Текст книги "Улыбка волчицы"

Зверюга

Жизнь сделала Анну Андреевну резкой и решительной. Уже много лет она работала учителем истории в школе, работа ей очень нравилась, поскольку позволяла проявлять лучшие свои качества и удовлетворяла потребности души. Анна Андреевна была замужем, имела двух семнадцатилетних сыновей, двойняшек, Мишку и Гришку.

Дети ей достались очень тяжело. Это сейчас они спортсмены, богатыри, а родились недоношенными, слабенькими и хилыми. В их младенчестве ей пришлось месяцами пролеживать с ними в больнице, с рук не спускать. А с приходом к мальчикам отрочества Анна Андреевна уже довольно профессионально умела делать массаж своим двойняткам, ставила им по мере надобности уколы, с мальства приучила к гимнастике и жесточайшей дисциплине. Пресекала между ними любые ссоры, ввела на все случаи жизни коллективную ответственность, приучила горой стоять друг за друга, тем самым постепенно создав очень прочный братский монолит.

К мужу Ивану Семеновичу, работавшему на заводе слесарем-инструментальщиком шестого разряда, Анна Андреевна относилась совсем иначе, мягче и терпимее, так уж сложились за двадцатилетний срок совместного проживания их отношения, менять которые, похоже, ни одна из сторон не желала. Жена предпочитала не замечать мелкие мужские шалости Ивана, сплетен по этому ничтожному, на ее взгляд, поводу не слушала, может быть, не совсем и не всегда доверяла ему, но и проверять не собиралась.

Вот и сейчас, проводив его на курорт, она спокойна жила привычной жизнью, совершенно не утруждая себя измышлениями, нормальными для других жен в подобной ситуации. Зато двойняшки, Мишка с Гришкой, как с цепи сорвались: они упорно и настырно звали мать съездить к отцу, чтобы семейно отпраздновать их восемнадцатилетие. Как Анна Андреевна их не отговаривала, те железно стояли на своем, не воспринимая никакие разумные ее доводы. В конце концов, приперли они мать, что называется, к стенке, она согласилась. Ну не пересказывать же ей сыновьям все адюльтерные истории из прошлого их отца, обойдется, авось, решила она. К вящей радости двойняшек, совершеннолетие совпало с воскресным днем – тоже хороший подарок, чтобы съездить к отцу, отпрашиваться в техникуме им не понадобилось. Только в автобусе братья признались, что телеграмму об их приезде Ивану, как настаивала Анна Андреевна, они не отправили, хотели устроить ему полновесный сюрприз.

Задумка Мишки и Гришки полностью удалась: большей неожиданности просто и быть не могло. Объяснив на вахте причину приезда, гости беспрепятственно прошли на нужный им шестой этаж. В накуренной комнате, как говорится, дым стоял коромыслом. За столом, заставленном бутылками со спиртным и разной снедью, восседали две парочки. Толстый барственного вида мужик в обнимку с пьяной молодой колхозницей и их папа Ваня собственной персоной с видавшей виды тощей красоткой на коленях, спихнуть которую он, как ни старался, так и не смог, прилипла намертво. В глубине комнаты на широкой кровати нежились еще двое, полумрак не позволял рассмотреть их детальнее.

Анна Андреевна позеленела от злости, нежданно годами втайне копившийся комок ревности взорвался у нее в сердце. Гнев, вымахнувший, как черт из коробочки, замутил ее сознание.

– Как лечение проходит, дорогой муженек, как сердчишко, не беспокоит больше? – с порога, не дав никому опомниться, пошла она вразнос.

– Здороваться надо, у людей так принято, не в хлев же пришли, мы не скоты какие-нибудь, – решила показать немалое воспитание дебелая колхозница, спьяну не разобравшись в неприятных сложностях момента.

