Текст книги "Маскарад"

Алессандро закрыл дверь и запер ее на ключ. Потом сорвал с себя одежду и бросил ее ворохом рядом с ее. Он приблизился к кровати Фоски и остановился над ней. Она натянула до подбородка покрывало и отвернулась. Алессандро почувствовал, что она не спит. Он схватил покрывало и отбросил его прочь. Она лежала нагая.

Фоска повернулась, волосы медно-красным водопадом разметались по подушке. Она лениво потянулась, улыбнулась Лоредану.

– Долго же вы сюда добирались.

– Ну и сука же вы, – на одном выдохе произнес он и бросился на нее. Она тихо смеялась, пока смех не перешел в слабые стоны наслаждения.

Когда все закончилось, она заговорила:

– Я рада, что храбрость не является вашим убеждением. Я уже подумала, что вы собираетесь ждать сто лет.

– Если вам так не терпелось, могли бы сами прийти ко мне, – сердито сказал он. – Не надо вынуждать меня идти на компромисс со своими принципами.

– Да, я поступила именно так. Забавно! – Она поцеловала его.

– Очень хорошо, что вас не было рядом в тот момент, когда сатана соблазнял Христа, – заметил Алессандро.

– Ну вот, опять считаете себя лучше Бога, – вздохнула она. – О, дорогой. Я действительно не хотела влюбляться в вас. Это была лишь игра, летнее безумие.

– А я хотел, чтобы именно так и случилось, – сказал он с усмешкой. – Берите пример с меня. Я шел к этому двенадцать лет.

– Но вы приготовились пожертвовать мной ради Республики, и я собираюсь влюбиться в кого-нибудь другого. Я уже выбрала.

– Забудьте о нем. Я собираюсь жить долго и иметь кучу детей.

– А как же ваши планы? Венецианская честь?

– Я отобью наступление французов, захвачу в плен Бонапарта, потоплю их корабли и уничтожу их армии. Я легко это сделаю, потому что вы любите меня.

– Так, значит, то был обман? – подозрительно спросила она. – Вы все задумали, чтобы вынудить меня признаться в своих чувствах?

– Нет, Фоска, – серьезно сказал он. – Я не надеялся, что вас это заденет. Признаюсь, я устал. Устал от ожидания любви, которая не приходила. Честно говоря, устал от воздержания. Я не собирался вести жизнь священника.

– Вы всерьез, Алессандро? Отказались от всех своих любовниц ради меня?

– От всех. Начиная с той ночи, когда вы пришли ко мне в «казино». Я поступил так, чтобы доказать вам – и себе, что я действительно способен уважать свою жену. Это было нелегко. Сегодня я ощущаю себя старым, несостоявшимся и нетерпеливым. И я решил попробовать блеск славы.

– Но я разубедила вас! – воскликнула она счастливо.

– Нет. Я сказал вам, Фоска, что я все-таки должен совершить то, что задумал. И сделать это ради себя самого, ради Венеции, а также ради вас.

– Нет, только не ради меня!

– Да, – твердо сказал он. – Клянусь, что я буду осторожен. Давайте больше не спорить. Прошу вас. – Он прижался к ней. – Я так люблю вас.

– А я… Пока не могу сказать этого.

– Все в порядке. И не говорите пока. Вы показали мне свои чувства, и это именно то, что мне нужно сейчас.

Он ушел от нее на рассвете, и когда выскальзывал из ее постели, то расслышал шепот:

– Возвращайтесь ко мне, Алессандро.

– Вернусь. Клянусь вам в этом.

Алессандро собрался с силами. Корсиканец гневался, и гнев его переходил в ярость. Лоредан не знал, было ли это демонстрацией искреннего возмущения Бонапарта или разыгрываемой им сценой, которая позволила бы ему, возвратившись в Венецию, сделать в сенате впечатляющий доклад.

