найси-но сукэ – дочь Корэмицу, возлюбленная Югири

После того как сокрылось сияние, мудрено было найти человека, сохранившего его отсвет. Государь из дворца Рэйдзэй? Но было бы величайшей дерзостью… В мире славились своей красотой двое: Третий принц, сын нынешнего Государя, и сын Третьей принцессы, выросший в доме на Шестой линии. Они истинно превосходили многих, но, увы, красота их была лишена того блеска, который когда-то отличал Гэндзи. Они обладали прекрасной наружностью и изящными манерами, но оставались при этом вполне обычными людьми. Пожалуй, именно связь с Гэндзи и возвышала их в глазах всего света, во всяком случае, они пользовались в мире влиянием, каким даже сам он не пользовался в юные годы.

Третий принц, любимец госпожи Мурасаки, жил теперь в доме на Второй линии. Высоко было значение при дворе его старшего брата, принца Весенних покоев, и все же никого так не любили и не баловали, как Третьего принца. Государь и Государыня просто души в нем не чаяли. Они не раз предлагали ему поселиться во Дворце, но он предпочитал жить в своем старом доме, где ничто не стесняло его свободы. После церемонии Покрытия главы Третьего принца стали называть принцем Хёбукё.

Первая принцесса поселилась в Восточном флигеле южной части дома на Шестой линии, которую занимала когда-то госпожа Мурасаки. Все здесь осталось таким же, каким было при ее жизни, и принцесса денно и нощно оплакивала ушедшую.

Второй принц тоже часто приезжал сюда и жил в главном доме. Во Дворце он занимал Сливовый павильон, супругой же его стала Вторая дочь Правого министра. Считалось, что именно его назначат следующим принцем Весенних покоев, а как он имел к тому же славу человека на редкость благоразумного, люди оказывали ему большое почтение.

У Правого министра было много дочерей. Старшая прислуживала в Весенних покоях и успела заслужить исключительную благосклонность принца. Никто не сомневался, что и младшие со временем станут супругами принцев крови, тем более что это совпадало с намерениями самой Государыни. Только принц Хёбукё был иного мнения. Он был весьма своенравен и не желал подчиняться чужой воле. Разумеется, Правый министр не настаивал, да и можно ли было предполагать, что всем его дочерям равно удастся занять в мире блестящее положение? Тем не менее он уделял большое внимание их воспитанию, не скрывая, что охотно пойдет навстречу тому из принцев, кто возымеет желание с ним породниться.

В последнее время основным предметом помыслов и стремлений принцев и высших сановников, каждый из которых льстил себя надеждой на то, что предпочтение будет отдано именно ему, стала Шестая дочь министра.

Обитательницы дома на Шестой линии, обливаясь слезами, разъехались по своим собственным жилищам, где предстояло им доживать свой век. Дама из Сада, где опадают цветы, переехала в доставшуюся ей по наследству Восточную усадьбу. Вступившая на Путь принцесса поселилась в доме на Третьей линии. Государыня-супруга в последнее время не покидала Дворца, и дом на Шестой линии начал приходить в запустение. «Увы, мне известно немало подобных примеров, – думал Правый министр, обеспокоенный его участью, – любовно выстроенный и наполненный всеми причудами роскоши дом после смерти хозяина неизбежно пустеет, от прежнего его величия не остается и следа. Печально смотреть на это свидетельство непрочности мира и бессмысленности мирских упований. Нет, пока жив, я не дам этому дому прийти в запустение, постараюсь, чтобы не иссякал поток людей на ведущей к нему дороге».

Он перевез в северо-восточную часть дома Вторую принцессу и посещал поочередно то ее, то госпожу Северных покоев дома на Третьей линии, проводя у каждой по пятнадцать дней в луну.

Что касается прекрасно отделанного дома на Второй линии и Весенних покоев дома на Шестой линии – драгоценных хором, о которых слава шла по всему миру, – то они достались в конце концов внукам госпожи Акаси, которая и распоряжалась там, попечительно присматривая за малолетними принцами и принцессами.

Правый министр, словно преданный сын, поддерживал своими заботами всех прежних обитательниц дома на Шестой линии, стараясь делать для них все, что делал бы сам Гэндзи. «О, если бы госпожа Весенних покоев не покинула нас так рано! – думал он иногда. – Какими угождениями я окружил бы ее! Увы, она ушла из мира, не подозревая о моей преданности». И мысли его в тоске устремлялись к прошлому.

