Текст книги "Карнавал в последние выходные августа"

– Касса как раз отличная. Но все критики пишут, что я ужасный актер.

– А ты ждал, что все будут хвалить тебя и радоваться, что у нас появился новый гениальный актер?

Лиза даже растерялась, что кто-то именно этого может ждать от внезапно свалившейся популярности – восторга, похвал, восхищения. Ей это казалось крайней, почти детской степенью наивности. Даже идиотизмом. Но сейчас на ее диване сидел молодой человек в ватнике, под которым скрывалось самое сексуальное мужское тело из тех, которые приходилось видеть Лизе Соболевской, и пытался выяснить – почему все, как сговорившись, обливают его грязью?

– Вань, – мягко начала Лиза, стараясь не выглядеть слишком циничной. – Так устроена жизнь. Если люди о тебе говорят, то в девяти случаях из десяти они говорят гадости. Доверять можно только тем, кто по-настоящему любит тебя. Но таких людей очень-очень мало в жизни любого человека. Поэтому все мы, добившись хоть какого-то успеха, оказываемся в практически замкнутом кругу ненависти. Это – нормально. И не надо по этому поводу устраивать представлений – валяться, как бомж, на пороге моей квартиры, делать выводы, что мир рухнул. Он как стоял, так и стоять будет. И не нам его переделывать.

– Так мне что, в кино больше не сниматься? – неуверенно произнес Иван.

– Почему? Ты – актер, кино – твой бизнес...

– Ой, только вот этого не надо, – поморщился он. – На хрен мне нужен такой бизнес, от которого я не получаю никаких положительных эмоций? Да я лучше буду у отца в автомастерской машины ремонтировать – деньги зарабатывать. А по вечерам старые машины до последнего винтика разбирать, а потом снова собирать. И в гробу я видел это кино.

– К старым машинам ты всегда сумеешь вернуться, – вздохнула Лиза. – Ты, главное, пока не торопись, переживи этот период.

– А можно я у тебя пока поживу? – внезапно оживился Иван. – А то родители уверены, что у меня все чики-пики, что я теперь звезда. Они, знаешь, как мной гордятся? Уже раз пять этот «Космос» смотрели в кинотеатре. А батя даже афишу повесил у себя в мастерской.

Лиза растерялась. Она давно жила одна и даже представить себе не могла, что в ее доме будет еще кто-то. Она чувствовала себя как хищник, на территорию которого вдруг объявился претендент. Однако было одно «но» – от этого «захватчика» Лиза словно впала в наркотическую зависимость. Только в его присутствии жизнь приобретала смысл и без следа исчезали тоска и скука.

– Ну так что, Лизавета, пускаешь на постой? – радостно спросил Иван Бекетов, и звучало это не как вопрос, а как утверждение.

Иван быстро сбросил ботинки, ватник и все, что было под ним. А затем, энергично насвистывая, отправился в ванную.

– Лиза, я есть хочу, – громко закричал он сквозь шум воды. – Хочешь, в ресторан сходим?

– Я уже там была сегодня, – Лиза вошла в ванную и протянула ему полотенце.

– Да? С кем, интересно?

– С одним человеком.

– Из-ме-ны я не по-тер-плю! – громко пропел Иван, энергично растерся полотенцем и чмокнул Лизу в макушку. – Все-таки, умная ты, молодец.

Лиза вдруг вспомнила, как в детстве у нее жил маленький щенок. Это был не ее щенок, а соседский, но Лиза так часто играла с ним, что считала своим. Щенок обладал поразительным свойством молниеносно переходить от отчаянной тоски к такому же отчаянному веселью. Когда Лиза открывала дверь ключом, чтобы идти с ним на прогулку, щенок выл так, словно на его маленькую голову обрушились все беды мира. Но стоило Лизе переступить порог и взять поводок, как щенок начинал захлебываться от восторженного лая. А потом он вырос. И чем старше становился, тем меньше были заметны перепады его настроения. В последние годы жизни это была спокойная, уравновешенная собака, которая ко всему в жизни относилась философски и не выносила только одного – когда нарушался привычный порядок ее благополучной жизни.

«Нет, я еще не старая», – подумала Лиза и не заметила, как произнесла это вслух.

