Текст книги "Любовь – это розы и хлыст"

Капитан заметил мой взгляд, устремленный на картину и спросил довольно резко:

– Что, нравится?

– Да, – ответила я.

– Тебе понравилась женщина?

– Нет, мне понравился щенок. И еще розы.

– Чего ждать от несмышленой девочки! – рассмеялся капитан, видимо, удовлетворенный моим ответом. – Между прочим, это самая знаменитая и самая распущенная красавица Старой Литании. Разве тебе не хотелось бы быть похожей на нее?

– Я некрасивая, – пожав плечами, сказала я. – И, когда я вырасту, я никому не позволю смотреть на мою наготу. Мне это неприятно.

– Ты строгих правил, – усмехнулся Аккатабрига. – И зовут тебя Норма – «правильная». И тебе всего шесть лет?

– Почти семь, гранд-капитан, – поправила я.

– Что ж, давайте поужинаем. Разговаривать можно и за едой.

Мессере Марсино помог мне устроиться на довольно высоком стуле, подложив на сиденье две подушки, чтоб я чувствовала себя удобно.

Мужчины тоже уселись. Мессире Марсино налил вина капитану и себе, а мне налил виноградного сока. Мелочь, а обидно. Я что, совсем малолетка?!

– Норма, думаю, ты проголодалась, поэтому бери, что пожелаешь себе на тарелку. Прислуживать тут некому.

Я поблагодарила и немедленно ухватила двузубой серебряной вилкой отличный кусок жареного мяса с пряностями. Потом добавила ломоть пышного ноздреватого хлеба и треть головки маслянистого сыра. Ой, как же я проголодалась!

Мужчины меж тем выпили и принялись поглощать печеных каплунов с маслинами. Некоторое время торжествовала тишина, нарушаемая лишь постукиванием вилок о тарелки да нежным звоном подвешенных к потолку стеклянных колокольчиков, раскачивающихся при каждом движении корабля. Аккатабрига проследил за моим взглядом и сказал:

– Эти колокольчики я привез из Чайны, далекой страны за океаном. Там много разных диковин…

– Я бы тоже хотела побывать в этой стране, гранд-капитан, – осмелев от сытости, сказала я.

Он улыбнулся в свою густую бороду.

– Об этом мы поговорим после ужина, – молвил Аккатабрига.

И мне сразу расхотелось есть. Впрочем, отсутствие аппетита не помешало скромной девочке Норме умять с полдюжины тушенных с сыром перцев.

Наконец мы встали из-за стола. Капитан устроился в кресле, мы с мессире сели напротив. На широкой ручке кресла Аккатабриги стоял красивый деревянный ящичек, распространяющий приятный аромат. Капитан открыл его и протянул Марсино:

– Угощайтесь, дотторе!

Марсино взял толстую коричневую палочку (ой, я уже видела такую у подшкипера Паоло Гордони!) и поблагодарил капитана. Тот также вооружился коричневой палочкой и поставил ящичек на место. От горевшей свечи он поджег конец палочки, потом это сделал дотторе. И они принялись дымить, видимо, наслаждаясь таким времяпровождением.

– Простите, гранд-капитан, – несмело начала я. – Можно мне спросить?

– Конечно, – кивнул Аккатабрига, вдыхая дым.

– А что вы сейчас делаете? Ну, дым…

– Ха-ха! Малютке интересно! Это излюбленное мужское занятие – мы курим сигары. Есть такое растение – табак, его выращивают краснокожие дикари на островах Келькоатль. Там жарко, как в раскаленной печи. Они собирают листья табака, высушивают их особым способом, а потом продают купцам, приплывающим на кораблях из разных стран. У купцов же листья покупают табачные гильдии и делают из этого сырья замечательные сигары. Курить очень приятно. Это поднимает настроение, рождает интересные мысли и позволяет убить время, если его слишком много. Ясно?

– Да, гранд-капитан. А женщины могут… курить?

– Еще не хватало! Это сугубо мужское занятие, детка. Женщина должна заниматься домом и детьми, шить, прясть и так далее. Разве не так?

– Не так! – горячо возразила я. – Я вот, когда вырасту, не выйду замуж и не буду рожать всяких писклявых малюток!

– Но что ж ты будешь делать тогда? – усмехнулся в усы Аккатабрига. – В чем будет смысл твоей жизни? Ведь в каждой жизни есть смысл.

