Текст книги "Ипотека в Российской империи"

Во второй четверти XIX в. докапиталистические государственные банки достигли наивысшей точки в своем развитии. В этот период ярко проявились те тенденции, которые были заложены в их экономической и социальной сущности: стремительный рост вкладов (в 9 раз – до 970 млн руб. в 1859 г.); увеличение объемов ссуд под «населенные имения» (в 4,5 раза – до 425 млн руб. в 1859 г.); еще больший относительный и абсолютный прирост «позаимствований» Государственного казначейства (в 25 раз – до 521 млн руб.).

Так, в 1859 г. активы и пассивы дореформенных казенных кредитных учреждений составляли (в млн руб.):

Источник: Боровой С. Я. Кредит и банки России (середина XVIII в. – 1861 г.). С. 198.

На займы, предоставляемые государству кредитными учреждениями, падала значительная и все возрастающая часть государственного долга (в 1820-е годы – от 11 % до 16 %, а в 1830-е годы – до 30 % по отношению ко всем государственным долгам). «Позаимствования» шли в основном на покрытие бюджетных дефицитов.

В середине XIX в. удельный вес государственного долга казенным кредитным учреждениям достиг 46 % от общей суммы государственного долга, а затем стал падать в связи с выпуском внешних займов на железнодорожное строительство[135]135
  Боровой С. Я. Кредит и банки России… С. 71, 177–179. Бржесский Н. Государственные долги России. СПб., 1884. С. 244.


[Закрыть].

Активные операции казенные банки осуществляли исключительно за счет быстро растущих пассивных. Дворянство предпочитало хранить сбережения в Заемном банке и сохранных казнах, купечество – в Коммерческом банке, «люди разного звания» – в местных приказах. В кассах сохранных казен и приказов оседали не только «барыши» и «прибыли», но и припрятанные «про черный день» денежные средства, принадлежавшие, выражаясь современным языком, «широким слоям населения», которые стремились держать свои деньги не только в надежном месте, но и с явной прибылью для себя.

Парадоксально, но факт: в крепостнической России на банковских депозитах «осели» такие денежные капиталы, которыми в то время не располагал ни один иностранный банк, да и банковская система любого государства в целом. Вопрос об источниках больших денежных накоплений, осевших на вкладах в казенных банках, еще недостаточно изучен. Однако ясно, что причины этого невиданного в мире феномена кроются в особенностях дореформенной экономики России. В начале XIX в. процесс стремительного роста вкладов шел под влиянием выпуска ассигнаций для покрытия дефицитности госбюджета. Во второй четверти XIX в. он был в значительной степени связан с ростом доходов феодально-крепостнического хозяйства в условиях развивающегося рынка при отсутствии необходимости производительного использования денежных накоплений и вывоза капитала за границу. Важнейшим фактором увеличения масштабов вкладных операций казенных банков являлась их монополия на кредитно-финансовом рынке, то, что они обеспечивали доступность, надежность и выгодность вкладных операций. «Вкладчики могли не только жить на проценты, но и копить капиталы, получая процент на процент». Все это сделало из казенных банков «сосредоточие самого тупого и скучного ростовщичества»[136]136
  Огарев Н. П. Предварительные соображения финансовой комиссии… С. 191.


[Закрыть].

Таким образом, не экономическое процветание, а слабый тонус хозяйственной жизни вынуждал владельцев денежных средств становиться вкладчиками государственных кредитных учреждений: феодально-крепостническое сельское хозяйство не могло быть объектом вложения капиталов, промышленность в значительной своей части тоже базировалась на крепостном труде, железнодорожное строительство еще не развернулось, рынок ценных бумаг отсутствовал.

Являясь фактическими монополистами на денежном рынке, казенные банки сумели бесперебойно выполнять свои обязательства перед вкладчиками до начала Крымской войны (1853 г.). В 50–60 гг. XIX в. банковские вклады, наряду с выкупными платежами, доходами от откупов и подрядов, в значительной своей части стали источником формирования новой структуры экономики – кредитной системы, превратившись в акции всевозможных предприятий (железнодорожных, промышленных, торговых, банковских).