– Помолчи, дурка деревенская, по-амбарному крытая, фильмов заграничных насмотрелась, в любовь поиграть захотелось? – рявкнула рассвирепевшая учительница истории. – Пикнешь еще раз, в деревню мужу сообщу о пьянстве вашем и разврате, да учителям в школу, то-то радости у семьи твоей будет! – не удержавшись, прицыкнула на нее донельзя рассерженная Анна Андреевна. – Но, приняв во внимание ваше замечание, все ж таки отвечу: со скотами я вас сравнивать не буду, животных обижать не хочется, те хоть обнюхиваются перед случкой, а вы так сразу, безо всякой подготовки, друг на друга набрасываетесь.

От услышанного присутствующие онемели.

– Да я не прощу тебе таких слов никогда, – обрел наконец дар речи побагровевший Иван. – Да я разведусь с тобой, детей привезла специально на показ. Опозорила меня перед людьми, ни в жизнь не прощу, – снова, как заведенный, повторял он.

Враз протрезвевшая колхозница, повесив голову, помалкивала. Костлявая краля торжествующе хихикала. Иван в гневе сжимал и разжимал безгласно кулаки, он, может быть, и встал бы наказать строптивую жену, да колени его по-прежнему были придавлены вцепившейся в него мертвой хваткой новоявленной подругой. Барин угрожающе похрюкивал.

– Мать, может, разогнать нам всю эту компашку? – категорично спросил Анну Андреевну Гришка

– Мы мигом, ты только дозволь, – повторил вопрос брата, как эхо, монументом вздымавшийся над нею Мишка.

Та, не отвечая больше ни слова, решительно вытолкала парней из комнаты, разумно решив не продолжать разгоравшийся скандал. Обведя курортников презрительным взглядом, она хлопнула дверью так, что кусок штукатурки отвалился от покрашенной в нежно-голубой цвет стены.

«Надо же, вот как бывает, двадцать лет как ласточка гнездо слюной, так и я своим терпением семью скрепляла, и враз ничего не стало. Правду англичане говорят, что не надо будить спящую собаку, себе дороже будет».

Ее размышления прервали двойняшки, они грозились серьезно поговорить с отцом по его возвращении домой:

– Вздрючим как надо, ишь конкретно решил оттянуться, козел старый, – злобно бормотали двухметровые мальчики. – Даже с днем рождения не поздравил, а мы-то сюрприз старались устроить папику, – непритворно возмущались они.

– Вы, ребята, молоды еще, чтобы нас судить и вмешиваться в наши родительские отношения, мы сами как-нибудь без вас разберемся. Свою жизнь проживите достойно. Да прежде, чем разборки производить, вспомните лучше, на чьи деньги вы вскормлены, одеты и обуты были. Отца своего вы можете не любить, заставлять не буду, но почитать обязаны, вам-то как раз он ничего не задолжал, все сполна отдал, вон лбы какие выросли, – довольно жестко произнесла Анна Андреевна.

– Ты нас воспитала, – взбунтовались Мишка с Гришкой.

– Правильно, а отец в это время трудился на заводе, и на деньги, им заработанные, я вас и поднимала, справедливости ради надо бы это помнить. Ну, а сюрприз вы ему все-таки устроили первоклассный, можете радоваться, – добавила мать устало.

Спустя полтора месяца Анну и Ивана Орловых буднично развели в Загсе. Иван, никому не сказав на прощанье ни единого слова, собрал свои вещи и уехал жить в другой город к курортной знакомой. Анна искренне сокрушалась: «Из-за дурацкой гордыни запросто подарила стерве мужика», – с горечью в душе ежечасно думала она. Двойняшкам отца тоже явно не хватало.

– Ты думаешь, батя вернется к нам? – ежевечернее допрашивали они мать.

– Через годик-другой, полагаю, наживется, намучается и приедет, – твердо отвечала Анна Андреевна. – Семейная жизнь – это, прежде всего, труд немалый: готовка, стирка, приборка, а его секретутка работать не особо привыкла, пустоцвет по жизни. Дочь родила и в больнице оставила, сейчас девочке одиннадцать лет, в детдоме она, сопли на кулак мотает, а мамке ее хоть бы хны, больше двадцати раз замуж выходила, я узнавала, – повинилась она перед сыновьями. – А отец ваш привык, чтобы за ним ухаживали. Да и дом он свой любит, сгоряча все побросал, наверняка со временем одумается. Он приедет.