– Я больше не потерплю дожа! – кричал Наполеон, с грохотом ударяя кулаком по стоявшему перед ним столу. – Никакого сената! Никакого Совета десяти! Никакого Моста вздохов! Как вы осмелились доставить мне подобное послание?! Я оскорблен! Оскорблена Франция! Я обещаю вам, вы заплатите за это оскорбление! Возвращайтесь и скажите вашему страдающему старческим слабоумием дожу, что я отвергаю его просьбу о… компенсации! – брезгливо произнес он последнее слово. – Вы осмелились просить о компенсации? Это я требую компенсацию за оскорбление. А теперь, пока я не застрелил вас, венецианец, убирайтесь долой с моих глаз!

Алессандро и до этого подозревал, что Наполеон истолкует послание сената как провокацию войны. Он предупреждал сенаторов, но они были исполнены решимости в последний раз прибегнуть к демонстрации дипломатической силы, напоминая потерявшего зубы пса, который ночью рычит на грабителя, надеясь отпугнуть его и не гнаться за ним на своих искалеченных старостью ногах.

Несколькими днями позже, 28 марта, эмиссар Наполеона явился в главный зал Большого совета. Это был Рафаэлло Леопарди. Его шпоры позвякивали, а шпага мерно раскачивалась у бедра. Он прошел через молчаливую толпу сенаторов и членов Совета, направляясь к подиуму, на котором его ждали с приветствием дож и члены Совета десяти. Когда Раф приблизился, они поднялись со своих мест – за исключением одного комиссара, который упрямо продолжал сидеть и наблюдал за церемонией холодными черными глазами.

Раф на мгновение замер. Он и Алессандро Лоредан глядели друг на друга, а потом Раф нагло уселся на свободный стул, обычно занимаемый папским послом – нунцием. Он не снял шляпу и решительно положил ладонь на рукоятку шпаги.

– Генерал Бонапарт поручил сообщить вам о его глубоком сожалении по поводу вашего намерения вступить в войну с Францией, – обратился Раф к молчаливой толпе. – Он просит меня напомнить, что война – дорогостоящее дело. Вы потеряете людей, безусловно, потеряете деньги и в конечном счете будете вынуждены покориться посланцу свободы – французской армии. Вы можете уберечь себя от агонии столкновения на поле боя, распустив ваше правительство и передав власть представителям народа. У вас есть одна неделя для удовлетворения наших требований. После этого город подвергнется бомбардировке с моря.

Он подождал несколько мгновений, дабы до собравшихся дошел смысл сказанного, затем поднялся и направился к выходу из зала.

Алессандро вскочил с места и закричал вслед ему:

– Предатель! Мы не склонимся перед просьбами, доставленными в Венецию предателем. Так и скажите вашему генералу!

Раф круто повернулся.

– Вы уже мертвец, Лоредан! – прорычал он. – Вы все мертвецы! – Он вышел из зала, и палата взорвалась.

Многие сенаторы узнали в посланце еврея-радикала, оскорбившего несколько лет назад это суровое собрание. Некоторые громко требовали его ареста, другие призывали начать войну. Несколько сенаторов умоляли рассмотреть вопрос о капитуляции. Барнаботти стали выкрикивать французский девиз «Свобода, равенство, братство!». Злые обвинения обрушились на Алессандро Лоредана за то, что он оскорбил личного посланца Бонапарта. Алессандро вышел, чтобы защитить себя.

– Согласитесь ли вы с тем, – спросил он, – чтобы самая гордая Республика в мире пала ниц перед корсиканским выскочкой? Согласитесь ли вы отречься от своего прошлого, своего правительства, своих идеалов? У нас есть неделя, чтобы ответить на этот тошнотворный ультиматум. Я говорю, мы ответим на него пушками!

Его горячо приветствовали, и собрание закрылось. Старому дожу, который чуть не плакал от страха и усталости, пришлось помочь добраться до его комнаты и уложить в постель. Сенат согласился провести чрезвычайное заседание, на котором и решить судьбу города. Симпатизирующие якобинцам горожане рекомендовали сдать Венецию французским освободителям.

Вечером кафе и улицы наводнили тысячи листовок, информирующих горожан Венеции, что война с Францией – дело решенное и что если Синьория не примет французские условия и не согласится обеспечить свободу всем людям, то лишится своих отцов, братьев, сыновей. Вспыхивали драки между французскими сторонниками и патриотами. Группы рабочих-крепышей с Арсенала, стойких приверженцев Республики, заполнили улицы. Позже эти рабочие встретились с Алессандро Лореданом и комендантом форта Сан-Анджело на острове Лидо. Они договорились выступить на баррикады, возведенные на форте в случае нападения с моря.