Главным должником дореформенных казенных банков было Государственное казначейство, которое «по-братски» делило с дворянством накопленные на депозитах средства. Российская доморощенная форма внутренних займов избавляла государство от необходимости обращаться к иностранным банкирам или прибегать к «нормальному» размещению займов внутри страны.

До реформы 1861 г. феодально-крепостническая собственность на землю оставалась главной формой общественного богатства. Монополия дворянства и казны на владение землей в начале XIX в. была нарушена, когда в 1801 г. был издан указ, разрешавший приобретать «незаселенные земли» в собственность купцам, мещанам и государственным крестьянам. Но и это не изменило сколь-либо существенно положения дворянства как главного и основного собственника земли.

В начале 1830-х годов (по данным восьмой ревизии 1834 г.) в Российской империи насчитывалось свыше 127 тыс. дворянских семей (около 0,5 млн чел., которые составляли приблизительно 1 % населения страны). Из них собственно помещиками (т. е. владельцами земли и крепостных крестьян) являлось 109,4 тыс. дворянских семей. Большинство из них – 88,8 тыс. семей (69,9 %) – относилось к числу мелкопоместных, каждая из которых имела менее 100 душ мужского пола. Среднепоместных (т. е. имевших от 100 до 500 душ) насчитывалось 13,2 %. Крупнейших владельцев (имевших свыше 1000 душ мужского пола на владение) было всего 1453 семей (или около 1,1 %), но в собственности у них находилось более трети крепостных душ. Среди этой группы помещиков выделялись крупнейшие землевладельцы России, как правило, принадлежавшие к титулованной знати, – Шереметевы, Юсуповы, Воронцовы, Гагарины, Голицыны, владевшие каждый десятками тысяч душ крепостных и сотнями тысяч десятин земли.

К концу 1850-х годов (по данным десятой ревизии 1857 г.) число крупнейших помещиков уменьшилось на 5 %, а число крепостных у них – на 14 %. Еще более уменьшилось число мелкопоместных дворян (на 17,4 тыс. семей – на 27 %). Число крупных помещиков выросло на 6 % при почти не изменившейся численности их крепостных. Численность мелких и средних помещиков увеличилась на 17–19 %, в то время как количество крепостных у них возросло на 11 % и 48 % соответственно[137]137
  Святловский В. В. Мобилизация земельной собственности в России (1861–1908). Изд. 2-е, СПб., 1911. С. 105.


[Закрыть].

Накануне отмены крепостного права дворянство владело 105 млн десятин земли (за полстолетия площадь дворянских земель увеличилась на 3 %), что составляло свыше трети всех земельных угодий в Европейской России. В надел крестьянам отводилась примерно одна треть полученной земли в барщинных и две трети в оброчных имениях. Численность крепостного крестьянства составляла 23,1 млн чел. обоего пола (11 млн душ мужского пола), т. е. 1/3 населения страны. Стоимость населенных имений оценивалась современниками в 1375 млн руб. серебром (11 млн душ по 125 руб. серебром), что составляло 54 % от стоимости всей недвижимой собственности России накануне отмены крепостного права[138]138
  Всего в 60 млн руб. оцениваются «незаселенные земли» (20 млн дес. по 3 руб.). 5000 «фабрик, заводов и рыбных промыслов» расценены в среднем по 50 тыс. руб., т. е. в 250 млн руб. (10 %), а 734 тыс. торговых помещений («лавки, каменные и деревянные») по 300 руб., в сумме 22 млн руб. (менее 1 %). Остальное падает на дома в 678 «городах» России: стоимость 55,2 тыс. каменных домов по 10 тыс. руб. составляет суммарно 552 млн руб. (22 %) и 555,2 тыс. деревянных домов по 500 руб. – 277,6 млн руб. (11 %). Такие данные содержатся в одном из проектов учреждения частных банков 50-х годов XIX в. Авторы проекта предполагали извлекать средства путем выпуска банкнот на основе реального обеспечения их недвижимой собственностью (Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 583. Оп. 4. Д. 250. Л. 179).