– Я… я буду капитаном! Как вы, господин! Или целительницей, как мессире Марсино. Только позвольте мне остаться на вашем корабле!

Я стиснула руки так, что побелели костяшки пальцев и с мольбой смотрела на Аккатабригу, ожидая его решения.

– Забавная ты девочка, однако, – раздумчиво сказал капитан «Бесстрашного» и затянулся сигарой. – Что с тобой делать, ума не приложу…

– Давайте оставим ее, капитан, – промолвил дотторе. – У нее есть задатки целительницы, ее ум и память цепки, как абордажные крючья! Я научу ее всему, что знаю, а когда она вырастет, пусть решает, остаться ли ей в команде или сойти на берег и открыть лечебницу. У меня есть небольшой капитал, и я готов…

– Погодите, дотторе, – поднял ладонь Аккатабрига. Сверкнули золотые перстни, унизывавшие его пальцы. – Давайте рассуждать последовательно. Во-первых, кто ее родители?

– Мой отец – покойный ныне благородный кавальери Томмазо Азиттизи, первый из стоящих при короне рекса Альфонсо Светоносного! Моя мать – домина Катарина Азиттизи – происходит из древнего и славного рода Грацциаре! Я их законная дочь и наследница! – вскочив, гордо выпалила я.

Повисла тишина. Потом капитан сказал:

– Ого-го.

Мессире Марсино несмело проговорил:

– Кажется, я слышал о Томмазо Азиттизи. Это весьма и весьма почтенный кавальери и очень странно, что…

Капитан глянул на него, и мессире Марсино замолчал. Потом капитан перевел взгляд на меня, и взгляд этот был мрачен, как штормовые тучи.

– Объясните мне, доминика Норма, – медленно заговорил он. – Каким образом вы, будучи законнорожденной дочерью столь высокого вельможи, оказались в числе девушек, коих везут на исправление в Кастелло-дель-Мизерикордиа? Не хочу вас обидеть, но истинны ли ваши слова? Быть может, вы просто…

Я не дала ему договорить.

– Гранд-капитан, я вам не лгу! Я не придумала себе столь почтенную родословную! И должна сказать, для меня самой быть дочерью столь знатного кавальери – радость небольшая. Мой отец никогда не видел меня, не интересовался, как я живу и о чем думаю!

– Я верю вам, но как же тогда…

Я поняла, что таиться нет смысла.

– Я совершила преступление, – слова давались мне с трудом. – И моя мать, узнав об этом, решила, что мой норов следует исправлять лишь таким суровым способом. Меня против воли увезли из родового замка, и вот теперь я здесь. Но разве нельзя исправиться мне, будучи на борту вашего корабля?!

– Какое преступление вы совершили, доминика Норма? – голос Аккатабриги звучал отрешенно и как-то тускло.

– Я убила мужчину. Высокородного кавальери, за то, что он надругался над моей подругой.

Капитан и лекарь изменились в лицах.

– Помилуй нас, Спящий! – воскликнул мессире Марсино. – Каким образом это произошло?

Мне пришлось всё рассказать, не опуская ни одной подробности. И я – клянусь в том! – увидела страх на лицах этих мужчин, привыкших к штормам, рифам и ураганам!

Закончив свой рассказ, я пристально поглядела на них.

Первым не выдержал мессире Марсино:

– Ты же такая маленькая, такая невинная! О боги! Откуда в тебе столько зла, девочка?! Тебе не сравнялось и семи лет, а ты уже убийца! Ты погубила свою душу!

– У женщин нет души, так говорят богословы, мессире Марсино, – с горечью сказала я.

– А ты умна, – промолвил капитан. – Умна не по годам. Впервые вижу ребенка с изощренной жестокостью взрослого assassino[8]8
  Убийца (ит.)


[Закрыть]! Но боги не ошибаются: твоя судьба, доминика Норма, сгнить в Кастелло-дель-Мизерикордиа. И клянусь, я не сделаю ничего, чтобы изменить эту судьбу! Ноги твоей не будет на «Бесстрашном»! Не приведи боги, взбесишься и начнешь резать команду!