Но предсказание Анны Андреевны в отношении срока отсутствия Ивана не оправдалось. Еще раньше, уже через полгода пришло письмо от соседа Ивана Семеновича с нового места жительства. Он писал, что Ивана от «праздничной» жизни шибко парализовало, лежит теперь в двадцатой городской больнице один-одинешенек, и его уже начали оформлять в инвалидный дом. Сердобольному соседу было от души жаль толкового мужика.

Собрались в дорогу быстро. Уже через два часа Анна с двойняшками тряслись на попутной машине, даже автобуса ждать не стали. А ранним утром они осторожно заходили в полусонную еще палату. Худой, заросший седой щетиной Иван был неузнаваем. Он залился слезами, вытирая их левой рукой, правая же рука и нога его безжизненно покоились на больничном старом матрасе.

На оформление документов времени ушло немного, трудного пациента с заметным облегчением выписали сразу. Несмотря на зимнюю стужу, Иван поступил в стационар в одном спортивном костюме, но с одеждой мудрствовать тоже не стали, купили в ближайшем магазине байковое одеяло, в него больного и закутали. Скорая помощь до железнодорожного вокзала домчала одним махом, а уж по перрону до поезда парням донести Ивана труда не составило. Гришка с Мишкой, бережно усадив отца на скрещенные руки, аккуратно поддерживая его с двух сторон, резво неслись вдоль вагонов. От избытка развеселых чувств, молодости и силы, Мишка, изображая коня, заливисто заржал, а Гришка, поддерживая шутку брата, на бегу ретиво лягал воздух ногой. Анна едва поспевала за сыновьями. Прохожие тепло улыбались, наблюдая за их передвижением, а перед вагоном все пассажиры расступились, дружно помогая советами и делом занести Ивана в купе.

Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, так происходило и в семье Орловых. Иван Семенович по жизни не привык залеживаться в постели, он всегда работал, и сейчас ему не хватало терпения, чего уж говорить про физические и прочие упражнения. И еще он даже самую малость смирения не пропускал в собственное сердце. Отчаяние и возмущение владело им. Анна, сама повидавшая в жизни немало и выходившая ценой собственного здоровья двойняшек, старалась изо всех сил бывшему мужу помочь.

– Ваня, – говорила она, – болезнь твоя отойдет постепенно, ты преодолеешь временный недуг, надо только каждый день, шаг за шагом, как по лестнице идти к своему здоровью. Тебе придется научиться жить от рассвета до заката, не бунтовать, а смиренно восстанавливать себя.

Теперь уже ему, как когда-то двойняшкам, Анна Андреевна ставила уколы и делала массаж. Всей семьей поочередно с ложечки кормили Ивана и ежедневно, как маленького, общими усилиями выносили «гулять» на свежий воздух. Медленно и постепенно дело шло на поправку. Но Иван по каким-то непонятным причинам сам тормозил собственное восстановление. Он уже довольно споро передвигался, но ни разу не попробовал хотя бы злосчастные три метра до туалета по стенке пройти без посторонней помощи.

Мишка и Гришка готовились напряженно к каким-то ответственным соревнованиям. Они без малого десять лет занимались в спортшколе вольной борьбой, последние года три дополнительно развлекались рукопашным боем, периодически баловались и «железом» – пауэрлифтингом. При их тренировках и закаленности нездоровье отца не вызывало лишних трудностей: ребята не то что перед сном, а весь день могли носить Ивана на руках, не особенно-то и утруждаясь. А вот Анна Андреевна приметно начала сдавать. Работу она не бросила, в школе коллеги пошли ей навстречу, организовали удобный график ведения уроков, она без затруднений во время занятий прибегала домой проведать Ивана, но именно это, благоприятное, на первый взгляд, совмещение и изнуряло ее.