Вся Поднебесная до сих пор оплакивала Гэндзи. Мир словно погрузился во мрак, люди предавались унынию, и ничто не радовало их. Родные же его и близкие были тем более безутешны. Весь свет опустел для них с тех пор, как его не стало. А госпожа Мурасаки? Все вокруг напоминало о ней, и могли ли люди примириться с мыслью, что ее больше нет в мире? Должно быть, и весенние вишни кажутся нам такими прекрасными именно потому, что краток их век.

Сын Третьей принцессы, согласно воле Гэндзи, находился под особым покровительством государя Рэйдзэй. Государыня-супруга, не имевшая собственных детей и весьма опечаленная этим обстоятельством, охотно заботилась о нем, принимая живое участие во всем, что его касалось.

Когда мальчику исполнилось четырнадцать лет, во дворце Рэйдзэй был справлен обряд Покрытия главы, а на Вторую луну того же года ему присвоили звание Дзидзю. Осенью он стал Укон-но тюдзё, затем стараниями того же государя Рэйдзэй, имевшего, как видно, свои причины торопиться, был повышен в ранге и получил соответствующее жалованье, обретя таким образом полную независимость.

Юноша поселился во дворце Рэйдзэй, где для него отвели флигель рядом с высочайшими покоями. Государь окружил своего питомца изысканнейшей роскошью. Он лично подобрал для его свиты молодых дам, позаботился обо всем, вплоть до девочек-служанок и низшей прислуги. Даже дочерям мало кто уделяет столько внимания. Самые миловидные, изящные и благородные дамы из окружения Государя и Государыни-супруги были переведены в покои юноши. Словом, Государь употребил все усилия, чтобы сын Третьей принцессы жил в полном довольстве, ни в чем не испытывая недостатка. Он заботился о юноше не меньше, чем о своей любимой дочери, единственной, которую родила ему нёго Кокидэн. Быть может, причиной тому была его умножавшаяся с каждым годом привязанность к Государыне-супруге? Так или иначе, многие недоумевали, не зная, чем объяснить…

Третья принцесса жила тихо и спокойно, не помышляя ни о чем, кроме молитв. Каждую луну возносила она хвалу будде Амиде, дважды в год устраивала Восьмичастные чтения. Дни ее, целиком отданные служению, тянулись однообразно и уныло, лишь посещения сына скрашивали ее тоскливое одиночество. Она искала в нем утешения и опоры, как будто он был ее отцом, а не сыном, и это казалось юноше чрезвычайно трогательным. Пользуясь благосклонностью как правящего, так и ушедшего на покой государей, с детства связанный узами нежной дружбы со всеми принцами, начиная с принца Весенних покоев, сын Третьей принцессы был для многих желанным гостем, и как часто он сетовал, что человек не может разорваться на части, ибо всем угодить было просто невозможно.

Еще в детстве случайно подслушанные разговоры дам заронили в душу его мучительные сомнения, но рядом не было человека, у которого он мог бы попросить объяснения. Понимая, сколь неприятно будет матери, если он хоть словом, хоть взглядом намекнет ей на свои подозрения, юноша страдал молча. «Но отчего? – постоянно спрашивал он себя. – Чему обязан я такими терзаниями? О, когда б я мог, подобно принцу Куи[127]127
  ...подобно принцу Куи... – Место не очень ясное. Куи ((санскр. Гопика) – имя супруги будды Шакья-Муни. Некоторые японские комментаторы полагают, что речь идет о Рахуле, сыне Шакья-Муни, который, согласно некоторым источникам, родился через шесть лет после отречения будды от мира и сумел самостоятельно разрешить сомнения, связанные со своим рождением.


[Закрыть], сам проникнуть в эту тайну…

 
Блуждаю во тьме.
Кто сумеет ее рассеять?
Ужель суждено
Мне свой век прожить, не узнав,
Где начало и где конец?»
 

Но кто мог ответить ему?