– Что ты сказала? – удивленно переспросил Иван.

– Я хочу сказать, что если ты намерен здесь поселиться, то все это старое барахло, – Лиза кивнула на ватник и ботинки, – надо выбросить.

– Выбрасывать нельзя, – испугался Бекетов. – Я ребятам обещал вернуть. Ну ладно, ты не расстраивайся, сейчас уберем с глаз долой, а потом я как-нибудь отдам.

– И вообще, ты же артист и должен прилично выглядеть, а не ходить черт знает в чем, – сурово произнесла Лиза. – Ты же не на карнавале.

– Слушаю, мой босс, – поклонился обмотавший полотенце, как юбку, Бекетов. – В чем велите разгуливать по улицам и площадям великого града Московского?

– Я там подобрала тебе кое-что, – небрежно сказала Лиза.

– Где подобрала? На улице? – с наигранным ужасом спросил Иван. – Нет, я чужие обноски носить не буду, гордые мы, Елизавета, как тебя по батюшке?

– Александровна, – рассмеялась Лиза. – Не бойтесь, барин, все новое, все модное, самое прекрасное.

– Значит, будете из нас метросексуалов делать?

– Ого! Какие вы слова знаете! Будем, только не метросексуалов, а километросексуалов, – не скрывая своих желаний, ответила Лиза.

– Попробуйте, – ответил Бекетов и сбросил на пол белоснежное махровое полотенце.

В любой другой ситуации эта сцена показалась бы Лизе Соболевской вызывающе пошлой и неприличной. Но только не сейчас. Она так отчаянно соскучилась по Ивану Бекетову, что ничего не имело значения – ни слова, ни интонации. Кроме одного – он рядом с ней, и похоже, что это надолго.

Глава 6

Январь 2009 года

ВЕРА, НАДЕЖДА, ЛЮБОВЬ...

Утром мне позвонила мама.

– Все прошло замечательно, – уверенно сказала она. – Вера выглядела просто прекрасно. Все в деревне сказали, что все прошло отлично.

– Ну хорошо, – ответила я, еще не совсем проснувшись. – Как ты себя чувствуешь, не сильно устала?

И вдруг я вспомнила, что же произошло с моей любимой тетей Верой, и с меня слетели последние остатки сна.

– Мама! Так ведь она умерла!

– Да, – ничуть не смутившись, произнесла мама. – Но похороны прошли очень хорошо, Вера была бы довольна.

Нет, не надо мою маму обвинять в черствости. Просто она уверена: человек в любой ситуации должен выглядеть достойно. Кстати, так же считала и тетя Вера, которая приходилась маме родной теткой, а мне – двоюродной бабушкой. Но бабушкой я ее никогда не звала – только тетей Верой. Во-первых, я помню ее лет с шести – значит, в то время ей было немного за сорок. Как мне сейчас. Во-вторых, она всю жизнь прожила одинокой – у нее не было ни мужа, ни детей. Вернее, она никогда не была одинокой – у нее были мы с братом, внуки ее родной сестры, моя мама и еще несколько родных племянниц. И, главное, была Маша – родная сестра, которая всю жизнь прожила вместе с ней. Тоже одинокая женщина. Именно поэтому мы всегда их так и звали – «девки». Нет, ничего оскорбительного в этом слове нет – просто все родственники относились к ним как к молодым и одиноким женщинам. Всегда молодым и всегда одиноким. И неважно, сколько обеим было лет, когда они умерли.

Когда я мысленно произношу «тетя Вера», перед моими глазами отчетливо встает одна картина.

Лето. Деревня. Тетя Вера переводит дух после того, как от души попарилась в бане. На ней – идеально выстиранная ситцевая ночная сорочка и фланелевый халат, на голове – туго повязанный платочек. На ногах – ультрамодные сабо на толстой деревянной подошве. Нет, тетя Вера такие бы ни в жизнь не купила – просто у нее гостим мы с моей подругой, заядлой модницей. Нам лет по пятнадцать, мы приехали на каникулы к моим теткам – Вере и Маше. И любимые темы разговоров – кто вчера провожал нас после кино из клуба и какие семьи у наших ухажеров. Мол, стоит ли с ними дело иметь. Мы, две столичные школьницы, серьезно ни с кем дела в этой деревне иметь не собираемся – нам просто нравится, что за нами ухаживает так много сельских парней. А мы их, говоря современным языком, «динамим».