[Закрыть].

Главным источником доходов дворянства оставалась феодальная рента. Ее господствующей формой была барщина, которая доходила до 4 дней в неделю. В целях повышения доходности своих имений помещики расширяли барскую запашку, сокращая крестьянские наделы, изощрялись в изобретении методов интенсификации крепостного труда. В центральных губерниях происходил массовый перевод крестьян на оброки, означавший ослабление внеэкономической зависимости, а следовательно, подтачивающий основы крепостного строя.

Вместе с тем, втягивание значительных масс помещичьих крестьян в товарно-денежные отношения (при оброке часть продукта, производимого крестьянином, должна была быть реализована как товар) давало помещикам все возрастающий доход. Размер денежных оброков с конца XVIII в. до середины XIX в. заметно вырос, составив 8–10 руб. серебром на душу, и поглощал значительную часть общего дохода крестьян. Очень часто источником уплаты оброка становились нефеодальные по своим основам виды хозяйственной деятельности крестьян. Особенно больших размеров достигли оброки с «капиталистых крестьян», занимавшихся торговым и промышленным предпринимательством. Некоторые из них платили оброки в размере нескольких сотен и даже тысяч рублей в год.

По мере развития российского внутреннего и внешнего рынка помещичье хозяйство все более втягивалось в товарные отношения. Тесная связь помещичьего хозяйства с рынком выражалась в более высоком, чем у крестьян, уровне товарности помещичьих хозяйств. По данным И. Д. Ковальченко, в середине XIX в. помещичье хозяйство давало более половины товарного хлеба при 21,9 % всех посевов зерновых культур, а крестьянское – более 40 % при 75 % всех посевов[139]139
  Ковальченко И. Д., Селунская Н. Б., Литваков Б. М. Указ. соч. С. 116.


[Закрыть]. Однако развитие товарного производства в помещичьем хозяйстве имело противоречивые последствия. Этот процесс, с одной стороны, подрывал натурально-патриархальные основы крепостничества и способствовал формированию внутреннего товарного рынка, с другой – базируясь на принудительном труде, консервировал крепостнические отношения в среде барщинных крестьян, тормозил развитие новых экономических форм в крестьянском хозяйстве в целом путем создания для него неблагоприятной рыночной конъюнктуры (используя даровой крепостной труд, помещик имел наименьшие, сравнительно с другими товаропроизводителями, издержки на производство товарной продукции).

Некоторые из помещиков пытались добиться повышения доходности своих хозяйств путем их, как тогда говорили, «рационализации». В начале века таких «рационализаторов» было очень немного (по подсчетам Вольного экономического общества, около 3 %). Как правило, они являлись крупными земле– и душевладельцами и в одном из принадлежавших им имений пытались практиковать новые приемы агротехники и агрикультуры (вводили многопольные севообороты, нанимали рабочую силу, разводили племенной скот, применяли удобрения, машины и пр.). Такая «забава» обходилась им очень дорого и в большинстве случаев была непродолжительной. («Рациональное» имение существовало за счет доходов с других имений – барщинных либо оброчных.)

Помещики черноземных хлебопроизводящих губерний все больше втягивались в экспортную торговлю хлебом, приносившую им внушительные доходы. Хлеб с начала XIX в. стал занимать первое место среди предметов русского экспорта (в 1811–1815 гг. стоимость вывезенного хлеба ко всему русскому экспорту составляла 0,5 %, а в 1856–1860 гг. – уже 35 %).

