Текст книги "Истории для кино"

Режиссера успокаивает артистка Орлова:

– Гришенька, не волнуйтесь!

– Я не могу не волноваться, Любочка! – стонет режиссер.

На террасе Утесов язвительно говорит Эрдману:

– Режиссер давно лег под мадам, а бык под режиссера – не желает!

– Разумное животное, – усмехается Эрдман. – Но шутки шутками, а съемка не движется почти неделю…

– Меня больше волнует, что два месяца не движется дело с песней!

– Дуня не звонил?

– Я звонил ему сам. Конкурс в «Комсомолке» окончен, работает жюри, Дуня там интригует как может…

Возле Утесова, словно из ниоткуда, появляется рыжая гримерша Раиса и начинает причесывать его непокорный чуб:

– Ой, Леонид Осипович, у вас причесочка растрепалась! Сейчас наладим, сейчас уложим…

– Отстань ты с причесочкой! Еще неизвестно, дойдет ли съемка до меня… Видишь, тут самый главный – бык!

– Что вы, Леонид Осипович! Самый главный, самый лучший – вы!

– Ох, Раиса! – грозит ей пальцем Эрдман. – Гляди, к Леониду Осиповичу нынче жена приезжает.

Гримерша вспыхивает, возмущается:

– Николай Робертович! Как вы можете подумать…

– Не могу, не могу, – поднимает руки Эрдман.

Гримерша, тряхнув рыжей челкой, удаляется. А на террасу приходит Нильсен. Неразговорчивый, как все операторы, он молча достает папиросы, молча закуривает, молча затягивается и выпускает дым. Но вдруг ни с того ни с сего раздражается и заявляет, что у него нет больше сил выносить этот великосветский салон: все фальшиво улыбаются, сюсюкают – Гришенька, Любочка, – а тут же рядом его жена, ее муж… тьфу!

Действительно, на другой террасе сидят муж Любы Орловой, австрийский инженер, и жена Гриши Александрова, миловидная женщина в соломенной шляпке. К ней подбегает семилетний сын:

– Мама, пойдем на море!

– Дуглас, вот будет перерыв – тогда пойдем. А сейчас у папы съемка…

– У него не съемка – я видел, он просто на всех ругается.

– А это – подготовка к съемке, – объясняет мама.

– Но почему мы не можем на море без него?

– Потому, Дуглас, что папе нужна наша моральная поддержка.

Мальчик вздыхает и отходит. Австриец, муж Орловой, спрашивает с сильным акцентом:

– Очень странный имя… Дуглас… Это есть американский имя?

– О да! Гриша назвал его в честь Дугласа Фэрбенкса, – охотно поясняет жена Александрова. – Гриша большой поклонник американского кинематографа. Он работал в Америке с Эйзенштейном.

– Да-да… Он из моей… жена Люба… тоже сделать как… американский актрис.

– И Любочке очень идет быть блондинкой! Уверяю вас!

А съемочная группа опять бессильно топчется вокруг категорически не желающего укладываться быка. Александров кричит на дрессировщика:

– Ну, дали еще полведра водки! Ну, и что?

Дрессировщик флегматично предполагает:

– Наверно, еще надо дать…

– Хватит! А что-нибудь еще вы можете предложить?

– Могу. Научный метод.

– То есть?

– Дрессура. Вообще-то быки не очень поддаются… Но можно попробовать.

– Так пробуйте! Сколько это займет времени?

– Как пойдет… Месяца три-четыре…

– Какие три-четыре! Мне скоро картину сдавать!

Дрессировщик резонно объясняет:

– А быку все одно – сдавать вам картину, не сдавать…

Александров быстро ходит взад-вперед по площадке, потом резко останавливается:

– Сценаристы! Где сценаристы?

– Сценаристы! – суетятся помощники. – Где сценаристы? Сценаристов на площадку!

Появляется Эрдман:

– Я – за двоих. Масс лежит в соплях – перекупался…

– Хочу вам напомнить, товарищи сценаристы, что вы командированы сюда не купаться, а переписывать то, что вы написали!

– Зачем?

– А затем, что написанное вами снять невозможно!

– Ну, снять возможно все…

– Да? Тогда снимите! Сами написали – сами и расхлебывайте!