Я заплакала и упала перед ним на колени:

– Господин мой, позвольте мне остаться на корабле! Я никогда, никогда, клянусь, не возьму в руки оружия! Я буду драить палубу, трепать пеньку, чистить гальюн, только дайте мне избежать медленной смерти в Кастелло-дель-Мизерикордиа! Научите меня милосердию – проявите милосердие сами!

– Дотторе, уведите девочку в ее каюту, – ледяным тоном сказал Аккатабрига. – И проследите, чтобы дверь была как следует заперта.

– Мессире Марсино! – завопила я, простирая руки к своему другу. – Не бросайте меня! Помогите мне!

Тот опустил голову:

– Я ничего не могу сделать для тебя, Норма. Прости. Ты слышала, что сказал капитан. Вставай, идем.

Я вскочила, захлебываясь слезами и ненавистью:

– Вот, значит, как! Трусы! Ничтожные трусы! Да, вы тоже заслуживаете, чтоб вас перерезали, как кроликов! Неужели так трудно помочь и поверить?!

Аккатабрига встал с кресла, давая понять, что всё кончено.

– Уходите, – просто сказал он.

Лекарь взял меня за руку и повел в каюту, где меня ждало полное отчаяние и беспечно храпевшая Белла.

– Больше мы не увидимся, Норма, – тихо сказал мессире Марсино. – Как жаль, что вышло всё не так…

– Да. – я сглотнула комок в горле и заставила себя прекратить плакать. – Не судьба. Но знаете, мессире, я буду молиться всем богам, чтобы, когда я вырасту – если вырасту! – я смогла бы снова встретиться с «Бесстрашным», капитаном Аккатабригой и вами! И все вы пожалеете о том, что не дали мне unico occasione[9]9
  Единственный шанс (ит.)


[Закрыть]!

– Не нужно угроз, доминика Норма, – он мягко коснулся моего плеча. – Я желал тебе только добра…

– Ха! – ответила я и уселась на свою койку, застеленную пахнущим плесенью бельем. – Буонаноттэ, приятных снов, мессире!

Он вышел из каюты. Я услышала, как с внешней стороны двери гремит щеколда. Вот и всё. Еще одна мечта умерла, так и не успев вырастить крылья.

– Белла! – позвала я товарку. – Эй, Белла, проснись!

Эта засоня зашевелилась в своем тряпье и надтреснутым голосом пожелала мне провалиться. Потом она все-таки оторвала голову от подушки.

– Прах меня задери! – воскликнула она. – Это же наша корабельная любимица! Ходят слухи, что твой лекарь говорил с сестрой Чечилией, просил оставить тебя на корабле. Правда, что ли?

– Теперь-то без разницы, – хмуро буркнула я. – Капитан отказался брать меня в команду.

– И почему же? – насмешливо спросила Белла. – Уж не потому ли, что ты уродлива, как жаба и походкой напоминаешь пьяного scarafaggio[10]10
  Таракан (ит.)


[Закрыть]?

– Нет, – парировала я. – Просто я по росту не подхожу. И вообще, считается, что женщина на корабле – к беде. Примета такая.

– Ага, примета, – хмыкнула Белла, пытаясь пальцами расчесать свои лохмы. – Просто мы никому не нужны. А у тебя под носом сопли, вытрись, дура!

Я вытерла нос подолом своего наряда. А потом спросила Беллу:

– Скажи, а ты кем хотела бы стать, когда вырастешь?

– О-о! – громко протянула Белла. – Само собой, я бы хотела стать богатой, красивой и знатной дамой. Чтоб у меня был титул контессы, огромный дом с садами и виноградниками, и каждый день – балы, маскарады, развлечения! Потом ко мне посватался бы какой-нибудь иноземный вельможа, так и быть, я б вышла за него замуж и давала приемы всяким высокородным гостям! А еще я хотела бы повидать мир! Мой супруг владел бы кораблем, куда лучшим, чем эта посудина. И на этом корабле мы бы побывали в самых прекрасных странах, увидали бы множество диковин… Здорово, правда? А ты? Ты о чем мечтаешь?

– Я не мечтаю, – сказала я. – Кончились мечты.

Глава седьмая

«Бесстрашный» стал на якорь у берега острова Инкубо в половине пятого утра. Мрачное это было утро. Полное тоски и безнадежности.

Нас, оказывается, было всего двенадцать девочек. Я впервые увидела остальных товарок по несчастью. Это были бледные, изможденные и запуганные девочки в возрасте от пяти до восьми лет. Я оказалась не самой младшей.