Некоторые помещики устремлялись в промышленное предпринимательство. В начале XIX в., наряду с традиционными отраслями дворянского предпринимательства (винокурение, горнозаводская, суконная, шерстяная промышленность), широкое развитие получило свеклосахарное производство, сконцентрированное на Правобережной Украине и в Воронежской губернии. Занятия предпринимательством не меняли феодально-крепостническую природу дворянского хозяйства. Вотчинные мануфактуры были основаны на труде крепостных крестьян. На Урале существовала феодальная система горных округов, при которой дворяне являлись владельцами земли, горных заводов и крепостных рабочих. Наряду с купцами, отдельные помещики заключали подряды (особенно во время войн, которые довольно часто вела Россия в первой половине XIX в.), иногда становились откупщиками. Занятие предпринимательством позволяло помещикам значительно увеличивать свои доходы. Вместе с тем, все перечисленные формы предпринимательской активности помещиков требовали свободных оборотных средств, которые, как правило, они могли получить, лишь заложив свои имения.

Подавляющее большинство помещиков вели хозяйство по старинке. Крепостничество почти полностью исключало возможность его эффективной организации и повышения доходности. Их положение усугублялось падением цен на хлеб и другие сельскохозяйственные товары в 20–30-е годы XIX в., а также частыми неурожаями. Но, несмотря на это, рост крестьянской прослойки, связанной с рынком, или увеличение барщины могли обеспечивать помещикам приращение доходов. В результате роста товарности сельского хозяйства, общего возрастания феодальной ренты, смены натурального оброка денежным у крепостников-помещиков могли сосредотачиваться большие денежные средства. Вместе с тем, европеизация жизни и быта российского дворянства (особенно крупного) вела к изменению структуры материальных и культурных потребностей. Рост потребностей очень часто опережал рост доходов. Ликвидировать этот разрыв легче всего было за счет ссуд под залог имений. «Жизнь взаймы» начиная с последней трети XVIII в. становится весьма типичной, особенно для крупного дворянства, более всего затронутого «веяниями века» и стремящегося изменить свой быт. Все это являлось той почвой, на которой произрастал ипотечный кредит.

Всего за весь период деятельности государственных банков дворянству было выдано ссуд на 425 млн руб. Темпы роста объема ссуд увеличивались вплоть до 40-х годов XIX в., а затем, с начала 50-х годов, заметно снизились (см. Таблицу 3). Объясняя этот феномен, Е. Ламанский, большой знаток банковского дела и будущий управляющий Государственным банком, в 1852 г. писал: «Ссуды под залог ограничены самою физическою невозможностью постоянного увеличения, потому что имения, фабрики и дома… остаются довольно долгое время в залоге и могут быть только перезакладываемы с новых сроков, а свободные по своей малочисленности не могут постоянно каждый год и в возрастающем количестве представляемы быть в банк для получения под них ссуд»[140]140
  Ламанский Е. Статистический обзор операций государственных кредитных установлений // Сборник статистических сведений о России. СПб., 1854. Т. II. С. 223.


[Закрыть].

Таблица 3. Рост задолженности дворянского землевладения в конце XVIII – середине XIX в.

Источник: Боровой С. Я. Кредит и банки России (середина XVIII в. – 1861 г.). М., 1958. С. 197.

В 1856 г. число заложенных поместий равнялось 43 569, что составляло 39,1 % от их общего числа[141]141
  Банковские долги и положение губерний… С. 208–234.


[Закрыть]. Число заложенных крепостных душ в 1856 г. равнялось 6,6 млн чел., т. е. 61,7 % от всего числа крепостных крестьян мужского пола. К 1859 г. число заложенных имений увеличилось до 44 162, а крепостных душ мужского пола – до 7,1 млн чел. (66,0 %). Таким образом, к моменту отмены крепостного права две трети крепостных крестьян и две пятых имений были заложены в государственных кредитных учреждениях (см. Таблицу 4).

