Текст книги "Самое Тихое Время Города"

 
Острие стрелы и копья,
Серебристый клинок кинжала,
То, что прячет…
 

– …в пасти змея! Ты – Жало! – выкрикнула девушка, осененная внезапным вдохновением. Демон беззвучно ахнул. – Жало! – Она подпрыгивала и била кулаком по ладони. – Ты был у змея в пасти, когда тот нес яблоко! А жало змеи не ядовито! Напрасно страхом ты мне не льсти! Ах, блин! Змея зубом, не жалом кусает, у нее жало – это же язычок, мягкий язычок, какого его так называют – жало? Да! Это у пчелы и осы оно ядовитое! Оно у них настоящее – жало! – выкрикивала она, подпрыгивая. – И у стрелы и копья острие зовут жалом! И у кинжала жало! Да-да-да!

Демон медленно опустил голову, плечи его поникли, и он мягким движением опустился к ногам девы.

– Владей мной, – мягко, бархатно прошелестел голос.

– Не стоит, – послышался другой голос.

Девушка обернулась. Рядом стояли те, двое. Мужчина и женщина. Что-то схожее было в их лицах.

– Дева! – быстро заговорил демон, цепляясь за ее свитер. – Не отдавай меня! Я буду служить тебе! Как пожелаешь! Как захочешь! Не отдавай меня!

– Опять лукавишь, – укоризненно покачала головой женщина. – Дева, ты действительно думаешь, что сможешь держать демона в рабах? Ты и не заметишь, как станешь сама его рабой, только будешь думать, что хозяйка ему.

Демон в ярости посмотрел на женщину, но ответить ей не посмел. Вместо этого он обрушился на деву.

– А ты не лукавила? – прорычал он. Изо рта его полыхнуло красно-пламенным. – Я играл честно, а ты лукавила!

– Честно? – возмутилась девушка. – Честно? Ты наталкивал меня на мысль, что ты яблоко, а?

– А ты не врала мне, когда сказала, что в твоем имени есть съедобность?

– Ну… почти, – смутилась девушка.

– Ага! Ага! Значит, поединок недействителен!

– Фига! Я отгадала твое имя! А ты лукавил! И я лукавила, но ты-то не отгадал! Мы были на равных! И вообще, – выдохнула она, – ты первый начал. Я, между прочим, с тобой тягаться не напрашивалась.

– Она права, – усмехнулась женщина. Мужчина стоял молча и в перепалку не встревал.

Демон отчаянно озирался по сторонам. Потом метнулся прочь.

– Стоять, Жало! – взвизгнула девушка. Демон замер на полушаге. – Действует! – удивлено выдохнула дева. – А ну иди сюда!

Демон покорно опустился на колени у ног девушки, потупив голову.

– Приказывай, госпожа… – прошелестел он, и девушка невольно приложила руку к груди. Ощущение было такое, будто что-то прохладное и чуть шероховатое скользнуло по едва зажившей ране. И больно, и приятно одновременно. Она охнула.

– Приказывай, – пожала плечами женщина. – Если хочешь.

– Он что, всегда так будет? – нервно и потому чуть визгливо спросила девушка.

– А как же! – впервые заговорил мужчина. Голос у него был глубокий и завораживающий, прекрасный и обволакивающий, но в нем не было той обольстительности, что у демона. Если голос демона был как манящая сладковатая жуть запретного, то этот голос был – бездонная пропасть, и шагнуть в нее вовсе не тянуло. Разве что в безумии. Но сейчас в этой бездне отрезвляюще и чуть успокаивающе звучала насмешка. – Демоны – они такие. Всегда норовят слукавить, обмануть, увильнуть. Иначе они не могут. Хочешь приказывать ему?

– Да вот как-то не хочу, – после краткого, но довольно мучительного раздумья медленно проговорила девушка. – Уж очень он шустрый. Это все время следить за словами, все время бояться… Нет, это не по мне. Но приказ я тебе один дам. Ты пойдешь служить ей. – Она показала головой.

Демон молча закрыл лицо руками, всем своим существом выражая полнейшее отчаяние. Потом открыл прекрасное лицо. Как же хотелось его пожалеть!

– Но хотя бы отгадку скажи!

Девушка опасливо покосилась на женщину.

– Можно, – кивнула та. – Он уже проиграл и ничего тебе не сделает.