Все время Алессандро думал о Рафе Леопарди. Стоило ли ему, Лоредану, тогда спасать жизнь Рафа? Да, да, Алессандро в результате отвоевал Фоску. Но, освободив этого человека, он поставил под угрозу Венецию и свое собственное счастье.

Его мучил вопрос, знала ли Фоска, что Леопарди вернулся. Виделась ли она с ним? Занималась ли с ним любовью?

Алессандро подозревал, что именно Раф был автором распространяемых в Венеции листовок. Возможно ли, что он тайком приезжал в Венецию и покинул ее до того, как выступил на заседании Совета в качестве эмиссара Бонапарта?

Алессандро много работал, подготавливая город к битве, уговаривая сенаторов голосовать, когда настанет время для принятия решения, в пользу войны, обещал арсенальцам свою поддержку и деньги. Он убедил сенат реквизировать у религиозных организаций все ненужные для исполнения обрядов золотые и серебряные предметы и использовать их для финансирования военных приготовлений. Он с интересом узнал, что первыми, кто ответил на этот призыв, оказались евреи – как считалось, наиболее угнетенная часть населения.

Он мало бывал дома – лишь для того, чтобы принять ванну и сменить одежду. Он спрашивал о Фоске, но она отсутствовала.

Наконец однажды днем он встретился с ней. Она и Паоло играли в маленькой гостиной рядом с библиотекой в триктрак. Алессандро тепло поприветствовал обоих и провел несколько минут, наблюдая за их игрой, прислушиваясь к щебетанию Паоло. Потом он попросил мальчика отнести письмо своему камердинеру.

– Вы знали, что Леопарди в Венеции? – спросил он Фоску, как только они остались одни.

Она вздрогнула и побледнела. Она знала, что не способна убедительно лгать, и сказала:

– Да, знала.

– Вы виделись с ним?

– Да, Алессандро. Я была вынуждена… – Она выглядела несчастной.

Он вздрогнул.

– Значит, изъявление заботы обо мне и любви ко мне в ту ночь – не больше чем спектакль?

– Неправда! – Она подошла к нему и взяла его за руки. – Клянусь, Алессандро, я беспокоюсь о вас. Очень беспокоюсь!

Он отстранил ее.

– Что для вас любовь, Фоска? – потребовал он ответа. – Наслаждение, растворение в другом человеке во время любовных утех, щекотание чувств, а также радость, доставляемая телу? – Он покачал головой. – У вас нет чести, Фоска. Никакого представления о том, что такое честь. Этот… предатель! – Алессандро не скрывал раздражения. – Я предчувствовал, что он вернется. Я знал! Но тогда я желал больше вас, чем его смерти. Вы остались той же. Готовы продать душу в обмен за новое возбуждение, новое наслаждение. Какое вам дело до вашей страны, вашего имени, вашего сына? Вы предали всех нас ради этого человека!

Она побледнела как мел.

– Вы не правы, Алессандро. Я никого не предала. Я не видела его с той ночи, когда мы…

– Избавьте меня от ваших извинений и объяснений. Вы видели его. Вы разделили с ним постель. Ведь так? Так! – отвечая себе сам, взревел он. Она чуть кивнула. – Клянусь вам, Фоска, я лучше сожгу город до основания, но не позволю, чтобы он попал в руки людей, подобных вам и этому ублюдку!

Лоредан покинул ее. Часом позже он выехал из дома. Она пыталась перехватить его, переубедить. Но он прошел мимо, не сказав ни слова, не взглянув.

Глава 16
ЭХО ВОЙНЫ

Прошло несколько дней, и Венеция услышала первые отзвуки войны. В гавань дерзко вошел французский фрегат «Освободитель Италии». Не заручившись приказом сената, но в полном соответствии с запрещением иностранным военным судам заходить в венецианские порты, Алессандро Лоредан велел коменданту форта Сан-Андреа обстрелять нарушителя границы.