Итак, тетя Вера качает тощей ногой, обутой в тяжелое деревянное сабо, вздыхает, рассуждая о никчемности очередного кавалера, и ест то, что она любит больше всего на свете – пирожное и селедку. Да, именно так, вместе. Она всегда была уверена, что это ну очень вкусно. Конечно, она даже не подозревала, что пройдут годы, и сочетание сладкого и соленого станет очень актуальным в кулинарной моде. Правда, мне кажется, что пока никто не осмелел настолько, чтобы повторить рецепт тети Веры – уплетать бисквитное пирожное, закусывая его балтийской селедочкой.

После бани все садятся ужинать. И тут тоже есть свой особый ритуал. Во-первых, надо сказать, что и тетя Вера, и тетя Маша (о ней рассказ чуть позже) практически не пили. Я лично ни разу в жизни не видела их пьяными. Но, несмотря на то, что они родились, всю свою жизнь прожили и умерли в белорусской деревне, они были эстетами в самом прямом смысле этого слова. Запасы водки и дешевого вина – это для тех, кто может помочь по хозяйству двум одиноким женщинам. Для себя – то, что привезла моя мама. Чаще всего – хорошее вино. А еще мускат. Янтарно-золотой и довольно сладкий. Уже который год я все хочу купить его и попробовать заново – действительно ли он был так вкусен, как уверяла тетя Вера, аж причмокивая от удовольствия. Но я не делаю этого, потому что боюсь разочароваться – вдруг мускат на мой сегодняшний вкус окажется ужасным?

Итак, мы ужинаем. Чаще всего на ужин молодая картошечка и суп, приготовленный из малосольных огурцов. Рецепт прост: надо взять рассол, добавить в него сметану и мелко порезанные малосольные огурцы. И зеленый лучок с укропом, естественно. Но в самом начале мы все немного выпиваем. Выглядит это так. Тетя Вера прищуривается и ехидно спрашивает нас с моей подругой: «Ну что, девки, выпить хочется?» Мы, не сговариваясь, подыгрываем тете Вере: «Ой, как хочется!». «Да, девки, быть вам пьяницами, – удовлетворенно кивает тетя Вера и дает команду: – Манька, наливай!». Нам капают по пять капель. Буквально. Может быть, поэтому, когда после танцев наши сельские друзья пьют портвейн, мы им не конкуренты. Мы ведь уже выпили с тетей Верой, и не всякой ерунды, а муската. Сейчас мне кажется, что в этом ее сценарии была высшая мудрость. По крайней мере, даже тогда, когда я уехала учиться, у меня никогда не было желания «напиться и стать взрослой». Зачем? Ведь я пила мускат с тетей Верой и тетей Машей. Так что у меня не было того самого запретного плода, который сладок.

А еще у тети Веры был свой идеал женской красоты. «Глянь-ка, идет – высокая, полная, красивая!» – приговаривала она, выглядывая из окна. Потом бросала жалостливый взгляд на меня – я не была ни высокой, ни полной, ни, соответственно, красивой. Впрочем, сама тетя Вера собственному эстетическому идеалу тоже абсолютно не соответствовала. Она была маленькой и всегда очень худенькой – кожа да кости. А еще мышцы. От тяжелой деревенской работы, которой ей приходилось заниматься всю свою жизнь.

Тетя Вера никогда не была замужем, но в мужской психологии разбиралась прекрасно. «Гена, ну как суп?» – уперев руки в боки, спрашивала она моего отца. «Вера, отлично!» – рапортовал он подчеркнуто бодрым голосом. «Ага, – удовлетворенно кивала тетушка. – Если Гена сказал «отлично», значит, точно есть не будет».

А еще она не верила в женскую дружбу. Почти совсем. Вернее, верила как в чудо, которое мало кто видел. Фраза «подруги – это гадость» вбита в мой мозг крепко, хотя я так и не считаю. Но если кто-то из подружек делает мне больно, в моей голове словно загорается лозунг, «написанный» веселыми красными лампочками, – «подруги – это гадость». То есть не надо требовать даже от близких людей больше, чем они могут тебе дать.