Очевидно, что реальная задолженность дворянства намного превосходила официальную сумму долгов казенным банкам, так как заложенные в них поместья закладывались и перезакладывались у частных лиц – ростовщиков.

Таблица 4. Залог «населенных имений» в государственных кредитных учреждениях к 1859 г.

Источники: Скребницкий А. Крестьянское дело в царствование Александра II. Бонн-на-Рейне, 1868. С. 1244–1249; Труды комиссии для устройства земских банков. СПб., 1860. Т. 1. С. 228. Приложение. С. 1–6.

Главными помещичьими банками до отмены крепостного права были сохранные казны опекунских советов воспитательных домов. В них было заложено 65 % от всех бывших в залоге у казенных банков поместий и 78 % заложенных «крепостных душ» мужского пола. На казны приходилась и подавляющая часть ссуд – 81 % от их общего числа. На долю приказов общественного призрения падало 11 %. Удельный вес Заемного банка в кредитовании дворянского землевладения был весьма скромным – всего 8 % (Таблица 4).

По официальным данным, уровень задолженности (процент заложенных имений к общему числу имений) в различных губерниях был неодинаков и очень мало соответствовал условиям хозяйственного положения губерний (урожайности, развитию товарности и пр.), особенностям экономики региона или принадлежности губерний к тому или иному классу (по нормам кредитования).

Созданный в 1856 г. Комитет по банковским долгам пытался проанализировать зависимость степени задолженности дворян от хозяйственных условий развития отдельных губерний и пришел к следующему выводу: «Долги зависели не от хозяйственного состояния губерний… Так, некоторые губернии… не пострадавшие от неурожаев и даже считающиеся в числе богатых и хлебородных, оказались неисправными в платеже долгов более, чем губернии беднейшие. Вообще обнаружено было, что большее или меньшее накопление долгов находилось в прямом соответствии с большим или меньшим количеством льгот, рассрочек, пособий и ссуд, дарованных губерниям в разное время»[142]142
  Там же. С. 201. Погубернские данные о заложенных имениях содержатся в: Боровой С. Я. Кредит и банки России… С. 201–202.


[Закрыть].

Точных данных о распределении ссуд по различным категориям землевладельцев нет. И. Ф. Гиндин, основываясь на косвенных данных, предположил, что из крупнейших имений (свыше 1000 душ) было заложено 90 %, из крупных (501–1000 душ) – до 80 %, из средних (101–500 душ) – 60–66 %, из мелких (21–100 душ) – около 40 %, из самых мелких (до 20 душ) – не менее 30 %[143]143
  Гиндин И. Ф. Банки и экономическая политика в России… С. 471.


[Закрыть].

Крупнейшие земельные собственники России закладывали свои поместья главным образом в Заемном банке. Среди клиентов Петербургской сохранной казны также преобладали крупные душевладельцы, в Московской кредитовались большей частью среднепоместные, а основными клиентами приказов были мелкопоместные и среднепоместные (Таблица 5).

Если сопоставить данные о количестве заложенных поместий и числе заложенных душ с данными распределения всех крепостных крестьян между барщинными и оброчными губерниями, то станет очевидным, что большая часть ссуд приходилась на барщинные губернии, хотя там, где преобладала денежная форма ренты, уровень задолженности был выше (Таблица 5).

На первый взгляд, ссуды, получаемые помещиками, могут показаться необременительными. При среднем их размере в 60 руб. ассигнациями на душу годовая уплата процентов вместе с погашением составляла 3–5 руб., т. е. примерно 10 % обычного оброка. Однако следует учитывать, что реальное количество плательщиков оброка было значительно меньше, чем количество душ, поскольку в их число входили дворовые, малолетние, старики, крепостные, находившиеся в бегах, сданные в солдаты. В барщинных поместьях по тем же причинам количество реальных душ было меньше числа списочных душ. В целом на уплату процентов уходило две трети и даже три четверти валового дохода помещиков. Учитывая малопроизводительный характер крепостного хозяйства, частые неурожаи, рост потребительских расходов дворянства, нетрудно предположить, что многие из помещиков являлись неисправными заемщиками. Вместе с тем, помещик мог увеличивать задолженность имения, так как росли феодальная рента и ее капитализированное выражение – цена «крепостной души».