«Освободитель Италии» открыл ответный огонь, однако понес сильный урон от венецианской артиллерии. Лоредан лично возглавил абордажную группу. В последовавшей кровопролитной схватке был убит капитан фрегата Ложьер. Судно было захвачено, а его команда взята в плен. В эту ночь венецианцы ликовали так, будто одержали грандиозную победу.

Фоска гордилась своим мужем и благодарила Бога за то, что он не пострадал в бою. Она не видела его с того момента, когда он покинул дворец, обвинив ее в неверности и в сговоре с врагом. Ее гнев против несправедливых обвинений улетучился. Фоска не могла осуждать Лоредана, ведь она действительно была неверна и обманула его доверие.

На утро после захвата фрегата Эмилия разбудила Фоску в одиннадцать часов.

– Вставайте, донна Фоска. Пришли ваши друзья, они должны с вами немедленно переговорить.

– Что за друзья? Я еще не собираюсь подниматься. Я легла поздно, – пробормотала Фоска. Она присела в постели и прикрыла глаза от рвущегося через окна резкого солнечного света. – Какое яркое солнце!

Эмилия открыла двери Антонио и Джакомо, и те приблизились к кровати. Они оба выглядели необычайно торжественно.

– Поздравляю вас обоих с утренними заботами, – кисло сказала Фоска. – Ранние пташки! Эмилия, вы для меня сварили кофе? Ну хорошо, присаживайтесь. Что привело вас ко мне в столь неприлично ранний час?

Джакомо присел на край кровати. Он недавно последовал моде юных последователей парижской революции, которые старались переплюнуть друг друга в диковинной и шокирующей одежде. Этим утром Джакомо надел ярко-оранжевый сюртук, красную жилетку, синие панталоны до колен. Чулки были в красную и синюю полоску, а на шляпе трепыхалось розовое страусовое перо. Прогулочная трость Джакомо достигала его плеч, и венчала ее рукоятка с изготовленной из золота обнаженной парой, занятой амурными делами.

Он произнес какую-то идиотскую реплику по поводу погоды, и Антонио мрачно поглядел на него.

– Мы полагали, что вы, Фоска, должны узнать об этом немедленно. Арестован Лоредан.

Она уставилась на него, на Джакомо, который в знак подтверждения кивнул головой.

– Что значит арестован? Он же герой! Кем арестован? За что?

– Французский посол заявил решительный протест по поводу вчерашнего нападения на фрегат «Освободитель», – объяснил Джакомо. – У него, как все знают, конечно, не было никаких оснований жаловаться, но…

– Но посол настаивал, чтобы сенат посадил Лоредана и коменданта форта – как его зовут, Джакомо?

– Пиццамано… Посадил обоих под арест и освободил захваченных нами французских моряков.

Фоска выпрямилась в постели и окончательно проснулась.

– Вы хотите сказать, что сенат согласился? Выполнил требование французского посла?

– В интересах умиротворения, – мрачно сказал Антонио. – Сенаторы заявили, что у них нет выбора, ибо в противном случае французы расценят инцидент как военную провокацию.

– Но ведь именно это они и пытались сделать, направляя сюда фрегат! – воскликнула Фоска. – Это же смехотворно! Бесчестно! Сенаторов надо расстрелять, всех! А они еще называют себя венецианцами! Они – трусы. Вот кто они! – Она отбросила прочь простыни и вызвала Эмилию, чтобы та помогла ей одеться.

– Я должна немедленно к нему пойти! – возбужденно выкрикнула она. – Это возмутительно! Где он? С ним все в порядке? Неужели они бросили его в «Могилу»? – озабоченно спрашивала она.

– О нет-нет! – быстро ответил Джакомо. – Насколько мы представляем, его с удобствами разместили в одной из комнат дворца. О «Могиле» вообще не было речи. Все это простая формальность.

– Ничего себе формальность! – усмехнулась она, зашла за китайскую ширму и скинула с себя ночную одежду. Эмилия принесла нижнее белье и платье. – Они взяли под арест самого храброго, самого патриотично настроенного человека в Венеции, а вы называете это формальностью!