Многие из нас сейчас с азартом проходят тренинг «Как организовать себя и свое время». Тетя Вера могла бы дать мастер-класс на эту тему. Она вставала ровно в шесть утра, затем кормила всю свою живность, доила корову, выгоняла ее в поле, затем шла на работу в колхоз, потом в обед прибегала и снова всех кормила. В общем, ничего особенного. Так жили все деревенские женщины. Удивительно другое – тетя Вера ни разу не выбилась из графика. Как ей это удавалось – мне до сих пор трудно понять.

Настало время сказать о тете Маше. Если тетя Вера была капитаном этого маленького женского корабля, то тете Маше отводилась роль творческого работника. Она, кстати, отлично рисовала и сочиняла стихи. К каждому моему дню рождения непременно готовилось стихотворное поздравление. А еще тетя Маша была, как бы сейчас сказали, «жертвой гламура»: очень любила наряжаться и строго следила, чтобы все вещи были подобраны так, как надо. «Ой, нет, это не в тон», – эту ее любимую фразу мы цитируем до сих пор. Причем все должно было быть «в тон», не только когда тетя Маша ехала в город на работу (она работала телефонисткой в воинской части), но и шла косить или, например, выгонять в поле корову.

Вообще первые уроки гламура я получила именно у нее, у простой деревенской женщины. Тетя Маша любила ходить со мной по магазинам – жаль только, времени на это увлекательное занятие у нее было мало. Обычно минут сорок между окончанием рабочей смены и рейсовым автобусом в деревню, на который надо было непременно успеть. Но за этот короткий промежуток времени она успевала купить мне замшевые туфли за сорок пять рублей (огромные деньги по тем временам) и дорогие духи. Помню, первый раз это были, кажется, египетские духи «Эллипс» рублей за двадцать. А в последующие годы – «Мисс Диор». Тетя Маша считала, что заплатить двадцать пять рублей за настоящие французские духи – это нормально. Она в принципе не любила дешевку.

А еще у нее было настоящее богатство под названием «вкладыши». Мне было лет десять, когда тетя Маша впервые выдала мне стопку сложенных в несколько раз листов и строго-настрого сказала: «Смотри, не порви. Там очень хорошие выкройки». Поклонникам современного глянца трудно понять, что эти листы в семидесятые годы действительно были бесценны. Дело в том, что тогда в Белоруссии выходил журнал «Работнiца и селянка» – обычный женский журнал, в котором на белорусском языке рассказывалось о женщинах-колхозницах, об их трудовых буднях и подвигах. Но надо признаться, что никто эти бодрые заметки не читал. Все выписывали «Работнiцу и селянку» исключительно ради вкладыша. Сложенный в восемь раз, он соответствовал по формату основному журналу – скорее всего, А4. Соответствовал по размеру, но не по содержанию. Потому что именно вкладыш и был настоящим женским журналом. Там было про все на свете – например, советы, как убрать «гусиные лапки» под глазами. Я лет в двенадцать ужасно расстроилась, обнаружив, что никаких «лапок» у меня пока нет и бороться не с чем. А ведь в моих руках такое оружие! Кажется, вкладыш предлагал использовать маску из клубники. В общем, клубники на грядках было полно, а морщин у меня, увы, не было. Я страдала. Сейчас я тоже «страдаю», но по другому поводу – «гусиных лапок» хоть отбавляй, однако не помогает не только маска из клубники (может, потому, что сейчас она какая-то другая?), но даже французские кремы. Конечно, в двенадцать лет я ни о чем не подозревала, а с упоением читала, как надо сочетать цвета в одежде, чтобы выглядеть достойно. Также мне нравились всякие психологические советы. Впрочем, может, я что-то путаю, и их там не было?.. В любом случае вкладыш лично на меня оказывал мощное психотерапевтическое действие. А еще там были рецепты всяких вкусных блюд. Все лето я старательно их переписывала, потому что тетя Маша и под расстрелом не дала бы мне увезти вкладыши.

