Текст книги "Истории для кино"

И замирает, вглядываясь в барышень, пришедших с Маяковским. В одной из них он узнает свою спутницу по одесскому поезду в Москву, дюймовочку Олечку, а в другой – черненькую танцовщицу, помогавшую Лёде на первом выступлении в Москве

Позабыв, что он – англичанин, Лёдя бросается к ним:

– Какая встреча!

– Леонид, я знала, что мы встретимся! – сияет Олечка.

– Землячок, я ж говорила, не надо тебе уезжать! – напоминает танцовщица.

Присутствующие изумленно наблюдают за трансформацией «англичанина». Мейерхольд крайне огорчен:

– Так вы не иностранец?!

Гутман смеется:

– Ну, немножко он все-таки что иностранец. Он – одессит!

Мейерхольд обиженно надувается, а всеобщим вниманием завладевает большой и шумный Маяковский:

– Друзья! Послушайте:

 
Не домой,
не на суп,
а к любимой
в гости
две
морковинки
несу
за зеленый хвостик.
 

Гутман приглядывается к внушительному свертку Маяковского:

– Володя, похоже, у вас сегодня не только две морковинки…

– Точно! Сегодня я – с поросенком!

– Где вы раздобыли поросенка? – изумляется Луначарский.

– О-о, это поросенок-самоубийца!

– Какой кошмар! – всплескивает руками Олечка.

Но Маяковский объясняет, что никакого кошмара нет. Просто Лиля Юрьевна решила купить и выкормить его, чтобы потом сделать массу вкусных вещей для Володи и Оси. Но и Маяковский, и Брики привязались к нему, как к родному. Он радовал их чрезвычайной живостью своего пятачка. Однако, видимо, поросенок был меланхоликом, потому что сие трепетное животное вскарабкалось на подоконник и, сочтя открывшийся ему мир недостаточно возвышенным, сигануло вниз. Разумеется, Лиля Юрьевна есть его при таком раскладе отказалась и велела унести из дома.

Закончив это пространное объяснение, Маяковский разворачивает сверток. И взорам вечно голодных творцов предстает поросенок с поджаристой корочкой. Гости без раздумий набрасываются на угощение, и буквально через несколько минут на месте поросенка остается только пустое блюдо.

Хозяйка разносит морковный чай в стаканах с подстаканниками гостям, которые, насытившись, разбрелись по комнате отдельными группками.

Лёдя с Олечкой беседуют на диване.

– Вот так, без вещей, без денег я и повстречал Гутмана. Ну а дальше… Нет, лучше рассказывайте вы – что, как?

– Ну, что-как… Конечно, я мечтала о классическом балете, но это невозможно. Пришлось идти в варьете…

Лёдя кивает на Маяковского:

– И там вы с ним и познакомились?

– Нет-нет, в варьете я познакомилась с Шурой… Ну, вы ее тоже знаете…

Лёдя одобрительно улыбается:

– Молодцы, одесситочки! Все-таки пробились!

Олечка тоже улыбается:

– А как же! У Шуры с Владимиром Владимировичем роман… Только они его скрывают!

– Ага, скрывают, причем очень успешно…

Лёдя кивает на Маяковского, который, преклонив одно колено перед девушкой Шурой, что-то любовно рокочет ей на ухо, взмахивая рукой, словно рубит свою знаменитую стихотворную «лесенку».

– Это не наше дело, – говорит Олечка. – Главное, Шура уговорила меня пойти в гости, и вот мы встретились…

К Лёде подсаживается Мейерхольд:

– Пардон, если помешаю, но я вспомнил! Я видел вас в ТЕРЕВСАТе. Вы любопытно совмещаете юмор и трагизм. А за англичанина я не в обиде… Хотите, поставлю с вами программу цирка? Представьте: красный бархат барьера, золотой песок арены и вы – клоун в рыжем парике, но с белой трагической маской!

Их беседу прерывает Гутман:

– Ну что, сэр? Мы собираемся на хоум…

Лёдя явно не хочется расставаться с Олечкой:

– А можно… я приду попозже?