Было прохладно, всё терялось в густом тумане, мы мерзли, стоя на палубе так, словно нас выстроили по невидимой линейке. Сестра Чечилия стояла перед нами и говорила о том, что Кастелло-дель-Мизерикордиа будет нам надежным пристанищем. Именно здесь, на острове Инкубо, мы осознаем все свои предосудительные поступки и горячо раскаемся в них. У нас будут сестры-наставницы из общины Святого Терпения, они выведут нас на путь истинный. В общем, всё в таком духе, очень возвышенно и лицемерно. Все прекрасно понимали, что нас ждет полная страданий жизнь и, может быть, скорая смерть, но так хотелось верить, что всё будет не так страшно! Мечты и надежды – о, эти проклятые человеческие слабости! – не давали нам окончательно пасть духом.

Светало. Туман понемногу рассеялся, и нашим глазам предстали скалистые берега острова Инкубо. Выглядело это мрачновато. Кое-где на скалах росли купы деревьев. Над островом кружили чайки, жалобно крича, словно жалуясь богам на свою незавидную судьбу.

– Это воспитанницы, которые уже умерли, летают над островом, перевоплотившись в чаек, – тихонько сказала девочка, стоявшая справа.

– Откуда ты знаешь? – шепнула я.

– Все знают, – ответила она. – Им больше некуда деваться.

– Меня зовут Норма. А тебя?

– Нивеа. Это значит, «белая». Только я так давно не мылась, что стала какой-то серой и коричневой.

– А скажи, Нивеа, – начала было я, но тут же обратила на себя внимание сестры Чечилии.

– Прекратить разговоры! – рявкнула она и дала нам по подзатыльнику. Весьма ощутимому, надо сказать.

Нас посадили в две лодки, чтобы перевезти на берег. Здесь, на мелководье, море было совсем прозрачным, но я, сколь не силилась, не могла ничего разглядеть на дне. Тогда я стала просто поглядывать по сторонам.

Обе лодки почти одновременно ткнулись носами в белый песок.

– Так, вылезайте и стройтесь попарно! – приказала сестра Чечилия. Мы повиновались.

– Всем взяться за руки!

Моей «парой» оказалась долговязая девочка лет семи; ее лицо было густо усеяно рыжими и коричневыми пятнышками. Я не знала, что это за пятнышки, но спрашивать остереглась. Не хотелось получать новую затрещину и подставлять под удар эту долговязую.

Сестра Чечилия возглавляла наше шествие, а замыкала его бабка по прозвищу Вонючка. Следила, чтоб кто-нибудь не сбежал. Хотя куда тут сбежишь, непонятно.

Береговая полоса закончилась, и мы вошли в жутковатое сумрачное ущелье. Движение замедлилось: у меня-то имелись какие-никакие башмаки, а многие девочки были босы. А дорога была просто усеяна многочисленными острыми камнями. И бедолаги, шипя и повизгивая от боли, старались идти то на пятках, то на носочках, но все равно ранили ноги в кровь. Разумеется, сестра Чечилия обратила на это внимание:

– Поторопитесь, девицы! Не обращайте внимания на боль – скоро она станет вам привычной. На острове недавно было землетрясение, вот и осыпались скальные породы. Аванти, аванти! Вперед, вперед!

Мы напоминали стадо безропотных овец, идущих на бойню. И я снова задавала себе вопрос: какие преступления таятся в сердцах этих девочек? Со мной-то всё понятно, а вот они…

Ущелье заканчивалось крутым обрывом. Оказывается, Кастелло-дель-Мизерикордиа располагался на самом дне огромной каменной чаши. Все мы, стоя у края обрыва, могли видеть эти навевающие ужас башни, стены и шпили. Они вырисовывались в предутреннем сумраке, напоминая скелет какого-то древнего чудовища. Кое-где горели в окнах огоньки – наверное, замок готовился к встрече новых жертв. Но как мы туда попадем? Стенки громадной каменной чаши были отвесными, да еще, похоже, гладко отполированными.

– Внимание, девочки! – начала было сестра Чечилия, но тут произошло нечто, чего эта стальная женщина не ожидала. Моя товарка с рыжими пятнышками на лице вдруг отпустила мою руку и с отчаянным криком бросилась с обрыва головой вниз. Ее хрупкое тело несколько раз ударилось о камни, а потом несчастную милосердно скрыл туман. Мы стояли, оледенев от ужаса.

