Текст книги "Доктрина шока. Расцвет капитализма катастроф"

В Чили, Аргентине и Уругвае хунты начали операции мощной идеологической чистки. Они сжигали книги Фрейда, Маркса и Неруды, закрыли сотни газет и журналов, захватили университеты, запретили забастовки и политические митинги.

Особенно грязным нападкам были подвергнуты «розовые» экономисты, которых «чикагские мальчики» не могли победить до переворота. Из Университета Чили, – главного соперника базы «чикагских мальчиков» – Католического университета, были уволены сотни преподавателей за «несоблюдение морального долга» (среди них Андре Гундер Франк, отошедший от чикагской школы, который писал из Чили гневные письма своим бывшим американским профессорам)[312]312
  Frank A.G. Economic Genocide in Chile, p. 41.


[Закрыть]. Гундер Франк рассказывал, что во время переворота «шестерых студентов застрелили у главного входа в экономическое отделение, чтобы преподать наглядный урок всем прочим»[313]313
  Там же.


[Закрыть]. Когда хунта захватила власть в Аргентине, солдаты вломились в Южный университет в Баия-Бланке и арестовали 17 ученых по обвинению в «подрывной преподавательской деятельности»; и большинство из них были с экономического отделения[314]314
  Report on an Amnesty International Mission to Argentina 6–15 November 1976, p. 65.


[Закрыть]. «Необходимо разрушить источники, которые питают, формируют и накачивают своими идеями подрывные элементы», – заявил один из генералов на пресс-конференции[315]315
  Там же.


[Закрыть]. В рамках «операции “Чистка”» пострадало 8000 «идеологически подозрительных» левых преподавателей[316]316
  Feitlowitz M. A Lexicon of Terror, p. 159.


[Закрыть]. В вузах были запрещены групповые презентации – как проявления скрытого коллективного духа, опасного для «индивидуальной свободы»[317]317
  Taylor D. Disappearing Acts: Spectacles of Gender and Nationalism in Argentina’s «Dirty War». Durham, NC: Duke University Press, 1997. Р. 105.


[Закрыть].

В Сантьяго на Национальном стадионе среди других арестованных оказался легендарный левый исполнитель песен в народном стиле Виктор Хара. Неистовое стремление заставить культуру замолчать ярко отразилось в том, как с ним поступили. Сначала солдаты сломали ему обе руки, чтобы он не мог больше играть, затем, по данным чилийской комиссии «Правда и примирение», в него выпустили 44 пули[318]318
  Report of the Chilean National Commission on Truth and Reconciliation, vol. 1, p. 140.


[Закрыть]. Чтобы он не мог никого вдохновлять после своей смерти, режим приказал уничтожить архивные оригиналы его записей. Мерседес Соса, представительница аналогичного музыкального направления, была вынуждена покинуть Аргентину, революционного драматурга Аугусто Боаля пытали и изгнали из Бразилии, Эдуардо Галеано изгнали из Уругвая, а Вальш был убит на улице Буэнос-Айреса. Культуру целенаправленно истребляли.

Параллельно ей на смену приходила другая – очищенная и здоровая – культура. В начале диктатур в Чили, Аргентине и Уругвае были позволены только два вида собраний публики: парады, демонстрирующие военную мощь, и футбольные матчи. В Чили женщину могли арестовать за ношение брюк, а мужчину – за длинные волосы. «По всей Республике проходит тщательная чистка», – заявляла передовая статья аргентинской газеты, подконтрольной хунте. Она призывала повсеместно соскабливать нарисованные левыми граффити: «Вскоре стены засияют, очищенные от этого кошмара с помощью мыла и воды»[319]319
  Статья была напечатана в La Prensa (Buenos Aires); цит. по: Feitlowitz M. A Lexicon of Terror, p. 153.


[Закрыть].

В Чили Пиночет захотел отучить свой народ от привычки собираться на улицах. Самые крохотные скопления людей разгоняли при помощи специальных брандспойтов – водяных пушек, любимого орудия Пиночета для контроля над толпой. Хунта держала их повсюду, вплоть до самых маленьких, чтобы рассеивать горстки школьников с листовками на тротуарах. Даже погребальные процессии, если горе выражалось слишком шумно, грубо разгоняли. Эти брандспойты, прозванные «гуанако» – в честь лам, которые любят плеваться, – использовали для очистки улиц от людей, как будто бы они были человеческим мусором, чтобы пустые улицы сияли чистотой.

