Текст книги "Любовь – это розы и хлыст"

На меня насмешливо смотрела обритая наголо Белла.

Глава восьмая

Мне снилось море и прекрасный корабль. Он был мой. Он был кораблем и человеком, он владел таким даром. Его звали Амато, и мы любили друг друга. Я стояла у штурвала и снова ощущала себя одним целым с кораблем. Радужные паруса туго натягивались под напором ветра, корабль стремительно скользил по волнам, и я хохотала от счастья и свободы. Мне было лет шестнадцать – солидный возраст! – я люблю и любима, возлюбленный мой лучше и прекраснее всех людей, богов и всего мироздания, и мы идем единственно верным курсом. Правда, я не знаю, что нас ждет в конце пути. И я спрашиваю корабль:

– Куда мы идем?

– К великим открытиям, – немедленно отзывается он. – Впереди нас ждут неизведанные острова и архипелаги, миа капитана, на каждом – тысячи тайн. Чтоб разгадать их все, не хватит и нашего бессмертия.

– Мы бессмертны?

– Конечно. Возрадуйся, миа капитана, я приготовил для тебя подарок на наше обручение.

Я вижу на безымянном пальце левой руки перстень такой восхитительный, что хочется просто застыть и созерцать его веками. Я разглядываю подарок. Оправа сделана из сияющего золота и столь искусно, что может затмить и камень. Тут камнем я ловлю лучик солнца и понимаю – затмить его невозможно. Он вспыхивает таким светом, играет такими красками, что хочется закрыть глаза, дабы не ослепнуть.

– Amato, что это за камень? – вопрошаю я. – Я ничего подобного не видела в сокровищнице родителей.

– И никогда не увидишь. Этот камень – один во всей вселенной. Имя ему – Небесный Хризопраз, ибо создала его любовь Единой Богини из слез Ее сердца. Тот, кто будет носить, не снимая, этот камень на безымянном пальце левой руки, тот сможет пройти сквозь все беды, неудачи и страдания и выйти невредимым и обогащенным духовно, так что станет равен любому богу. Носящий Небесный Хроизопраз не будет испытывать недостатка в друзьях, поклонниках, но к сожалению, и во врагах – тоже. Камень будет давать советы в трудных ситуациях и защитит от внезапной смерти. А еще, глядя на камень, ты сможешь определить с первого взгляда, что за человек перед тобой: честный, мудрый, возвышенный или же низкий, злобный, глупый и подлый. С этим камнем не бойся ни тех, ни других, понимаешь, миа капитана?

– Да, это отличный подарок, но разве я смогу носить его наяву, да еще в Кастелло-дель-Мизерикордиа? Бритые сестры Святого Терпения сразу приметят такое дивное кольцо и отнимут, да еще и сожгут, считая его подарком злого духа.

Amato тихо усмехается.

– Он невидим для всех, кроме тебя и меня. Ведь это наше обручение. Ты всегда сможешь носить его, не обращая внимания на сестер Кастелло и на их менторш.

– Здорово! – хлопаю в ладоши я. При этом Небесный Хризопраз разбрасывает вокруг разноцветные лучи, словно волшебный разрисованный чайнский фонарик. У моих родителей, помимо вассальных деревень, имелись еще и две дюжины fattoria,[18]18
  Ферма (ит.)


[Закрыть] занятых трудом на феодала. Среди жителей fattoria, особенно у таких отсталых рас как чайнцы и посполитцы, всё равно сохранялись свои ремесла, традиции и привычки, и они их успешно применяли для того, чтобы заработать полдюжины лишних сольдо. Чайнецкие фонарики мне запомнились больше всего – в нашем кастелло устраивали праздник фонариков, когда заканчивалось лето. К управляющему накануне праздника приходил старый чайнец Лю Хо и почтительно согнувшись, раскладывал перед ним множество разноцветных шариков из жатой шелковой бумаги. Управляющий согласно кивал, и на следующий день Лю Хо с подручными устраивали в небе настоящее торжество…

– Гляди вперед, миа капитана! – напоминает о себе Amato. – Что видишь?

– О, боги! – восклицаю я. – Прямо по курсу – земля!

– Верно, – в голосе корабля я слышу улыбку. – Это остров, он называется Изола-дель-Сперанца, остров Надежды. Это наш с тобой дом, свадебный чертог. Не хочешь поглядеть?

