Текст книги "В устьях и в море"

Однако въ этомъ полуосвѣщенномъ обелискѣ раздавался киргизскій говоръ и хохотъ. Двое киргизъ выбагривали куски изъ ларя, а четверо укладывали ихъ на обшитыя лубкомъ носилки и выносили на казалакъ. На это время двери выхода на минуту отворялись, но тотчасъ захлопывались, будто сберегая холодъ. Съ этою же цѣлію, въ накатѣ выхода, существовалъ небольшой люкъ и наклонная плоскость, по которой рыбу, привозимую съ плота, спускали въ выходъ прямо съ верху его, куда въѣзжали казалаки и станки.

Въ ларяхъ рыбы, за исключеніемъ грузимаго куска, который киргизы выбагривали изъ покрывавшаго его тузлука (разсола), почти не было. Только на днѣ одного изъ ларей лежалъ тонкій слой осетра и севрюги, густо посыпанный крупной сѣроватой солью.

– Осетра и севрюгу не кладешь? спросилъ вышедшій но ручной лѣстницѣ изъ ларя солельщикъ-киргизъ.

– Нѣтъ, что тутъ – пустяки. Говорятъ тебѣ, кусокъ одинъ.

– Джаксы, джаксы (хорошо, ладно), и онъ опять скрылся въ ларѣ.

Ѳедоръ Петровичъ прошелся между колоннъ вдоль выхода и уперся въ липовые и дубовые бочата и тары, стоявшіе другъ на другѣ въ концѣ его. Идти больше было некуда, дѣла въ выходѣ не было, такъ называемая осенняя путина только что начиналась. Онъ повернулся и тѣми же стопами вышелъ, повернулъ по взъѣзду и взошелъ на вершину выхода.

Жаръ и зной были особенно ощутительны послѣ холода и полумрака – точно изъ холодной ванны попалъ въ горячую. Солнце уже сильно припекало, когда надзиратель поднимался на выходъ. Съ каждымъ шагомъ горизонтъ раздвигался, мало-по-малу открывалась сѣть протоковъ, поросшая камышами, и, наконецъ, на горизонтѣ къ югу открылось ясное, покойное, недалекое море, а къ сѣверо-востоку церковь съ бѣлою колокольней и село, раскинутое на островахъ и буграхъ. Видъ былъ хорошъ, не смотря на бѣдность природы. Чѣмъ-то дѣвственнымъ, свободнымъ, сильнымъ несло съ моря. Онъ сѣлъ на скамью, укрѣпленную на выходѣ, и пробѣжалъ взоромъ по ровному куполообразному горизонту. Море было почти пусто, – два-три проходящія судна едва-едва ползли отъ востока къ западу, значитъ, къ Астрахани; нѣсколько ловецкихъ лодокъ добивались въ черни. Надзиратель сидѣлъ нѣсколько минутъ, равнодушно пробѣгая глазами по сонной поверхности моря, но два паруса, подвигавшіеся съ востока вдоль берега, вскорѣ привлекли все его вниманіе. Онъ долго вглядывался. Одинъ парусъ былъ большой, другой малый, – похоже было на рыбницу и неводникъ, но паруса были такъ далеко, что невооруженному глазу трудно было точно опредѣлить это. Надзиратель пошелъ вдоль по выходу къ лицевому концу его, нагнулся надъ карнизомъ передвыходья и крикнулъ внизъ:

– Бала, Балушка, Балайка!

Одинъ изъ двухъ киргизятъ, бывшихъ при лошадяхъ, отозвался;

– Што тебѣ, Педоръ Петровишъ?

– Сбѣгай-ко ко мнѣ домой, возьми тамъ трубу…. ну, что въ море гляжу.

Киргизенокъ осатанѣлъ, видимо не понимая, чего отъ него хотятъ. Недоумѣніе и вопросъ ярко выступили на его лицѣ.

– Трубу, трубу!.. вотъ! и Ѳедоръ Петровичъ, кругообразно сложивъ большіе и указательные пальцы рукъ, приложилъ ихъ къ глазамъ, изобразивъ что-то въ родѣ бинокля. Трубу – тютюкъ! вспомнилъ онъ.

Лицо киргизенка моментально вспыхнуло пониманіемъ, онъ завивалъ головою и усмѣшка обнажила его ровные, бѣлые, какъ жемчугъ, зубы.

– Хорошо, джаксы, – знаю! вскрикнулъ онъ и стрѣлою пустился къ домику надзирателя.

Тотъ опять сѣлъ на лавку и ждалъ; не прошло двухъ, трехъ минутъ, какъ киргизенокъ подалъ большой черный, лакированный футляръ съ морскимъ биноклемъ. Ѳедоръ Петровичъ вынулъ его, поставилъ по глазамъ и снова уставился на идущіе вдоль берега паруса.

– А вѣдь это наши, гляди! Батайка будетъ…. далеко еще, выговорилъ онъ вслухъ и сталъ спускаться съ выхода.