Приехав в город, я первым делом доставала свою тетрадь с рецептами и пыталась их приготовить. Блюда ни разу не получились такими восхитительно вкусным, как было обещано. Именно тогда я поняла главный урок настоящего «глянца» – все, что там написано, как правило, к реальной жизни никакого отношения не имеет. Но это не убавило моей любви к нему – я каждое лето старательно переписывала рецепты и читала про отсутствующие у меня «гусиные лапки». И приходила к «важному» выводу: быть красивой и гламурной – это тяжелый труд.

Еще во вкладыше всегда были представлены самые модные модели сезона. И, что замечательно, полюбовавшись черно-белыми фотографиями (вот странно: сам журнал был цветной, а вкладыш печатали на чуть желтоватой бумаге самого плохого качества), можно было развернуть приложение во всю ширь и ознакомиться с выкройками представленных нарядов. Так что это был, можно сказать, вкладыш-трансформер.

Интересно, где сейчас стопки этого бесценного богатства?

Тетя Вера и тетя Маша прожили длинную жизнь и умерли с разницей в три года – сначала тетя Вера, она была старшая. Потом – тетя Маша. И мало есть примеров, когда женщины, будучи совершенно одинокими, так красиво закончили свой путь. Тетя Вера пролежала в больнице несколько недель и умерла. Перед смертью ей подстригли волосы, и, по словам мамы, она стала выглядеть удивительно молодо, хотя ей было уже за восемьдесят. Через три года тетя Маша отправилась на службу в церковь и, не дойдя совсем чуть-чуть, упала со словами: «Люди, умираю. Хочу домой». Через две недели ее не стало.

«Почему они не вышли замуж?» – не раз спрашивала я у мамы. Ответы были разные: «после войны было мало мужчин», «в семье было пять женщин, и никто не хотел взваливать на себя такую обузу», «они были очень бедные». И только когда я стала взрослой, мама дала точный и безжалостный ответ: «Такая судьба. А ведь они были в молодости очень красивыми».

Плакали ли эти две женщины? На моей памяти – трижды. Когда умерла их мама. Когда я, шестилетняя, обидела тетю Веру, сказав, что не буду с ней дружить, потому что у нее нет маникюра и руки всегда грязные. И когда в подвале дома нашли кошку, умершую при родах. Тетя Маша и тетя Вера рыдали так, будто потеряли близкого родственника. «Мам, кошку, конечно, ужасно жаль. Но почему они так сильно расстроились?» – «Ты еще не понимаешь, – ответила мне мама. – Они оплакивают свою жизнь».

«Что ты хочешь взять на память о тете Вере и тете Маше?» – спросила меня мама. «Знаешь, если только два стареньких крепдешиновых платья, – ответила я. – Одно – серое с сиреневыми цветочками, а второе – черное с ярким оранжево-желтым узором».

Эти платья очень старые. Носить их никто не будет. И я тоже, конечно. Зачем они мне? Трудно ответить. Но я помню, как в детстве и в юности мне ужасно хотелось перекроить их и сделать для себя, например, юбку. Но я никогда в жизни не сказала бы об этом своем желании ни тете Вере, ни тете Маше. Я точно знала: эти наряды «под запретом» и трогать их не надо. Тогда я не понимала, почему. А сейчас знаю абсолютно точно: у «девок», то есть у молодых одиноких женщин, обязательно должны быть выходные платья – яркие, крепдешиновые... И неважно, что платья моих тетушек много лет пролежали в шкафу. Они не стали менее привлекательными. И это только кажется, что они так и не пригодились.

P.S. Лиза, посмотри, плиз, подходит ли эта статья в рубрику «Мои первые уроки глянца». Если нет, я не обижусь. Н.

– Вань, так что ты об этом думаешь? Можно печатать? – Лиза неслышно подошла сзади и обняла его за шею. Она ничего не любила в своей жизни так, как эти вечерние несколько часов, которые повторялись каждый день на протяжении уже нескольких недель. Первый раз такое случилось в конце декабря, когда Иван решил остаться у нее. Потом они вместе встретили Новый год – тихо, можно сказать, посемейному. Пили шампанское, смотрели кино, занимались любовью. Это была самая обычная, довольно скучная жизнь, которую Лиза всегда втайне презирала. Но только сейчас она поняла, что скучной она перестает быть в тот момент, когда рядом тот человек, которого можно назвать своим.