Эрдман кивает на быка и пустое ведро:

– А наш друг все уже расхлебал…

– Острите, да? – вскипает Александров. – Вы комедиограф, да? Прекратите ломать комедию и подумайте, что делать с быком!

Эрдман честно думает. И заявляет, что быка надо загипнотизировать. Режиссер предполагает, что сценарист над ним издевается. Эрдман успокаивает, что и не думал издеваться, а просто он видел на гостинице афишу: гастроли великого – так и написано: великого – гипнотизера, причем объявлены любые виды гипноза. Тогда режиссер заявляет, что сценарист просто не в своем уме. Эрдман опровергает и это предположение, заверяя, что он вполне в своем уме, так как еще не прибегал к услугам великого гипнотизера. Отчаявшийся режиссер уже готов на все, его лишь останавливает то обстоятельство, что кудесник работает с людьми, а не с животными. На это Эрдман заявляет, что Александров – большой оптимист, если видит существенную разницу между людьми и животными. Последний аргумент окончательно добивает режиссера, и он принимает решение: вы это предложили – вы это и осуществите, давайте сюда гипнотизера. Эрдман требует машину для поездки за волшебником. Режиссер приказывает подать машину сценаристу, а съемочной группе объявляет перерыв.

На площадке появляются муж Орловой и жена Александрова с сыном Дугласом.

– Люба, – говорит австриец, – пойдем… немножко… объедать.

– Нет-нет, мы с Григорием Васильевичем обсуждаем следующие сцены. А ты обедай, меня не жди.

– Нам тебя тоже не ждать? – спрашивает жена у Александрова.

– Да-да, Любовь Петровна права: у всех – перерыв, а у нас с ней – творческий поиск!

Утесов на террасе горячится и тихо матерится: сколько времени идет коту… в смысле быку под хвост. Гримерша Раиса умоляет Леонида Осиповича не волноваться, потому что от этого у него портится прическа. Да что – прическа, стонет Утесов, вся жизнь его портится из-за тупого быка. Но рыжая влюбленная Раиса убежденно заявляет, что быки приходят и уходят, а гений Леонида Осиповича в кино остается. Утесов оторопело смотрит на Раису – даже он не силах ответить на этот бред.

Из-за поворота дороги к площадке приближается машина. Утесов встает:

Наверно, Леночка едет…

Он спрыгивает с террасы и спешит навстречу машине.

Гримерша Раиса горестно смотрит ему вслед.

Но из машины выходит вовсе не Лена, а Бабель. Он подает руку выпархивающей вслед за ним симпатичной молодой женщине. Утесов и Бабель обнимаются.

– Привет, старик! Знакомься, это – Тоня. По фамилии – Пирожкова.

– Очень, очень приятно! – Утесов целует ручку женщине и снизу одобрительно подмигивает Бабелю.

– А мы тут с Тоней отдыхаем в санатории Дзержинского, ехали мимо – видим, кино…

– Такова жизнь, – печалится Утесов, – кто-то у моря под солнцем отдыхает, а кто-то пашет как проклятый!

– Охота пуще неволи, – смеется Бабель. – А что ты так шустрил к машине? Торопился торжественно нас встретить?

– Размечтался! Нет, я жду Лену.

– С Дитой?

– Дите не до нас – у нее медовый месяц!

– Вышла замуж? Поздравляю!

– Лучше пособолезнуй. Ей еще нет девятнадцати. Только поступила в Щукинское училище – и на тебе!

– А кто муж? – живо интересуется Аня.

– Некто Тобиаш – диктор на радио.

– А-а, известный московский красавец!

К ним приближаются Александров и Орлова. Режиссер бережно ведет актрису под ручку, они воркуют о чем-то, вполне возможно, что и о работе, потому что в руках Любочки раскрытый сценарий. Но, несмотря на занятость творческим процессом, Орлова замечает Бабеля и тащит Александрова к гостям, очаровательно улыбается им:

– Добрый день! Леонид, познакомьте же нас!

Утесов говорит с напускным равнодушием:

– Ну, это писатель, может, слышали – Бабель. И Тоня. Пирожкова.