Влѣво отъ выхода значительное пространство было занято вѣшалами, которыя были теперь разобраны и только стояки, бревна около сажени вышиною, да нѣкоторыя перекладины, лежавшія на нихъ виднѣлись по песчаному грунту, густо, впрочемъ, закиданному камышемъ, чтобы не пылилъ. Камышъ, плотно лежащій, точно присаленный, видимо служилъ тоже и стлищемъ. На такихъ вѣшалахъ, по накиданнымъ по нимъ шестамъ, вѣшаютъ сушить (вялить) разную частиковую рыбу, на стлищѣ – выстилаютъ преимущественно сазана пластъ и, такимъ образомъ, получаютъ тѣ товары, которые зовутся сушью (сухая рыба).

Тотчасъ за этими вѣшалами стояло большое зданіе матеріальнаго амбара, около открытыхъ темныхъ дверей котораго толпилась и хурукала толпа киргизъ. Надзиратель повернулъ туда, толпа раздвинулась и пропустила его въ темныя двери амбара.

Около самыхъ дверей, за маленькимъ столикомъ, покрытымъ счетами, записками и раскрытой конторской книгой, сидѣлъ здоровый плотный мужчина лѣтъ подъ шестьдесятъ съ сѣдовато-русыми волосами и совершенно сѣдою бородой. Онъ что-то искалъ, перелистывая книгу и просматривая ее сквозь большія круглыя стекла очковъ въ прочной мѣдной оправѣ. Когда киргизы раздвинулись, чтобы пропустить надзирателя, сидѣвшій поднялъ голову, привсталъ съ крестообразнаго стула и поздоровался съ вошедшимъ, протянувшимъ ему руку.

– Здравствуйте, Ѳедоръ Петровичъ! Я было давеча заходилъ къ вамъ, да вы, сказали, на плотъ прошли.

– Здравствуйте, Петръ Васильевичъ. Дѣло что-ли было какое?

– Да, вотъ хотѣлъ спросить, кожаны и бахилы[42]42
  Бахилы – кожаные, непромокаемые шаровары – чулки.


[Закрыть] выдаватъ што-ли этимъ лѣшимъ, прости Господи! кивнулъ онъ на стоявшихъ въ дверяхъ и улыбавшихся киргизъ. Да вотъ еще что, старыхъ брать не хотятъ – всѣ новыхъ просятъ, а гдѣ ихъ новыхъ-то имъ набраться.

– Это что еще за глупости! что даютъ, то и бери, строго обратился надзиратель къ народу. – Всякій чортъ, туда-же, умничаетъ. Вотъ я посмотрю, какъ брать не станутъ! И охота вамъ съ ними толковать, Петръ Васильевичъ. Ишь, старое! Щеголя какіе проявились?… Въ морѣ-то!

– Да развѣ сговоришь съ этимъ окаяннымъ народомъ? Ты свое, а онъ свое!

– А вотъ, кто не возмьетъ, тому совсѣмъ не давать – пусть мокнетъ собакой.

Въ толпѣ киргизъ послышался глухой ропотъ.

– Что тамъ еще?!.. обернулся надзиратель.

– Мы, Ѳедоръ Петровишъ, только больно плохой не беремъ. Въ воду ходишь – вездѣ вода идетъ, замѣтилъ какой-то киргизъ посмышленѣй. – Время осенный, самъ знаешь – сушиться гдѣ будемъ?

– А вы, Петръ Васильевичъ, больно плохихъ-то не давайте.

– Чего плохихъ – чиненные даю. Зачѣмъ же бахильщика-то[43]43
  Бахильщикъ – занимающійся починкою бахилъ, кожановъ и вообще кожевеннаго товара.


[Закрыть] держимъ?

– Да, кстати, что Сидорка-то перечинилъ товаръ[44]44
  Товаръ кожевенный – непромокаемая одежда для лова неводомъ, каковы: кожаны, полукожаны, бахилы, полубахилы и поршни. Полукожанъ – кожаная фуфайка, полубахилы – кожаные чулки по колѣно и выше. Поршни – кожаные лапти.


[Закрыть] что-ли?

– Куда!.. можно положиться на этотъ народецъ. И гдѣ это выкапываютъ ихъ въ Астрахани. Протухъ весь водкой-то.

– Какъ, да вѣдь онъ не пилъ?

– Не пьетъ пускай, да давно-ли – часъ со днемъ… много тутъ одинъ-то начинитъ. Какъ-же, бахилы-то выдавать что-ли?

– Да, да, выдайте, только прежде подѣлите по ровну на каждый неводъ, сколько новыхъ, сколько старыхъ. Пусть мажутъ хорошенько – смолы жалѣть нечего, товаръ цѣлѣе будетъ. Да вотъ что, ребята, обратился надзиратель въ киргизамъ, кого я увижу въ бахилахъ или кожанахъ здѣсь, на промыслѣ, до выхода въ море – штрафъ запишу, такъ и знайте.

– Ладна, хорошо, ладна – слышимъ! заговорила толпа.

Надзиратель взялъ отъ стѣны сложенный деревянный стулъ, встряхнулъ и раздвинулъ его въ видѣ буквы иксъ и усѣлся около стола, въ прохладной тиши полутемнаго амбара. Матеріальный началъ отсчитывать кожаны, полукожаны, бахилы, полубахилы и поршни.

– На четыре комплекта выдавать? обратился онъ къ надзирателю.