Антонио и Джакомо переглянулись. Им было непривычно слышать, чтобы Фоска говорила о муже в таком восторженном тоне. Еще удивительнее, что она осуждала сенат за трусость и говорила о патриотизме. Это была совсем не та Фоска, которая несколько лет назад даже не могла вспомнить, как зовут дожа.

Она вышла из-за ширмы и присела на низенькую скамеечку, чтобы надеть туфли. На ней было простое платье из прозрачного бежевого муслина, темно-коричневые перчатки и шаль из коричневого шелка с вышитыми по ней небольшими оранжевыми цветами. Друзья обменялись шепотом одобрительными замечаниями, но она на них не обратила внимания и попросила Эмилию принести дамскую шляпку и зонтик.

– Вы должны пойти со мной. Как они могут так обращаться с ним? Он стоит десятка таких, как они. Двух десятков!

И снова Антонио и Джакомо обменялись многозначительными взглядами, но решили пока в разговор не вступать. Они сели в одну из гондол Лоредана и через несколько минут прибыли во Дворец дожей.

Фоска не теряя времени потребовала встречи с секретарем дожа, с которым была немного знакома.

– Насколько я знаю, вы удерживаете здесь моего мужа. Я требую немедленной встречи с ним.

– Разумеется, синьора. Сложилась чрезвычайно неприятная ситуация. Понимаете, это всего лишь жест, жест политический. Он чувствует себя вполне комфортно. Сегодня утром даже завтракал с дожем. У него есть все, что ему необходимо.

– За исключением свободы, – огрызнулась Фоска. – Полагаю, если бы французы попросили арестовать дожа, вы сделали бы и это!

Секретарь выглядел явно смущенным. Он повел Фоску и ее друзей по длинным, богато украшенным коридорам, вверх по широкой лестнице к комнате на третьем этаже, расположенной рядом с личными апартаментами дожа. Он остановился у двери и легонько постучал в нее. Фоска почувствовала облегчение, убедившись, что у двери не было охраны и она даже не запиралась на ключ. Секретарь попросил их подождать и пошел предупредить Алессандро, что к нему прибыли посетители.

Мгновением позже он вернулся несколько обескураженный.

– Простите, синьора, ваш муж просит передать вам свои – хм-хм – приветствия. Он говорит, что предпочел бы не расстраивать вас своим видом в непривычной обстановке и хотел бы, чтобы вы ждали сообщения от него дома.

Она почувствовала, как запылали щеки. Итак, Алессандро не хочет видеть ее. Она подняла подбородок.

– Прошу передать моему мужу, что я подчиняюсь его желанию. Передайте ему, пожалуйста, что его мать и сын чувствуют себя хорошо и что мы все за него молимся.

Фоска вежливо поблагодарила секретаря дожа, быстро кивнула двум своим попутчикам и вышла. Секретарь наморщил лоб и вернулся в покои Алессандро передать слова жены.

Фоска проглотила обиду и приказала слугам собрать любимые книги и одежду мужа, положить несколько бутылок вина и кое-что из деликатесов и доставить все ему. Она решила больше не предпринимать попыток увидеться с ним. Им все равно нечего сказать друг другу. Он не поверил бы ее объяснениям и не принял бы ее извинений.

Наполеон направил сенату декларацию об объявлении войны в силу нарушения венецианцами пятнадцати условий мира – в том числе убийство капитана Ложьера, обстрел французского корабля и пленение его команды, недавние восстания против французских гарнизонов в некоторых городах материковой части страны, а также пространный список других надуманных жалоб.

Надежд на мир не оставалось. Война же при таком низком уровне готовности была немыслима. После заключения в тюрьму Лоредана никто не высказывался против капитуляции. 12 мая 1797 года Большой совет и сенат проголосовали за самороспуск. Дрожащего и плачущего старого дожа вывели из зала заседаний. «Сегодня ночью мы не будем чувствовать себя в безопасности даже в собственных постелях», – бормотал он.

На двери собора Сан-Марко прикрепили написанную от руки прокламацию, из которой горожане узнали о предательстве и трусости своих лидеров. Кое-где вспыхнули беспорядки, прозвучали голоса протеста и обвинения в измене. Но Синьория не отступила. С этого момента Венеция официально стала демократическим государством.