Иван из-за недостатка движения на хорошем питании стал полнеть.

– При инсульте, особенно по прошествии его, полнеть очень опасно, – уверяла Анна Андреевна Ивана, – приступай к суточному голоданию по пятницам с нового лунного месяца, – настаивала она, но больной был непреклонен.

– Еды пожалела? – в упор спрашивал болезный, – так и скажи, чего прикрываться жалостливыми словами.

Анна Андреевна сдерживалась из последних сил, сжимала зубы аж до ломоты в скулах, стараясь не поругаться. Гришка с Мишкой укатили на соревнования на две недели в Москву, все тяжести по уходу легли на ее плечи. Но природу, как ни старайся, не обманешь, решительный характер Анны Андреевны живо начал прорезываться сквозь толщу ее терпения.

На вечернюю прогулку перед сном она Ивана еле упросила выйти, он капризничал с нарастающей последовательностью. За уговорами они в обнимку незаметно прошли немного чуть далее обычного расстояния.

– А теперь иди домой один, без моей помощи, я устала тебя на себе таскать – произнесла Анна достаточно категорично, отстраняясь от Ивана, – ты давно можешь ходить самостоятельно, хватит притворяться, пора начинать.

– Бросаешь? Из ревности бросаешь, – заорал тот. – Вот ведь зверюга какая настырная, даже в мелочах отомстить хочет за то, что бросил ее, гадюку…

– Мстить? Да еще и ревновать? – рассмеялась Анна Андреевна. – Да для меня твой уход был равносилен посещению тобой привокзального туалета, подумаешь, где-то на стороне облегчился в недостойном обществе, этого стыдятся, не скрою, но не ревнуют и уж никак не мстят.

Рассерженный Иван не заметил, как в перепалке скорехонько по морозцу доскакал на костыле до родного дома.

– Вот и молодец, вот и умница, – от души похвалила его Анна.

А ночью Анна Андреевна прокралась в комнату Ивана и костыли у него выкрала.

– Без них обойдешься, вполне можешь, большой мальчик уже, – резко оборвала она его ор. – А не нравится, так пойди и возьми их сам, вон они на улице за сараем валяются.

Этими мерами свои наступательные действия Анна не ограничила. Вечером после работы она привезла Ивану в подарок на его приближающийся день рождения спортивный велосипед.

– Вот, Ваня, тебе мой подарок, летом на рыбалку будешь ездить. Ну и так просто прокатишься когда, быть может, по желанию, полюбуйся, какой навороченный, «Мустанг» называется, – миролюбиво изрекла Анна Андреевна.

– Зверюга ты подлая, – услышала в ответ женщина слова «благодарности».

Не обращая на поток брани никакого внимания, Анна велосипед поставила в коридор перед входом в комнату Ивана, прикрутив его покрепче проволокой за обод колеса к прибитому ею в дверной косяк штырю. Перед рассветом она проснулась от страшного грохота: Иван пошел в туалет и по рассеянности или из-за неровной еще походки в подарке ее запутался и вместе с «Мустангом» обрушился на пол.

– Ровнее ходить надо! Да не переживай, одним махом научишься. Весна почти на дворе, скоро и на велосипеде поедешь, потерпи немного, – нежно проворковала ему Анна перед уходом на работу. Иван, не проронив слова, с ожесточением посмотрел ей вослед.

Анна Андреевна целый день места себе не находила, все переживала, как там дома, не сильно ли круто она взялась больного возвращать к жизни, не переборщила ли с воспитательными мерами, не сильно ли мужика обидела натиском бесцеремонным. «Господи, по-хорошему не понимает, по-плохому не хочет, ну как же мне так сделать, чтобы он жить захотел? С инсультом шутки плохи, не подсуетишься вовремя, сосуды не подлечишь, второго шанса может и не быть. А если я его потеряю? Ну что мне такое придумать, чтобы доказать ему, что он мне и ребятам нужен? Как объяснить, что он дорог нам по-прежнему? Как же достучаться мне до сердца его родимого?», – убивалась Анна.