– Конечно, можно, – быстро оценивает ситуацию жена Гутмана. – Пойдем, Давид, пойдем…

Гутманы уходят. А в комнате разгорается веселье. Луначарский бренчит на рояле канканчик. Лёдя приглашает на танец Олечку. Маяковский отплясывает с Шурой. Мейерхольд барабанит ритм ладонями по столу.

Но с гораздо большей силой кто-то барабанит в дверь и кричит:

– Кончай базар, интеллигенция! Завтра же в домком напишем!

Все затихают. Хозяин объясняет шепотом:

– Извините, ради бога, извините, у нас соседи – фабричные…

– Ну что ж, товарищи, рабочий класс должен отдыхать, – заявляет Луначарский.

– Пора, мой друг, пора! – напоминает пушкинскую строку Маяковский.

– Только поможем убрать со стола, – начинает собирать тарелки Шура.

– Не надо, что вы, я сама! – волнуется хозяйка и добавляет в отчаянии: – А еще… извините… у нас дворник такой… неделикатный! Особенно, когда его будят ночью…

Луначарский клятвенно обещает:

– Мы не потревожим покой товарища дворника!

Лёдя, Олечка и Луначарский выходят из подъезда. Говорливый нарком просвещения безостановочно просвещает своих спутников насчет того, что наша художественная критика приняла неправильные формы, ей все еще близки методы старой прессы – разносить авторов, желая свою образованность показать…

Они подходят к чугунной ограде с воротами. На воротах висит замок. Луначарский дергает его и решает, что надо звать дворника. Но Лёдя напоминает, что нарком обещал не тревожить рабочий класс. Луначарский соглашается, что обещания надо выполнять и что критика Лёди в его адрес – в отличие от художественной критики – верная и конструктивная, ибо Лёдя не только указал на его промах, но и подтолкнул к решительным действиям. Тараторя все это, нарком просвещения не слишком грациозно, но весьма решительно пытается перелезать через чугунную ограду, но это ему не удается ввиду длиннополой шубы и отсутствия физической подготовки. Так что Лёде и Олечке приходится ему помогать: они подсаживают Луначарского на ограду и переваливают его через решетку в сугроб.

Потом Лёдя провожает Олечку до ее дома. Они прощаются у подъезда.

– Спасибо, Леонид, что проводили! Я жуткая трусиха, боюсь в темноте одна…

– А мне домой все равно поздно – неловко хозяев будить. Теперь пока обратно дойду – уже и утро.

– Так что же, вам не стоит и желать спокойной ночи?

– Не стоит… А вам, конечно, приятных сновидений! – Лёдя целует девушке руку.

Она гладит его склоненную голову:

– Бедненький, как же вы пойдете домой? Промерзнете, заболеете, а на вас – вся надежда социалистического искусства! Зайдите ко мне… Я вам хоть чаю дам.

– Да, чай бы не помешал! – радуется Лёдя.

Они осторожно пробираются по темному коридору. Олечка умоляет двигаться как можно тише – тетя у нее ужасно строгая. На маленькой кухоньке Олечка при свете луны зажигает свечу на столе.

– Каждую ночь перебои с электричеством…

Да, интересно, что именно ночью, когда оно нужно, так его нет, а днем, когда можно и без него, так оно как раз есть…

Лёдя мелет всю эту ерунду, чтобы скрыть волнение при виде легко движущейся перед ним по тесной кухоньке гибкой девичьей фигуры.

Олечка ставит на огонь чайник, достает чашки и блюдца.

– У меня хороший чай – еще из одесских запасов. Я его берегу для особых случаев.

– А сегодня как раз такой случай, да? – Лёдя берет Олечку за руку и смотрит ей в глаза.

– Как раз такой, – смущенно опускает взгляд Олечка.

И Лёдя не выдерживает – обнимает девушку, целует ее.

– Нет-нет, не надо, пустите, – сопротивляется Олечка.

– Тише, тихонечко, тетя услышит! – напоминает Лёдя.