– Я загадала слово «жемчужина». Маргарита, – объяснила она. – Меня так зовут… Японцы выращивают жемчуг в промышленных масштабах, вот… ну и жемчужина – это же такое уродство для раковины. Песчинка попадает внутрь, ее обволакивает перламутром. Ну а для искусственного жемчуга кладут металлический шарик как затравку. Вот и все.

– А съедобность-то тут при чем! – взвыл демон.

– А… ну моллюсков можно есть, а он ведь в раковине живет.

Демон схватился за голову и не то засмеялся, не то зарыдал.

– Идиот… – различила девушка между всхлипываниями.

– Ступай за мной, – приказала женщина. Затем она обратилась к девушке: – Ты верно решила. Никому еще не удавалось держать демона в рабах. Всегда это кончалось сама знаешь как. Он добился бы тебя не мытьем, так катаньем.

– Ну его на фиг, – сказала дева. – Забирайте его, и подальше… ой, а вы кто? – вдруг спохватилась она.

– Когда встретимся, – очень мягко и жутко сказала женщина, – узнаешь. А мы обязательно встретимся, дитя. Но не сейчас. Еще не сейчас…

Девушка застыла на месте. По спине прошел холодок. Женщина и мужчина помахали ей и ушли прочь, медленно превращаясь в тени на стене и исчезая в полутьме перехода. И демон-красавец неохотно убрел за ними в тень, понурив голову и волоча ноги.

Песня закончилась. Рита выдохнула, застегнула куртку и пошла из метро.

– Марго, ты куда? – крикнул вслед гитарист.

– Свечку ставить! – отозвалась девушка.

Над Красной площадью гремела маршевая бодрая музыка. Слышался бронзовый голос, в котором можно было опознать интонации Левитана, радостно сообщавший, кто выходит на площадь поздравить Вождя, и возглашавший: «Ура, товарищи!» Наверное, сам Вождь стоял на трибуне своего Мавзолея – или они входили к нему? Этого Андрей не знал и узнавать не собирался. А с площади неслось: «Вождь жил, Вождь жив, Вождь будет жить!»

Как заклинание. А вдруг так оно и есть, и Вождь именно потому и живет до сих пор?

– Как зовут-то вождя? – коротко спросил он бронзового шахтера, который заглядывал в раскрытую книжку девушки.

– А? А никак. Нет имени у Вождя. Потому он и Вождь.

И почему-то тоскливо стало Андрею оттого, что лежит в его Москве в Мавзолее бывший живой человек, несчастный человек, пытавшийся осчастливить всех – кого по воле, кого против. Андрею всегда казалось, что под конец жизни этому человеку отлилось в полной мере – осознанием сотворенного им ужаса, бессилием исправить что-либо и превращением в идола. А на смену ему пришел иной Вождь – расчетливый циник. И тот, кому поют заклинание здесь, – не тот и не этот, а просто – Вождь. Как и тот тип, которого он назвал Лаврентий, вовсе не Лаврентий, а какое-то страшное понятие, миф о Лаврентии, как тут – миф о Вожде…

Андрей даже не ожидал, что маршевое действо так будоражит кровь и заставляет биться сердце, и хочется маршировать вместе со всеми, и радоваться, и петь. А что, ведь рядом такие красивые, сильные, правильные молодые люди, и нашу радость, наше спокойствие охраняют такие бронзовые, такие суровые и отважные солдаты. А впереди вставала красная стена, в которой кирпичиками были замурованы те, кто помогал возводить Цитадель Нового Мира…

Кирпичики. Цитадель.

Башня.

И все. Сердце упало. И сквозь марш и хор прекрасно поставленных голосов стал слышен дальний, протяжный, мучительный зов рога и лай призрачных псов. И еще мерный, неотвратимый шаг.

Охота.

И Те-кто-стреляет-с-той-стороны.

Андрей огляделся. Процессия поравнялась с открытыми воротами Александровского сада. А над головами веселых статуй с «Площади Революции» уже виднелись головы рослых статуй-стражников, и лучи ликов шарили по Москве. Он обменялся взглядом с Фоминым. Академик был серьезен и собран. Он кивнул Андрею. Женщины поняли – сейчас надо будет бежать туда, где за оградой билось такое живое в этом городе неживых пламя Вечного огня.

Студент и колхозница чуть посторонились – этого было достаточно, чтобы броситься очертя голову вперед, мимо оцепеневших бронзовых часовых туда, к живому алому огню.