– Конечно, хочу! – восклицаю я, и по законам сна, оказываюсь уже на острове. Над головой летает крупная золотисто-бронзовая стрекоза – и я каким-то чувством угадываю, что это мой Amato принял удобное для себя обличье. Мы углубляемся в бушующий зеленью лес, приметив узкую тропку. Я иду по тропе, стрекоза летит впереди меня, и мне кажется, Amato тоже потрясен красотами этого леса. Резная листва переплетенных меж собой деревьев трепещет под порывами легкого vento,[19]19
  Ветер (ит.)


[Закрыть] распространяя тонкие, сладковатые ароматы. Я срываю один листок, растираю его в пальцах, по пальцам течет липкий зеленый сок, а запах кружит голову. Я вдыхаю этот запах, и чувствую, как у меня голова превращается в лодочку, уплывает куда-то, а всё вокруг кажется ужасно ярким и блестящим, так что режет глаза.

– Amato, – шепчу я, хотя мне кажется, что говорю громко. – Возлюбленный мой, от этого леса я словно пьяна и хочу одновременно и сплясать, и прилечь вздремнуть.

– О, миа капитана, – его голос ласков и чуть-чуть насмешлив. – Ты и впрямь в пьяном ошеломлении, ведь ты нанюхалась масел maschile albero, мужского дерева. Они оказывают интересное действие на сознание, особенно сознание красивой девушки.

– Красивая девушка – это ты обо мне? – еле ворочая языком, спрашиваю я.

– Конечно. Ты не просто красива, ты прекрасна, миа капитана, ведь ты – воплощение Богини, и я люблю тебя.

– А я люблю тебя, – мне хочется плакать, в голове шумит и руки не слушаются. – Если бы ты стал не только кораблем, а юношей, моим ровесником, то тогда… Ох, тогда…

– Что тогда?

Не ответив, я ложусь под деревьями, чьи ветви переплелись так, что образовали сплошной зеленый, ароматный полог. Трава мягко принимает мое тело, я млею от тепла, спокойствия и неги. Глаза мои закрываются, и кажется, я засыпаю. Уснуть во сне – как это странно и приятно! Как будто тело пронизывают сотни нитей золотой солнечной пряжи, и ты уже ощущаешь себя причастной ко всему на свете…

– Миа капитана, проснись хоть ненадолго, – слышу я сквозь сон знакомый шепот. – Посмотри на меня.

Во сне я просыпаюсь и расширенными глазами смотрю на высокого юношу, стоящего надо мной. Его смуглое лицо кажется мне лицом воплотившегося бога, так оно прекрасно. У меня перехватывает дыхание и сжимается сердце. Особенно сейчас, когда он своими огромными темными глазами так глядит на меня. А как красны его губы и черны густые брови, украшающие безупречный лоб! У него соразмерное тело, широкие плечи, тонкая талия, затянутая кожаным ремнем поверх простой белой хламиды до пят. Мне становится страшно, когда я понимаю, что не смогу жить без него, без этого взгляда, улыбки, разлетевшихся по плечам смоляных кудрей, изящных рук, которые сейчас держат охапку ярких и душистых цветов.

– Кто ты? – говорю я, моля о том, чтобы сон не кончался. Вот сейчас он уйдет, и я никогда его больше не увижу! И я еще ненавидела мужчин! Вот дурочка!

– Так ты не узнала меня? – огорчается он. – Ведь ты же хотела, чтоб я превратился!

– Погоди… Нет, всё равно не могу понять!

– О боги, как ты невнимательна, миа кара, моя милая! Я – Amato, твой Amato! Твой корабль, твой жених, обрученный быть твоим вовеки!

– Корабль? – от изумления я сажусь, опираясь на руки – они утопают во влажной траве. – Как такое может быть? Корабль – стал человеком! Это какое-то колдовство, да?

– Смешная, – говорит он и, уронив цветы мне на колени, садится рядом. От аромата его гладкой, как шелк, кожи у меня бешено стучит сердце, и я понимаю, что хочу исцеловать эту кожу дюйм за дюймом, прижимаясь к ней всем телом. Я хочу ласкать и быть ласкаемой, вышептывать какие-нибудь дурацкие нежнейшие словечки, чтобы он смеялся от счастья, обвиваться вокруг, словно шелковая лента… Откуда всё это во мне? Я чувствую себя как оголодавшая нищенка, которой вдруг протянули каравай хлеба.