На обед она в этот день домой не пошла, вечером тоже основательно припозднилась, зашла к приятельнице на огонек чаю попить да посоветоваться, как жить дальше. Иван, привыкший к постоянной опеке, забеспокоился, одиноко и страшно показалось ему в пустой квартире. До поздней ночи, свет и телевизор не включая, в кресле у окошка просидел, пока не увидел, как спешит по улице его Анна, промерзшая насквозь: с обледеневшего пригорка она, поскользнувшись, в образовавшееся из водосточной прорванной трубы озерцо упала, путь неблизкий хотела сократить. Сам раздевал и разувал ее, руки-ноги растирал, да чаем отпаивал, она помертвевшими от холода пальцами делать уже ничего не могла. Как до дому добралась, непонятно, куски льда из ее сапог Иван вытряс.

Ночью у Анны начался сильный жар, беспрерывный сухой кашель ее глаз сомкнуть не дал обоим. Вызванный Иваном врач со скорой помощи хотел женщину увезти в больницу, было у него подозрение на воспаление легких, да Иван Семенович не дал:

– Сам лечить буду, – заорал он как припадочный, – знаю я ваши больницы, изучил. Говорите, что делать…

Нежнее и внимательнее сиделки у постели Анны и быть не могло. Ей не по дням, а по часам становилось лучше, да и болезнь самого Ивана прытче отходить стала, бросать его из стороны в сторону почти перестало, ходил он уже по половицам как по ниточке, ровнехонько, за всю неделю ни днем, ни ночью, ни разу не споткнулся, велосипедом не громыхнул. Больше молчал, покой больной жены оберегая, только спросил однажды:

– Анюта, а ты и вправду думаешь, что я выздороветь полностью смогу, и на велосипеде ездить, и на работу ходить?

– А я хоть раз за всю нашу жизнь обманула тебя? – вопросом на вопрос ответила Анна. – Если больной хочет жить, он обязательно выздоровеет, – внушительно изрекла Анна Андреевна.

Возвратившиеся с соревнований Мишка и Гришка застали дома мирную идиллию: родители бок о бок безмятежно сидели перед телевизором.

– Ребята, а я жениться хочу, – после приветствия сказал им отец.

– Опять? – удивился Мишка и возмутился Гришка.

– Да на вашей матери, – успокоил он сыновей. – Если, конечно, она еще согласится.

Покой, любовь и прежняя тишина вернулись в семейство Орловых. Теперь, похоже, навсегда.

Рублевое достоинство

В продуктовом магазине народ появлялся по мере прибытия автобусов на близлежащую остановку. В перерывах между движением транспорта покупатели с утра показывались редко. Изучив богатые витрины, они покачивали удивленно головами, и частенько уходили, так ничего и не купив. Только в винно-водочном отделе торговля неизменно шла бойко, цены здесь не спрашивали, а сдачу не перепроверяли, комком совали деньги в карман и торопились к выходу.

На столике в хлебном отделе укладывала в сумку пакеты старая женщина в сильно поношенном плаще вишневого цвета. Рассматривал витрину с многочисленными сортами кофе коренастый мужчина в клетчатом полупальто, зашедший в магазин по причине непогоды: ветер пригибал к асфальту непокорные ветви избалованных парковых деревьев, вырывал сумки у сжавшихся прохожих, поднимая крупную рябь в мерклых лужах.

Мужчина переключил свое внимание с витрины на подростков, гомонящих у отдела с пивом. Заморенные низкорослые мальчики примерно тринадцатилетнего возраста выворачивали карманы широченных штанин, скидывались на «продвинутое» пиво. Узкие цыплячьи косточки парнишек терялись в бесформенной неисчислимой одежонке, натянутой одна на другую таким образом, что свисающие края маек, футболок, рубашек и свитеров выглядывали ступеньками из-под черных кожаных курток.