– Вот они! – прогудело над толпой. Музыка стихла, шаги замерли. Только алый луч с высоты Дома Советов, недреманное Око Вождя шарило по Москве.

– Бего-о-ом! – заорал Андрей, и все бросились к огню.

Рог. Лай псов. Чеканный шаг преследователей.

Такой краткий рывок, так близко – и так далеко.

Взвод в серых шинелях вбил в асфальт последние шаги и замер. Развернулся к Вечному огню. Ладони отбили ружейный прием – четко, без сбоя. Ряд черных зрачков глянул на Андрея.

Он был сам теперь на Той Стороне, и здесь пули настигнут его.

Красный луч чиркнул по брусчатке прямо у ног. Андрей опомнился.

– Не возьмете, – хрипло выдохнул он, бросаясь к огню.

Фомин уже достал желтые листки с сизыми выцветшими печатями, и огонь спокойно охватил их, пожирая раз и навсегда.

Красный луч снова чиркнул по брусчатке. Так близко.

– Вика, в сторону!

Листок горел. Огонь подбирался к подписи.

Академик стоял неподвижно, обняв жену. Светка, разинув рот и раскрыв глазищи, растопырила руки, словно пытаясь защитить родителей. Вика шагнула вперед.

– Готовсь! Целься!

Звук передернутого затвора, многократный, усиленный эхом.

Время растянулось до неимоверности.

Красный луч медленно полз к Вике. А она стояла и смотрела, застыв от ужаса, и не могла сдвинуться с места.

– Вика!!!!

– Пли!

Рывок. Оттолкнуть уже не успеть…

Залп. Грохот. Острый запах пороха.

Это пули или ясеневое копье рыжей охотницы?

Только бы не достало до Вики… она и так мертвая… больно… что со мной… Господи!.. Вика!..

Кто это кричит так?

Подпись догорела, и пламя взвилось, закрывая весь мир. Оно было белее белого, и в сердцевине его нестерпимо сияла Чаша.

…Красная Женщина пятилась к зеркалу. В лице ее не осталось уже ничего хищного, только ужас и непонимание – как она могла проиграть, она не может проиграть! Он, Эйдолон, всегда побеждает! Он же должен ей помочь! Он обещал ей жизнь! Он обещал ей Игоря!

Анастасия наступала, скалясь, как большая хищная кошка. Драка была простая, грубая и жестокая, бабская, которой страшнее нет. Голова кружилась. Наверное, за ней остается кровавый след… ничего. Рассвет уже пробивается сквозь окна, еще немного, совсем немного продержаться…

Красная Женщина вдруг заскулила, сжалась и бросилась к зеркалу. За ней уже не тянулось еле заметного серого прозрачного поводка. Эйдолон отбросил поврежденное щупальце. Оно уже ему не было нужно, и женщина превратилась в дрожащее безумное существо, которое никогда и не было человеком. Даже животным. «Пузырь земли». Последний инстинкт бросил ее к темному стеклу, она распласталась на нем, но теперь ей было не войти туда.

А в окно ударил бледный луч встающего солнца. Огни в зале погасли, луч ударился о поверхность зеркала, и оно вспыхнуло на миг, как расплавленное золото, и снова стало темным. И лишь мерцающий силуэт на зеркале некоторое время напоминал о том, что здесь только что была Красная Женщина. Потом и он исчез.

– Даже и «покойся с миром» не скажешь, – беззвучно прошептала Анастасия, устало припадая лбом к гладкой холодной поверхности. Посмотрела в зеркало. Увидела себя – перемазанную кровью и пылью, в разорванном платье, встрепанную, ужасную. Она разжала ладонь. Багровую, распухшую. Плетеночка была цела. Анастасия тихонько обхватила ее ладонью.

– Господи, как я устала, – пробормотала Анастасия и села на пол, привалившись спиной к стене. Закрыла глаза и заплакала. Очень было жалко «малахитового» платья. Таких теперь не шьют… Очень хотелось спать.

«Ладно, Игорь вернется, как-нибудь уладим… жалко маминого платья, конечно, но ведь это просто платье…»

О том, что Игорь может не вернуться, она даже и не думала. Вернется. Обязан. Обещал.

Анастасия свернулась клубочком на деревянном полу и тут же уснула. Словно камень в колодец – раз, и с концами, во тьму и тишину.