На следующий день капитан Рафаэлло Леопарди высадился в Венеции в сопровождении батальона французских солдат. Он готовился возглавить Временное революционное правительство, которое должно было бы функционировать вплоть до выборов, в ходе которых венецианский народ избрал бы в органы власти своих представителей.

Фоска находилась в спальне, когда услышала топот сапог по булыжникам внутреннего двора. Через несколько минут в комнату в слезах, испуганная и взволнованная, ворвалась Эмилия.

– Донна Фоска, в замке французы во главе с тем евреем! Он хочет вас немедленно видеть!

– Попросите господ подождать в малой гостиной. Я выйду через пятнадцать минут.

Она посмотрела на себя в зеркало: утреннее платье из бледно-зеленого шелка – довольно глубокое декольте Фоска задрапировала кружевной косынкой. Пригладила волосы, повесила на шею золотой крестик на тонкой цепочке, помолилась, взяла себя в руки и пошла вниз к захватчикам.

Раф в форме французского офицера стоял в центре гостиной. Синий обюссонский ковер идеально подходил к обоям ручной росписи и великолепным синим фарфоровым вазам, стоящим по бокам зеркала над каминной полкой. Раф и два сопровождавших его офицера выглядели нелепо в светлой, изящно обставленной комнате. Когда Фоска вошла в гостиную, Раф снял шляпу, но левую руку с рукоятки шпаги не убрал.

– Доброе утро, господа, – вежливо произнесла Фоска и повернулась к Рафу. – Боюсь, я не знаю, как к вам обращаться, синьор. Вы генерал, или полковник, или…

– Капитан, синьора, – ответил он натянуто, помня о присутствии в комнате посторонних. – Я хотел бы информировать вас, что, будучи временным губернатором этой провинции, я выбрал ваш дом в качестве штаба для себя и моих людей. Обещаю, что мы попытаемся не причинять вам больших неудобств.

– Вот как? – Она грациозно села в низкое кресло и многозначительно посмотрела на комья грязи, оставленные на ковре тяжелыми сапогами. – Очень любезно с вашей стороны, капитан, – чуть насмешливо произнесла она и заметила, как щеки Рафа покраснели под загаром. – Естественно, мы радушно примем вас в доме. Правда, не знаю, как я могла бы помешать этому, даже если бы захотела. Но поскольку фактически дом принадлежит не мне, а моему мужу, я предлагаю, капитан, чтобы за разрешением использовать его вы обратились к нему.

– Синьора, генерал Бонапарт приказал, чтобы были немедленно оплачены все закладные на любую собственность. Насколько я знаю, под дом получен не один, а три займа. Если вы можете уплатить долги, тогда все в порядке. Если же нет, то этот дом со всем его содержимым принадлежит не семье Лоредан, а Франции.

– Как интересно, – заметила Фоска. – Итак, ваш генерал, похоже, стал собственником половины Венеции! Ну что же, – она беспомощно подняла руки, – совершенно очевидно, что я не смогу уплатить. Поэтому дом – ваш. Я прикажу своим слугам упаковать только то, в чем мы нуждаемся, и выеду отсюда возможно скорее.

– Это совсем не нужно, Фос… синьора, – сказал Раф. – Мы не хотим беспокоить вас. Обещаю, что вам и всем в доме будет полностью обеспечена безопасность.

– Но, если вы не возражаете, – сказала она, – мне не хотелось бы здесь оставаться.

– Я возражаю, – непреклонным тоном сказал он. – Мы не хотим без нужды нарушать жизнь города. Вы остаетесь здесь.

Фоска пожала плечами.

– Почему вы сразу не сказали, что удерживаете меня здесь в качестве пленницы? Это предотвратило бы недопонимание. – Она поднялась. – Если это все, что вы хотели сказать, то позволю себе удалиться.

– Подождите минутку, – сказал он резко и кивнул двум офицерам, давая понять, что хочет, чтобы они вышли из комнаты. Офицеры подчинились.

Когда Фоска и Раф остались вдвоем, он обнял ее. Но она была холодна как труп.

– Это часть моих обязанностей в качестве военно-пленной? – спросила она ледяным тоном.