Мысли одна другой печальнее теснились в его голове, иногда ему казалось даже, что он занемог и какая-то неведомая болезнь исподволь подтачивает его силы. Жестокое недоумение терзало душу. Что заставило Третью принцессу в цветущих летах столь решительно отречься от мира? Ужели снизошло на нее внезапное просветление? Не правильнее ли предположить, что с ней случилась какая-то беда, после чего жизнь сделалась для нее тягостным бременем? Но неужели люди не знают об этом? Должно быть, страх перед мнением света настолько велик, что никто не осмеливается даже намекнуть… Принцесса отдает молитвам дни и ночи, но удастся ли столь слабой, беспомощной женщине достичь просветления и уподобить сердце свое чистой росе, сверкающей на листе лотоса? Да и пять преград…[128]128
  Да и пять преград... – В сутре Лотоса говорится о пяти преградах (госё), стоящих на пути женщины к просветлению.


[Закрыть] «Я должен помочь ей, и, быть может, в грядущем… – думал юноша. – Очевидно, тот человек тоже ушел из мира потому, что не смог вынести душевных мук. Как бы я желал встретиться с ним хотя бы в иной жизни!» Он предпочел бы отказаться от обряда Покрытия главы, но это было невозможно[129]129
  ...предпочел бы отказаться от обряда Покрытия главы... – т. е. не столько от самого обряда, сколько от непременно следующего за этим обрядом продвижения по службе, ради уединенной монашеской жизни.


[Закрыть].

Так он жил, окруженный всеобщей любовью и восхищением, имея все, чего только пожелать можно, но равнодушный к почестям и роскоши, искал лишь тишины и уединения.

Государь, никогда не оставлявший своими попечениями Третью принцессу, благоволил и к ее сыну. Государыня тоже любила юношу, выросшего вместе с ее детьми. Лаская его, она часто вспоминала, как отец сокрушался, что не придется ему увидеть взрослым дитя, пришедшее в мир на закате его дней. Правый министр и тот баловал сына Третьей принцессы едва ли не больше, чем собственных сыновей.

Человек, которого называли Блистательным, был любимым сыном Государя, а потому имел немало завистников и недоброжелателей, семейство же его матери, занимая слишком незначительное положение в мире, не могло оказывать ему необходимую поддержку. Однако он был умен, великодушен и всегда умел вовремя скрыть свой блеск, дабы не ослеплял людей, потому и удалось ему благополучно пройти сквозь невзгоды, некогда потрясшие Поднебесную. Он старался не опережать событий и никогда не проявлял нетерпения, даже если речь шла о приготовлениях к грядущему.

Сыну Третьей принцессы не чужда была некоторая самонадеянность, неудивительная, впрочем, если вспомнить, с каким восхищением взирали на него люди еще тогда, когда он был ребенком. Казалось, это дитя и в самом деле не предназначено для нашего мира. «Надолго ли он задержится здесь?» – такая мысль невольно возникала у всякого при взгляде на мальчика. Нельзя сказать, что природа одарила его выдающейся наружностью, но что-то удивительно привлекательное проглядывало в его облике. Вместе с тем чувствовалось, что в душе его сокрыты не ведомые никому глубины, это отличало его от сверстников и заставляло людей держаться в почтительном отдалении.

От тела юноши исходил чудный, неизъяснимый аромат, который при каждом его движении каким-то непостижимым образом распространялся вокруг. Пожалуй, даже знаменитые курения «За сто шагов» не могли с ним сравниться. Люди, занимающие высокое положение в мире, не склонны пренебрегать своей наружностью. Напротив, каждый старается сделать все возможное, дабы затмить остальных. Казалось бы, столь редкая особенность должна была радовать сына Третьей принцессы, но, увы… В самом деле, он никуда не мог пробраться незамеченным, ибо аромат сразу же выдавал его. Он не имел обыкновения пропитывать свои платья благовониями, но стоило ткани коснуться его кожи, как самые неуловимые ароматы вроде тех, что таятся в глубине китайских ларцов, приобретали вдруг необычайную силу. Когда же он, проходя, задевал рукавом ветку цветущей сливы, многие рады были подставить платье под падающую вниз росу (370). Даже забытые на осеннем лугу «лиловые шаровары» (371) только выиграли бы, обменявшись с ним ароматом.