Жаркая и душная тьма над мостом прочерчена голубоватыми росчерками стрел. Стражи били точно, и на мост ни одна тварь еще не выползла – только Эйдолон. Железные птицы зависли над рекой и плевались огнем по стрелкам, но навстречу им поднялась из города огромная стая грифонов, покинувших в эту ночь фасады старинных домов, решетки и гербы. С каменных постаментов спрыгнули львы и теперь, рыча, сражались с адскими белыми красноухими псами.

К счастью для Игоря, чудовище не было особенно подвижно, зато удары его обладали страшной мощью, и уязвимых точек у него почти не было. Железный панцирь, подобный панцирю краба, шипастый и сплошной, в прорези шлема тускло, гнилушечно светятся оловянные глаза.

Игорь берег дыхание и не пытался сбить противника с ритма. Сейчас нужна точность. Не стоит торопиться и тупо бить, все равно ему по фигу… Пусть разозлится и начнет делать ошибки… Шанс только в этом, другого не будет.

– Ну что, чучело? – крикнул Игорь. – Не выходит?

Увернулся от удара. Ближе. Ближе! Иначе не достать…

– Великий Эйдолон не может прихлопнуть мушку-мушкетеришку!

Внутри панциря гулко зарокотало.

Тварь размахнулась.

Да. Вот. Сейчас.

Он поднырнул под размашистый удар и что было сил всадил клинок под мышку врагу. По сабле волной пошел красный свет, кольчужные звенья впечатались в нечеловеческую плоть и порвались. Эйдолон закричал – пронзительно и страшно, как ящер на Той Стороне, как издыхающий ящер-Эйдолон в старой компьютерной игре…

И тут он увидел серое щупальце, дергающееся, тянущееся из раны. Вырвал саблю и с остервенением начал рубить его. Эйдолон выл и вздрагивал при каждом ударе, словно эта серая нить дергала его изнутри. Еще! Еще!

Щупальце лопнуло. Чучелище взвыло так, что у Игоря заложило уши. Он упал на колени, стиснув виски. Эйдолон замер и медленно начал опадать, словно из него выходил воздух, как из воздушного шара.

Щупальце снова метнулось было вперед, превращаясь в змею с разинутой пастью. Она была стремительна, ничего не скажешь. Свист. В шею твари вонзилась стрела. Игорь ударил, отрубив башку напрочь, рядом вдруг оказался Инглор с факелом, которым быстро прижег обрубок. Шипение, отвратная, тошнотворная вонь.

Щупальце еще пару секунд помаячило перед глазами, а затем вдруг исчезло. Втянулось куда-то. Эйдолоново воинство, как те самые дроиды в «Звездных войнах», вдруг замерло, а потом начало падать и со звоном рассыпаться. И в это самое мгновение из-за горизонта, из-за серых туч ударил единственный луч солнца, пронзив призрачную Башню. Прямо в Чучелище. Оно тихо зашипело, падая бесформенным мешком к ногам Игоря. Вонючий пар рассеялся с порывом ветра, и на деревянном мосту оказался Николай. Он был еще жив. У Игоря дико заболело в груди, и захотелось плакать.

«Господи, я же его убил. Но я ведь чудовище убивал, не его!»

Игорь попытался приподнять его.

– Арамис! Колька!

Николай шевелил губами, пытаясь что-то сказать, в глазах стояли слезы и беспредельный ужас, но смотрел он не на Игоря, а в тучи, где на черном коне парил Владыка Мертвых. За его спиной на крылатых конях, чуть в отдалении, завис клин валькирий. Рядом с ним, по правую его руку, на бледном скакуне виднелась жуткой красоты женщина со смертельно бледным лицом, мертвыми глазами и кровавой улыбкой. Черные кудри рассыпались по ее бледным плечам, а в руке сверкала коса. За ее спиной маячили другие всадники, тоже бледные и призрачные.

Владыка Мертвых улыбнулся своей вечно неразомкнутой улыбкой:

– Забирай его. Он проиграл и теперь твой.

Женщина молча подняла руку, и рядом с Николаем опустился на доски моста страшный костяной конь. Николай, словно его кто-то волок силой, поднялся в седло, подобрав свою отрубленную руку. Смерть кивнула и улыбнулась. Игорь не хотел бы второй раз видеть такую улыбку. И Дикая Охота в жутком молчании пронеслась над мертвым полем и исчезла в черных облаках.