– Очень приятно! – хором восклицают режиссер и актриса.

Утесов переходит на возвышенный тон:

– А это – великий режиссер Григорий Васильевич Александров! Почти Эйзенштейн! И не менее великая актриса Любовь Петровна Орлова! Звезда! Восходящая! Даже – взлетающая!

Орлова, уловив издевку, обиженно хлопает глазками. Александров пытается сменить тему:

– Как продвигается ваш фильм про Беню Крика с моим учителем – Сергеем Эйзенштейном?

– Да никак не продвигается, – машет рукой Бабель. – Я бы даже сказал, задвигается – все глубже и глубже!

Понимая, что и эта тема заводит в тупик, Александров быстренько сворачивает беседу:

– Ну, надеюсь, увидимся за ужином. А сейчас – извините, нам с Любочкой необходимо репетировать…

Орлова демонстративно берет режиссера под руку:

– Да, пойдемте, Гришенька!

Они уходят. Утесов кривляется им вслед:

– Ах, Гришенька, ох, Любочка, нам нужно репетировать!

– Что вы злитесь, как мальчишка? – улыбается Тоня. – Обычное дело: у режиссера с актрисой – роман.

– Да хоть сто романов! – восклицает Утесов. – И пусть репетируют хоть до упаду! Но мадам съедает всю мою пленку!

– Как… съедает?

– С аппетитом!

Утесов изливает Бабелю и Тоне всю свою израненную несправедливостью душу. Оказывается, сценарий, написанный под впечатлением программы «Музыкальный магазин» специально для Утесова, был про пастуха Костю, который становится звездой эстрады. А режиссер под впечатлением любовного романа с актрисой снимает кино про домработницу Анюту, которая становится еще большей звездой. А две звезды в одном фильме – это уже чересчур.

Пирожкова дружески треплет соломенный чуб Утесова:

– Бедный юноша!

Но тут же рядом материализуется гримерша Раиса:

– Не трогать! Не сметь прикасаться к артисту!

Тоня испуганно шарахается. Раиса запускает металлическую расческу в кудри Утесова. А он видит, что вдали на дороге появилась новая машина.

– Ну, вот и Леночка!

Отмахнувшись от гримерши, как от мухи, Утесов спешит навстречу машине. Бабель и Тоня идут за ним. Раиса вновь застывает со скорбным лицом. Утесов на ходу предлагает друзьям устроить вечером банкет по случаю приезда жены. Бабель оглядывается на скорбную Раису и выражает опасение, что вместо банкета будет коррида. Да ну, беспечно заявляет Утесов, Леночка ко всему привыкла.

Но из машины опять появляется вовсе не Лена, а Эрдман. И с ним – маленький человечек с большим носом в смокинге с бабочкой. Эрдман с театральным поклоном представляет любимца публики великого гипнотизера Мартинелли.

И снова на площадке все собрались вокруг быка. А перед ним застыл с решимостью тореадора гипнотизер. Сам он неподвижен, но руки его совершают замысловатые пассы перед бычьей мордой. Бык смотрит на человека с любопытством. Гипнотизер работает на пределе: все мускулы лица его напряжены, на шее вздулись жилы, на лбу выступили капельки пота.

Съемочная группа, затаив дыхание, наблюдает за развитием событий. Наконец, гипнотизер с протяжным свистом выпускает воздух из чахлой груди и бессильно роняет руки. Вся группа тоже дружно и разочарованно выдыхает.

А бык продолжает стоять и смотреть с любопытством.

Гипнотизер опять вскидывает руки и предупреждает, что сейчас он вынужден будет применить чрезвычайное средство – заветный индийский камень «Агасфер». Он достает из-за пазухи рубиновый самоцвет – размером с небольшой булыжник – на серебряной цепочке. Все уважительно ахают при виде заветного камня. Гипнотизер начинает мерно раскачивать самоцвет на цепочке, бормоча таинственные заклинания. У наблюдающей за этим гримерши Раисы медленно закатываются глаза. По лицу гипнотизера похоже, что он и сам уходит куда-то в астрал.

А бык себе равнодушно стоит и мерно отмахивается хвостом от мух.