Вскоре после переворота чилийская хунта издала распоряжение, в котором призывала граждан «участвовать в очистке вашего отечества», сообщая об иностранных «экстремистах» и «фанатиках-чилийцах»[320]320
  Constable P., Valenzuela A. A Nation of Enemies, p. 153.


[Закрыть].

Большинство исчезавших после облав были не «террористами», как их красноречиво называли, но скорее людьми, которые, как понимали хунты, являлись наиболее серьезным препятствием для реализации их экономических программ. Среди этих людей попадались и настоящие противники, но большинство были просто выразителями ценностей, противоположных ценностям осуществлявшихся революций.

Систематический характер этих чисток можно обнаружить, сопоставив даты и сроки исчезновения людей, зафиксированные правозащитниками и комиссиями по расследованиям. В Бразилии хунта воздерживалась от массовых репрессий до конца 60-х, но было одно исключение: как только совершился переворот, солдаты провели облавы на руководителей профсоюзов на фабриках и больших ранчо. Согласно данным, приведенным в книге «Бразилия: это не должно повториться», их поместили в тюрьмы, где многих подвергли пыткам «просто по той причине, что они были приверженцами политической философии, противоположной взглядам властей». Отчет комиссии расследования, основанный на судебных записях самих военных, показывает, что «Главное рабочее командование» (CGT), основное объединение профсоюзов, в документах хунты представлено как «вездесущий демон, которого надо изгнать». Отчет делает однозначный вывод, что военные, «пришедшие к власти в 1964 году, особенно тщательно занимались «“чисткой” данного сектора», потому что они «боялись распространения… сопротивления профсоюзов экономическим программам хунты, основанным на уменьшении заработной платы и денационализации экономики»[321]321
  Archdiocese of São Paulo. Torture in Brazil, pp. 106–110.


[Закрыть].

В Чили и Аргентине военные правительства воспользовались хаосом переворота, чтобы разгромить профсоюзное движение. Эти операции были тщательно запланированы заранее, поскольку систематические облавы начались уже в день переворота. В Чили, пока всеобщее внимание было приковано к президентскому дворцу, другие армейские подразделения отправились на «фабрики в так называемый район промышленного пояса, где производили облавы и аресты. В течение нескольких следующих дней», по данным чилийской комиссии «Правда и примирение», были совершены облавы еще на нескольких фабриках «с последовавшими арестами множества людей, часть которых позже была убита или пропала без вести»[322]322
  Report of the Chilean National Commission on Truth and Reconciliation, vol. 1, p. 149.


[Закрыть]. В 1976 году 80 процентов политических заключенных в Чили относились к рабочим или крестьянам[323]323
  Letelier O. The Chicago Boys in Chile.


[Закрыть].

В отчете аргентинской комиссии расследования «Это не должно повториться» отмечен параллельный хирургический удар против профсоюзов: «Мы обратили внимание на то, что значительная часть таких операций [против рабочих] прошла в день переворота или сразу после»[324]324
  Nunca Más (Never again): The Report of the Argentine National Commission of the Disappeared. New York: Farrar Straus Giroux, 1986. Р. 369.


[Закрыть]. Среди описаний облав на фабриках один случай особенно ярко показывает, как ярлычок «терроризма» использовался в качестве маскировки для нападения на мирных рабочих активистов. Грасиела Геуна, политзаключенная лагеря пыток Ла-Перла, описывала, как ее охранники-солдаты тревожились из-за надвигающейся забастовки на электростанции. Забастовка оказалась бы «важным примером сопротивления военной диктатуре», и хунта не хотела, чтобы это случилось. Геуна вспоминает, что «солдаты решили превратить ее в незаконную, или, по их выражению, “монтонеризировать” ее (“Монтонеро” – название партизанской группы, с которой к тому моменту армия уже успешно расправилась). Забастовщики не имели ни малейшего отношения к “Монтонеро”, но это не играло никакой роли. Солдаты Ла-Перлы собственноручно распечатали листовки с подписью “Монтонеро”, призывающие рабочих к забастовке». Затем эти листовки стали «доказательством» права похищать и убивать руководителей профсоюзов[325]325
  Там же, p. 371.


[Закрыть].

Нападения на профсоюзных лидеров часто совершались при тесном сотрудничестве с владельцами предприятия; судебные дела последних лет дают документированные примеры прямого участия местных дочерних компаний иностранных монополистов в расправах над рабочими.