Владыка Мертвых перевел свой взгляд на Игоря. Инглор опустил голову и закрыл лицо рукавом, тяжело опершись на меч. Невозможно поймать взгляд Владыки, но ощутить его всей шкурой очень даже можно.

– Мое слово крепко, мой поборник. И я в настроении сейчас исполнить твое самое горячее желание, сверх того, что обещал. Проси.

Игорь вздохнул. А, черт, сам сказал – пусть и отвечает!

– Не забирай их, – показал он рукой на погибших Инглоровых товарищей. – Пожалуйста.

Владыка Мертвых помолчал.

– Что же, я дал слово. Но, – он улыбнулся, не размыкая губ, и вонзил в душу Игоря свой бездонный взгляд, – ты желал не для себя. Чего ты хочешь?

Игорь сглотнул. По всему телу пошли мурашки, голова закружилась.

– Не пытайся меня обмануть. Ты просил не для себя. Сдается мне, что ты боишься, что я исполню твою просьбу. Ну? Говори! Не испытывай мое терпение!

Игорь закусил губу и опустил взгляд. Владыка Мертвых был прав – он боялся.

– Прошу вас… если можно… я хочу поговорить с отцом.

Владыка Мертвых закрыл глаза, опустил голову. Молчание продолжалось несколько бесконечных мгновений. Потом Владыка Мертвых улыбнулся снова. Очень коротко. Поднял голову. Открыл глаза.

– Дозволено. – Он снова замолчал, глядя из облаков на поле боя. – Бал еще не окончен, и твоя дочь еще у меня в гостях. Там и встретимся. И ты найдешь там того, кого ищешь. Но за все придется платить… Подумай. Можешь еще отказаться.

Игорь покачал головой, чувствуя, как расплывается в дурацкой улыбке и как по щекам текут горячие слезы.

– Я готов платить, что бы ты ни просил, владыка.

– Ты сказал.

Он дал шпоры черному коню – и исчез в облаках. Валькирии с лихими воплями последовали за ним, кроме одной. Она, украдкой оглянувшись, отстала от стаи и заставила коня опуститься на мост. Это была молоденькая рыжая девушка с золотыми веснушками на носу и огромными голубыми глазами.

– Уф, – выдохнула она. – Я должна была тебя забрать, если бы ты проиграл. Хорошо, что выиграл. Мне очень не хотелось. Может, я даже и не забрала бы тебя, а вон того спихнула к Хель. – Она показала головой в ту сторону, куда унесся на костяном коне в войске проклятых неупокоенных мертвецов Николай. – А за это мне бы очень досталось.

– Я читал, – вздохнул Игорь. – Доброго тебе пути, девочка.

– Девочка, – фыркнула валькирия, давая шенкеля коню. – До встречи, поборник!

Она улетела, а Игорь, усталый до чертиков, но, на удивление, целый, если не считать пары порезов и царапин, пошел помогать Инглору. Надо было перевязать раненых. Многие удивлялись, что остались живы после таких ран, после ядовитых стрел и укусов адских собак. Никто не погиб. Не удивлялся один Инглор.

А вот Игорь был удивлен, и очень.

– Надо же, – говорил он своему почти тезке-побратиму, – я цел! Ни царапины! Как вышло – ума не приложу.

Инглор задумчиво посмотрел на лохмотья, оставшиеся от рубашки.

– Тот, кому она принадлежала, очень любил тебя, – сказал он наконец.

Игорь не смог ответить.

«…Знамя, наверное, уже поднял кто-то другой».

Он попытался приподнять голову. Битва была уже где-то впереди, ее было плохо слышно.

«Это хорошо. Так и должно быть. Не могу пошевелиться. Почему так светло и так легко? А, это рассвет… Это просто рассвет… Галахад где-то впереди ведет воинов, и господин мой Артур рядом с ним, и насмешливый красавец Гавейн, и сумрачный Кэй, и светлый Ланселот… Жаль, что меня там нет.

Господи, я хочу пить. Почему я не чувствую боли? Почему я не могу встать, я же так легок… Или я просто плыву? Поднимаюсь в свет? Как он ярок… почему глазам не больно?»