Булыжник на цепочке все увеличивает амплитуду, заклинания переходят в невнятное бормотание, еще секунда – и гипнотизер валится наземь без чувств. К нему бросаются ассистенты, уносят в тень, обмахивают газетой. Александров шлепается в кресло с надписью на спинке «режиссер», обхватывает голову руками и, раскачиваясь, твердит одно и то же: все пропало, что делать, все пропало… Все сочувственно смотрят на него, не в силах ничем помочь. Даже Утесову становится жаль режиссера:

– Григорий Васильевич, не надо отчаиваться. Вот когда я служил в армии…

– Что вы несете! – стонет Александров. – Когда это вы служили в Красной Армии?

– Я не в Красной, я – в царской, – уточняет Утесов. – Так вот, наш подпрапорщик Назаренко рассказывал байку… Один старик говорит другому: «Помнишь, нам в армии, чтоб мы на девчонок не отвлекались, в чай подливали бром?» – «Ну, помню. И что?» – «Да вот, этот бром через сорок лет начинает действовать!»

Окружающие смеются, а режиссер взрывается:

– Опять вы с дурацкими одесскими шуточками!

– Какие шутки? – удивляется Утесов. – Я серьезно.

– Что серьезно?

– Быку нужно дать бром.

– Уберите от меня этого сумасшедшего! – кричит Александров. – Уберите, я за себя не ручаюсь!

Но тут вмешивается Бабель. Поправив очки на носу, он солидно говорит, что в отличие от Утесова служил не в царской, а в Первой конной армии Буденного, и свидетельствует, что, когда надо было оперировать раненного коня, его усыпляли котелком брома. Режиссер смотрит на писателя с детской доверчивостью:

– Это правда?

Писатель уверяет:

– Чистая правда!

Александров вскакивает и кричит:

– Бром! Немедленно достаньте бром! Где хотите – в аптеках, в больницах…

Ассистенты срываются с места и убегают. Гримерша Раиса стонет от счастья:

– Леонид Осипович! Я знала: вы – самый умный, вы – волшебник!

Утесов жмет руку Бабелю:

– Спасибо за поддержку!

– Как одессит – одесситу, – улыбается Бабель. – Ну, до вечера!

– До ужина, – уточняет Утесов. – Рванем в «Гагрипш» – там готовят такой аджабсандал!

– Ой, я обожаю аджабсандал! – опять влезает гримерша. – Леонид Осипович, хотите, я вам сама его приготовлю вечером?

– Девушка, – напоминает Тоня, – к вечеру Леонид Осипович ожидает прибытие любимой супруги!

Раиса скисает. Бабель с Тоней уходят. А на площадке появляется редактор с каким-то пакетом в руке и просит Григория Васильевича, Леонида Осиповича и Николай Робертовича проследовать за ним.

Александров, Утесов и Эрдман усаживаются в беседке, Редактор сообщает, что конкурс «Комсомольской правды» на лучший текст песни для фильма окончен и Москва прислала результаты. Редактор вспарывает пакет.

– Компетентное жюри признало лучшим текст… – Он достает из пакета официальный бланк. – … текст поэта Лебедева-Кумача.

– Я так и чувствовал! – сияет Утесов.

– По-моему, вы не чувствовали, а знали, – заявляет Александров.

Утесов невинно удивляется:

– Откуда я мог знать? Вы же слышали – компетентное жюри…

Редактор вдруг задумывается:

– Лебедев… Кумач… Где-то я слышал эти две фамилии…

– Одну! – Александров кивает на Утесова. – От него вы и слышали! Говорю же, он все знал!

– Лебедева-Кумача? – опять играет невинность Утесов. – Конечно, знал и знаю. Очень талантливый поэт. Но про победу на конкурсе – ни сном, ни духом!

В их спор вмешивается Эрдман:

– Послушайте, может, мы все-таки почитаем этого Лебедева с Кумачом?

– Разумно, Николай Робертович, – соглашается редактор.

Он надевает очки в роговой оправе и читает – скучно, невыразительно, запинаясь:

– Легко на сердце от песни… песни веселой, она скучать не дает никогда, и любят песни деревья… нет, деревни… и села…

Утесов слушает с невыразимым страданием и не удерживается, выхватывает у редактора бумагу:

– Позвольте, я лучше сразу спою – мелодия ведь у нас есть!