И одним хлопком ладони гасит свечу на столе. Кухню освещает только синеватый огонек под чайником. И последний слабый вскрик Олечки именно об этом:

– Чайник… Чайник выкипит…

На сцене «ТЕРЕВСАТа» идет пьеса «У райских врат». Артист Плинер играет величественного бога Саваофа. А Лёдя жизнерадостно носится по сцене в роли младшего чертика.

За кулисами слышны аплодисменты зрительного зала. Со сцены выскакивает Лёдя – в парике с рожками черта. Путь ему преграждает помощник режиссера:

– Куда? На поклон, на поклон!

Лёдя раздраженно машет рукой:

– Саваоф за всех откланяется!

Он уходит в гримерку, садится перед зеркалом, уныло поправляет парик с рожками. Появляется веселый Гутман:

– Молодец! Из чертика прямо Гамлета Отелловича сотворил!

– Да ну, тоже мне роль: два выхода по три реплики…

– Цитирую! Константин Сергеевич Станиславский: «Нет маленьких ролей, есть маленькие актеры!» Второе к тебе не относится.

Аплодисменты в зале, наконец, стихают, и появляется откланявшийся бог Саваоф – актер Плинер, в пышном одеянии, с величавой походкой и речью. Он заявляет самодовольно:

– Нынче финал явно удался! – и добавляет Лёде снисходительно: – Вы были весьма непосредственны, молодой человек.

Лёдя еле сдерживает ярость:

– Спасибо, товарищ Плинер!

Плинер величественно удаляется. Лёдя ударяет кулаком по столу:

– Вот его бы я сыграл!

Гутман прикидывается непонимающим:

– Плинера?

– Саваофа! Есть кое-какие придумки…

– Даже не думай! Плинер ни за что не отдаст, у него же одна роль в театре…

Появляется помреж:

– Леонид Осипович, к вам жена с дочкой приехали.

Лёдя меняется в лице:

– Где они?

– На проходной ждут.

Гутман, видя, что Лёдя сейчас соображает не очень, командует помрежу:

– Веди их сюда!

Помреж уходит. А Лёдя бормочет растерянно:

– Лена даже не написала… Как-то так внезапно…

Гутман заявляет философски:

– Жена всегда является внезапно. Как бог Саваоф.

– Мне не до шуточек!

– Понимаю… Но поймет ли твоя Олечка?

Лёдя не успевает ответить – появляется Лена, за ней влетает шестилетняя Дита.

– Папа! Папочка! – Но тут же испуганно останавливается: – Ой, это не папочка… Это какой-то черт…

Лёдя опускается перед дочкой на корточки, распахнув для объятия руки:

– Нет, это твой папа чертовски соскучился по своему ангелочку!

Дита, удостоверившись, что это действительно папа, бросается ему на шею:

– Папочка! Ты к нам не ехал и не ехал, и мы сами к тебе приехали!

– Умницы! – Он целует жену и дочь. – Я так без вас тосковал!

– Бедненький папочка! Плакал, наверное?

Дита гладит его по щеке, и у отца действительно наворачивается слеза. С Дитой на одной руке он подходит к Лене и второй рукой обнимает ее:

– Ну, здравствуй, родная!

Лена прижимается к мужу, целует его.

– Мама, мама, какие у папы рожки выросли!

Лена и Лёдя неловко посмеиваются: ребенок невольно озвучил их потаенные страхи. Лёдя снимает свое чертовское украшение.

– Все, спилили рожки! Леночка, что же ты не телеграфировала? Я бы встретил…

– До последнего дня не знали, будут ли билеты. И хотелось сделать сюрприз…

– Сюрприз удался! – заверяет Гутман – Давайте знакомиться. Давид Гутман!

– Ой, Лёдя столько писал о вас, что, кажется, мы уже знакомы сто лет…

– И про вас он много рассказывал… Вы в Москву надолго?

Лена очень удивляется:

– Что значит – надолго? Семья должна быть вместе всегда.

– Какое счастье! – восклицает Гутман. – Этот тип больше не будет храпеть у меня в ногах!