– Кто-то еще решится последовать примеру этой scema?[11]11
  Дура (ит.)


[Закрыть] – мерзко растягивая рот в ухмылке, поинтересовалась сестра Чечилия. – Высота здесь примерно двадцать три мили. На второй миле самоубийца передумывает умирать, но, к сожалению, исправить ничего не может. На десятой миле ее кожа рвется на лоскуты под воздействием встречного воздуха. Потом начинаются удары о камни. Это самое страшное. Ты пока жива, но вся эта жизнь – лишь ощущение нестерпимой боли. И так – до конца. Череп раскалывается, как орех, позвоночник ломается в крошки. Поэтому, если кто-то из вас решит испытать эти удовольствия на себе – аванти!

Она замолчала и оглядывала нас по очереди. Мы дрожали под ее взглядом, а одну девочку даже вырвало.

– Что ж, вижу, вы оказались благоразумны, – прервала тягостное молчание сестра Чечилия. – И за это вам будет явлено чудо.

От чуда я бы не отказалась. Например – мы все, девчонки, – вдруг оказываемся за тысячи миль от этого страшного места. Мы попадаем на остров, где всегда царит лето и…

Сестра Чечилия коснулась рукой скалы, и, действительно, случилось чудо. Из ниоткуда возник узкий каменный мост между обрывом, где мы стояли, и Кастелло-дель-Мизерикордиа.

– Вперед, девочки! – приказ сестры Чечилии прозвучал как удар хлыста. – И будьте осторожны: мост иногда раскачивается, и с него можно свалиться. Растянитесь цепочкой, держите друг друга за руки!

Все повиновались. Я встала в цепочку, подала свои руки другим девочкам и ощутила холод их ладоней. Так мы и пошли навстречу своей судьбе.

Идти пришлось долго, и если бы не страх свалиться или услышать окрик сестры Чечилии, мы бы не смогли преодолеть такой путь.

Наконец мы оказались перед воротами Кастелло-дель-Мизерикордиа. Он навис над нами неотвратимым приговором. Ворота медленно открылись. Навстречу нам вышли две высокие женщины в черных одеяниях. Они поцеловали руку у сестры Чечилии, выслушали ее приказ (она говорила так тихо, что я не расслышала) и наконец обратились к нам:

– Добро пожаловать в оплот веры и твердыню благочестия, дети! Извольте следовать за нами.

Мы, разумеется, изволили. Кстати, сестра Чечилия, препоручив нашу команду другим надзирательницам, куда-то делась.

Из холодного каменного коридора, освещенного несколькими чахлыми факелами, мы попали в большую комнату, где за накрытым зеленым сукном столом сидели две крайне сурового вида дамы в черном. Они просматривали какие-то бумаги. Нас снова выстроили в линейку перед столом, и одна из черноризиц стала зачитывать список:

– Виола Араццо!

– Здесь.

– Беатриче Пьезоло!

– Здесь.

– Джорната Гуччи!

– Здесь…

И так до конца весь список. Когда черноризица добралась до моего имени, я тоже ответила «Здесь», хотя предпочла бы оказаться на палубе «Интрепидо», идти полным ветром в счастливую даль. О Богиня! Неужели этого никогда не случится? Я не хочу сгнить здесь или покончить с собой, как та несчастная!

После поверки нас разделили на две группы: старшую и младшую. Появились две дамы дебелого вида, одетые в длинные темно-зеленые юбки и черные блузы, которые едва не лопались под напорами дамских грудей. Что замечательно – волосы наших надзирательниц были коротко острижены. Странно. Разве не сказал бог красоты, что волосы – главное украшение женщины? Хм-м, эти бабищи скорее похожи на ступы для давки винограда, а не на женщин! Впрочем, какая теперь разница!

– Девочки, – пробасила первая надзирательница. – Сейчас каждая из вас пройдет врачебный осмотр и очищающие процедуры. Советую не баловаться и следовать нашим указаниям. Ясно?

Ответа она не ждала, конечно же, нам всё было ясно.