Этот чудесный запах, нередко навлекавший на юношу необоснованные упреки (261), был главным предметом зависти принца Хёбукё, который, не желая отставать от друга, пропитывал платья лучшими благовониями и целыми днями усердно трудился над составлением ароматов. Весной принц любовался цветущими сливами, а осенью, когда все восхищались «девичьей красой» и каплями росы, сверкающими на «предназначенных оленю» цветах хаги (372, 373), помышлял лишь о «заставляющих забывать о старости» хризантемах (374), увядающих «лиловых шароварах», неприметных цветах «варэмоко», «я приду» (375). Он не мог оторваться от них до тех пор, пока на засохшие луга не ложился иней. Казалось, ничто другое не волнует его. Многие считали это довольно странной причудой и говорили, что он слишком изнежен, что нельзя постоянно потакать собственным прихотям… Гэндзи, к примеру, никогда не позволял себе предаваться с таким увлечением какому-то одному занятию.

Гэн-тюдзё часто заходил к принцу Хёбукё, и они вместе музицировали, стараясь превзойти друг друга. Любая безделица возбуждала в их сердцах дух соперничества, при этом они оставались самыми близкими друзьями. Люди звали их – принц Благоуханный и тюдзё, Источающий аромат. Все благородные отцы семейств, имеющие красивых дочерей, горели желанием породниться с юношами. Принц Хёбукё писал к тем девицам, которых полагал достойными, пытаясь выведать, истинно ли они прекрасны. Но, увы, ни одна не пришлась ему по душе. «Единственная, о ком бы я хотел заботиться, – думал он, – это дочь государя Рэйдзэй. Лучшей супруги я для себя не желаю». Его интерес к принцессе объяснялся тем, что мать ее, нёго Кокидэн, занимая высокое положение в мире, имела славу необыкновенно тонкой и изящной особы, сама же принцесса, как говорила молва, была чрезвычайно хороша собой. Ее хвалили даже посторонние, а уж прислуживающие ей дамы тем более не упускали случая превознести ее совершенства. В конце концов принц Хёбукё совсем потерял голову.

Тюдзё же, презирая мир с его преходящими утехами и понимая, что любая привязанность станет в будущем преградой на его пути, не позволял себе предаваться страстям и воздерживался от связей, которые могли осложнить его жизнь. Вполне возможно, впрочем, что подобное благонравие объяснялось тем, что он еще не встретил особы, способной взволновать его воображение. О тайных же похождениях, о которых обычно столь неодобрительно отзываются в мире, он и вовсе не помышлял.

В девятнадцать лет Тюдзё, сохранив за собой прежний чин, был удостоен звания сайсё и получил Третий ранг. Приобретя благосклонность высочайших особ, он, будучи простым подданным, жил, ни в чем себя не стесняя, избалованный общим вниманием, однако тайные сомнения терзали его душу, и он слишком часто предавался печали. Искусительные стремления сердца не имели над ним власти, он никогда не терял самообладания и, несмотря на молодость, слыл в мире человеком степенного, твердого нрава.

Подолгу живя в одном доме с дочерью государя Рэйдзэй, той самой, из-за которой лишился покоя принц Хёбукё, Тюдзё имел немало средств удовлетворить свое любопытство. Принцесса в самом деле оказалась незаурядной особой, она обладала благородными манерами и безукоризненно тонким вкусом. «Если уж связывать себя брачными узами, то лучшей супруги мне не найти, – думал Тюдзё. – Она всегда будет мне утешением».

Однако, имея неизменную доверенность к юноше, Государь неукоснительно следил за тем, чтобы тот не приближался к покоям принцессы. Тюдзё понимал, что Государь прав, и, как ни огорчал его подобный запрет, не предпринимал никаких попыток его нарушить. «Легко может статься, что я окажусь не в силах сдержать внезапный сердечный порыв, – думал он, – а последствия будут губительны как для меня, так и для принцессы».

Тюдзё словно рожден был для того, чтобы все им восхищались, ни одна женщина не могла устоять перед ним, довольно было нескольких случайно брошенных слов, чтобы покорить любое сердце. Стоит ли удивляться тому, что, сам того не желая, Тюдзё оказался связанным со многими женщинами? Разумеется, то были случайные связи, которым он не придавал решительно никакого значения и которые старательно скрывал, и все же совершенно бесстрастным он не был, а ведь ничто так легко не воспламеняет воображение женщины, как внешняя невозмутимость, за которой угадывается чувствительная душа. В конце концов в доме на Третьей линии собралось множество дам, которые горели желанием прислуживать ему. Все они страдали от его холодности, но готовы были мириться с чем угодно, только бы видеть его каждый день. Причем среди дам, которые жили в его доме, полагаясь на столь непрочные узы, оказалось немало особ высокого звания. Как видно, обаяние Тюдзё было настолько велико, что они предпочитали обманывать себя и на многое закрывать глаза единственно ради удовольствия жить рядом с ним.