– Вы, черт побери, прекрасно знаете, что вы не военнопленная.

– Неужели? Кем же вы тогда меня считаете, вторгнувшись вот этаким образом в мой дом и объявив его от имени Франции своей собственностью? Полагаете, что так можете овладеть и мною? Ошибаетесь, капитан. Я не хочу иметь ничего общего ни с вами, ни с вашей революцией, ни с вашим Бонапартом. Вы запретили мне выехать из дома.

Уверена, что если я не подчинюсь, вы застрелите меня. Поэтому я вынуждена остаться. Но я не позволю вам заниматься со мной любовью, не позволю прикасаться ко мне. А теперь пустите меня.

Он разомкнул объятия и отступил с шутовским поклоном.

– Вы, Фоска, абсолютно свободны. Сожалею. Я, по-видимому, расстроил вас, но я не хотел. Не ожидал, что наша последняя встреча… последняя ссора… настроит вас против меня.

– Где Лоредан? – требовательно спросила она. – Почему вы не отпустили его?

– Потому что он убил капитана французского военно-морского флота, – ответил Раф. – Он останется в тюрьме до суда, который назначен на следующей неделе. – Я приказал перевести его в «Могилу», – добавил он.

– О нет! – У Фоски перехватило дыхание. – Как вы могли? Вы же хорошо знаете, что это будет пародия на правосудие. Лоредан делал только то, что, по его мнению, было правильным, оборонял границу от врага, защищал свою страну и свой дом! А его бросили в «Могилу»! Это неслыханно! Жестоко!

– Семь лет я ждал, Фоска. Нет, дольше. Почти тридцать лет. С детства. Лоредан, Лоредан, всегда Лоредан. Воплощение всего продажного, порочного, мстительного…

– Это же вендетта! – воскликнула она. – Я, Раф, была о вас лучшего мнения. Вы утверждали, что у солдат революции высокие принципы в отличие от тех, с кем они борются. Вы, однако, ничем не лучше парижских охотников за головами! Вам нужна голова Лоредана как трофей!

– Нет, черт побери, совсем не так!

– Именно так! Вам нужна я, но вы считаете, что, пока он жив, я не буду вашей. Ошибаетесь, Раф, я сделаю все, что скажете, поеду, куда захотите, я стану вашей любовницей, вашей супругой, вашей королевой. Отпустите его!

– Как трогательно, – съязвил он. – Верная жена приносит себя в жертву порочному солдату с тем, чтобы спасти своего мужа, свою истинную любовь.

– О, Раф, нет! – произнесла она безнадежно. – Лоредан больше не любит меня. Он знает, что я встречалась с вами. Он полагает, что я, как и вы, предала Венецию. – Фоска внезапно замолчала и прикусила губу. – По его мнению, я придерживаюсь революционных симпатий. Но это не так. Я не могу разделять их, не хочу, чтобы уничтожалось все, что мне мило.

– Раньше вы любили меня, – хрипло сказал он. – Больше, чем все это. – Он махнул рукой.

– Да, я любила вас и люблю до сих пор. Но неужели вы не понимаете, что это уже совсем не то? Мы не можем вернуть прошлое. Оно ушло навсегда. А будущее… Мы не можем и пойти вперед. Наш роман был обречен с самого начала. Мы никогда не подходили друг другу. Но тогда это не имело значения.

– Значит, сейчас вы так считаете? – со злостью спросил он. – Жалеете о том, что случилось между нами?

Она промолчала, подошла к окну и посмотрела вниз, во внутренний двор.

– Я не верю вам, – сказал он помягче. – Вы не жалеете, не хотите забыть… Мы были молоды. Мы так любили друг друга.

– Теперь мы старше, – сказала она. – Мы оба переменились. Уже прошло семь лет, как вы бежали из «Могилы». Восемь лет с тех пор, как мы встретились. Это большой срок, Раф. Я уже не та. Возможно, стала мудрее. Больше не жажду волнений, мне не нужно, как раньше, испытывать чувство опасности. Я хочу стабильности. Любви и брака. Спокойного и надежного дома. Больше детей и мужа, который бы заботился о нас. С вами так никогда не получилось бы. Вам бы наскучила такая жизнь, и я всегда играла бы вторую скрипку в вашей любви. Вы ведь любите революцию и никогда не измените ей.