Таблица 5. Форма феодальной ренты и залог имений в первой половине XIX в.

Источник. Боровой С. Я. Кредит и банки России (середина XVIII в. – 1861 г.). С. 205.

Вопрос об использовании помещиками ссуд дореформенных казенных кредитных учреждений не получил непосредственного отражения в источниках, поэтому можно лишь обратиться к наблюдениям современников и высказать некоторые предположения.

К банковским ссудам часто прибегали для расплаты с ростовщиками. Рассчитываться по частным закладным было сложно, так как частные сделки заключались не только под более высокие проценты, но и на короткие сроки. На расплату с ростовщиками порой уходила вся сумма, полученная в банке.

Иногда, напротив, сами землевладельцы – заемщики банков выступали в роли ростовщиков, пуская в оборот банковские ссуды. Как уже говорилось, помещикам была создана возможность заложить имение с «душами», платя 5 % в год, внести те же деньги на вклад из расчета 4 % и ссужать вкладными билетами нуждающихся в денежных капиталах купцов из 7–8 % и выше. Наиболее широко практиковали ростовщические операции с вкладными билетами средние и мелкие помещики, положение которых перед реформой явно укрепилось. Действительно, трудно предположить, чтобы эти слои, особенно беспощадно усиливавшие в условиях роста товарности хозяйства крепостническую эксплуатацию крестьян, просто «проматывали» банковские ссуды. Система казенных банков позволяла именно мелким и средним помещикам, далеким от участия в капиталистическом предпринимательстве, найти буржуазное оформление своему накопительству. Крупный помещик, которому хватало на его потребление текущей ренты, мог за счет ссуды «округлить» свое имение, выкупить долю других наследников или приобрести новые имения. Так, в первой половине XIX в. ипотечный кредит способствовал концентрации дворянского землевладения, что в значительной степени предопределило его латифундиальный характер после 1861 г.

Ипотечные ссуды производительно могли использоваться в сфере дворянского промышленного предпринимательства. Уже говорилось о том, что Заемный банк предоставлял ссуды под залог «фабрик». Такие банковские ссуды получали почти исключительно уральские заводчики. Владельцам горных округов выдавали ссуды под залог приписных крестьян из расчета 250 руб. для заводов, получающих казенную субсидию, и 300 руб. для остальных. Становление сахарной промышленности на Правобережной Украине также было связано с использованием ипотечных ссуд. По наблюдениям вполне компетентного в экономических вопросах Д. Журавского, «посредством займов из кредитных установлений дворяне всегда могли располагать огромными капиталами для первоначального устройства заведений». Правда, он же при этом отмечал, что «кредиты помещикам вместо пользы обращаются иногда во вред»[144]144
  Журавский Д. Статистическое описание Киевской губернии. Киев, 1856. Т. III. С. 245.


[Закрыть].

Хотя при барщинной системе помещичье хозяйство не нуждалось в сколько-нибудь значительных капитальных затратах, равно как и вотчинные мануфактуры, основанные на крепостном труде. Среди заемщиков казенных банков были, наконец, и такие, которые использовали ссуды для откупных и подрядных операций.

Но все же подавляющее большинство заемщиков государственных банков беспечно «проживали» ипотечные ссуды. Об этом единодушно свидетельствуют современники, представляющие совершенно разные общественно-политические течения. Вот что, например, говорил высокопоставленный чиновник Министерства внутренних дел, прекрасный знаток экономики помещичьего хозяйства, один из ближайших сподвижников лидера либеральной бюрократии конца 50-х – начала 60-х годов XIX в. Н. А. Милютина, активный деятель реформы 1861 г. А. А. Заблоцкий-Десятовский. Он отмечал, что органы кредитования дворянства «нимало не улучшили ни земледелия, ни промышленности в помещичьих имениях, а только способствовали распространению безрасчетной роскоши и неоплатных долгов дворянства»[145]145
  Заблоцкий-Десятовский А. Граф Киселев и его время. СПб., 1882. Т. IV. С. 530.