– Пока жива моя мать, – часто говорил Тюдзё, – я буду неусыпно заботиться о ней, стараясь хотя бы таким образом исполнить свой долг.

Правый министр имел намерение предложить этому юноше одну из многочисленных дочерей своих, но пока не говорил об этом открыто, понимая, что люди вряд ли одобрительно отнесутся к такому союзу[130]130
  ...вряд ли одобрительно отнесутся... – Югири и Каору были братьями по отцу, браки между столь близкими родственниками не поощрялись.


[Закрыть]. Но вот удастся ли ему найти лучшего зятя?

Шестая дочь министра, рожденная То-найси-но сукэ, выросла такой красавицей, что даже дочерям госпожи с Третьей линии было до нее далеко. Воспитание она получила прекрасное, и, не желая, чтобы в мире отзывались о ней пренебрежительно, Правый министр перевез ее ко Второй принцессе, которая тосковала, не имея никого, о ком попечения скрашивали бы ее одиночество. «Стоит кому-нибудь из этих юношей хоть мельком увидеть девушку, – думал министр, – они уже не смогут ее забыть. Люди понимающие наверняка оценят ее достоинства».

Решив не подчинять жизнь дочери слишком строгим запретам, он позаботился о том, чтобы в покоях ее царило веселое оживление, невольно вводящее в соблазн мужские сердца.

В том году пир после заключительных состязаний в стрельбе из лука решено было провести в доме на Шестой линии. Намереваясь пригласить к себе всех принцев, Правый министр отнесся к приготовлениям с особенным вниманием. В назначенный день во Дворце собрались принцы крови, достигшие совершенного возраста.

Сыновья Государыни отличались миловидностью и благородством осанки, но прекраснее всех был принц Хёбукё. Самым невзрачным показался собравшимся Четвертый принц, иначе именуемый принцем Хитати. И не потому ли, что его матерью была простая кои?

Как обычно, без особого труда победили левые. Состязания закончились раньше, чем предполагалось, и Правый министр, покидая Дворец, пригласил к себе в карету принца Хёбукё, принца Хитати и Пятого принца, сына Государыни. Приметив, что Сайсё-но тюдзё, принадлежавший к потерпевшим поражение, молча пробирается к выходу, министр остановил его.

Принцы согласились почтить мой дом своим присутствием, – сказал он. – Не хотите ли присоединиться к ним?

Сыновья министра – Эмон-но ками, Гон-тюнагон, Удайбэн, – а также многие другие вельможи, приглашенные на празднество, разошлись по каретам и отправились в дом на Шестой линии. От Дворца до Шестой линии довольно далеко, и пока ехали, пошел легкий снежок, сообщая необыкновенное очарование наступающим сумеркам.

Под мелодичные звуки флейт процессия подъехала к дому на Шестой линии. Ах, право, где, в какой земле Вечного блаженства можно отыскать столь же благословенный уголок, радующий душу в любое время года?

Согласно заведенному порядку в южных передних покоях главного дома лицом к югу сели тюдзё и сёсё из Левой охраны, лицом к северу разместились принцы и сановники. Скоро подали вино. Пиршество с каждым мигом становилось все оживленнее. Когда веселье было в разгаре, исполнили танец «Мотомэго», и ветер от взлетавших рукавов принес аромат распускающихся слив.

Благоухание, исходившее от Тюдзё, сделалось еще сладостнее, и дамы, поглядывавшие на гостей из-за занавесей, не могли сдержать восхищения.

Воистину «быть темной напрасно ты тщишься…» (284).

Да, аромат слив ни с чем не сравнишь (376).

Министр тоже любовался юношей, который и сегодня превосходил всех красотой лица и изяществом движений. Спокойное достоинство, с которым он держался, вызывало невольное уважение.

– Теперь пусть нам споет Сайсё-но тюдзё, – говорит министр. – А то он почему-то почувствовал себя гостем…

И юноша не лишенным приятности голосом запевает: «На населенной богами высокой небесной равнине…»[131]131
  На населенной богами... – см. песню «Восемь дев» («Приложение», с. 105).


[Закрыть]