– Да, на четыре. Перваго числа всѣ выпустимъ.[45]45
  Выпустить невода въ ловъ.


[Закрыть] Да что рыбницы всѣ на водѣ? спросилъ надзиратель у киргизъ.

– Вся тащилъ, Педоръ Петровишъ, вся, – и неводникъ-то тащилъ.

– Ну, ну.

– Эй, кто у васъ десятники-то? выходите. Эй вы, бритыя башки, чего стоите! вскрикнулъ матеріальный.

Киргизы переглянулись, улыбаясь, и трое изъ нихъ выдвинулись впередъ.

– А четвертый, подохъ штоль?

– Придетъ, – своя рыбница кончаетъ – придетъ, послышалось въ толпѣ.

– Ну, ну, ладно. Берите вы трое. Киргизы десятники стали отсчитывать полувожаны и полубахилы.

– Мажьте вотъ, кивнулъ Петръ Васильевичъ на чугунный десяточный[46]46
  Десяточный котелъ – на десять человѣкъ.


[Закрыть] котелъ, передавая его киргизамъ. Котелъ былъ полонъ черною глянцевитой не очень густою смолой. – Мажь хорошенько; смола понадобится – еще налью. Киргизы вытащили котелъ наружу и началась мазка. Отъ дверей отхлынули.

– Петръ, показался вновь одинъ изъ десятниковъ, продовольствіе давай пожалста. Три человѣкъ новый пришолъ.

– По первое число, – на три дня, значитъ? сообразилъ матеріальный, отвѣсивъ на троихъ двадцать семь фунтовъ хлѣба.

Потомъ онъ зачерпнулъ изъ холстоваго грубаго мѣшка небольшой ковшъ пшеничной муки низкаго сорта.

– Эй вы, во что вамъ?

Киргизы подали мѣшокъ изъ подъ муки и Петръ Васильевичъ отсыпалъ имъ по три ковша каждому, то есть всего девять ковшей.

– А чаю черезъ три дня дамъ, а то и всего-то восмуха каждому на мѣсяцъ полагается, перваго числа, кстати, дамъ!

– Ну, ну што тутъ, заговорили киргизы, три дня съ нами пьетъ, – што тутъ!

– То-то. Съ перваго числа въ море продовольствіе берете.

Киргизы отошли, въ дверяхъ появился кормщикъ Елисѣевъ.

– Ты что?

– Продовольствіе въ дорогу.

– Пшена возмешь, что ли?

– Хошь пшена давай, чаю полдоски.

– Къ чему полдоски-то. Четверти хватитъ.

– Не съѣмъ чай! Останется – привезу, а то въ Астрахани еще контору безпокоить. Брань одна.

– Еще чего? спросилъ матеріальный, отпиливая полдоски зеленаго кирпичнаго чая.

– Калача, хлѣба, свѣчей фунтъ, спицъ! Да табаку третьяго сорта за мой счетъ запиши два картуза.

– Ладно! Матеріальный отпуститъ требуемое.

Внутренность матеріальнаго амбара и въ особенности его содержимое трудно поддавалось наблюденію, какъ по полумраку, царствовавшему тамъ, такъ и по разнообразію и хаосу предметовъ, наполнявшихъ амбаръ. Единственное маленькое оконце съ желѣзною. рѣшеткою плохо освѣщало огромное помѣщеніе амбара. Направо отъ двери находился широкій прилавокъ съ вѣсами, укрѣпленными въ немъ и желтыми мѣдными чашками ихъ, прежде всего бросавшимися въ глаза. Вообще, внутренность амбара представляла что-то среднее между желѣзной, скобяной и пеньковой лавкою, такъ много было здѣсь ножей, топоровъ, пилъ, косъ, желѣзныхъ лопатъ и всевозможной металлической мелочи, начиная съ бондарнаго гвоздя до приспособленій для лова и оснастки судовъ. На полу лежали туго скрученные канаты и веревки въ видѣ пеньковыхъ цилиндровъ и кучи неводнаго провяза[47]47
  Провязь – то же, что ядро невода или тонкая часть сѣти, – полотно ея.


[Закрыть] и сѣтей. Ловецкая рыболовная снасть была накидана пеньковой горою. Уда стояла въ кулькахъ около. Мѣшки съ мукою, ящики съ чаемъ, кожевенный товаръ, ведра, чашки, коробья съ ложками, лопаты, метлы и многое множество предметовъ, необходимыхъ для ватаги, выглядывали здѣсь и тамъ, не давая взгляду привести своихъ впечатлѣній въ какой-нибудь порядокъ. Большіе желѣзные вѣсы висѣли на перекладинѣ противъ двери.

Петръ Васильевичъ, удовлетворивъ киргизъ и Елисѣева, подсѣлъ къ столику и сталъ вписывать выдачу матеріаловъ, а надзиратель, отдохнувъ и простывъ отъ жары, на минуту направился въ своему домику, выходившему окнами къ свѣтлой полосѣ прорана, хотя онъ и стоялъ въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ него.

Между тѣмъ, похилилъ вѣтерокъ и вскорѣ по прорану забѣлѣли паруса ловецкихъ лодокъ, подвигавшихся со стороны моря.