[Закрыть].

В целом большинству помещиков ипотечные ссуды давали возможность сохранить привычный образ жизни, консервируя типичный для этого слоя хозяйственный инфантилизм. В 1850 г. А. И. Герцена поразило то, что прусские дворяне старались копить деньги, тогда как в России в дворянских верхах считали скрягой того, кто не тратит в полтора раза больше своего дохода.

Экономист профессор А. Бутовский, придерживающийся весьма умеренных взглядов, оценив Заемный банк как «замечательнейший», был вынужден с сожалением признать следующее: «…доставив легкомысленным помещикам возможность получить значительные суммы под залог полуразоренных имений, только усилили их расточительность. Земли же остались по-прежнему худо возделанными, приносящими мало дохода. Так множество помещиков вошло в неоплатные долги…»[146]146
  Бутовский А. Опыт о народном богатстве, или Начало политической экономии. СПб., 1847. Т. II. С. 279.


[Закрыть] И наконец, хорошо известный как публицист демократ (но менее известный как экономист) Н. П. Огарев, анализируя ситуацию в России накануне отмены крепостного права, не преминул заметить, что «помещики тратили занятые капиталы куда попало, менее всего на увеличение производительных сил в государстве»[147]147
  Огарев Н. П. За пять лет (1856–1860) // Политические и социальные статьи. Лондон, 1861. Ч. II. С. 191–192.


[Закрыть]. Ссуда давала возможность крепостнику проматывать феодальную ренту не только текущую, но и будущую, в капитализированной форме.

Вопрос об использовании долгосрочных ссуд казенных кредитных учреждений тесно связан с одной из кардинальных проблем истории дореформенной России – разложения и кризиса феодально-крепостнического землевладения. По традиции, идущей от досоветской литературы, непроизводительное использование ссуд, как правило, отождествлялось с их растратой на растущее паразитическое потребление крепостников. Отсюда в советской литературе, включая исследование С. Я. Борового, делался вывод, что рост задолженности банкам способствовал разложению главного оплота старой формации – феодально-крепостнического землевладения. Рост долгов помещиков вел к усилению феодально-крепостнической эксплуатации крестьян и в конечном счете к дальнейшему упадку помещичьего хозяйства и росту классовых противоречий. С этой точки зрения, задолженность дворянства становилась одним из важнейших факторов разложения крепостнического хозяйства[148]148
  Боровой С. Я. Кредит и банки России… С. 206–207.


[Закрыть]. Боровой и его предшественники явно схематизировали реальные экономические процессы и не учитывали увеличения степени адаптации крепостного хозяйства к рыночным отношениям.

И. Ф. Гиндин, анализируя монографию С. Я. Борового, пришел к диаметрально противоположному выводу. По его мнению, одним из главных результатов столетнего существования системы докапиталистических банков являлись «задержка разложения старого базиса – феодально-крепостнической собственности – и форм эксплуатации барщинных и оброчных землевладений, укрепление на основе дворянской монополии на эту собственность экономических позиций старого господствующего класса, широкое приобщение его к рантьерско-ростовщическим доходам и усиление его крайней хозяйственной паразитарности, возникшей на основе барщинного хозяйства российского типа и крепостной промышленности». Нельзя не согласиться с автором в том, что «все это усиливало вызванное исторически затянувшимся существованием старой формации экономическое отставание России от капиталистических стран Запада…»[149]149
  Гиндин И. Ф. Банки и экономическая политика в России… С. 502.


[Закрыть].