– Пей. – Из сияния возникла тонкая женская рука, поддерживающая чашу, которая и источала этот прекрасный свет. Агловаль потянулся губами к чаше. Вода. Просто вода. Лучший в мире напиток, который утолит наконец эту жестокую жажду…

«…меня уносит в свет… уносит… Господи… Мария Пресвятая…»

Артур осторожно провел рукой по лицу Агловаля, закрывая ему глаза. Гавейн стоял рядом, тяжело дыша, опираясь на двуручный меч. Шлема на нем не было, доспехи во многих местах были погнуты, лоб пересекала глубокая ссадина. Рыцарь то и дело вытирал лицо, размазывая сочащуюся кровь.

– Государь мой дядя, – негромко сказал он, – смотри, у него лицо светится. Как у узревших Грааль.

Фургон по-прежнему уютно и размеренно мигал проблесковым маячком. Светало. Провал был черен и пуст, и ничего из него больше не лезло.

Эмчеэсники в своих ярких комбинезонах и шлемах обалдело заглядывали туда. Внизу воняло канализацией и плескало, как обычно плещет в подземном сливном канале. Ничего необычного.

– Что это было-то, ребята? – прошептал кто-то.

– ОНО, – ответил кто-то, и все заржали.

– ОНА, – поправил второй. – Стряслась, стало быть.

– Э нет, мы ее загнали обратно. В задницу. – Снова хохот.

– Кофейку? – предложил Николаич.

– Не, Николаич, тут покрепче что надо.

Все «семь самураев» ночного наряда вместе с Николаичем и Гошей снова заржали – аж до слез. Смешно-то уже даже и не было, просто напряжение надо было сбросить.

С визгом тормозов у провала остановилась машина «Дорожного патруля». Оттуда выскочили репортер с оператором.

– С добрым утром! – проикал Николаич, утирая слезы и стоя над провалом с пустым огнетушителем, как Зигфрид над тушей дракона.

Небо светлело, потихоньку становясь из серого нежно-розовым и похожим на створку перламутровки. Пространства расходились, подобно лепесткам, от поля битвы, и в небе как будто играли бледные радужные сполохи. Кэт остановилась, озираясь. Где-то вдалеке мелькнули знамена со знаком Грааля, и Кэт узнала золотой стяг Монсальвата. Где-то под темными облаками исчезал хвост Дикой Охоты, уносящей мертвых, и слышался пронзительный клич валькирий. Где-то оседал едкий дым, и груды развороченного железа остывали под затянутым маревом небом. Прямо под ногами у Кэт валялись трупы крысоподобных тварей, многохвостых и многолапых, с железными клыками и красными глазами, здоровенные туши белых красноухих псов, безглазых и с крокодильими зубастыми пастями, каких-то еще неописуемых тварей, словно бы слепленных из частей различных зверей, а то и людей. Она знала это место. Это странное плато по ту сторону Сетуни, почти рядом с ее домом. Но почему сегодня они так долго сюда шли и почему за ним видна не «Сортировочная» и не Поклонная гора, а бесконечная выжженная равнина? Посреди нее сидел и играл на свирели полуобнаженный юноша с черными кудрявыми волосами. Рядом с ним стоял высокий воин в рогатом шлеме, с длинными висячими усами, грозный и насмешливый. Он увидел Кэт, коротко сверкнул зубами и дал ей дорогу.

А больше Кэт ни на кого не смотрела, потому что спиной к ней, лицом к разгорающемуся рассвету, опираясь на тяжелый кривой меч, стоял принц со свитка. Эспелетовский котоэльф.

– Индракумара, – почти беззвучно проговорила Кэт, но тот услышал.

Резко обернулся. Совершенно такой, как на свитке. Раскосые длинные голубые глаза, смуглое лицо с высокими, сильно выдающимися скулами, крупный рот и длинноватый горбатый нос. У него было очень спокойное, умиротворенное лицо человека, выполнившего свой долг. У его ног лежала огромная тварь в золоченых шипастых доспехах, с оскаленной крысиной мордой, с красными глазами и зубами. На украшенных тяжелыми золотыми браслетами лапах тускло-красным отблескивали длинные и острые, как ножи, когти, на земле возле головы валялась усыпанная драгоценными камнями роскошная до уродливости корона.

Кэт через силу улыбнулась. Ей было сейчас одновременно легко и горько. Но все было правильно, она это чувствовала.

– Так и должно было быть, – тихо сказала она, шагая вперед и глядя снизу вверх во внимательное лицо Индракумары. Она еле доходила ему до плеча.

– Я никогда не смотрел на тебя так, царевна.