Старшую группу увели на второй этаж, а нам было велено идти вниз, в подвальные комнаты. В одной из этих комнат нам, пятерым мелким девчонкам приказали раздеться донага. Наши жалкие одежды, завшивленные и донельзя грязные, тут же особая работница в перчатках бросила в огромное жерло печи и захлопнула заслонку. Стало слышно, как воет пламя, уносясь по трубе вверх. От печи исходили волны оглушительного жара, поначалу нам, продрогшим по пути в Кастелло-дель-Мизерикордиа, была даже приятна эта жара. Но потом я увидела, как многие девчонки просто обливаются потом и тяжело дышат, пытаясь добыть хоть немного живительного прохладного воздуха. А может, нас тоже, следом за тряпками, отправят в печь, да еще живьем?! Кому мы нужны, кто о нас вспомнит, кто принесет жертвы богам, чтоб они позаботились о нас?

Мое подозрение получило кое-какие доказательства. Девочек по одной буквально впихивали за темную, окованную стальными полосами, дверь. Через мгновение за страшной дверью раздавался истошный вопль, потом всё стихало, и больше мы не видели своей товарки. Боги, что же делать? Верно, там убивают! О, милая Консуэло, я не надеюсь на богов, я уповаю на тебя – помоги мне! Если ждет меня смерть, пусть она будет мгновенной и без мучений!

О, нет.

Моя. Очередь.

Тяжелая дверь приоткрылась на дюйм, и тут же я почувствовала мощный толчок в спину, и влетела в комнату за дверью. Я ничего не успела ни сказать, ни сделать. Успела только завизжать как резаная, когда на меня со всех сторон хлынули потоки ледяной воды. Я упала, сжалась в комок, но струи безжалостно хлестали по моему телу, не давая ни встать, ни сделать мало-мальский вдох. Самой себе я казалась жалкой букашкой, попавшей в сточную трубу во время ливня. Мне всё понятно. Они добиваются нашей смерти таким изощренным способом. Сейчас и я умру. Ну и пусть!

Когда я так подумала, вода перестала литься. На полу образовались лужи, но скоро они начали с хлюпаньем уходить в воронки по углам комнаты. Я это увидела только потому, что у меня глаза отлично видели в темноте, ведь в комнатке не было ни проблеска света. Я поднялась на ноги, тело казалось изломанным и болело, как один огромный синяк. Тут открылась дверь, я ее раньше не успела заметить. За этой дверью горел свет, показавшийся моим измученным глазам ярче света солнца.

– Дитя, войдите сюда.

Обхватив мокрыми ладонями заледеневшие предплечья, пошатываясь от слабости, голода и страха перед неведомым, я вошла.

Свет буквально ослепил меня, впрочем, я скоро привыкла к нему, благо, до солнечного этому свету было далеко. Просто это масляные светильники, в изобилии развешанные по стенам комнаты, давали такой поразительный effetto.[12]12
  Эффект (ит.)


[Закрыть]

Попривыкнув, я увидела обшарпанные бледно-зеленые стены с разводами плесени на штукатурке. Ноги холодил каменный пол и было противно стоять голой и мокрой. Тем паче, что я обнаружила, что в комнате я не одна. Как раз напротив своей персоны я обнаружила еще одну стриженую фемину в одеянии весьма мерзкого цвета. Рядом с феминой стоял самый настоящий карлик. Он был совершенно ужасный, мне даже показалось сперва, что это не человек, а злой дух, как их описывал мне на уроках богословия падре Вильельмо! У карлика был покатый лоб, выпученные глаза – один черный, как маслина, другой же покрыт мутно-белой пленкой. А нос! Длинный, лоснящийся от пота, покрытый перезрелыми прыщами и черными точками угрей, он словно жил отдельной жизнью на бледном лице этого уродца. На кончике носа висела мутная капля. Фу, гадость! Даже нос себе вытереть не может!

Словно услышав мои мысли, карлик достал из рукава большую скомканную salphetta и оглушительно высморкался. Потом внимательно рассмотрел содержимое платка, скомкал его и сунул обратно за обшлаг.

– Кто она по списку, Моделло? – обратилась к карлику надзирательница.

Тот пошарил у себя за спиной и продемонстрировал нам большую кожаную борсетту, ремень которой был переброшен через его плечо. Порывшись в борсетте, Моделло вытащил измятый лист бумаги и, сунувшись в него носом и единственным зрячим глазом, принялся гундосить:

– Норма Азиттизи, единственная дочь кавальеро Томмазо Азиттизи, направлена в Кастелло-дель-Мизерикордиа в связи с учиненным преступлением, а именно – жестоким убийством высокородного кавальери. Согласно указаниям, направлена в dicastero[13]13
  Ведомство (ит.)