Напрасно потом Гутман клялся, что он погорячился и что Лёдя с семьей могут хотя бы первое время пожить у него, и гостеприимная жена Гутмана тоже убеждала, что в их доме места всем хватит, как говорится – в тесноте, да не в обиде… Нет, Лена твердо настояла на том, что семья должна жить своим домом.

Лёдя назанимал у Гутмана и друзей-артистов сумму денег и снял комнату на Чистых Прудах. Здесь и потекла размеренная семейная жизнь: Лёдя целыми днями пропадал в театре, Лена днем занималась Дитой, а вечером, порой даже ночью заботливо встречала мужа, неоднократно разогревая ужин к его приходу. Когда же в театре выпадал редкий выходной, все семейство прогуливалось по бульвару вдоль пруда, где уже начал сходить лед и появились лебеди. Дита кормила чинно плавающих птиц крошками.

Режиссер Гутман все порывался поставить пьесу Маяковского, которая называлась забавно и непонятно – «Мистерия-Буфф». Маяковский уже сам ставил ее как режиссер, но Гутман видел это историю по-другому, по-своему. Лёде в этом спектакле была обещана большая роль. Но пока что он по-прежнему маялся со старой ролью – рогатого чертика. И ломал голову, как бы сыграть Саваофа.

В кабинет Гутмана врывается артист Плинер и с порога заявляет:

– Все! Я отказываюсь играть Саваофа!

– Почему? – удивляется Гутман.

– А вот, полюбуйтесь!

Плинер бросает на стол записку. Гутман недоуменно берет ее, читает текст, нацарапанный печатными буквами:

– «Если будешь играть бога Саваофа, изобьем до смерти! Истинные верующие».

Плинер исполнен благородного возмущения:

– Я нашел это сегодня в кармане пальто! А вчера – на столе в гримерке!

– Николай Иванович, смешно бояться каких-то глупых шутников…

– Это не смешно! И это не шутники! Это фанатики! Если вы такой храбрец, играйте сами! – Плинер, хлопнув дверью, убегает.

Гутман задумчиво смотрит ему вслед.

А в кабинете появляется не скрывающий радости Лёдя:

– Ну что, сработало?

– А-а, так это твои дурацкие шуточки?

– Искусство требует жертв!

– Но не таких же. Старика чуть родимчик не хватил!

– Ну, прости, ну, я только один спектакль сыграю – и покаюсь.

– Что тебе даст один спектакль? Ради чего весь сыр-бор?

Лёдя по-детски мечтательно улыбается:

– А ты не понимаешь? Я хоть раз хочу искупаться в большой роли! Потом можно снова терпеть и ждать…

Гутман тяжко вздыхает:

– Мальчишка! – И грозит пальцем: – Но потом Плинеру в ножки упадешь и прощения попросишь!

Лёдя клятвенно ударяет себя в грудь:

– Упаду и попрошу!

И вот Лёдя на сцене – уже в образе Саваофа – раскланивается, убегает и вновь выходит на поклоны. Зал устраивает ему овацию. Сопровождаемый не смолкающими аплодисментами, он уходит за кулисы.

А здесь его поджидает Олечка. С букетиком цветов.

– Браво! Браво! – восклицает она.

– Ты?.. – замирает Лёдя. – Зачем ты здесь?

– Чтобы поздравить тебя! Это первые подснежники… Ты не рад?

– Рад, конечно… Но…

Олечка, не давая ему ничего сказать, оттягивает его бороду:

– Никогда не целовалась с Саваофом! – И страстно целует его. – М-м, это божественно!

Лёдя вырывается из ее объятий:

– Не надо! Олечка, поверь, мне плохо без тебя…

– И мне без тебя ужасно!

– Но у меня – семья, я же тебе все объяснил.

Но ты не объяснил, как мне без тебя жить! Без твоих рук, без твоих губ…

Олечка шепчет это, все более страстно обнимая и целуя Лёдю.

И он не выдерживает, хватает ее на руки и уносит куда-то вглубь декораций.

На полу остается букетик подснежников.

Лёдя, Лена и Дита гуляют по Чистопрудному бульвару. Весенний пруд еще полон нерастаявших льдинок, среди которых плавают лебеди.