И он запевает, честно глядя в бумагу, но очевидно, что слова ему уже давно знакомы:

 
Легко на сердце от песни веселой,
Она скучать не дает никогда.
И любят песню деревни и села,
И любят песню большие города.
 

Александров и редактор слушают очень серьезно. Эрдман с улыбкой негромко отбивает ритм по столу ладонями.

 
Нам песня жить и любить помогает,
Она, как друг, и зовет, и ведет,
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет!
 

Утесов обрывает песню и победно восклицает:

– Блеск! А?

– Совсем другое дело! – одобряет Эрдман.

– Да, это гораздо лучше, – вынужден признать и Александров.

– Лучше – не лучше, но именно это утверждено и подписано! – ставит точку редактор.

Александров встает:

– Надо дать задание – переснять песню.

– Зачем? – не понимает редактор.

– Костя же пел старый текст, а новый не совпадет на экране по артикуляции…

– Григорий Васильевич! – строго обрывает редактор. – Мы не позволим тратить лишние народные деньги на эту вашу… артикуляцию!

Да, так оно впоследствии и вышло. Народные деньги сэкономили, фильм и сегодня идет с новым текстом, но со старой артикуляцией. Легко заметить, как не совпадают движения губ Кости-пастуха с тем, что он поет.

Александров обескуражен заявлением редактора. А Утесов все не может успокоиться:

– Нет, но какой блеск! «И тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет!» Не то что это: «Давай, не задерживай, бугай!»

В беседку врывается радостная ассистентка режиссера:

– Он спит!

На площадке действительно лежит и спит бык. И даже храпит. Счастливый режиссер ходит на цыпочках и командует шепотом:

– Камера… Свет… Любочка, пожалуйста, на площадку…

Утесов смеется:

– Его после брома пушкой не разбудишь!

– Да? – все еще шепотом уточняет режиссер и переходит на привычный крик: – Гример! Где гример?

– Я здесь, – подбегает Раиса.

– Вы что, не видите: у героини локон выбивается! Где вас носит?

– Я поправляла грим Леониду Осиповичу.

– Мне не нужен никакой Леонид Осипович! Мне нужна Любовь Петровна!

Утесов грустно подмигивает Эрдману:

– Ну вот – схлопотал большое человеческое спасибо…

– Не бери в голову!

Эрдман обнимает Утесова за плечо, и друзья покидают площадку. Они идут по тропинке к морю, Утесов распевает новую песню:

 
Мы будем петь и смеяться, как дети,
Среди упорной борьбы и труда.
Ведь мы такими родились на свете,
Что не сдаемся нигде и никогда!
Нам песня жить и любить помогает,
Она, как друг, и зовет и ведет,
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде…
 

Утесов обрывает песню, заметив приближающуюся по дороге машину.

– Ну, это уже точно – Лена!

Он спешит навстречу машине. Эрдман тактично ждет на месте. Но машина объезжает Утесова и останавливается перед Эрдманом. Он меняется в лице.

Из машины выходят двое в штатском. Один спрашивает металлическим голосом:

– Эрдман Николай Робертович?

Эрдман молчит. А Утесов интересуется, в чем, собственно, дело. Второй, глядя сквозь Утесова, словно его здесь вовсе нет, приказывает Эрдману:

– Садитесь в машину!

Эрдман не в силах двинуться с места. Люди в штатском умело и четко, пригнув ему голову, усаживают его в машину. Эрдман только успевает бросить Утесову последний печальный взгляд. Утесов отвечает взглядом растерянности и боли.

Машина, рванув с места, тает в жарком южном мареве.

Оба сценариста фильма «Веселые ребята» – Николай Эрдман и Владимир Масс – попали в пекло сталинских лагерей. Оператор Владимир Нильсен успел еще снять «Волгу-Волгу» и «Цирк», получить в 1937 году орден «Знак почета» и автомашину «эмку», и в том же 1937 году его арестовали.

Но это было потом, а сейчас оператор Нильсен закончил съемки «Веселых ребят», режиссер Александров фильм смонтировал, актеры Утесов и Орлова свои роли озвучили, Дунаевский написал музыку, и уже готовую картину показали. Там, где надо, и тому, кому надо.