Он смотрит на меня, о боги, и как смотрит!

– Это не колдовство, – шепчет он, приблизив губы к моему уху. – Это знание свойств всего Мироздания. И ты, и я – мы полностью состоим из особых тончайших, туго натянутых невидимых, бесчисленных струн. Эти струны постоянно вибрируют и образуют в движении своем разные связи. Если знаешь, как вибрирует та или иная струна, как она связывается с другими струнами, то знаешь и то, что можно создать из них. Слово может стать плотью, дерево – кожей, слеза – целым миром… И ты сам можешь задавать им частоту вибрации, сам можешь расплетать их и сплетать.

– Но как обладать таким знанием? И откуда ты обрел свое знание? И… мне теперь кажется, что ты – не из нашего мира.

– Угадала, – его ладонь нежно гладит мое предплечье, и от этого ощущения я готова взлететь под небеса. – Я не из мира. Я… Понимаешь, я сам – мир. Огромный мир. Но и ты, милая, ты – тоже мир. Пусть совсем крошечный на фоне целой вселенной, но самый драгоценный для меня! И я научу тебя сплетать и расплетать струны своего тела так, что ты тоже сможешь быть то девушкой, то…

– Кораблем?

– Хотя бы.

– Нет, Amato, мне не нужно быть кораблем, или стрекозой, или даже звездой! Мне нужно…

– Что? – он кладет голову мне на плечо, а рукой обнимает мои колени. – Что, любимая?

– Ты – рядом. Ты – любящий меня. Корабль ли, человек ли, всё равно. Даже если ты превратишься в майского жука, хотя я их терпеть не могу!

– Так-так, и вот, допустим, я майский жук…

– Я посадила бы тебя в резную шкатулку…

– О ужас! Вот оно – девичье коварство! Вам бы только куда-нибудь посадить бедного мужчину!

– Я пошутила, дурачок. Ты просто сидел бы у меня на плече. Или в волосах. Или… в лифе платья… О боги, что я говорю! Всё равно. Будь жуком, если хочешь, только будь со мной, вместе и навсегда!

– Я… тоже шутил. Насчет жука. Хотя насчет лифа это интересно. Прости. Это всё ерунда. Я клянусь собою, что не оставлю тебя и приду к тебе наяву сразу же, как только наши вселенные соприкоснутся.

– Не понимаю… Разве сейчас – мы не вместе?

– Вместе, но это только сон, я просто смог проникнуть в ткань твоего сна, ведь она более прозрачна, нежели ткань яви. На самом деле я очень далеко – миллиарды световых лет, а один световой год – это очень, очень много, милая.

– Но если ты так далеко, то как ты узнал обо мне?

Он вздыхает.

– Постарайся понять. Каждая сущность в бесконечной материи испускает особое излучение. Волну. Как Солнце – свет. И эти излучения встречаются, пересекаются, переплетаются, создавая ткань мироздания. Когда я возник, то через некоторое время, впрочем, это могли быть миллиарды лет, я понял, что хочу быть кому-то близким, родным, дорогим, единственным. Нести радость, утешение, любовь. Я хотел любить! А кругом было так пусто! Я ловил излучения разных существ, я вслушивался в каждый голос во вселенной, но никого не было, близкого мне. Не было тебя – единственной, незаменимой, моей! Я предчувствовал тебя, я со скоростью света мчался в бесконечности, ища твой след, и наконец – о счастье! – ты возникла! Нужные струны объединились, сплелись, сцепились так, что в древнем замке, в стране под названием Старая Литания, на захудалой планете родилась прелестная девочка Норма. Я видел тебя во чреве твоей матери, ты была такая забавная, такая чудесная! Иногда ты толкалась крошечной ножкой или сжимала малюсенькие пальчики в кулак, словно уже тогда хотела показать, что будешь бороться со всякой несправедливостью. Я берег тебя. Я не позволил твоей матери тебя убить.

– Моя мать хотела моей смерти?.. – я была потрясена. – Но как, каким образом?