В годы, предшествовавшие перевороту, растущая воинственность левых сил в Аргентине пугала иностранные компании как с экономической точки зрения, так и с точки зрения личной безопасности. В 1972–1976 годах пятеро руководителей компании Fiat были убиты[326]326
  Report on an Amnesty International Mission to Argentina 6–15 November 1976, p. 9.


[Закрыть]. Судьба этих компаний круто изменилась, когда хунта захватила власть и приступила к реализации программы чикагской школы – теперь они могли беспрепятственно затопить местный рынок импортными товарами, снижать работникам зарплату, увольнять их по своему усмотрению и посылать полученную прибыль за границу.

Несколько транснациональных корпораций с энтузиазмом выразили свою благодарность. На ближайший Новый год после установления власти военных в Аргентине Ford Motor Company напечатала праздничную рекламу, в которой открыто заявляла о своем союзничестве с режимом – «1976: Аргентина снова выбирает свой путь. 1977: Новый год веры и надежды для всех аргентинцев доброй воли. Аргентинское отделение Ford Motor и его сотрудники будут бороться за осуществление великой судьбы отечества»[327]327
  Taylor D. Disappearing Acts, p. 111.


[Закрыть]. Иностранные компании не просто благодарили хунту за ее замечательную работу, некоторые из них активно участвовали в кампании террора. В Бразилии несколько транснациональных корпораций, объединившись, финансировали свою собственную приватизированную команду палачей. В середине 1969 года, когда жестокость хунты достигла своего пика, появились стоящие над законом полицейские силы под названием «Операция “Бандейрантес”», или ОБАН. По данным отчетов, приведенных в книге «Бразилия: это не должно повториться», эта организация, укомплектованная военными офицерами, финансировалась за счет «пожертвований различных транснациональных корпораций, включая Ford и General Motors». Существующая вне официальных военных и полицейских структур, ОБАН могла себе позволить «гибкость и безнаказанность в методиках допроса», как говорится в отчете, и скоро прославилась невероятным садизмом[328]328
  Archdiocese of São Paulo. Torture in Brazil, p. 64.


[Закрыть].

В Аргентине местная дочерняя компания Ford откровенно сотрудничала с аппаратом террора. Эта компания поставляла военным машины, и зеленые автомобили Ford Falcon с кузовом типа седан стали орудием тысяч похищений и исчезновений. Аргентинский психолог и драматург Эдуардо Павловски называл эту машину «символическим выражением террора, машиной смерти»[329]329
  Robert K. The Falcon Remembered // NACLA Report on the Americas 39. 2005. № 3. November – December. Р. 12.


[Закрыть].

Ford Motors поставляла хунте автомобили, а та в свою очередь оказывала ей ответные услуги: очищала сборочные конвейеры компании от доставляющих неприятности профсоюзных активистов. До переворота Ford была вынуждена сделать немало серьезных уступок своим работникам: вместо 20 минут на обед отводился один час, а 1 процент от стоимости каждой проданной машины тратился на социальные программы. Все это резко изменилось в день переворота, с началом контрреволюции. Фабрика Ford в пригородах Буэнос-Айреса превратилась в вооруженный лагерь, ее заполнили военные машины, в том числе танки и жужжащие над головами вертолеты. Согласно показаниям рабочих, подразделение численностью не менее сотни солдат постоянно находилось на фабрике[330]330
  Basualdo V. Complicidad patronal-militar en la última dictadura argentina // Engranajes: Boletin de FETIA. № 5. March, special edition.


[Закрыть]. «Казалось, как будто мы тут, на фабрике Ford, воевали. И все это было направлено против нас, рабочих», – вспоминает Педро Трояни, один из представителей профсоюза[331]331
  Расшифровка интервью с Педро Трояни и Карлосом Альберто Пропато, бывшими рабочими фабрики Ford и профсоюзными активистами, взятого Родриго Гутиэрресом для готовящегося к выходу на экран документального фильма о Ford Falcon (Тhe Falcon Remembered).


[Закрыть].

Солдаты прочесали здания, схватили наиболее активных членов профсоюза – по указанию мастера фабрики – и надвинули им на глаза капюшоны. Трояни также вытащили из конвейерного цеха вместе с другими жертвами. Причем, как он вспоминает, «прежде чем отдать меня под стражу, они провели меня по фабрике; они делали это совершенно открыто, чтобы другие могли видеть: таким образом Ford избавляется от профсоюзного движения»[332]332
  Demandan a la Ford por el secuestro de gremialistas durante la dictadura // Página 12. 2006. February 24.