– Да, это я раньше смотрела на тебя сверху вниз, – ответила Кэт, и больше они ничего не говорили.

Индракумара осторожно прижал Кэт к себе, и она закрыла глаза, слушая, как под панцирем глухо бьется его сердце. Удар. Еще. И еще. Так спокойно.

«Я не открою глаз. Я пойму, что взошло солнце, потому что сердце остановится.

Я не хочу видеть его мертвым.

Незачем открывать глаза.

Я ведь тоже тогда умру, так зачем?»

Удар. Еще удар. Еще.

Блаженное ощущение близкой смерти вдруг исчезло, и Кэт, чуть раздосадованная ожиданием, осторожно приоткрыла глаза. Зажмурилась от солнечного луча, отразившегося от восточносказочных лат Индракумары, и охнула. Быстро подняла голову. Индракумара смотрел на солнце широко раскрытыми глазами и плакал.

«Плачет, значит, жив. И я буду жить».

– Это что же, – прошептала Кэт, – это чудо, да? Нам – чудо?

Сзади раздался хохот:

– Ой-е! Дева, ты же была у Брюса! Кельтов слушать надо, кельты знают, что говорят! – Воин снова расхохотался, а когда Кэт повернулась, вместо него стоял, насмешливо, скалясь, здоровенный черный ньюф в золотом ошейнике. Он махнул хвостом, словно прощаясь, и пошел себе.

А Кэт огляделась по сторонам и увидела кошек, и собак, и обычных крыс, и ворон – мертвых и раненых, воинов великой битвы. И она заплакала от жалости, горя и утраты. Она счастлива – а они мертвы…

А юноша с флейтой улыбнулся ей и снова заиграл. Солнце поднялось над узким прозрачным облачком, и на поле упал широкий веер бледных белых лучей. Откуда-то послышался звон колокольчиков, и раненые, словно подхваченные бледным светом и мелодией флейты, вставали, отряхивались как ни в чем не бывало и в щенячье-котячьей-крысячьей-воронячьей беспричинной радости прыгали, катались, кувыркались, хороводом идя вокруг поля посолонь, а потом расходились кто куда по своим собачье-кошачьим-крысячьим-воронячьим делам. А потом белый веер лучей предзимнего холодного солнца вдруг собрался в один яркий белый луч, подобный трапу, сброшенному с борта гигантского корабля, невидимого в свете солнца. И юноша с флейтой встал и неторопливо, танцующей походкой начал подниматься по лучу, играя на флейте, а за ним потянулись словно бы нарисованные белым карандашом силуэты погибших бойцов. Они точно так же, как и живые, плясали и прыгали, кувыркались и носились и поднимались по солнечному лучу наверх, а впереди шел, пританцовывая, пастух, юноша в набедренной повязке и шнуре дваждырожденного, в золотых браслетах и цветочных ожерельях.

Кэт и Индракумара смотрели им вслед, пока никого не осталось вокруг, кроме трупов зверодемонов. А флейта все звучала откуда-то издалека, а в голове у Кэт всплыла фраза: «Все псы попадают в рай». И коты тоже, подумала она, шмыгнув носом.

А солнце поднималось все выше, и тела мертвых тварей начали медленно таять под его лучами, превращаясь в зловонный пар. Кэт и Индракумара едва успели отбежать, чтобы не наглотаться ядовитой вони. Испарения собирались над полем в одну большую сизую тучу, а потом, словно вставший на хвосте смерч, втянулись куда-то вверх, и все с негромким хлопком исчезло, будто кто-то там, наверху, перекрыл вытяжную трубу.

В тот день пошел слух, что из пустыря хотят сделать помойку, и что уже привезли первую партию мусора, и что теперь все время будет гореть и вонять, и как же это можно в городе, и вообще, куда депутаты смотрят! Но когда днем туда сходили местные активисты, ни следа мусора и никаких свидетельств тому, что он тут вообще был, они не увидели. Все было, как прежде.

Они постояли еще немного. Корона демоницы валялась по-прежнему у их ног. Кэт поддала ее ногой. Пусть кто хочет забирает эту дрянь.

– Холодно, – тихо сказал принц. Кэт спохватилась. Конечно. Вдруг он еще и ранен? Ах, как же теперь довести его до дома? Он же не кот, он большой, тяжелый, он в доспехах… Надо скорее домой… И надо снять панцирь, от него только холоднее.