– Мамочка, папочка, можно я покормлю птичек? – просит Дита.

– Конечно, покорми, – разрешает Лёдя.

Дита бежит к воде, крошит туда булку, и лебеди плывут к ней.

Родители остаются вдвоем. Стоят, молчат. Первой молчание нарушает Лена:

– И долго это будет продолжаться?

Лёдя невинно уточняет:

– Что продолжаться?

– Я должна объяснять?

– Конечно, объясни.

– А может, лучше ты объяснишь, почему являешься домой в два часа ночи, а то и вовсе не являешься!

Ответ у Лёди всегда готов:

– Пожалуйста, объясняю. Маяковский принес нам пьесу. Там такие замечательные роли…

Лена язвительно перебивает:

– Ты хочешь сказать, что по ночам встречаешься с Маяковским?

– Неостроумно! По вечерам… ну иногда и до ночи… мы репетируем его пьесу…

– С Олечкой? – в упор спрашивает Лена.

– Какой Олечкой? Что за Олечка? – фальшиво изумляется Лёдя.

Лена с печальной усмешкой качает головой:

– Эх, Утесов, Утесов! Ты неплохой артист на сцене, но в жизни…

К ним подбегает Дита:

– Мамочка, папочка! У лебедей такой хороший аппетит – все съели! Купите еще булочку!

– Сейчас, сейчас, – Лёдя роется по карманам, – у меня же были деньги…

Лена открывает свою сумочку и дает деньги дочери:

– Иди купи калачик, вон тетя продает.

Дита убегает к тетке, торгующей калачами и сладостями.

Лена захлопывает сумочку и ловит недоуменный взгляд мужа.

– Тебе интересно, откуда у меня деньги?

– Ну, в общем-то…

– Пока ты репетируешь… по ночам, я днем устроилась на службу.

– На какую службу?!

– В театре. Мне помог замдиректора – старый знакомый еще по Никополю.

Лёдя мгновенно заводится:

– Ах, старый знакомый? И очень близкий знакомый?

– В твоей ситуации смешно корчить Отелло.

– Зато ты теперь – Дездемона! Или кого ты там в театре будешь играть?

– К сожалению, играть я уже никого не буду… Я работаю в костюмерной.

Лёдя озадаченно молчит, потом взрывается:

– Какая работа? У ребенка должна быть мать! Должна быть нормальная семья!

Лена холодно усмехается:

– Очень вовремя ты вспомнил про семью.

– Я никогда о ней не забывал! А вот ты… И этот твой поклонник…

– Он не поклонник. Просто человек позаботился обо мне.

– А я?

– Вот и я думаю: а что же ты?

К ним опять подбегает Дита:

– Мамочка, папочка, а когда мы пойдем обедать?

– Мы же недавно завтракали, – удивляется Лена. – Но если ты проголодалась, пойдем…

Лена хочет взять ее за руку, но Лёдя перехватывает дочь, подбрасывает, целует:

– Диточка, у тебя аппетит не хуже, чем у лебедей!

Известное дело: чем больше виноват перед женой мужчина, тем большая ревность разгорается в его груди, когда хоть малейший повод для этого дает жена. Вот и Лёдя уже битый час, притаившись за деревом, наблюдает за театральным подъездом с надписью «Служебный вход».

Наконец, оттуда выходит Лена. И не одна, а в сопровождении франтовато одетого мужчины с бархатным бантом на шее. Франт целует Лене ручку, она ему улыбается и уходит. А мужчина еще задерживается перед стеклянной дверью, смотрясь в нее, как в зеркало, и поправляя свой бант.

Тут-то к нему и подбегает Лёдя и рывком за плечо разворачивает на себя. Франт пугается как-то по-женски:

– Ой-ей-ей! В чем дело?!

– Вот и я интересуюсь – в чем дело?

– Простите, вы кто?.. Автор?.. Ну, давайте спокойно поговорим о вашей пьесе…

– Я не автор! Я – муж!

– Чей… простите… муж?

– Той, чьи ручки ты сейчас слюнявил!

– Ах, Леночки…

Лёдя хватает франта за грудки:

Не Леночки, а Елены Осиповны! Слушай сюда и запоминай головой! – У Лёди вдруг прорезаются давние одесские интонации: – Если ты, фраер, еще раз окажешься… только не говори потом, шо это было случайно… ближе до моей жены, чем на сантиметр, то лучше будет тебе самому повеситься на этой удавке!

Лёдя притягивает франта за бант к себе и отшвыривает к стене.

Вечером усталая Лена приходит домой, снимает в прихожей плащ и шляпку, автоматически взбивает локоны, входит в комнату и застывает на пороге.

Лёдя сидит за празднично накрытым столом с бутылкой вина в центре. Лена сухо интересуется:

– У тебя какой-то праздник?

– Да, у нас, – с нажимом уточняет Лёдя, – праздник. В театре выходной, и я не репетирую.

– Достойный повод, чтобы выпить, – так же сухо замечает Лена. – А где Дита?

– Диточку я отправил… э-э… то есть Диточка ночует у Гутманов. Давид хочет завтра ей показать утренник в театре.

Повисает пауза. Лёдя, затаив дыхание, умоляюще смотрит на жену. Лена отвечает ему усталым, но все понимающим и все прощающим взглядом. И наконец, садится за стол. Лёдя облегченно выдыхает и бросается ухаживать за женой:

– Ешь, ты же с работы, устала, ешь… Колбаска, сыр… Грибочки я брал на рынке…

Лена благодарно улыбается:

– А что ж мы не пьем, если у нас праздник?

– О, я болван! Конечно, выпьем, сейчас… – Лёдя суетливо отрывает бутылку, наливает вино в бокалы, поднимает свой: – За тебя!

Лена тоже поднимает бокал:

– За нас с тобой!

Они чокаются и выпивают. Лёдя первым набрасывается на закуску и бормочет с полным ртом:

– Леночка, а как там… этот твой… поклонник…

– Ты опять?

– Нет-нет, я не опять… я просто в смысле… ты ничего странного за ним… не замечала?

– Да я его вообще не замечала. Он уже неделю в командировке.

– Как в командировке? – Лёдя перестает жевать. – А с кем же я вчера…

Он осекается, но Лена не отступает:

– Что вчера? Ну, что?

– Да ничего… Это я так…

– Лёдя! Я уже сказала: в жизни ты артист неважный. Выкладывай!

– Понимаешь, я вчера немного… потолковал… с одним. Думал, это он…

– С кем ты, черт побери, толковал?

– Ну, такой… пижон с бантом. – Лёдя уныло склоняет повинную голову.

А Лена смеется, нет, просто-таки хохочет:

– Дикое Отелло! С бантом – это наш заведующий литературной частью.

– А чего он ручки тебе целует?

– Да он всем дамам целует. Но дальше ручек… Это уже не по его части!

– В смысле?

Да-а, ты Отелло не только дикое, но еще и глупое.

Лена шепчет что-то Лёде на ухо. У того глаза лезут на лоб:

– Не может быть!

– Не может, но есть. Так что твоя жена в полной безопасности!

Оба смеются. Лёдя первым обрывает смех и горячо говорит:

– Я тебя люблю! Я очень люблю тебя!

Лена молча и нежно обвивает шею мужа руками.

Утренний луч весеннего солнца щекочет нос Лёди и будит его. Они с Леной, как два голубка, почивают в семейной постели.

Лёдя нежно, чтобы не разбудить, целует жену в щечку, осторожно соскальзывает с кровати и шлепает в ванную.

Потом он в отличном настроении, весело насвистывая, выходит из дома.

А у ворот его поджидает Шура – любимая Маяковского и подруга Олечки. Безо всяких предисловий она сообщает:

– Олечка ночью травилась!

Лёдя вбегает в комнату Олечки. Девушка лежит в постели – бледная, с сухими воспаленными глазами. На тумбочке пустые пузырьки из-под таблеток, стаканы, салфетки.

Лёдя падает на колени перед Олечкой:

– Зачем?! Прости меня! Прости! – Он гладит ее волосы, целует тоненькую руку.