В предбаннике специального закрытого просмотрового зала томятся Александров, Орлова, Утесов и Дунаевский. Из-за двери слышна финальная музыка «Веселых ребят». Александров нервно заявляет:

– Я думаю, реакция должна быть положительная!

Орлова вдруг всхлипывает. Александров обнимает е за плечи.

– Любочка, что с вами?!

– Я не могу! Такое напряжение!

– Любочка, но вам-то чего волноваться? Вы великолепны!

Утесов отодвигается от воркующей пары, подсаживается к Дунаевскому.

– Что-то там тихо …

– А ты что хотел? Чтобы особая комиссия топала ногами и гоготала, как в колхозном клубе?

Утесов пожимает плечами. Дунаевский его успокаивает:

– Не дергайся! Кино веселое, идеологически выдержанное… Сейчас выйдут и скажут: «Спасибо, товарищи! Работайте и дальше на благо народа!»

Открывается дверь просмотрового зала. Как-то сама собой открывается – из нее никто не выходит. Орлова лихорадочно вытирает пальцами расплывшуюся тушь под глазами. Александров вытягивается по стойке «смирно». Дунаевский, нервно покашливая, протирает платком очки. Нетерпеливый Утесов бросается к распахнутой двери, заглядывает в зал и видит, что он пуст.

А из какой-то неприметной боковой двери материализуется официальное лицо – естественно, во френче. Утесов изумлен и растерян:

– А где… комиссия? Нас позвали обсудить…

– Что обсудить? – интересуется официальное лицо. – Воинствующую пошлость?

Глаза Орловой расширяются от ужаса. Александров сникает. Дунаевский все трет платком свои очки. Утесов слабо улыбается:

– Вы шутите?

Официальное лицо возмущено: здесь не место для шуток. Комиссия сочла недопустимым выпуск на экран этого, с позволения сказать, произведения. Очень стыдно, что наши советские творцы, которые должны нести в массы прекрасное, позволяют себе такие пошлые и примитивные, с позволения сказать, произведения. Официальное лицо гневно разворачивается и растворяется в той же неприметной боковой двери.

Растерянные «творцы» молча смотрят друг на друга.

А стране было не до них и вообще не до веселья – 1 декабря 1934 года в коридоре Смольного дворца подлый убийца застрелил любимца партии и народа Сергея Мироновича Кирова. Вся страна погрузилась в траур и гнев. На митингах и собраниях трудящиеся требовали сурово наказать гнусного убийцу и его пособников. Народ клялся еще теснее – хотя, казалось бы, куда уж теснее? – сплотить ряды вокруг родной партии и товарища Сталина.

В своей ленинградской квартире Утесов вяло ковыряет ужин. Из репродуктора несутся гневные слова трудящихся в адрес мерзких убийц Кирова. Утесов молча прикручивает ребристое колесико репродуктора. Становится тихо. Но подходит Елена и так же молча поворачивает колесико обратно. Слова гнева трудящихся звучат с новой силой. Утесов никак не реагирует на действия жены, хмуро размешивает сахар в чашке.

Звонит телефон. Утесов раздраженно предупреждает, что его дома нет. Елена снимает трубку:

– Слушаю… Да… Да… Одну минуту, – Она оборачивается к мужу. – Это тебя…

– Я же сказал: меня нет!

Но Елена молча протягивает ему трубку телефона, и по лицу жены Утесов понимает, что трубку надо взять.

Слушаю… Да… Да-да… Конечно, приеду…

Он кладет трубку, растерянно смотрит на Лену.

Она застывает.

– Куда… ты приедешь?

– В Москву. На премьеру «Веселых ребят».

Утесов смотрит на телефон, словно ожидая услышать от него хоть какие-то объяснения произошедшей метаморфозы. Лена озадаченно молчит. Потом задумчиво спрашивает:

– А где будет премьера?

– В кинотеатре «Художественный».

– Я думаю… Думаю, лиловое платье подойдет!

Утесов изумленно смотрит на жену.

В Москве на Ленинградском вокзале Утесовых встречает Дунаевский, усаживает их в свою машину и везет на завтрак.