Индракумара шел медленно, пошатываясь от усталости. Кэт дотащила его до бетонного блока, которых тут по какой-то причине валялось в зарослях много, усадила и принялась расстегивать ремни, чертыхаясь и ломая ногти, мимоходом думая, где же это он потерял шлем и не пойти ли его поискать… Наконец выковырять его из панциря удалось, а наручами и прочим Кэт уже не стала заниматься. Под доспехами, как и ожидалось, был пропотевший насквозь стегач – замечательный, шелковый, темно-красный с золотыми драконокотами. Кэт оглянулась. Никого. Помощи искать негде. Она сняла куртку и шарф.

– Не надо, – попытался было сопротивляться принц, но Кэт зашипела на него, и он, тихо рассмеявшись, покорился.

– Ты не ранен?

– Но ведь пастух всех исцелил, ты же видела, – шепотом ответил Индракумара и улыбнулся. Кэт облегченно вздохнула. Осмотрелась вокруг. Пространство еще не успокоилось, и не было видно ни родной Сетуни, ни Поклонной горы. А стояли они словно в оке бури. Было очень тихо и холодно. Оставалось только ждать. И Кэт совершенно не было страшно рядом с Индракумарой.

«Жаль, что я не оборотень, – приплясывала от холода Кэт. – Была бы сейчас в пушистой шубке – не мерзла бы».

«Газель» возникла как из ниоткуда. Приехала она со стороны рассвета, о чем и говорила характерная надпись на табличке на лобовом стекле. «Рассвет – дальше везде». Кэт побежала к маршрутке, даже не задумываясь, как она попала сюда и куда им теперь ехать. Мысли в голове были самые дурацкие.

«Господи, как я Индракумару в таком виде по городу потащу? А, да ладно, доехать бы».

Когда «газель» притормозила, Кэт увидела, что на переднем сиденье, рядом с огненно-рыжим водителем, развалилась Марфа Ивановна, а по соседству сидит совершенно не по-котовьи, демонстрируя татуированное брюхо, Джедай.

– Та-а-ак, – протянула Кэт.

Дверь отворилась, и внутри обнаружился весь целый и невредимый выводок Марфы Ивановны. Кэт только покачала головой.

Они забрались в салон, что оказалось не так-то просто при нынешнем росте Индракумары. Кэт с рыжим молчаливым водителем загрузили туда доспехи, и маршрутка тронулась. Почему-то Кэт была уверена, что раз уж тут Марфа Ивановна с Джедаем, то довезут их до самого дома, и подумала, что, наверное, все захотят есть, и что надо будет много готовить, и что водителя надо хотя бы чаем напоить… А Индракумару еще и коньяком, и спать, всем спать!

О том, как теперь придется менять жизнь, она не думала. «Я подумаю об этом завтра», – улыбнулась она самой себе.

Водитель включил обогрев, и вскоре принц, пригревшись, уснул, уронив голову Кэт на плечо. Кэт осторожно поймала его правую руку и тихонько высвободила из нее рукоять меча, которой он так и не выпустил.

Перед рассветом по городу прошел ветер. Сильный ветер. Он раскачивал и ломал ветки тополей, срывал рекламные щиты, валил старые деревья и фонари. И под порывом его осела внутрь, как взорвавшийся вулкан, и рухнула тень Башни…

А у Рождественского монастыря метался посреди улицы, среди ветра человек, расхристанный, потерянный, и, растопырив руки и подняв к небу лицо, плакал и кричал:

– Господи! Что же мне делать? Куда мне идти, Господи? Это же Армагеддон, Армагеддон… Господи…

Вот и конец очередному сражению в бесконечной моей войне. В бесконечной нашей войне, единственной по-настоящему Мировой. И опять никто этой битвы и не заметил, кроме немногих. И для них это та-а-акая битва! А для меня – просто очередное сражение, одно из многих-многих, и не самое страшное. Враг всегда один, хотя и меняет маски. И я вижу его рожу под личиной очередного Эйдолона.

Знаете, что означает это слово? Оно происходит от греческого «эйдос» – образ. А «эйдолон» по-гречески – идол. Идолище поганое, то есть кумир языческий, которого заповедано не сотворить и которому заповедано не поклоняться. Но люди раз за разом создают себе идолов и поклоняются творениям своих рук и разума, на радость Врагу. И сражаются с ним, и нет этому конца.