– У человеческих женщин есть много способов вытравить ребенка из чрева. Твоя мать ненавидела эту беременность, ненавидела тебя, кроху, ни в чем не виноватую. Она стала пить особые травяные отвары, чтоб отравить тебя и вытолкнуть из чрева. Но если умеешь разбирать вибрацию струн, то можно просто изменить состав любого отвара, любой пищи. Я кое-что менял в стакане с отваром, пока служанка несла его твоей матери, и она выпивала простую воду, а не яд. Ей пришлось доносить тебя и родить. Как я радовался твоему рождению! Я переплел свои излучения с излучениями гобелена напротив кровати твоей матери и смог видеть роды и тот счастливейший для меня миг, когда твоя крохотная мокрая головенка появилась на свет. Ах, ты была прелестнее звезд! Такая забавная, милая кроха! Служанки смыли с тебя кровь и слизь, завернули в пеленки и протянули твоей матери. Ох, в тот миг я страстно желал взять тебя на свои руки, приласкать тебя, свою суженую, которую так ждал и желал! Теперь моя жизнь перестала быть бессмысленным поиском счастья, счастье – вот оно, со мной! Твоя подлая мать отказалась взять тебя и кормить, но служанки привели кормилицу, ты была спасена. Помню, тебя унесли на детскую половину, Ченца дала тебе грудь, ты принялась жадно сосать, а я превратился в облако рассеянных частиц и наполнял ими комнату, чтобы ты чувствовала себя спокойно и радостно. Я всё время был с тобой, наблюдал за тем, как ты растешь, сопровождал тебя везде…

Я покраснела:

– А на горшок тоже?

– Подумаешь! – улыбнулся мой Amato. – Это всего лишь струны с другой вибрацией, вот и все. Они переплетаются с вибрациями земли, растений и животных и снова возвращаются в общий круг мироздания. Но сейчас не об этом. Ты оказалась особенным ребенком, слишком взрослым и понятливым для своих лет. Я думаю: может, это мое воздействие? Я так мечтал о том, что откроюсь тебе, стану твоим, а ты – моей. Ведь для этого нужно, чтоб ты поскорее выросла. Прости, я слишком торопил тебя!

– Глупости! – сказала я. Взяла его руку, прижала к своей пылающей щеке. – Это просто чудо, что я так рано начала всё понимать, я этому ужасно рада. Игра в куклы и мячики – какая ерунда! Это только трата времени. Погоди… Значит, ты видел и то, как я убила того принца?

– Да, я видел, я был рядом.

– А если бы я не смогла, ну, схватить кинжал? И он бы тогда меня…

– Исключено, – твердым голосом сказал Amato. – Я поставил между ним и тобой силовую стену, такую невидимую ткань из заряженных частиц. Они бы раскрошили его, как кочан капусты, посмей он только! Но, когда я увидел, как ты схватила кинжал, то понял – моя милая девочка сама кого хочешь раскрошит! Ты такая бесстрашная, мой возлюбленный крошечный воин! Ты – настоящий кавальери, и достойна носить это звание уже сейчас!

Как странно во сне слушать это и не умирать от нежности. Я опустилась на траву, обвила руками шею Amato и понудила его лечь рядом. Он обнял меня и прижался губами к моему лбу.

– Миа капитана, что ты хочешь делать?

Я тихо засмеялась.

– Ты же сам сказал, что я рано развилась. Я хочу, чтобы между нами произошло то, что я то, что происходит между мужчиной и женщиной.

– Любимая, ты сводишь меня с ума. Я должен сказать тебе… Это и мое желание, но ты так мала!

– Но это сон, а во сне мне шестнадцать, и разве любить и быть любимой – не высшая и священная цель жизни всякого существа? Даже мухи – и те ищут себе пары, даже бабочки-однодневки, которых вообще никто не замечает! А они живут лишь для того, чтобы отдать себя в порыве вселенской любви и так создать новую жизнь. Я люблю тебя, и для меня совершенно естественно желание стать твоей всецело, ласкать, дарить нежность, получать нежность! Я хочу целовать тебя, гладить твое тело – а иначе для чего ты сотворил себя таким пронзительно-прекрасным?!

– Нет! Я хочу идти с тобой по одному Пути – рука в руке, плечо к плечу. Но я не уверен, что ты готова…

– К чему?

– Стать женщиной. Даже во сне.

– Ты плохо меня понимаешь. Я готова. И сон это или явь – мне все равно. Наверное, дело в другом. Наверное, ты просто не желаешь меня.

– Нет, – прошептал Amato и прижал меня к себе так, что у меня свело низ живота от страсти. – Я люблю тебя, я желаю тебя, так еще ни один мужчина не желал женщину! И если ты готова…

– Я готова.

– Пойми, я не смел об этом даже мечтать. Ты поклялась ненавидеть мужчин, не выходить замуж, и я стал кораблем, чтоб хоть так приблизиться к тебе. Но…

– К чертям клятвы! Вот что я говорю. И я счастлива, что ты можешь быть мужчиной, который сделает меня самым счастливым существом в мире. Я сливаюсь с тобой, когда стою за штурвалом, так почему бы нам не соединиться и как людям?

Он как-то обреченно вздохнул и прошептал:

– Ты это серьезно? Ты действительно этого хочешь? Или просто смеешься?

– Amato, ты такой умный, такой удивительный, и такой бестолковый! Ведь мне сейчас шестнадцать, у меня есть для тебя кое-что, и я хочу, чтобы ты это взял.

– Тогда клянусь, что беру тебя в супруги, возлюбленная моя, – он снова стиснул меня так, что я вскрикнула.

– Клянусь, что беру тебя супругом, возлюбленный мой, – прошептала я. Во рту все пересохло от жуткого волнения, голова кружилась, сердце стучало как сумасшедшее…

– Неужели я сейчас коснусь твоих губ… – его глаза сияли. – Все эти миллиарды лет, пропади они пропадом, если я все-таки дождался этого мгновения!

– Мой ми… – успела я вскрикнуть, и он прижал свои губы к моим.

Конечно, целоваться я не умела. Но это и не понадобилось, в общем-то. Мой возлюбленный целовался так, что я забывала дышать и только прижималась к нему всё крепче. Он покрыл поцелуями мое лицо, нежно коснулся кончиком языка мочки уха. Я засмеялась – это было безумно приятно и щекотно.

– Любимая моя, – он на миг оторвался от моего лица. – Я больше не могу сдерживаться. Это как шторм, и если мы сейчас же не прервемся, то попадем в самое сердце этого шторма.

– Тогда полный вперед, – прошептала я. – Супруг мой.

– Сумасшедшая, – простонал он и стал дергать завязки на моей рубахе.

Я помогла ему и сама обнажила грудь. Он припал к ней, исступленно лаская и шепча нежнейшие слова. Я горела от этих ласк, выгибала спину навстречу ему, чтоб грудь была более упругой и вожделенной. Его пылающие ладони словно оставляли на ней следы. Хотелось отдаться этим ласкам и замереть вот так, но я желала большего и принялась теребить его пояс; мои руки метались по его телу, пытались сорвать хламиду, но ткань оказалась прочной.

– Если ты сейчас же не разденешься, – выкрикнула я. – Я возьму и умру! Ты истомил меня! Я хочу видеть твое тело!

– Да, миа капитана, да, миа прециоза, моя бесценная!

Он встал на колени, развязал пояс и стянул через голову холщовую сорочку. Я в немом восхищении созерцала его дивное тело. Оно было совершенно, божественно, невыразимо прекрасно!

– Может быть, ты бог? – спросила я, боясь коснуться его груди, хотя хотелось просто невыносимо, до боли. – Нет, ты не бог, все боги – просто сопляки перед тобой…

– Перестань, дай я прижму тебя к себе, дай обниму тебя.

– Я хочу раздеться совсем. – и я с удовольствием скинула рубаху, почти ощущая, как его взгляды греют мою кожу.

Мы кинулись друг к другу и обнялись так, что меж нами нельзя было просунуть и волоска. Я целовала его, покусывала плечи, гладила грудь, и он отвечал тем же. Мои руки с наслаждением исследовали его тело и наконец добрались до его сокровенности, которую мой супруг покуда прикрывал складками хламиды. Я ощутила его мощь и желание и в ответ пожелала раскрыться сама.

– Он мне так нравится, – подышала я ему в ухо. – А когда-то я считала, что это очень уродливая и бесполезная штука. Докажешь обратное?

– Убить меня хочешь? – и он повалил меня на траву, навис надо мной. – Я обожаю тебя, я сделаю для тебя все, что пожелаешь, миа тезоро, мое сокровище.

– Тогда ляг на спину.

Он повиновался. И я вложила в свои ласки всю свою страсть, всю любовь и нежность. Я понимала, что делаю всё не зря и к тому же правильно – мой супруг то шептал ласковейшие словечки, то стонал, умоляя меня дать ему передышку в этой сладкой пытке. А я была в восторге: каждой своей лаской я благодарила его за любовь, молила не оставлять меня, хотела навсегда привязать его к себе.

– Люби меня, – умоляла я. – Всегда, всегда!

– Госпожа моя, я скорее рассыплюсь в прах, чем разлюблю тебя, – молвил он. – Пришла твоя очередь полежать на спине.

Я устроилась поудобнее и невольно прикрыла глаза, когда ощутила сладкую тяжесть его тела. Его пальцы легко, но настойчиво касались разных точек моего тела, и мне показалось, будто я распалась на маленькие кусочки чего-то сладкого, вроде марципана, при этом пищащего от удовольствия. Потом меня отрезвила легкая боль, от которой я невольно вздрогнула.

– Я коснулся твоего сокровища, – прошептал мне на ухо любимый. – Моя бесценная девственница, ты действительно хочешь с ним немедленно расстаться?

– Да! Да! Да! Сколько раз тебе повторять?

– Извини. Просто я ужасно волнуюсь. Как ты понимаешь, у меня по этой части нет опыта. Ай! Ты щиплешься?!

– Да, потому что ты больше разговариваешь, чем целуешься и обнимаешься!

– Ты невыносимая девчонка! Ты даже во сне мне противоречишь! Что же будет, когда мы встретимся наяву?!

– Наверное, Большой Взрыв! – засмеялась я.

Я думала, он тоже засмеется, но он нахмурился.

– Что такое? – испугалась я.

Он поцеловал меня в лоб:

– Ерунда, просто ты иногда говоришь удивительные вещи. Но ты права. Пора заменить слова поцелуями.

И мы заменили. Я стала легкой и какой-то на удивление зрячей. Мой любимый обнимал меня, а я видела за блеском его глаз сияние других миров. Я всё воспринимала очень обостренно: тепло его кожи, запах пота, мягкость губ, родинку над левой лопаткой… Какие-то детали, мелочи, но из них и состояла моя любовь.

Его нежность сменилась настойчивостью. Теперь поцелуи и ласки стали более резкими, отрывистыми, торопливыми, словно он оказался в центре некоего обряда, и стремился поскорее его провести. Я опять почувствовала боль, она стала сильнее, но я старалась не подать виду, что мне больно. Если боль – это плата за счастье слиться с ним воедино, я готова ее терпеть сколько угодно. Только бы он любил меня, только бы любил…

Боль была такая, будто меня постепенно высверливали изнутри. Но когда боль, наконец, поутихла, и я смогла хоть как-то воспринимать то, что делал мой любимый, мне показалось, что я стала пустой, полой, просто оболочкой, сосудом, куда изольется его семя. Мне захотелось плакать оттого, что божественное действо оказалось таким прозаическим и даже скучным. Теперь я могла сказать: «Ну вот, я отдалась, я женщина», но мне хотелось большего – той истины и радости, которая является обоим любящим в неком ослепительном моменте. А есть ли она вообще, эта общая радость любви? Или насыщается ею только кто-то один?..

Amato в этот миг был далек от меня, словно тоже стал пустой оболочкой. Его лицо застыло неподвижной маской, и он почему-то хмурил свои великолепные брови. Вдруг он сотрясся всем телом и рухнул на меня, вдавив в траву. Он тихо постанывал и шептал что-то на языке, мне незнакомом. А я ощутила между бедрами жуткий холод, просто лед и против воли задрожала.

Слава богам, он не заметил этого. Я чувствовала себя жалкой, ненужной, неправильной. Я так хотела его, и вот, получив, поняла, что всё вышло совсем не так, как надо. Этого святого чуда – чуда соединения, так и не произошло, хотя мы были близки. Разве так бывает между любящими?

Но мне не хотелось рассуждать на эту тему. Я поняла, что очень устала, замерзла, и мне больно. Мне больше не нравился этот сон. Поскорей бы он закончился.

– Милая? – Amato вопросительно поглядел на меня, когда я выскользнула из-под него и стала молча натягивать свою сорочку. – Что-то не так?

– Нет, все хорошо, – я заставила себя улыбнуться ему и запомнить его таким: вольготно раскинувшимся на измятой траве, блистающим совершенством, нагим божеством, которому я отныне должна была поклоняться.

– Тогда подойди и поцелуй меня, – улыбнулся в ответ он. – Разве я был плох?

– Ты был великолепен, – я коснулась губами его плеча.

И потеряла сознание.

Я смогла очнуться только тогда, когда услышала, как Amato настойчиво зовет меня:

– Норма, милая, умоляю, приди в себя!

Я сделала резкий вдох и выдох и открыла глаза:

– Что случилось?

Он был страшно бледен, на лбу выступила испарина. Этот контраст между его чернейшими кудрями и вдруг побелевшей кожей я запомнила навсегда. Так страшно вдруг стало! Так ему тоже плохо?

– Родная, через две с половиной минуты наши волны разойдутся в пространстве. Мы расстанемся. Сон кончится. И… Я не знаю, когда мы сможем пересечься в твоем мире, хотя бы во сне. Я не рассчитал параболы. Проклятье!

Я села, голова кружилась.

– Норма! – слезы текли по его щекам, это было так странно – плачущий мужчина; он схватил мои руки и осыпал поцелуями. – Я не могу, не хочу уходить от тебя! Жизнь без тебя – это хуже ада!

Я снова заставила себя улыбнуться, поцеловала его в уголок губ.

– Любимый, ты вернешься, я знаю. Ты, как это… рассчитаешь параболы, и наши волны встретятся. Ведь ты не забудешь меня, как волну забывает волна…

– Не забуду, – он прижал меня к себе. – Храни мой перстень. Хоть он будет тебя поддерживать, пока меня мотает по галактикам. Будь прокляты боги!

– Они-то здесь причем…

– Они создали столько огромных миров и так мало путей от сердца к сердцу. Норма, жена моя возлюбленная, да пребудет с тобой вся моя сила, вся любовь, вся верность!

– Да. Мне это понадобится. И ты вернешься, мы встретимся, я знаю это…

Мы стояли, крепко обняв друг друга, напоследок прижавшись губами к губам. Я открыла глаза и увидела, как за плечами Amato разрастается бархатная чернота, в которой бесследно пропадают деревья нашего несостоявшегося рая. Я заглянула в глаза любимого и поняла, что он видит то же самое, только за моей спиной.

– Доброго пути, Amato, – прошептала я.

– Доброй ночи, единственная моя…

А потом я услышала, как звонит колокол.

Это уже был не сон. Мне снова было без малого семь, я лежала в постели с ледяными простынями, подушкой, набитой морской галькой, и одеялом, таким тонким, что оно походило на решето. Сразу стало холодно, я поняла, что моя сорочка, в которой я была во сне, отчего-то промокла.

Сон.

Тогда почему так больно и тоскливо?

– Любишь ли ты меня, единственный мой? – прошептала я, понимая, что ответа не дождусь, наверное, никогда.

– Эй, Норма, вставай! – услышала я пронзительный вопль Беллы. – Оглохла, что ли? Колокол звонит! Подъем!

– Да, встаю, – ответила я и, прикрываясь одеялом, встала с кровати.

– Одежда в шкапу, – напомнила Белла. – А что это ты одеялом прикрываешься?

Она бесцеремонно вырвала несчастную тряпку из моих вдруг ослабевших рук.

– Боги пресвятые! Что ты сделала со своей сорочкой?

Я только сейчас догадалась поглядеть на подол сорочки. Он был жутко обзеленен травой и к нему прилипли комочки земли, веточки, душистые листья «мужского дерева». Откуда они могли здесь взяться, если сон был всего лишь сном?

– Эй, подруга! – гаркнула Белла. – Ты, похоже, ночью хорошо погуляла по мокрой лужайке, да? Только ведь здесь лужаек и в помине нет! Где ты была?

– Спала в своей постели.

– Вр-решь, сучка! А, я поняла: ты колдунья и есть! Про них рассказывают, что они по ночам сбегают из постелей, проходят через стены и пляшут на волшебных лугах, пока не наступит утро! Тогда они возвращаются обратно, только сорочки-то грязненьки! Ты колдунья, сознайся, да?

– Я до этого… Со мной до этой ночи ничего подобного не случалось. Я не знаю, как это могло получиться.

– Зато я знаю! – голос Беллы торжествующе звенел. – Ты черная тварь, колдовка, сегодня сбежала и отдалась на волшебном лугу какому-нибудь злому духу!