[Закрыть] донны Малефиццо.

– Понятно, – процедила сквозь зубы надзирательница. – Это же надо – малолетняя убийца! Сколько ей, Моделло?

– Без трех месяцев семь лет, – ответил Моделло, а я инстинктивно вздрогнула. Через три месяца у меня день рождения, я стану старше на год, но тут это никого не волнует. Впрочем, в родовом замке это тоже не было поводом для особых празднеств. Правда, главный повар замка готовил мой любимый пирог, начиненный креветками и тушеной капустой, а служанки пели мне многолетие: «Подайте, великие боги, девице Норме богатое и благополучное житие на многие лета!» Приятно. А матушка через менторшу передавала мне золотой сольдо, завернутый в кружевной платок – это был ее подарок. Жаль, я этих сольдо и не накопила, не успела. Будь у меня деньги, много денег, быть может, я смогла бы откупиться от этих ужасных людей и всего Кастелло-дель-Мизерикордиа. А если б денег было просто неисчислимое количество, я бы купила этот жуткий замок и повелела бы каменщикам разбить его в мелкую крошку. Чтоб никого сюда не отправляли на исправление!

– Да, детка, попала ты, – усмехнулась надзирательница, презрительным взглядом окинув мое тщедушное тело. – Донна Малефиццо придерживается самых суровых правил укрощения строптивиц, подобных тебе. Да помогут тебе боги прожить здесь хотя бы год! Что ж, приступим.

«Сейчас она сделает что-то ужасное!» – сжалась я. Однако надзирательница просто достала из стоявшей рядом плетеной корзины большие ножницы и острую бритву. В свете ламп я заметила, что к ножницам и бритве прилипли чьи-то темные волосы. О нет! Она что, собирается отрезать мои косички? Ради всего святого, только не это! Какой позор! Мне, дочери кавальеро, обреют голову, словно каторжнице!

Я отступила на шаг от надзирательницы, и она заметила это.

– Детка, не манерничай, – усмехнулась она, и улыбка вышла премерзкая. – Так положено в нашем учреждении. Воспитанниц бреют, чтоб не было вшей. Моделло, простыню!

Карлик сунулся в корзину и достал мятую простыню, ее он набросил мне на плечи и завязал узлом на шее. Надзирательница бодро щелкнула ножницами и подошла ко мне вплотную.

– Стой смирно, – приказала она. – Иначе Моделло сделает тебе больно. Это у него получается лучше всех в замке.

Она принялась меня стричь, а потом брить остатки волос. Я закрыла глаза, чтоб не видеть этого своего позора. Срезанные волосинки щекотали лицо и шею, это было противно. А еще хотелось плакать, но я понимала, что мои слезы вызовут лишь насмешку и презрение. Видно, прошло навсегда то время, когда взрослые готовы были отдать мир, чтоб только отереть слезинку с очей ребенка… Да и было ли оно, такое время!

Со стрижкой закончили через несколько томительных минут. Напоследок надзирательница, развязав простыню, обмахнула ею мою голову и тело. Я открыла глаза. Карлик стоял передо мной с насмешливым видом и держал в руках небольшое круглое зеркало.

– Полюбуйся на себя, красотка! – хмыкнул он.

Любопытство – порок женского пола, и я, хоть и понимала, что увижу нечто отвратительное, заглянула в зеркало. Да уж. Обритая до синевы голова, глаза, обведенные темными кругами от недосыпа, голода и страха, бескровные губы. Теперь никто не узнает во мне дочь благородного кавальери. Теперь я никто. И жизнь моя ценится не дороже жизни кролика или каплуна. Так стоит ли жить?

Я стиснула зубы, отгоняя от себя эту мысль. Слишком ярок был образ девочки, бросившейся с обрыва. Нет! Не доставлю им такого удовольствия, обойдутся!