[Закрыть]. Но самое поразительное произошло потом: вместо того чтобы быстро доставить в ближайшую тюрьму, солдаты, по словам Трояни и других, отвели их в камеры, созданные на территории самой фабрики. На том самом месте, где еще вчера они вели переговоры об условиях труда, рабочих избивали, том числе ногами, и в двух случаях подвергали электрошоку[333]333
  Robert K. The Falcon Remembered, pp. 13–15; расшифровка интервью с П. Трояни и К. Пропато.


[Закрыть]. Только потом их отправили во внешнюю тюрьму, где пытки продолжались неделями, а в некоторых случаях – месяцами[334]334
  Demandan a la Ford por el secuestro de gremialistas durante la dictadura.


[Закрыть]. Как утверждают юристы рабочих, было схвачено по меньшей мере 25 представителей профсоюза местной фабрики Ford, причем половина из них содержалась под стражей на территории компании – группы прав человека Аргентины настаивают, чтобы это место внесли в официальный список тайных мест содержания арестованных[335]335
  Там же.


[Закрыть].

В 2002 году федеральные прокуроры подали уголовный иск против аргентинского отделения Ford на основании жалоб Трояни и 14 других рабочих, заявив, что компания несет ответственность перед законом за репрессии, применявшиеся на принадлежащей ей территории. «Аргентинское отделение компании Ford и его руководители участвовали в похищении собственных работников и, я думаю, должны нести за это ответственность», – заявил Трояни[336]336
  Rohter L. Ford Motor Is Linked to Argentina’s «Dirty War» // New York Times. 2002. November 27.


[Закрыть]. Подобное обвинение выдвинуто против Mercedes-Benz (дочерней компании фирмы DaimlerChrysler) на основании того, что эта компания в 1970-е годы сотрудничала с военными, проводя чистку своих фабрик от профсоюзных лидеров; в заявлении приводятся имена и адреса 16 рабочих, которые в тот период исчезли, 14 из них – навсегда[337]337
  Там же; Correa S. Los desaparecidos de Mercedes-Benz // BBC Mundo. 2002. November 5.


[Закрыть].

Согласно Карен Роберт, занимающейся историей Латинской Америки, к концу диктатуры «практически все рабочие представители исчезли из самых крупных фирм страны… таких как Mercedes-Benz, Chrysler и Fiat Concord»[338]338
  Robert K. The Falcon Remembered, p. 14.


[Закрыть]. Как Ford, так и Mercedes-Benz отрицают какую-либо причастность своего руководства к репрессиям. Рассмотрение их дел продолжается.

Жертвами превентивного удара стали не только деятели профсоюзов, но и другие люди, мировоззрение которых опиралось на иные ценности, кроме погони за чистой прибылью. Особой жестокостью в странах этого региона отличались атаки на фермеров, выступавших за земельную реформу. В Аргентине хунта охотилась за лидерами Аргентинской аграрной лиги (они распространяли мятежные идеи о праве крестьян владеть землей), и их жестоко пытали – часто на тех самых полях, на которых они работали, на глазах у соседей. Солдаты использовали батареи тракторов для своих «пиканас», обращая обычные орудия сельского хозяйства против самих же фермеров. В то же время экономическая политика хунты была нежданной удачей, золотым дождем для землевладельцев и собственников скота. Мартинес де Хос снял ограничения с цены на мясо, и она подскочила более чем на 700 процентов, принося рекордную прибыль[339]339
  McCaughan M. True Crimes, p. 290.


[Закрыть].

В городских трущобах мишенью этих опережающих ударов были социальные работники, часто связанные с церковью, которые от лица беднейших представителей общества требовали заботы о здоровье, государственного жилья и образования, другими словами, «чикагские мальчики» демонтировали социальное государство. «Больше у бедных не останется добряков, которые о них заботятся!» – говорили тюремщики, обращаясь к Норберто Ливски, аргентинскому доктору, «поражая ударами тока [его] десны, соски, половые органы, живот и уши»[340]340
  Nunca Más, p. 22.


[Закрыть].