После нескольких дней отдыха Лиза вернулась на работу, потому что нужно было сдавать номер. И снова в их короткой совместной жизни настали почти семейные будни. Она приходила домой часов в восемь. Ужинали вместе. Обычно Иван готовил что-нибудь вкусное, но непременно мясное. За эти три недели, что Иван Бекетов прожил в ее доме, Лиза съела столько мяса, сколько не позволяла себе за все последние десять лет. Но в нынешней жизни ей нравилось все. Нравилось, как Иван важно и со знанием дела дает ей советы – печатать или нет тот или иной материал. Она еще днем присылала ему все статьи, так что тема для вечерних разговоров была всегда. Пару раз они даже поругались. Лиза была уверена, что статья непременно понравится читательницам, а Бекетов считал ее полным бредом. И вот сейчас она ждала, как он оценит эту абсолютно выбивающуюся из формата глянца историю про двух деревенских старушек.

– Лиза, я думаю, что тебе не надо ее печатать, – уверенно ответил Иван. – Это слишком для твоего журнала.

– Слишком – что? Слишком печально? Да, ты прав. Тут слишком много всего неформатного. Деревенские бабушки... и самое главное – они ведь умерли, – начала рассуждать Лиза, еще раз пробегая глазами по тексту на экране компьютера.

– Да, в глянце смерти нет, – улыбнулся Бекетов.

– А с другой стороны, мне кажется, это отличная идея. Писатели рассказывают, как они впервые познакомились с глянцем – в самом широком смысле этого слова.

– Нет, Лиза, не в этом дело. Ты делаешь обертку. А для обертки это слишком хорошая история. Понимаешь?

– Не совсем, – ответила Лиза, и в голосе ее зазвучал металл. – Может, ты снова будешь говорить о том, что я занимаюсь ерундой? Что глянец – это для идиотов?

– Нет, – покачал головой Иван. – Просто в жизни каждого человека бывают разные периоды. В один период ему хочется все знать про содержание, и он читает книжки. В другой – про обертку. И тогда он скупает глянцевые журналы. Ничего ужасного в этом нет. В жизни все должно быть. Но сейчас ты зачем-то хочешь выйти за территорию своего жанра. Зачем? Только потому, что тебе самой стало скучно заниматься изготовлением красивой упаковки? Но при чем здесь люди? Они будут ждать красивую историю, а ты им предлагаешь реальную человеческую жизнь. Мне кажется, это и есть самая большая пошлость на свете. Уж лучше пусть твои писатели пишут о том, как впервые позволили себе купить ботинки «Прада» и в связи с этим пережили нечеловеческий восторг.

– Ты жестокий, – вздохнула Лиза. – Знаю, ты считаешь, что я занимаюсь какой-то ерундой.

– Нет, я такого не говорил. Я сказал, что все должно быть уместно. Тебе надо продать товар рекламодателей – одежду, духи, крема? Так продавай! Ведь ты умеешь это делать лучше всех. Разве не так? И не надо продажу всего этого барахла смешивать с подлинной человеческой драмой. Разве она поможет тебе что-то продать? По-моему, наоборот.

– Знаешь, Ваня, мне кажется, ты все упрощаешь. Не могу же я в каждом номере петь гимн духам и ботинкам!

На этот раз Лиза рассердилась по-настоящему. Потому что он был прав. Она знала, что то же самое, но другими словами ей скажет Князев. Лиза села на диван и закуталась в плед из бледно-голубой норки. Его давным-давно подарили рекламодатели.

– Тогда займись чем-нибудь другим, – засмеялся Иван. – Выпускай литературный журнал. Или пиши сценарии. Только на этом ты вряд ли деньги заработаешь.

Он подошел и сел на ковер возле ее ног. Несколько минут они будто играли в молчанку – кто первым не выдержит и скажет фразу, которая поставит точку в их споре. Но слов не было. Лишь немного спустя Иван стянул с нее плед и начал очень нежно целовать ее колени. Так, наверное, он просил прощения за то, что уже не в первый раз дал понять, что не особенно уважает то, чем занимается Лиза.

– Подожди, – грубовато оттолкнула она его.