– Нет!

– Снимай сорочку, сука, я докажу тебе!

Она сама сорвала с меня несчастную сорочку. И отшатнулась, вопя от ужаса:

– Кровь! У тебя кровь в промежности и внутри бедер! Ты сношалась с духом зла, и он лишил тебя девства! Вот они, доказательства!

И тут она, размахнувшись, с силой ударила меня кулаком в низ живота. Я согнулась от боли и почувствовала, как по внутренним сторонам моих ног текут ледяные струи. Из меня вытекало густое белое вещество, липкое, пахнущее мускусом и грехом. Его было так много, что на полу образовалась небольшая студенистая лужа. Я поняла, что это. Семя Amato. Поняла это, насчет семени, и моя сокамерница. Видимо, она больше меня была осведомлена в подобных вопросах.

– Много же он в тебя вдул, – издевательским голосом произнесла она. – У него был здоровый член, да? Он проткнул тебя насквозь? А может, тебя охаживали сразу двое-трое злых духов? Говори, сука, или я немедленно зову дежурную сореллу! Тебя же на куски разорвут, колдунья!

– Белла, я не колдунья… Я… Мне приснился сон. И во сне я действительно отдалась мужчине, но это был не злой дух.

– А кто?

– Я не могу объяснить.

– Ну уж не свисти, что это был бог! Бог лучше кончит в пасть змеи, чем в твою поганую щель! Ну, теперь мне будет, о чем доложить дежурной сорелле! Я прославлюсь на весь Кастелло-дель-Мизерикордиа – я первой обнаружила настоящую колдунью! Тебя будут пытать, слышишь, пыта-а-ать! На остров приедет особая коллегия судей, которая занимается судом над колдуньями. И ты расскажешь всё – как приманила своего любовника, как ласкала его, как раздвигала ноги! Ой-ой, как это здорово!!!

Она, словно помешанная, пустилась по комнате в пляс, высоко подбрасывая худые ноги, а я стояла истуканом в луже семени Amato, сжимая перепачканную сорочку, и не знала, что делать. Она выдаст меня, это ясно, как день Богини!

И тут я вспомнила кое-что.

– Белла, послушай, я хочу предложить тебе сделку.

Она замерла на месте, глаза бегали, щеки залил лихорадочный румянец, из уголка рта тянулась ниточка слюны. Она безумна, боги, это же очевидно!

– Сделку? – надменно промолвила она. – Что у тебя есть, потаскуха, что ты можешь мне предложить?

– Ты не станешь ни о чем докладывать дежурной. Я уничтожу сорочку и… семя, вытру кровь. Никто ничего не заметит. И ты будешь молчать, а иначе…

– Иначе?

– Я выдам твою тайну. Я признаюсь в том, что не одна я – колдунья в Кастелло-дель-Мизерикордиа. Я и тебя обвиню в колдовстве. Тем более, что ты, в отличие от меня, действительно кое-что можешь. Ты всегда знаешь, который час безо всяких часов, верно?

– С-сука! Удавлю! – кинулась на меня Белла, и я сама не пойму, что на меня нашло: я мгновенно наклонилась, схватила пригоршню семени своего первого мужчины и швырнула ей прямо в лицо.

Она замерла, а потом принялась торопливо отирать лицо передником, трясясь, как в лихорадке, от гадливости и ненависти.

– Смотри, – сказала я. – Теперь и на твоем переднике семя моего любовника. Может быть, и ты побывала в его объятиях, а? Белла, я предлагаю хорошую сделку. Молчишь ты, молчу и я. Ну? Рассуди здраво.

– Молчания мало.

– Хорошо. Назови твои условия.

– Ты будешь выполнять кое-какие мои желания.

– Надеюсь, не подтирать тебе задницу?

– Я выдумаю что-нибудь поинтересней. А для начала ты будешь все время отдавать мне половину порции твоей еды.

– Согласна. Уговор?

– Уговор. А теперь приведи себя в порядок и сотри всю эту гадость.

– Хорошо, как скажешь.

Я занялась своим видом, сорочкой (она все равно была безнадежно испорчена) подтерла лужу, скрутила сорочку в тугой ком и спрятала на самое дно сундука. Каждый вечер младшая по camera выносит мусор к мусоросжигательной печи в подвале замка. Вот так она и сгинет.