У правыхъ дверей плота стояла рыбница Елисѣева и грузилась кружкомъ, котораго небольшая куча лежала на плоту и перебагривалась[48]48
  Перебагривать, багрить – перекидывать, брать багромъ.


[Закрыть] на приплотокъ. Оттуда киргизята брали кусокъ, укладывали въ рыбницу. Киргизъ, помощникъ Елисѣева, считалъ кусокъ и мѣтилъ счетъ на биркѣ, звѣнья тѣла особо, а башки и махалки особо[49]49
  Звѣнья тѣла дороже башокъ и махалокъ въ продажѣ.


[Закрыть]. Казалаки подвозили рыбу и сваливали ее на плоту.

Вскорѣ къ плоту стали подходить лодки одна за другою. Съ рыбою повторялась та же операція, что и у Ильенкова. Рыба раздѣлывалась, вѣшалась и вписывалась въ журналъ и въ рубежи ловцовъ. Народъ прибывалъ, слышались шумъ голосовъ, хохотъ, говоръ и брань. Собравшіеся ловцы, дѣйствительно, загалдили, зачѣмъ Ильенковъ ходилъ въ ночную въ море. Привозы вообще были не изобильны, – многіе приходили вовсе безъ рыбы. Когда узнали о рыбѣ, привезенной Ильенковымъ, начался ропотъ и упреки – зачѣмъ съ вечера ходилъ въ море.

– А затѣмъ и ходилъ! огрызался тотъ. Кто вамъ мѣшаетъ – идите и вы.

– Идите!.. не по уговору это – вотъ что! Одному въ морѣ-то, вѣстимо, что хошь, дѣлай. Порядковъ мало ли, да не ладно это. Порѣшили не ходить – и баста.

– Ишь ты, свой законъ выдумали! Вы недѣлю не пойдете и мнѣ не ходитъ?

– Кто говоритъ недѣлю, а только нечего въ морѣ, зря болтаться – грѣхъ одинъ.

– Зря! лѣшіе, у меня порядки-то гдѣ? Мористѣе[50]50
  Лежать мористѣе – выбить снасть дальше въ море.


[Закрыть] то кто лежитъ? Вотъ онъ, Сызрановъ-то – знаетъ чай. Безъ вѣтра-то туда когда угодишь?

– Нечего, братъ, знаемъ! Гдѣ жъ ты былъ, когда уговаривались-то? Чего молчалъ?

Такія прерѣканія продолжались долго, доходили до ругани, чуть не до драки и, наконецъ, надоѣли, кажется, даже самимъ спорящимъ.

Солнце пошло за полдень и пекло, точно среди лѣта, хотя подувалъ едва замѣтный вѣтерокъ. Нѣтъ, нѣтъ, да и взрябитъ воду прорана, зачернѣютъ морщинки воды, зашевелятся махалки камыша минуты на три, на четыре и снова настанетъ сонная тишь. Пройдетъ минутъ пять, шесть, снова пахнетъ откуда-то, поползетъ по водѣ и вновь уляжется.

Скоро около плота скопилось до пятидесяти лодокъ. Пришедшіе начинали варить себѣ пищу, – мелкую севрюгу, чалбыша[51]51
  Чалбышъ – осетренокъ полумѣрокъ.


[Закрыть], горлышки, пробойки[52]52
  Пробойка – жирная плева, остающаяся отъ пробойки ястыка икры чрезъ грохотку.


[Закрыть], у кого что находилось рыбнаго все обращали въ похлебку. Пахло горячею рыбою.

Время близилось къ обѣду. Ѳедоръ Петровичъ уже намѣревался направиться къ горячимъ щамъ и лещу съ кашей, когда въ проранъ показался большой парусъ, предшествуемый малымъ неводничнымъ. Очевидно, кто были неводные.

– А, вѣдь, это наши идутъ, Ѳедоръ Петровичъ, произнесъ Елисѣевъ, стоя на своей рыбницѣ, притѣнивъ рукою глаза отъ солнца и вглядываясь въ движущіеся за камышомъ паруса.

– Похоже, подтвердилъ надзиратель. – Я еще давеча съ выхода видѣлъ. Вдоль черней шли.

– Наши и есть. Леджешка будетъ – его парусъ, новое полотно въ галсѣ[53]53
  Галсъ – передняя часть паруса.


[Закрыть], вглядывался Елисѣевъ.

– А што? съ рыбой, мотри? сообразилъ Максимычъ.

– Съ рыбой и есть! ухмыльнулся Елисѣевъ. Чай, продовольствіе вышло – вотъ и рыба.

– Ну, нѣтъ, проговорилъ, ни въ кому не обращаясь, точно про себя, надзиратель, появившійся на приплоткѣ. – За продовольствіемъ не надо бы – имъ на двѣ недѣли выдали. Да они когда ушли, спросилъ онъ громко, – съ недѣлю будетъ?

– Позвольте, во что я прибѣжалъ? Елисѣевъ подумалъ и что-то посчиталъ про себя. – Да, въ пятницу, а они, сказывали, наканунѣ въ море пошли. Шестой день, значитъ.

– Пожалуй что и съ рыбой. За продовольствіемъ рано еще, да и другаго невода нѣтъ – вмѣстѣ бы пришли.