Аргентинский священник, сотрудничавший с хунтой, так объяснял ее основные принципы: «Враг – это марксизм. Марксизм в церкви и в моей родной стране – опасность для новой нации»[341]341
  Marchak P. God’s Assassins: State Terrorism in Argentina in the 1970s. Montreal: McGill-Queen’s University Press, 1999. Р. 241.


[Закрыть]. Слова об «опасности для новой нации» помогают понять, почему среди жертв хунты так много молодых. Например, в Аргентине 81 процент исчезнувших составляли люди в возрасте от 16 до 30 лет[342]342
  Marchak P. God’s Assassins, p. 155.


[Закрыть]. «Сейчас мы работаем с прицелом на ближайшие 20 лет», – сказал известный аргентинский палач одной из своих жертв[343]343
  Levy G. Considerations on the Connections between Race, Politics, Economics, and Genocide, p. 142.


[Закрыть].

К молодым жертвам режима относится группа учащихся старших классов, которые в сентябре 1976 года объединились, чтобы попросить снизить плату за проезд в автобусе. Хунта увидела в этом коллективном действии знак того, что подростки заражены вирусом марксизма, и ответила им яростным геноцидом: шестеро школьников, осмелившихся выступить с такой подрывной просьбой, были подвергнуты пыткам и убиты[344]344
  Marchak P. God’s Assassins, p. 161.


[Закрыть]. Мигель Освальдо Эчеколац, комиссар полиции, осужденный в 2006 году, играл зловещую роль в этой расправе.

Таким образом, логика исчезновения людей была ясна: в то время как шоковая терапия была направлена на устранение всех пережитков коллективизма из экономики, шоковые отряды устраняли всех представителей народа с подобным мировоззрением с улиц, из университетов и фабрик.

Иногда по неосторожности даже передовые борцы экономической трансформации признавали, что для достижения их целей требуются массовые репрессии. Виктор Эммануэль из PR-компании Burson-Marsteller, который взялся рекламировать установленный аргентинской хунтой благоприятный для бизнеса режим, сказал исследователю, что насилие было необходимо, чтобы освободить «увязшую в попечительстве, статичную» экономику Аргентины. «Никто, ни один человек, не будет вкладывать деньги в страну, находящуюся в состоянии гражданской войны», – сказал он, признав, что там погибали не только вооруженные партизаны. «Может быть, там погибла масса невинных людей», – заявил он писательнице Маргерит Фейтловиц, но «в данной ситуации требовалось действовать с огромной силой»[345]345
  Feitlowitz M. A Lexicon of Terror, p. 42.


[Закрыть].

Серхио де Кастро, «чикагский мальчик» в роли министра экономики Чили, отвечавший за проведение шокового лечения, сказал, что никогда бы не смог этого сделать без железной хватки Пиночета. «Общественное мнение во многом было направлено против нас, так что для осуществления программы нужна была сильная личность. И нам повезло: президент Пиночет был способен нас понять и обладал сильным характером, чтобы противостоять критике». Кроме того, он заметил, что «авторитарное правительство» оптимально при переходе к экономической свободе из-за своего «безличного» использования силы[346]346
  Constable P., Valenzuela A. A Nation of Enemies, pp. 171, 188.


[Закрыть].

Как это бывает почти во всех случаях государственного террора, целенаправленные убийства выполняли две задачи. Во-первых, устранялись реальные препятствия к реализации проекта – люди, которые, вероятнее всего, будут протестовать. Во-вторых, когда все поняли, что «смутьяны» исчезают, это стало грозным предупреждением тем, кто думал о сопротивлении, что также устраняло препятствия.

И террор делал свое дело. «Мы были сконфужены и встревожены, послушны и готовы выполнять указания… люди впадали в регрессию, они стали зависимее и боязливее», – вспоминал чилийский психиатр Марко Антонио де ла Парра[347]347
  Constable P., Valenzuela A. A Nation of Enemies, p. 147.


[Закрыть]. Иными словами, люди были в шоке. Поэтому, когда в результате экономического шока зарплаты упали, а цены подскочили, улицы в Чили, Аргентине и Уругвае оставались пустынными и спокойными. Не было голодных протестов или всеобщих забастовок. Семьи молча справлялись с новой ситуацией: пропуская обеды или ужины, они давали малышам мате – традиционный чай, подавляющий голод, и вставали до восхода, чтобы пешком за несколько часов добраться до работы, экономя на автобусных билетах. Если же кто-то умирал от голода или брюшного тифа, их тихо хоронили.