Пожилая женщина, наконец разложив в нужном ей порядке свои пакеты, подошла к прилавку. Протягивая горсточку мелочи в ладони, она попросила буханку хлеба у продавщицы. Та, брезгливо пересчитав желтенькие монетки и раскидав их по ячейкам кассы, шлепнула круглой лепешкой хлеба о прилавок.

– Я просила другую булку, квадратную, а от этих лепешек у меня изжога, – робко произнесла покупательница.

– Рубля на тот хлеб у вас не хватает, – возразила свысока продавщица.

– Да я четыре раза пересчитала, все верно было, – не сдавалась женщина.

– А я, по-вашему, считать не умею? Не научилась за пятнадцать лет работы в торговле, – последовал ехидный ответ, сопровождаемый звоном возвращаемой мелочи.

– Что вы, я не имела в виду ничего такого. Но вы же отдаете мне ровно на рубль меньше, а у меня денег совсем нет, я же не смогу на них хлеба нигде купить, – растерялась женщина. – Рубль мой верните, пожалуйста.

Мимо спорящих к выходу продецеляли нагруженные пивом подростки.

– С этого бы и начинала, что денег нет, а то развела бодягу. Мы здесь не подаем милостыню, много вас таких за день шляется…

Женщина заплакала. Оступившись о неровность пола, она выронила часть монет. Желтенькие кругляшки, звонко перекликаясь, весело разбежались по всему магазину. Плечистый мужик не вытерпел. Он бросил на прилавок десятку, забрал булку хлеба, подошел к плачущей трясущейся женщине, молча впихнул хлеб ей в сумку и вернулся вновь к хлебному отделу.

– Ваше дело хлеб продавать, а не над стариками измываться, – негромко бросил он через прилавок стоящей к нему спиной продавщице.

– Милицию счас вызову, – получил мужик в ответ словесную оплеуху от поднаторевшей в разборках торгашки.

– Вызывайте, нас двое, отобьемся. Разом выясним также, на основании чего пиво детям продаете, – отбил атаку мужчина.

Начавшийся ответный объединенный рев продавцов выбросил наружу и плачущую женщину, и коренастого мужика.

– Мать, прости этих сволочей ради собственного здоровья. Забудь о них и не заходи сюда больше, других магазинов в округе навалом, – попробовал утешить ее сердобольный мужик.

– Я с пятнадцати годов работаю, всю войну на военном заводе горб гнула, у меня две трудовые медали есть, я честно свою жизнь прожила, – будто не слыша его, продолжала заливаться слезами старая женщина. Изношенный цветастый платок ее при новых порывах ветра светился изнаночными дырочками, а истертые исстиранные платочные концы жалко трепетали под морщинистым подбородком.

– Хорошо, пойдем тогда обратно, будем разбираться до конца, – принял решение мужчина.

Выдержав насмешливый взгляд продавщицы, клетчатый крепыш неожиданным властным непререкаемым тоном потребовал к себе магазинное начальство. Было в его глазах и интонации столь явное желание пройти начатый конфликт до любого финала, что продавщица, узрев это и разом присмирев, подчинилась.

– Прошу вернуть старухе рубль и настаиваю на извинении перед ней вот этой продавщицы, в противном случае вызываю и милицию, и журналистов, и прокуратуру, и кого еще сами захотите для процветания вашего бизнеса, – изложив суть скандала, закончил свою речь перед вызванным замом коренастый мужчина.

После процедуры извинения, получив блестящий новенький рубль, мужик, пристально рассматривая его, повертел в мозолистых руках, а потом опустил в карман гремучего, советских времен, старухиного вишневого плаща.

– Мать его ети, рублевое человеческое достоинство, – с горечью вполголоса выругался он после выхода из магазина. Завидев приближающуюся маршрутку, клетчатый дядька помахал на прощанье старухе рукой, шустро вскочил на подножку автобуса и уехал. Приутихнувший ветер задумчиво пошевеливал сумку с заветной буханкой хлеба в корявых руках одиноко стоящей на остановке сгорбленной старой женщины.