Наконецъ, корпуса рыбницы и неводника показались въ проранъ.

– Смотри, смотри, – неводникъ-то не уходитъ, замѣтилъ Елисѣевъ.

– Чѣмъ уходить-то? послышалось изъ среды ловцовъ. – Безъ вѣтра куда пойдешь? Ей теперь вольготнѣе – вишь, парусина-то – верхомъ беретъ.

Но въ ту же минуту, въ подходящемъ неводникѣ взялись за весла и онъ живо опередилъ рыбницу и дохропалъ до плота. Большой парусъ рыбницы вдали еле подвигался по прорану. Неводникъ подошелъ къ плоту, парусъ упалъ и киргизы принялись подкатывать и подвязывать его.

– Аманъ, аманъ, послышались возгласы и привѣтствія киргизъ, здоровавшихся между собою.

Неводчикъ калмыкъ выскочилъ на приплотокъ и, какъ-то наивно улыбаясь, кланялся надзирателю и здоровался съ окружающими.

– Ну, что, спросилъ тотъ, какое дѣло?

– Рыбы мало-мало тащилъ, Ѳедоръ Петровичъ.

– Молодецъ! А сколько примѣрно?

– Тысяча четыре – побольше тащилъ.

– Какая больше?

– Мало-мало всякій есть. Лещъ есть, тарань есть, судакъ же есть.

– Ладно. Максимычъ, надо за бабами ѣхать.

– Сколько брать-то?

– Возьми хоть штукъ шесть или восемь – скорѣе уберутъ, все равно платить-то. Дарьѣ подрядчицѣ скажи. Четыре, молъ, тысячи – она ужъ знаетъ, чтобы къ вечеру убрать все. Оставлять нельзя, вишь печетъ, ровно въ печкѣ.

Максимычъ и двое киргизъ сѣли въ легкую лодку (бударку) и ушли въ близъ лежащее село за бабами рѣзалками.

– Всего-то считали мы четыре тысячи два ста уосемьдесятъ…. такъ считали, объявилъ неводчикъ, свѣрившись со своею биркою.

– Мелка рыба-то? спросилъ надзиратель.

– Хорошій рыба, Ѳедоръ Петровичъ.

Между тѣмъ, рыбница подходила ближе и ближе, пока багоръ съ нее не вцѣпился въ сваи плота и не подтянулъ ее вплоть. Парусъ посадили, подкатили къ рейку и вмѣстѣ съ нимъ подняли по мачтѣ и подвязали, чтобы не мѣшалъ работѣ. Куча золотистой и серебристой рыбы лежала на днѣ ея.

– Митя, считай на плотъ.

Помощникъ надзирателя сталъ съ багромъ во вторыхъ дверяхъ плота.

– Рѣзать какъ? спросилъ онъ.

– Судака и леща на малосолъ; тарань на колодку пойдетъ. Да что это пріемщикъ не ѣдетъ? Пора бы. Вотъ, поди возись. Въ тары, что ли, солить или до него на выходѣ оставить?

– Чего тутъ, Ѳедоръ Петровичъ, изъ пустяковъ возиться. Въ тары покладемъ, куда еще на выходъ возить.

– Ну, ладно, убирайте. Не ныньче-завтра пришлютъ же пріемщика.

– Считай! закричалъ Митя рабочимъ въ рыбницу.

Въ одну минуту двое калмыковъ и киргизъ, вооруженные баграми на длинныхъ клячахъ[54]54
  Кляча – тонкій шестъ саженной длины, вершинка и сучья ельника.


[Закрыть], начали выбрасывать рыбу съ такою изумительной быстротой, что глаза едва успѣвали слѣдовать за золотымъ и серебрянымъ дождемъ ея, посыпавшимся на приплотокъ. Рыба за рыбой, сверкая и кувыркаясь на солнцѣ, ловко, какъ изъ пращи, свертывалась, срывалась со взмахнувшаго багра и падала въ кучу. Съ приплотка она перебагривалась въ полуосвѣщенное зданіе плота и вновь считалась.

– Считаете? спросилъ Митя выбагривавшихъ изъ рыбницы.

– Считаемъ, считаемъ, отвѣчали оттуда.

– Считай и вы, обратился онъ къ перебагривавшимъ, киргизамъ.

– Ладно, хорошо.

– Сотая! немного спустя послышался громкій голосъ изъ рыбницы.

– Сотня! крикнулъ другой голосъ.

– Сотня! отсталъ немного третій.

Митя помѣтилъ въ книжкѣ триста рыбъ. На плотѣ рыба сортировалась по родамъ и каждый родъ считался отдѣльно.

Рыба еще летала въ воздухѣ и счетъ продолжался, когда вдали показалась лодка съ Максимычемъ и бабами.

Пристали къ плоту. Начался говоръ, смѣхъ, шутки, и не очень-то скромныя остроты между рабочими и прибывшими красавицами. На словахъ бабы не только не уступали мужикамъ, но были и такія, что были въ состояніи переговорить десятерыхъ мужчинъ и отгрызались даже отъ языка Марченкова, Всѣ онѣ были подшароварены, то есть сверхъ платьевъ и всего прочаго по поясъ облечены въ холстовые толстые шаровары.