Сухие глаза девушки наполняются слезами:

– Нет, это ты меня, прости… Я не могу без тебя…

– Зачем же без меня? Я с тобой…

Но Олечка твердит, как заведенная:

– Не могу без тебя… Не могу… Не могу…

И Лёдя тоже твердит:

– Я с тобой… Я здесь… Я с тобой…

Но если мужчина говорит одной женщине «я с тобой», значит, он не может сказать этого другой женщине.

Поздний вечер. Лена поправляет салфетку на тарелке с ужином для Лёди, трогает чайник – он остыл. Лена зажигает огонь и ставит чайник снова.

Дита, уже совсем сонная, капризничает:

– Где папа? Почему папы опять долго нет?

– Папа задержался на работе, – бесцветным голосом отвечает Лена. – А тебе пора спать.

– Не буду спать без папы!

Лена стискивает руки и смотрит в темное окно.

Наконец, хлопает дверь и входит Лёдя. Дита, не давая отцу даже снять пальто и шляпу, бросается к нему и повисает на шее:

– Папа! Папочка!

Лёдя подхватывает дочку, целует, гладит ее кудряшки:

– Диточка! Родная моя, солнышко…

Но Лена отрывает дочку от Лёди:

– Дита, папе нужно раздеться и умыться!

Лёдя снимает пальто и шляпу, Лена берет кувшин и льет ему на руки воду над тазом. Лёдя моет руки, а Дита прыгает вокруг него и щебечет, что без папы она спать не ложилась, а с мамой они учили буквы, а соседская кошка прыгнула к нам на окно и хотела съесть наше молоко, но они с мамой налили ей в кукольное блюдечко, а утром они все пойдут на пруд, потому что папа обещал ей пойти кормить лебедей…

Лена подает полотенце, Лёдя вытирает руки и подхватывает Диту:

– Конечно, мы обязательно пойдем кормить лебедей.

– Завтра?

– Может быть, и завтра.

– А почему – может быть?

Лёдя, не отвечая, несет девочку в спальню, укладывает в кроватку, целует. Дита, уже засыпая, бормочет:

– А если до завтра лебеди улетят в жаркие страны?

– Мы их догоним. Возьмем в театре крылья и полетим.

– А откуда в театре крылья?

– От ангелов, конечно. Спи, солнышко, спи…

Дита наконец уснула – задышала глубоко и ровно.

Лёдя возвращается к Лене. Она стоит у окна. И не оборачиваясь, предлагает:

– Поешь. Я уже два раза подогревала.

Лёдя медлит:

– Лена… Нам надо поговорить…

Разговор мучительный, разговор короткий. Потому что, собственно, говорить не о чем. Лена и так все знает про эту маленькую шлюшку. Лёдя пытается объяснить, что Олечка вовсе не шлюшка, а просто несчастная запутавшаяся девочка, и она сейчас находится на грани жизни и смерти, и он, только он может ей помочь, а когда поможет, когда она придет в себя, тогда он обязательно… Лена обрывает мужа, Лена не желает его слушать. Она желает лишь одного: четкого выбора. Да, Лёдя должен выбрать: или она или эта шлюшка. Или – или!

Лёдя надевает пальто, шляпу и молча уходит в ночь.

На сцене – очень популярный в те годы театр агитбригадной политсатиры «Синяя блуза».

 
Стройным рядом
По нарядам
Ходит синеблузый взвод
И в работе
С маршем роты
Мы идем к тебе, завод.
Наша отвага —
Веселый задор.
Блузы – бумага,
Сами – набор!
Красные разведчики
Рабочих и крестьян,
Мы – живогазетчики
Новый мощный стан!
 

Лёдя подключается к массовке со своим номером «Газетчик»:

 
Сел я недавно поглазеть газету.
Что, мол, делается на белом свете.
Читаю и вижу – в огне целый мир,
И никак не может в нем наступить мир.
Потому что Германия бьется в истерике,
Франция и Англия – против Америки,
Америка грозит Японии,
А у Японии от землетрясения агония…
 

Лёдя все убыстряет и убыстряет ритмичную скороговорку:

 
У Франции – морока с Марокко,
От Испании тоже нет прока,
Испанцы – на марокканцев,
Марокканцы не признают испанцев,
 

Зрители с восторгом внимают все ускоряющейся скороговорке Лёди и бурно аплодируют, не дожидаясь ее финала.