Всего 10 лет назад страны южного конуса – с их бурно развивающейся промышленностью, быстрым ростом среднего класса и мощными системами здравоохранения и образования – были надеждой развивающегося мира. Теперь же богатые и бедные оказались в двух разных экономических мирах: богатые становились почетными гражданами штата Флорида, а остальные люди были отброшены назад, к состоянию экономической отсталости, и этот процесс будет продолжаться и углубляться при помощи неолиберальной реструктуризации в эпоху после диктатур. Вместо окрыляющего примера эти страны стали грозным предупреждением о том, что случается с бедными странами, которые пытаются выбраться из третьего мира. Эта перемена аналогична тому, что происходило с заключенными пыточных камер: их заставили не только говорить, но и отказаться от своих убеждений, предать любимых и детей. Тех, кто не выдерживал пыток, называли «квебрадос» – сломленными. То же самое произошло со странами южного конуса: регион был не просто разбит, он был сломлен.

Пока политики пытались устранить коллективизм из культуры, в тюрьмах при помощи пыток его устраняли из ума и духа. В 1976 году в редакционной статье одной газеты, сотрудничавшей с аргентинской хунтой, было сказано: «Умы также надо очищать, потому что ошибки рождаются именно там»[348]348
  Статья из La Prensa (Buenos Aires), цит. по: Feitlowitz M. A Lexicon of Terror, p. 153.


[Закрыть].

Многие палачи чувствовали себя врачами или хирургами. Подобно чикагским экономистам с их болезненной, но необходимой шоковой терапией, допрашивающие думали, что электрошок и другие орудия пыток оказывают терапевтическое воздействие: они назначают своего рода лечение узникам, которых часто в лагерях называли «апестосос» – нечистыми или больными. Их надо излечить от болезни социализма, от склонности к коллективным действиям[349]349
  Электрошок, совершив полный круг, вновь стал тем, чем был вначале: методом экзорцизма. Первый зарегистрированный случай применения электрошока относится к началу XVIII века. Швейцарский доктор, думая, что причиной психических расстройств является дьявол, приложил к телу пациента провода, подсоединенные к аппарату со статическим электричеством. На каждого демона было потрачено по одному заряду. Затем было объявлено, что пациент исцелен.


[Закрыть]. Такое «лечение», конечно, мучительно, оно может даже привести к смерти – но проводится во благо пациента. «Если рука страдает от гангрены, ее надо отрезать, не правда ли?» – нетерпеливо отвечал Пиночет критикам, обвинявшим его в нарушении прав человека[350]350
  Constable P., Valenzuela A. A Nation of Enemies, p. 78. Shirlaw L.M. A Cure for Devils // Medical World 94. 1961. January. Р. 56; цит. по: History of Shock Treatment. San Francisco: Frank, 1978, September, Р. 2.


[Закрыть].

Свидетельства узников, собранные комиссиями по расследованиям по странам региона, описывают систему мер, вынуждающих человека отречься от самых важных принципов своей жизни. Для большинства левых Латинской Америки самым дорогим принципом была, по словам аргентинского историка радикала Освальдо Байера, их «единственная трансцендентальная теология – солидарность»[351]351
  McCaughan M. True Crimes, p. 295.


[Закрыть]. Пытающие отлично понимали значение солидарности и старались вытравить социальные взаимосвязи из своих заключенных. Разумеется, на любом допросе они стремились извлечь ценную информацию и таким образом вынудить человека стать предателем. Но, по словам многих узников, их палачей интересовала не столько информация, которой они уже располагали, сколько акт предательства сам по себе. Таким образом палачи старались нанести необратимое повреждение тому качеству человека, которое побуждает его ставить помощь другим выше всего остального, – а именно в силу этого качества эти люди и стали активистами, – и заменить его стыдом и чувством унижения.

Иногда узники совершали предательства не по собственной воле. Когда был арестован аргентинец Марио Вильяни, при нем оказался его дневник. Записи указывали на место встречи Вильяни с его другом. Туда явились солдаты, и еще один активист исчез в мясорубке террора. Палачи, допрашивающие Вильяни, постоянно напоминали ему о том, что «они схватили Хорхе, потому что при [нем] оказались эти заметки. Они понимали, что мысль об этом была куда мучительнее разряда в 220 вольт. Вынести эти угрызения совести почти невозможно»[352]352
  Feitlowitz M. A Lexicon of Terror, p. 77.