Карлик убрал зеркало и достал из борсетты всего-навсего линейку и передал ее надзирательнице. Этой линейкой она измерила мне руки и ноги, рост и ширину плеч, диктуя цифры карлику, который всё усердно записывал. Зачем это делается, я не знала. Может быть, для того, чтобы представлять, каких размеров гроб мне подойдет? У них тут наверняка гробы для всех припасены…

– Так, теперь вес. – Надзирательница извлекла из той же корзины металлический диск с множеством цифр и стрелкой. По ее приказу я встала на диск, стрелка качнулась и отъехала от нулевой отметки, но не намного.

– Pulcino![14]14
  Цыпленок (ит.)


[Закрыть] – хмыкнула надзирательница. – С таким весом тебе прямая смерть от чахотки или проказы. Нет, нет, ты не жилец на белом свете… Так, и последнее. Моделло, твое самое любимое. Освидетельствуй, девственна ли она.

– Кон пьачэрэ! С удовольствием! – хихикнул мерзкий карлик, и не успела я возмутиться, как его липкие длинные пальцы скользнули в мою промежность. Было ужасно противно, но я вытерпела и это.

– Плева наличествует, – сказал карлик и вытащил пальцы. Понюхал их. – Пахнет девочкой. Ах, как я люблю этот запах!

Когда же это кончится, о боги?

Надзирательница подошла к одной из стен и что-то на ней нажала, потому как стена отъехала в сторону на пару локтей. Обнаружилось что-то вроде шкапа, в котором висели какие-то бесформенные тряпки несуразного цвета. Вешалку с одной из тряпок надзирательница протянула мне:

– Одевайся, теперь это твоя uniforme.[15]15
  Форма (ит.)


[Закрыть]

Это было длинное мрачно-бурое платье с воротником под горло (он был великоват), узкими рукавами до запястий и мешковатым кроем. Я вспомнила, как служанки в кастелло наряжали маленькую девочку Норму в бархат, атлас и драгоценные франкские кружева. Ха. Прошли те времена.

Порывшись в шкапу, карлик извлек на свет несколько пар деревянных sandali[16]16
  Босоножки(ит.)


[Закрыть] с продетыми в подошву веревочками. Посмотрел на мои ноги, прикинул размер и сунул мне пару:

– Надевай!

Помилуй боги, я никогда не обувалась сама, а тут пришлось! Я долго возилась с завязками, но гордо не стала просить помощи. Наконец, с обувью и одеждой было все ясно, и хотя платье по ощущениям было шерстяным, я ужасно замерзла и еле сдерживалась, чтоб не стучать зубами.

– Ну вот, – оглядев меня, с удовлетворением сказала надзирательница. – Теперь ты похожа на человека.

– Ха-ха-ха! – расхохотался карлик.

– Что ж, бамбина Норма, добро пожаловать в Кастелло-дель-Мизерикордиа! Надеемся, ты станешь достойной воспитанницей!

О да! – продолжал хохотать карлик. Он даже ухватился за свой отвислый живот, словно боялся, что он лопнет со смеху.

– Проводи ее, Моделло, и сделаем перерыв на обед. Остальные подождут.

Моделло вмиг посерьезнел и приказал мне:

– Идем.

В одной из стен оказалась дверь. Карлик крепко взял меня за руку (было противно, но я терпела) и повел по длинному коридору, освещенному свечами в затейливых канделябрах. Присмотревшись, я поняла, что формой канделябры напоминают жест, которым моя милая Ченца отгоняла от меня злых духов. Я не успела поразмышлять над этой странностью, как коридор закончился тупичком. Здесь имелось несколько дверей.

– Смотри, – приказал мне карлик. – Номер 3. Это твоя camera. Там живет еще одна девочка.

– А остальные где? – осмелилась спросить я.

– Вот это тебя волновать не должно, – строго сказал Моделло. – Поменьше суй свой нос, куда не положено, chiaro?[17]17
  Понятно? (ит.)


[Закрыть]

– Да, – опустив голову, сказала я.

Карлик ухватил меня за подбородок и посмотрел прямо в глаза:

– Запомни раз и навсегда: к сестрам обращаться «донна», либо – «сорелла». Ко мне – «мессере Моделло». Разве вежливость и учтивость – не первая добродетель приличной девочки?

– Да, мессере Моделло.

– Отлично.

Он достал ключ и отпер дверь camera.

– Ступай! – приказал он.

Я вошла в комнату. На долгие годы она стала мне единственным жилищем.

– Saluto! – услышала я знакомый голос. – Мы снова вместе. Надеюсь, ты рада?