Бабы-рѣзалки стали размѣщаться для рѣзки рыбы, а, между тѣмъ, сотня! сотня! и сотня! продолжало стоять въ воздухѣ.

Для рѣзки частиковой рыбы на промыслахъ употребляется обыкновенно, такъ называемая, резальная скамья. Это простая неширокая скамейка длиною болѣе двухъ съ половиною аршинъ, по концамъ которой бабы-резалки или рѣзальщики садятся верхомъ, лицомъ другъ къ другу. Для того же, чтобы кровь, сукровица и вообще жидкія части рыбы не подтекали подъ работающаго, поперекъ скамьи, во всю ширину ея съ обоихъ концовъ набиваются планки или, линейки вышиною болѣе дюйма, отдѣляющія работающаго отъ раздѣлываемой рыбы. Линейка эта продолжается и по борту (краю) скамьи, слѣва отъ сидящаго и, возвышаясь надъ ея плоскостью, не позволяетъ рыбѣ скользить при рѣзкѣ, для чего рыба прижимается къ линейкѣ спиною, тешею или ставится на ребро. Это зависитъ отъ того, какъ рѣжется рыба и отъ приспособленій рѣжущаго. На малосолѣ рыба рѣжется со спины, вдоль позвоночнаго столба, отъ башки къ махалкѣ, при чемъ ребра рыбы прорѣзаются и она турсунится, то есть, потрошится. На колодку, наоборотъ, рыба рѣжется съ теши и, слѣдовательно, прижимается къ боковой линейкѣ спинкою. Для того, чтобы рыба не скользила въ рукахъ, употребляется короткій ручной багорокъ, которымъ рѣзальщица забагриваетъ рыбу обыкновенно въ глазъ, и укладываетъ и придерживаетъ ее при рѣзкѣ. Быстрота рѣзки, особенно у искусной рѣзальщицы – удивительна. Есть такія, что раздѣлываютъ по три тысячи рыбъ въ короткій весенній или осенній день.

Бабы давно размѣстились вокругъ рыбы и рѣзва началась. Надзиратель постоялъ, посмотрѣлъ и направился къ деревянному просторному чулану, отгороженному въ правомъ заднемъ углу плота. Это была икорная, т. е. помѣщеніе для приготовленія икры.

Икорная была продолговатая комната освѣщенная двумя окнами съ желѣзными рѣшетками, съ полками кругомъ, на которыхъ помѣщались рѣшета, шайки, новые кульки, салфеточный холстъ, веселки, топоръ и бондарные гвозди. На полу, въ липовыхъ боченкахъ была видна бѣлая комковая промытая соль и такая же мелко толченая, точно мелкій сахаръ. Въ одномъ углу помѣщались два икорныхъ жома для отжиманія паюсной икры, въ другомъ стояла дубовая ванна съ желѣзными обручами для ея передѣла (посола). Вдоль боковой стѣны протянулись два длинные низкіе станка, возвышаясь вершка на три отъ пола. На нихъ обыкновенно ставятся рѣшета съ икрою для спуска изъ зернистой икры излишняго, образовавшагося въ ней при посолѣ, тузлука.[55]55
  Тузлукъ – разсолъ.


[Закрыть] Рядъ рѣшетъ съ икрою и теперь стоялъ и стекалъ на станкахъ, образуя мутныя бѣловатыя лужи густой влаги, лѣниво стекавшей подъ полъ плота, въ воду, прорана.

Весноватый, бѣлокурый, но видный молодой парень, икряникъ стоялъ около неширокаго прилавка и отвѣшивалъ мелкую бѣлую соль. соображаясь съ количествомъ слѣдующей въ передѣлъ икры. Большая дубовая шайка со свѣжей икрою стояла около, полная сѣрыхъ и черныхъ блестящихъ зеренъ, точно смотрѣвшихъ на окружающее своими любопытными глазами.

– Что, Казаринъ, много-ли икры-то будетъ?

– Какъ это? Нынѣшній пріемъ что-ли?

– Нѣтъ, всей. Сколько у насъ есть? нынче отправлять будемъ.

– Всей, надо быть, шесть боченковъ. На выходѣ четыре закупореныхъ, да вотъ здѣсь два положу. Останется малость, Ѳедоръ Петровичъ. Докдадка пойдетъ?

– Да, посылать велятъ. Паюсной-то мало чай?

– Боченка полтора, да вотъ еще, вонъ въ той шайкѣ-то… можетъ доложу второй боченокъ-то.

– Хорошо-бы.

Казаринъ отвѣсилъ соль и ссыпалъ ее въ деревянную русскую чашку, потомъ сталъ постепенно ссыпать съ рѣшетъ зернистую икру въ липовый чистый, точно облупленное яйцо, боченокъ. При этомъ онъ постукивалъ довольно сильно по лубяному ободку рѣшета, на чисто удаляя съ него послѣднія зерна икры. Она была такъ свѣжа и суха, что сыпалась и привскакивала съ рѣшета, какъ горохъ. Наполнивъ одинъ боченокъ, Казаринъ началъ другой. Балушка съ веселыми глазами, что по утру будилъ Максимычъ, помогалъ икрянику и смотрѣлъ на происходившее съ полнѣйшимъ вниманіемъ.