Впервые за время их знакомства Лиза не поддалась на провокацию. Обычно она сдавалась после первых прикосновений.

– А зачем ты тогда сам раздавал интервью журналам и моему в том числе? Если ты такой содержательный?

– Я должен был по контракту отработать десять интервью, – спокойно ответил Иван и уверенно положил руку на ее колено. – А при следующем фильме я буду давать меньше интервью – не более пяти. Когда стану звездой – не больше двух. Таковы правила игры. И я их не нарушаю. В отличие от тебя.

– Да? Зачем же ты тогда спрятался у меня? Уже скоро слух по городу пройдет – пропал артист Иван Бекетов!

– А вместе с ним пропала модный редактор Лиза Соболевская, – засмеялся он. – Все это глупости. Я обманул тебя. Никуда я не сбегал. Я просто хотел остаться у тебя. Вот и все. А ты поверила, что я хочу от всех спрятаться? Какая же ты у меня дурочка!

– Как обманул? – растерялась Лиза. – Ты же уверял, что не хочешь никого видеть!

– Вот это правда, я хотел видеть только тебя. И не только видеть...

Бекетов уверенным движением стащил Лизу с дивана на ковер и начал ее целовать. Но она не могла позволить ему оставить за собой последнее слово.

– Я напечатаю эту статью. И будь что будет. В конце концов, одной глупостью меньше, одной глупостью больше. Какая разница? – уверенно произнесла она.

– Героизм – личное дело каждого, – засмеялся Бекетов и накрыл их обоих с головой покрывалом из норки, но потом быстро откинул его в сторону. – Ой, Лизка, а она, кажется, кусается!

* * *

– Послушай, Федя, я в который раз говорю, эта обложка никуда не годится. Не может быть в марте такой убитой горем девушки. Весна, люди ждут перемен, а мы им – нате! – эту полудохлую селедку! Мне надоело это повторять!

– Лиза, ты не понимаешь, это очень модно. Смотри, какая линия шеи, – бубнил арт-директор Федя, очень худой и очень высокий мужчина лет тридцати пяти.

Когда он водил указательным пальцем по экрану компьютера, его рука чуть дрожала. «Снова начал пить, – догадалась Лиза. – Значит, без скандала и криков «“меня никто не уважает, я уволюсь” не обойтись...»

Федя был одним из самых талантливых арт-директоров глянцевых журналов. Но у него была слабость. Последние лет пять он не пил, однако сейчас, судя по всему, снова начал. «Может, ему тоже все это осточертело?» – вдруг подумала Лиза. И решила, что не будет спорить с Федей. Ведь они заболели одной и той же болезнью – должно же быть хоть какое-то взаимное сострадание.

– Ну хорошо, Федечка, если ты настаиваешь, пусть будет этот кадр на обложке. Может, ты и прав.

– Да я и сам не уверен... – промямлил Федя, взглянув на Лизу с подозрением. – Давай еще раз посмотрим всю съемку, вдруг кадр получше найдем.

Занятая собой и своими мыслями о предстоящем вечере, Лиза совершенно забыла, что у Феди есть и вторая слабость, тесно спаянная с первой, – он не только любил выпить, но и был катастрофически слабохарактерен.

Они часа два еще раз внимательно, кадр за кадром, просмотрели всю съемку. Ситуация была безнадежной. На всех кадрах модель делала «модное», а именно суровое и словно горем убитое лицо.

– Неужели нет никаких обрезков! – воскликнула Лиза. – Ну хоть где-то она должна улыбаться!

– Нет, обрезков нет. Эта вся съемка. Но еще есть репортаж, который делали во время фотосъемки. Посмотрим?

Когда Лиза увидела кадры фоторепортажа, то не сразу поверила, что это та же модель, которая была на предыдущих кадрах. Девушка веселилась, делала гримасы, танцевала в студии – из нее буквально мощным потоком била жизненная энергия.

– Вот этот! – властно указала Лиза на кадр, где модель улыбалась не так открыто, а чуть загадочно.

– Да, я тоже так думал, – кивнул Федя. – Но не предлагал, ведь я знаю, что ты терпеть не можешь репортажные кадры. Да еще и с улыбкой. Я давно говорил – надо выбирать более жизнерадостные лица для обложки.