– Ошибаетесь, Фоска, – сказал Раф. – Я работал не ради революции, а ради Венеции. Моего дома. Нашего дома. Но все это не имело бы смысла, если бы у меня не было вас. Я люблю вас больше всего на свете. Вы мне нужны.

– Вы завоевали все, ради чего боролись, и теперь готовы отказаться от всего этого? – Фоска посмотрела ему прямо в лицо.

– Но мы пока не победили. Послушайте, Фоска. За два дня до того, как Наполеон подготовил декларацию войны против Венеции, он заключил сделку с австрийцами. Согласно этой сделке, они получали Венецию в обмен на территории, которые мы, французы, захватили на левом берегу Рейна. Это был не крестовый поход за освобождение угнетенного населения Венеции. Это был чисто политический маневр. Наполеон пошел на него, даже не проинформировав Директорию. Так что вскоре Венеция будет принадлежать не Франции, а Австрии.

– Какое это имеет отношение к нам?

– Пойдя на такой сговор, никто даже не задумался над тем, чтобы узнать у народа Венеции, чего он хочет. Я, однако, знаю, к чему стремятся венецианцы, хотя, быть может, они и сами этого не понимают. Они не хотят, чтобы Венеция стала французской. Не хотят, чтобы она стала австрийской. Венецианцы хотят быть свободными, хотят, чтобы кто-то представлял их волю, говорил от их имени, сражался за них, вернул бы им те свободы, которые растранжирили их лидеры. Я не доверяю Бонапарту, никогда не доверял. Но я нужен ему в той же мере, в какой он нужен мне. Я использовал его для того, чтобы раскрыть ворота, которые до сих пор были заперты. Теперь этот город мой. Мой… Я хотел его, и я его получил. Клянусь Богом, ради него я сделаю все, что в моих силах. Но это отнюдь не означает, что мы с вами не можем прямо сейчас зажить той жизнью, какой хотим.

– Прошу вас, освободите Лоредана, – сказала она.

– Не могу, Фоска. Он убил Ложьера и должен ответить. Он заклятый враг нашего правительства. Отпустить его на свободу, чтобы он строил заговоры против меня? – Раф расхохотался. – На моем месте он поступил бы так же. Он бы отказал, если бы даже моя любимая жена встала перед ним на колени и заклинала его спасти мне жизнь.

– Ведь это такой пустяк, – умоляла Фоска. – Прошу вас, сделайте это ради меня, ради того, что мы некогда значили друг для друга.

– Я не могу руководить революцией, Фоска, основываясь на своих чувствах. – Раф подошел к ней и обнял. – Не тревожьтесь. Я уже спланировал наше будущее.

– У нас нет будущего, – печально сказала она. – Разве вы не понимаете? Оно ушло. Все закончилось.

– Нет. Я не верю. Да и вы не верите. Мы, Фоска, принадлежим друг другу. Мы нужны друг другу. Я не позволю вам уйти. Я так много трудился…

Она покачала головой.

– Вы слепы… и не способны понять. Неожиданно раздался стук в дверь. Они отпрянули друг от друга. Один из французских солдат сообщил Рафу, что донна Розальба Лоредан требует его немедленно к себе.

– Кто? – мрачно спросил Раф.

– Мать Алессандро, – со вздохом объяснила Фоска. – Это и ее дом. Было бы неучтиво не навестить ее.

– Не понимаю смысла этого слова. Но если она будет умолять меня спасти жизнь своему сыну, то…

– Если вы не посетите ее сейчас, то она станет докучать вам до тех пор, пока вы не уступите, – сказала Фоска. – Это не займет много времени. Она быстро устает.

– Она больна? – спросил Раф, задумавшись о тете Ребекке, которая теперь редко поднималась с постели.

– О нет. Здорова как лошадь. Однако двадцать лет назад она решила, что общество ей наскучило, и с тех пор не покидает свою комнату – или свою кровать. Но ей известно все, что происходит. Ее чичизбео Карло Дандоло сообщает ей все новости.