– Вымой, кивнулъ икряникъ на опростанныя рѣшета, Бала, подхвативъ ихъ, скрылся изъ икорной. Казаринъ обратился къ большой шайкѣ почти полной свѣжей икрою. Густо посыпавъ ея темную массу снѣжно-бѣлой солью изъ чашки, онъ взялъ веселку и сталъ помѣшивать ее. Икра перемѣшалась съ солью и вбирала ее жадно. Засучивъ рукавъ рубашки на правой рукѣ, онъ погрузилъ ее въ икру и сталъ вымѣшивать, поднимая лежащую на днѣ къ верху и обратно. Между тѣмъ, Бала вернулся съ рѣшетами и разставилъ ихъ по станкамъ вверхъ сѣтчатыми днами, какъ они стояли и прежде:

– Мѣшай! обратился икряникъ къ вошедшему и сталъ мыть руку въ шайкѣ съ водою. Бала схватилъ веселку и тихо помѣшивалъ икру.

Прошло минуты двѣ, три; Казаринъ сталъ пробовать, не готова-ли икра, зачерпывая по нѣскольку зеренъ и раздавливая ихъ между пальцами или захватывая ее пригоршней, сжимая и подбрасывая на рукѣ. При этомъ изъ давимыхъ иринокъ сперва бѣжало совершенно бѣлое жирное молоко, значитъ, еще икра не поспѣла, но чѣмъ дальше, тѣмъ молоко болѣе желтѣло и густѣло – она была готова.

Широкимъ, плоскимъ ковшомъ Казаринъ сталъ разливать готовую икру изъ шайки по рѣшетамъ и, наконецъ, опрокинулъ надъ шестымъ или седьмымъ рѣшетомъ и самую шайку, выметая послѣднюю приставшую къ ея стѣнамъ и дну икру вѣничкомъ.

– Доложишь ли боченокъ-то? спросилъ надзиратель, молча наблюдавшій за происходившимъ.

– Доложу, – мало ли въ немъ икры-то.

– Ну, а мелкую? (осетровую и севрюжью).

– Надо подождать, Ѳедоръ Петровичъ, нѣкоторыхъ еще съ переборки нѣтъ, – подвезутъ можетъ.

– Ну, ну – все одно. Однако времени-то много – пообѣдать пойти, разсудилъ онъ и направился домой.

Когда Ѳедоръ Петровичъ, послѣ богатырскаго посдѣобѣденнаго сна, напился чаю и вышелъ вновь посмотрѣть, что дѣлается на плоту и, если готовъ, отправить Елисѣева, то солнце уже сошло къ западу и пекло не такъ сильно, – наступала прохлада, начиналъ подувать легкій, но постоянный вѣтерокъ, оранжевые тоны преобладали въ воздухѣ. Слышался далеко не музыкальный концертъ ловецкихъ пилъ (широкихъ плоскихъ напилковъ) и гулъ голосовъ. Большая часть ловцовъ занималась точкою снасти (уды), нѣкоторые втращивали поводцы въ хребтину[56]56
  Хребтина – веревка въ палецъ шириною, плавающая параллельно поверхности воды, поводецъ продергивается сквозь нее и виситъ въ водѣ перпендикулярно ей, балбера поддерживаетъ ее на плаву. Уда прививается къ концу поводца.


[Закрыть], прививали уду, набирали балберу и вообще работали надъ рыболовною снастью. На плоту рѣзка рыбы приходила къ концу и Елисѣевъ погружалъ послѣдніе куски бѣлуги.

– Павелъ, у тебя все готово? обратился надзиратель къ нему.

– Кончаемъ, крикнулъ онъ изъ люковаго отверстія рыбницы. Велите икру-то везти, я ее на палубу и въ корму поставлю. Съ рыбой – нельзя чай?

– Нельзя – пропахнетъ. Вотъ, я сейчасъ.

Надзиратель направился къ икорной.

– Готово у тебя? спросилъ онъ Казарина, закупоривавшаго липовый боченокъ съ зернистой икрой.

– Сейчасъ, только паюсную додѣлаю.

– Что же ты, братецъ, долго?

– Что вы? сію минуту только послѣдній привозъ принялъ отъ Субботина:

– Чего это онъ копался въ морѣ-то?

– Снасть што ли, сказываетъ, у него тамъ рулями порвали.

– Теперь доложишь ли второй боченокъ-то?

– Доложу, – останется еще.

– Ну, дѣлай скорѣе! Елисѣевъ кончаетъ. Вѣтеръ-то хорошъ ему.

– Мигомъ!

Икряникъ посмотрѣлъ чистый, какъ слеза, тузлукъ[57]57
  Зернистая икра дѣлается мелкою солью, паюсная тузлукомъ варенымъ, т. е. насыщеннымъ.