– Вот и отлично, только надо с фотошопом не перестараться, – прервала его Лиза. – А еще очень важно...

Что очень важно, договорить она не успела, потому что зазвонил телефон и на экране высветилось «Иван».

– Да, слушаю, – сухо ответила Лиза. – Что-то срочное?

Он часто любил позвонить просто так, например, сказать, что очень соскучился. Или спросить, чем заправлять салат – маслом или сметаной.

– Лизка! – Бекетов закричал так громко, что, кажется, услышал даже Федя, который тут же предпочел тихо удалиться.

– Не кричи, Вань, – уже более мягко ответила Лиза. – Что случилось? Ты сжег мою квартиру?

– Лиза, я уезжаю! Мне нужны штаны спортивные и кроссовки.

– Хорошо, вечером поедем и купим, – растерянно сказала Лиза, которая услышала только одно слово – «уезжаю».

– Прикинь, мне позвонили и предложили поехать на острова сниматься в программе «Жестокая игра».

Лизе на долю секунды показалось, что она говорит не со своим любовником, а с сыном. Ивана переполнял такой восторг, который она уже никогда не в состоянии будет не только ощутить, но даже понять. И дело было совсем не в разнице в возрасте.

– Ваня, я скоро приеду, и мы все обсудим.

Лиза несколько раз глубоко вздохнула и попыталась взять себя в руки, надеясь, что она приедет домой, поговорит с Иваном, и катастрофы можно будет избежать.

– Нет, это срочно. Выезжай сейчас. Мне надо подписать контракт, но я хочу, чтобы ты его посмотрела.

– Не волнуйся, я выйду из редакции минут через десять. Но почему такая спешка?

– Так вылет завтра! У них там кто-то заболел. Они посмотрели, что «Космос» в лидерах проката и сразу позвонили мне, – радостно ответил Бекетов.

– Как позвонили? Ты же не отвечаешь на телефонные звонки? – опешила Лиза, которая почувствовала, что слегка притормозившее после двух глубоких вздохов сердце снова начало колотиться как бешеное.

– Мне Ленка позвонила, – просто ответил он. – Сообщаю для тех, кто фильм так и не посмотрел – мы с ней вместе в «Космосе» играем. Она тоже летит на острова.

– Я выезжаю, – тихо ответила Лиза, боясь, что если она сейчас сделает хотя бы одно резкое движение, ее сердце, потяжелевшее так, словно в него налили ведро воды, не выдержит и взорвется.

Она взяла сумку, надела шубу – не так, как обычно, небрежно набросив, а тщательно и медленно застегнула все пуговички, все крючочки. Поправила воротник. Завязала пояс. Вышла из кабинета и пошла к лифту, но потом резко повернулась, словно вспомнила о чем-то ужасно важном.

– Федь, – подошла она к столу арт-директора. – Сделай все-таки два варианта обложки. Грустную и веселую. Завтра еще раз посмотрим. Может, ты прав, и быть убитой горем действительно модно в этом сезоне?..

* * *

«Интересно, сколько людей умирают от отчаяния в московских пробках потому, что не могут их преодолеть и опаздывают именно в тот самый момент, когда непременно должны успеть. Когда все решает скорость...» – думала Лиза, которая сидела на заднем сиденье, закрыв глаза и прижавшись щекой к холодному стеклу. Она так и не изменила позы с того момента, как села в машину и коротко сказала: «Домой».

Путь домой занял уже более двух часов. Движение по Садовому кольцу было почти парализовано. Лиза понимала, что должна действовать, но никак не могла найти силы и принять хоть какое-нибудь решение. Например, позвонить Ивану и сказать: «Ты никуда не поедешь, иначе...» Что будет «иначе» – она не знала. Она привыкла приказывать. А в этой ситуации нужно было просить и умолять. Просить, чтобы он не уезжал, чтобы не бросал ее. Потому что она больше не сможет, как многие годы, возвращаться в пустую квартиру. Заваривать чай. Резать яблоко. Все только для одного человека – Лизы Соболевской. Но сейчас она точно понимала: жить для себя одной она больше не в силах. Никогда. «Придется завести кошку или собаку», – усмехнулась Лиза, и вода внутри ее сердца вдруг словно забурлила.