[Закрыть].

Актами неповиновения в этих условиях были малейшие проявления доброты между заключенными, например, перевязка раны соседу по камере или готовность поделиться скудной едой. Когда надсмотрщики замечали подобное, за этим следовало суровое наказание. Тюремщики пытались превратить узников в крайних индивидуалистов, иногда предлагая им дьявольские сделки: выбор между самой невыносимой пыткой для себя или еще более грубыми пытками для другого заключенного. В некоторых случаях узников удавалось сломить до такой степени, что они помогали применять «пикану» для своих соседей или по телевидению отказывались от своих прежних убеждений. Такие случаи воспринимались тюремщиками как полная победа: их подопечные не только предали солидарность, но и ради собственного спасения подчинились жестокой морали, на которой основан капитализм без ограничений, – «заботе только о самом себе», по словам одного из руководителей ITT[353]353
  Сегодня это стремление сломать личность можно увидеть в использовании ислама как орудия против мусульманских заключенных в тюрьмах, находящихся в ведении США. Многочисленные свидетельства из Абу-Грейб и Гуантанамо показывают, что узники постоянно испытывают две формы пыток – это нагота и систематическое издевательство над исламскими обычаями: заключенных заставляют сбривать бороды и пинать ногой Коран, их заворачивают в израильский флаг, мужчин заставляют принять гомосексуальные позы и их даже смазывают поддельной менструальной кровью. Муаззам Бегг, бывший узник Гуантанамо, рассказывает, что его часто насильно брили, а затем стражники спрашивали: «Где же то, что делает тебя мусульманином?» Они издеваются над исламом не потому, что его ненавидят (хотя и это возможно), но потому, что его любят заключенные. Поскольку целью пыток является изменение личности, все, на чем держится личность заключенного, у него систематически отнимают и разрушают – от его одежды до личных убеждений. В 70-х ради этой цели разрушению подвергалась солидарность, сегодня мишенью нападения стал ислам. Rose D. Guantanamo Briton «in Handcuff Torture» // Observer. London. 2005. January 2.


[Закрыть].

Обе группы шоковых «докторов» стран южного конуса – как генералы, так и экономисты – пользовались почти идентичными метафорами, описывая свою работу. Фридман говорил о том, что в Чили выполняет роль врача, который дает «чилийскому правительству советы по медицинским процедурам, чтобы остановить распространение чумы» – «эпидемию инфляции»[354]354
  Friedman M., Friedman R.D. Two Lucky People, p. 596.


[Закрыть]. Арнольд Харбергер, возглавлявший латиноамериканскую программу в Чикагском университете, зашел еще дальше. Выступая с лекцией перед молодыми аргентинскими экономистами, когда диктатура уже давно закончилась, он сказал, что хорошие экономисты сами по себе терапия – они служат «антителами, вступающими в сражение с антиэкономическими идеями и программами»[355]355
  Harberger A.C. Letter to a Younger Generation, p. 4.


[Закрыть]. Министр иностранных дел аргентинской хунты Сесар Аугусто Гузетти произнес такие слова: «Когда социальное тело страны поражено заболеванием, которое разъедает его внутренности, оно образует антитела. Эти антитела не стоит сравнивать с микробами. По мере того как правительство одолевает и устраняет партизан, активность антител становится ниже, как это уже произошло. Это просто естественная реакция больного тела»[356]356
  Report on an Amnesty International Mission to Argentina 6–15 November 1976, pp. 34–35.


[Закрыть].

Такой язык, конечно, соответствует риторике нацистов, которые утверждали, что, убивая «больных» членов общества, они исцеляют «народное тело». Нацистский доктор Фриц Кляйн говорил: «Я хочу сохранить жизнь. И из уважения к человеческой жизни я должен удалить гноящийся аппендикс из больного тела. Евреи – это воспаленный аппендикс в теле человечества». «Красные кхмеры» использовали такие же слова, чтобы оправдать массовую резню в Камбодже: «Зараженную часть следует отсечь»[357]357
  Lifton R.J. The Nazi Doctors: Medical Killing and the Psychology of Genocide. 1986, repr. New York: Basic Books, 2000. Р. 16; Ponchaud F. Cambodia Year Zero / Тrans. N. Amphoux. 1977, repr. New York: Rinehart and Winston, 1978. Р. 50.


[Закрыть].