[Закрыть], въ большой ваннѣ, собралъ и сплеснулъ съ поверхности его соръ и бѣловатую легкую пѣну, потомъ однимъ махомъ опрокинулъ въ него шайку полную мелкой икрой. икра всплыла на поверхности насыщеннаго раствора соли, въ который еще прежде онъ бросилъ нѣсколько комьевъ бѣлой промытой кристаллической соли для сохраненія его крѣпости, т. е. для пополненія соли извлеченной икрою. Точно также, онъ помѣшивалъ тузлукъ съ икрою, точно также пробовалъ ея готовность и, наконецъ, сталъ славливать ее съ поверхности тузлука рѣшетомъ и ссыпалъ въ новый кулекъ. Когда плотный кулекъ былъ еще немного не полонъ, онъ завернулъ его верхнее отверстіе и, поставивъ завернутый кулекъ подъ икорный жомъ, отжалъ его, налегая на длинное плечо рычага жома. Точно густые желтые сливки потекли во всѣ стороны изъ кулька. Когда кулекъ постоялъ подъ жомомъ достаточное время и икра была отжата, Казаринъ доложилъ ею дубовый боченокъ, вырѣзая ее изъ кулька деревяннымъ большимъ ножемъ. Икра уминалась въ боченокъ кулаками, тычьмя, точно вертикальнымъ боксомъ, при чемъ, руки и кричики уходили въ нее выше кисти, выдавливая жирныя части наверхъ, такъ что жиру накопилось выше икры пальца на два. Добивъ, такимъ образомъ, боченокъ до верха и завернувъ облегавшій икру съ внутренней стороны боченка салфеточный холстъ[58]58
  Внутренность боченка для паюсной икры, на промыслахъ, устилается салфеточнымъ холстомъ, потому икра называется салфеточною.


[Закрыть], икряникъ едва могъ закупорить боченокъ, такъ туго онѣ былъ набитъ. Жолтый жидкій жиръ просочился, выступая по дну и по уторамъ. Дѣло было сдѣлано и все готово.

– Митя! крикнулъ, заглянувъ въ конторку, надзиратель, взвѣсь икру-то, да поскорѣе накладную пиши – готово все. Пусти-ко, я отношеніе въ контору напишу. Требованіе написано?

– Написано, все написано и накладная готова, только вотъ, икру вписать.

Митя вышелъ вѣшать боченки съ икрою, а надзиратель сѣлъ къ столу и принялся за отношеніе.

* * *

Солнце готово было опуститься за горизонтъ, когда рыбница подняла паруса и отвалила отъ плота. Но землѣ и водѣ легли длинныя тѣни и нѣсколько блѣдныхъ, едва видимыхъ, звѣздъ замигали на востокѣ. Работы кончились; двери плота запахнулись; ловцы и рабочіе собрались кучкою и играли на берегу: боролись, тянулись, по преимуществу русскіе съ киргизами, пѣли и разсказывали. Опять слышался голосъ Марченкова и хохотъ. Звуки гармоніи Андрюньки, не умолкая, далеко расплывались по сырому, влажному воздуху, то грустные и плавные, то переходящіе внезапно въ «барыню» или трепака. По берегу затеплились костры – варили рыбу, взятую неводомъ. Комары тоже тянули свой аккомпаниментъ, – слышалось безпрестанное похлопываніе и брань. У костровъ ярко вырисовывались русскія, калмыцкія и киргизскія лица. Высокіе паруса рыбницы, прежде окрашенные заходящимъ солнцемъ, потухли и потонули въ отдаленіи и во мглѣ. Нѣкоторые поужинали и ставили полога.

Солнце давно уже скрылось. Синеватая, прозрачная бездна глубокаго неба рябила звѣздами, шевелившимися въ колеблемой вѣтромъ водѣ. Все стихало, выдавая шопотъ камышей, – даже неугомонныя лягушки замолкали. Костры потухли. По пологамъ слышались сонные вздохи и храпъ, а гармонія Андрюньки выводила «не бѣлы то снѣги» или грустно пѣла «вылѣтала соколина на долину», и тихо, едва слышно, нарушая общую тишину, изъ-подъ бѣлаго полога. Наконецъ, и она смолка. На горизонтѣ показался раскаленный серпъ луны, тяжелые вздохи выпи глухо повторялись по водѣ.

* * *

Если читатель получилъ нѣкоторое понятіе о промысловомъ заведеніи или ватагѣ – цѣль достигнута. Этотъ первый очеркъ имѣлъ цѣлію познакомить съ обычною промысловою дѣятельностію и потому избранъ такой промыселъ, гдѣ бы можно было получить нѣкоторое понятіе, какъ о приготовленіи красной рыбы (бѣлуги, осетра, севрюги), такъ и частиковой. Для того, чтобы просторнѣе было осмотрѣть промыселъ, выбрано далеко неизобильное рыбою время года и самое заведеніе взято среднихъ размѣровъ. Разумѣется, частиковой рѣчной промыселъ, въ весеннее, горячее время, когда не хватаетъ рукъ и сотни рабочаго люда не поспѣваютъ убирать во время вылавляемыхъ ежедневно сотенъ тысячъ рыбы, былъ бы интереснѣе для наблюдателя, но тогда ему не пришлось бы видѣть уборки и приготовленія продуктовъ красной рыбы, что возможно только на приморскихъ ватагахъ. Ради наглядности, пусть извинятъ спеціальность и сухость очерка.