А ночи Лёдя проводит в маленькой комнате Олечки.

За окном серо и слякотно. Лёдя и Олечка додремывают утренние минутки, укрывшись так, что только их носы видны из-под одеял и пальто, наваленных друг на друга.

– Пора, – вздыхает Олечка.

– Еще минуточку, – просит Лёдя.

– Ну что за весна в Москве – холод собачий! – стонет Олечка. – Давай вернемся в Одессу, там тепло…

Лёдя надрывно кашляет.

– Нет… Тепло – летом… А весной тоже с моря как задует…

– Зато в Одессе лето – полгода.

Лёдя снова кашляет. Олечка огорчается:

– Видишь, ты опять простыл! Тебе точно нужен одесский климат!

– Нет, назад только раки пятятся, за что их с пивом и употребляют, – отшучивается Лёдя. – А когда холодно, надо просто греться!

Лёдя рычит и набрасывается на Олечку, она визжит, отбивается:

– Я опаздываю на репетицию!

– Порепетируем здесь, у тебя же любовная сцена…

Олечка все-таки выскакивает из постели и убегает умываться.

А Лёдя опять долго кашляет, накрыв голову подушкой, чтобы она не услыхала. Он еле успевает отдышаться, как прибегает уже одетая Олечка и целует его:

– Кофе попью в театре! Увидимся вечером!

– До вечера я не доживу!

Лёдя опять тащит Олечку в постель, она обмякает в его объятиях и умоляет:

– Ну, Лёдечка, ну, скажи, чтобы я уходила!

– Не могу!

– А я не могу уйти!

– Ладно, уходи.

– Нет, уходить уже поздно – я убегаю, улетаю!

Олечка действительно убегает, послав Лёде от двери воздушный поцелуй. Лёдя еще чуток нежится в тепле, но затем усилием воли заставляет себя выпрыгнуть из постели, быстренько надевает сорочку, брюки, свитер, пиджак…

В дверь стучат. Лёдя идет открывать.

– Олечка? Забыла чего?

Но на пороге – бородатый мужик с кнутом.

– Куды дрова скидывать?

– Какие дрова? Вы, наверное, ошиблись адресом…

Мужик показывает бумажку:

– Не, адрес – вот. И письмо хозяйке.

– Хозяйке? Оле?

– Не могу знать: Оле – Коле… Хозяйке! Да вы гляньте сами…

Лёдя берет записку, читает: «Оля! Пожалуйста, топите печку, не жалейте дров. Леонид Осипович подвержен простудам, ему необходимо тепло. Когда дрова закончатся, дайте знать – раздобуду еще. Елена».

Лёдя бессильно опускает руки. Записка выпадает из его пальцев, медленно кружится и падает на пол. Мужик удивленно прослеживает ее полет и опять спрашивает:

– Так куды ж дрова скидывать?

И вновь дружная семья – Лёдя, Лена и Дита – гуляют на бульваре. Льдинки в пруду уже почти растаяли, Дита кормит лебедей.

– Мамочка, папочка, а почему лебеди плавают парами?

– Потому что они любят друг друга, – объясняет Лёдя.

– И не могут расстаться, – добавляет Лена.

Лёдя и Лена смотрят друг на друга. И снова не нужно никаких слов. Ну, разве что только – песня. Одна из самых душевных и негромких песен Утесова:

 
Отчего, ты спросишь, я всегда в печали,
Слезы, подступая, льются через край.
У меня есть сердце,
А у сердца – песня,
А у песни – тайна,
Хочешь – отгадай.
Для того, кто любит, трудных нет загадок,
Для того, кто любит, все они просты.
У меня есть сердце,
А у сердца – песня,
А у песни – тайна
Тайна эта – ты.