– Какой завтрак! – протестует Утесов. – Объясни, наконец, что за чудо произошло?

– Потерпи! Спасибо хоть, по телефону ты меня не расспрашивал.

– Я его весь вечер от аппарата оттаскивала, – усмехается Елена.

Дунаевский продолжает разговор, только когда машина выехала от вокзала на Садовое кольцо. Тут он сообщает, что начальник Главного управления кинематографии Борис Шумяцкий оказался настоящим бойцом. Он написал письмо Сталину, что произошла идеологическая ошибка, что «Веселые ребята» нужны советскому народу, и попросил лично посмотреть фильм.

– Не может быть! – удивляется Елена.

– Но факт, – заверяет Дунаевский.

– И что… Иосиф Виссарионович? – осторожно интересуется Утесов.

– Посмотрел, улыбнулся и сказал: «Как будто в отпуске побывал!»

– Не может быть! – повторяет Елена.

Утесов обижается:

– Почему не может? Тебе что, не нравится наша картина?

– Мне-то нравится. Но… – Елена умолкает, чтобы не сказать лишнего.

– Я думаю, – говорит Дунаевский, – дело не в том: нравится – не нравится…

– А в чем? – спрашивает Утесов.

Дунаевский почему-то оглядывается, словно в машине, кроме них, еще кто-то есть, и понижает голос:

– А в том дело, что после убийства Сергея Мироновича надо укреплять и поднимать дух советского народа. А чем поднимать? Хорошими комедиями!

Утесов решается уточнить:

– То есть не было бы счастья, да несчастье помогло?

– Пожалуйста, без комментариев! – испуганно обрывает его Елена.

Москва, кинотеатр «Художественный», 24 декабря 1934 года

Афиша на кинотеатре сообщает о премьере фильма «Веселые ребята».

Зал полон зрителей. На сцене толкает речь то же самое официальное лицо во френче, которое совсем недавно на закрытом просмотре сурово клеймило фильм и его создателей. Сегодня его речь тоже звучит сурово, но уже в другой адрес:

– Товарищи! Враги во что бы то ни стало хотят помешать нашему строительству социализма! Время очень сложное, и потому некоторые задают вопрос: а время ли нам смеяться? Самое время, товарищи! Мы должны хорошо работать и хорошо отдыхать. Да, мы отвечаем сомневающимся: в жизни советских людей есть не только будни – в ней есть и место праздникам!

Зал согласно аплодирует.

– На сцену приглашаются создатели новой и, мы убеждены, нужной советскому народу музыкальной кинокомедии «Веселые ребята».

Появляются Утесов, Орлова, Дунаевский и другие участники съемочной группы. Режиссер Александров выходит последним и вдохновенно читает стихи собственного сочинения:

 
Товарищ зритель, в нынешнем спектакле
Героем главным будет звонкий смех.
Ведь вы пришли к нам отдохнуть, не так ли?
А смех всегда был отдыхом для всех.
На час-другой заботы все отбросьте,
И пусть сегодня позабавят вас
История талантливого Кости,
Любовь Анюты и веселый джаз.
 

В зале гаснет свет. И победно звучит голос Утесова – «Марш веселых ребят»:

 
Легко на сердце от песни веселой,
Она скучать не дает никогда.
И любят песню деревни, и села,
И любят песню большие города.
 

Да, эту песню и вообще фильм полюбили не только деревни, села и большие города – их полюбила вся наша страна и многие страны мира.

В Америке фильм шел под названием «Москва смеется», и сам Чарли Чаплин дал интервью: «До этого фильма американцы знали Россию Достоевского, теперь они увидят большие перемены в психологии советских людей. Они бодро и весело смеются. Это большая победа. Это агитирует больше, чем доказательства стрельбой и речами».

На фестивале в Венеции картина была замечательно принята публикой, прессой и получила приз жюри.

А Максим Горький написал: «В „Веселых ребятах“ проглядывает новый вид киноискусства, полезный нам, требующий непременного продолжения и развития».

И весь наш народ принял к сведению и к исполнению главный тезис фильма:

 
Нам песня жить и любить помогает,
Она, как друг и зовет, и ведет,
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет!