Текст книги "Власть нулей. Том 1"

Так закончилось десятилетие 90-ых годов, пока все ждали-гадали, что это изменение и сдвиг с мёртвой точки произойдёт со дня на день. Десять лет прошли, и у кого-то прошла юность и молодость. Пропало чувство, что жизнь создана для нас. Жизнь не для нас и не про нас. И зачем мы, русская молодёжь девяностых, так тупо чего-то ждали от этого десятилетия?

Насколько мы отстали от мира за это десятилетие? Иные шутят, что навсегда. Мы отстали если и не навсегда, то очень надолго. И главное, понять бы: ради чего? Сколько бы профессиональных объясняльщиков ни навешивало лапшу на уши, и как бы ни хотелось этой «лапше» поверить, чтобы обрести нужное для дальнейшего выживания понимание, а всегда приходишь к выводу: не то. Словно больному дают разные лекарства, он надеется, что вот это окажется тем самым, которое ему поможет… ан нет, не то, не то, не то! Не тем лечите, сволочи! Реформы, платформы, форумы, цены на бензин, ставки на керосин, раскол в Евросоюзе, объединение блока НАТО, колебания курса валют, назревание политического момента, дозревание исторического перелома, кризис, охренизис – всё не то. Лучше бы сказали честно: мы вас банально обокрали. Как обычные воры. Ну, не укусим же мы их за это, в самом деле! Нам до них не дотянуться – это как белый день ясно. Чего они так боятся сказать правду? Даже странно, что эти люди такого пустяка боятся.

Странное это было десятилетие. Десятилетие бездействия, распада и развала. У каждого десятилетия XX века есть свой характерный признак. В истории любой страны календарь ведёт отсчёт от наиболее значимых событий в своей истории. Век двадцатый в России разделил жизнь на до Революции и после. Затем на ДОвоенную и ПОСЛЕвоенную. Пройдут годы, века, целые поколения, а эти вехи останутся, как старые кресты на могилах, где уже не видно ни имени, ни года смерти, и уже нет потомков тех, кто под этими крестами лежит. Какие же события станут вехами нового века, нового миллениума? Бог весть. А что касается века двадцатого, первые его годы теперь воспринимаются с привкусом агонии, с первыми революциями и намёками на скорый крах. Жёсткие десятые годы, в которых мировая война сменяется революцией, а затем и долгой запойной гражданской войной. Сумасбродные двадцатые, когда в сжатые сроки сменилось несколько совершенно чуждых друг другу политик, в которых жесточайший голод соседствовал с развесёлым НЭПом. Тогда же наметилось угасание революционных бурь и порывов, перешедшее в начало хладнокровных и расчётливых отстрелов. И вот страшные тридцатые, пахнущие отвратительной живодёрней и пропитанными кровью подвалами даже сейчас, на расстоянии нескольких десятилетий. Потом были всем нам памятные сороковые-роковые, «свинцовые, пороховые», как расплата за безумия в первые десятилетия века, как нарыв, который наконец лопнул. Они в восприятии граждан России так и остались «пороховыми», даже если речь идёт о послевоенных сороковых. Они именно такими и останутся в подсознании нации, даже когда современные историки станут доказывать, что на самом деле никакой войны в России не было, а были только успешные бомбёжки английской авиации.

 
Как это было, как совпало:
Война, беда, мечта и юность.
И это всё в меня запало.
И лишь теперь во мне очнулось[3]3
  Отрывок из стихотворения Давида Самойлова «Сороковые роковые»


[Закрыть]
 

И в этих сороковых были свои «такие молодые». И они всё на свете понимали, они ясно видели, где враг, а где – тыл. Наша беда, что мы не понимаем во имя чего опять новый беспредел «гуляет по России», как гуляли голод и бандитизм после Войны. Но приходят пятидесятые, сначала какие-то степенные, потом оглушившие смертью Отца народов, затем ужаснувшие тем, что никакой он не Отец, а обычный тиран. Всё это сменилось традиционными поисками виноватых во всех «безобразиях и перегибах», но желающих отвечать как всегда нашлось мало. Не нашлось даже, а нашли.

Шестидесятые годы – это, естественно, Оттепель. Да что там оттепель – полёт в космос! Годы молодости родителей. Имена Евтушенко, Рождественского, Вознесенского и Ахмадулиной звучат как одно слово, как девиз поколения. Это десятилетие очень похоже на восьмидесятые годы ожиданием чего-то хорошего, верой, что мрак ушёл навсегда, а теперь начнётся прекрасная жизнь. Должна же она когда-то начаться!.. Эти ожидания и надежды незаметно перетекают в следующее десятилетие, получившее название Застоя. Не знаю, когда начался этот самый «Застой Иваныч», но помню семидесятые годы, что из окон по всему горизонту были видны строительные краны и растущие здания. Строились дома, заводы, школы, дороги. В нашем городе за это «десятилетие стагнации» выросли целые кварталы, и я не поверю, если вы скажете: «А у нас вот ни шиша не выросло!». Десятилетие закончилось Московской Олимпиадой. Теперь говорят, что это было начало конца.

Теперь этот «ужасный» Застой расписывают, как некую лютую годину очередей за колготками и колбасой. Мне трудно это оценивать: то были годы моего раннего детства. Нашла такой анекдот: «В уездном городе N не было сексуальных маньяков, серийных убийц и киллеров. Люди ничего не слышали о педофилии, а слово голубой означало лишь цвет. По телевизору шли веселые и интересные фильмы, по вечерам школьники ходили в Дом пионеров, а пенсионеры играли в шахматы на скамейках в парке. Шел последний год Застоя…». Последние годы спокойной мирной жизни.

Пришли восьмидесятые, болезненные, неустойчивые. Один за другим умирают хозяева Кремля. Это настораживает, словно витает некая инфекция: что-то будет, что-то грянет. Это «что-то» оглушило похлеще смерти Отца народов: оказалось, что наша страна вообще неправедная от и до. Тогда, в восьмидесятые, словно плотину прорвало. Не осталось ничего, что бы не охаяли и не оплевали: от семейных ценностей до государственных устоев, от культуры до истории. В 1917-ом году нужно было любой ценой доказать народу, что свергнутый царизм был несостоятельным, что только слом старой России приведёт всех к счастью. В годы Перестройки был использован точно такой же механизм: стали доказывать несостоятельность советского строя. А если ругаешь старое, обязан хвалить новое, каким бы ужасным оно ни было. Оно же пришло и освободило тебя от этого ненавистного старого! Кто в восьмидесятые обличал советскую бюрократию, в девяностые стали взахлёб защищать и нахваливать бюрократию новую, оправдывая её перекосы и перегибы.

Ах, девяностые-несносные, косные, бесхозные… Наша юность! Некоторые, должно быть, далёкие от реальной жизни глупцы теперь их почему-то называют «лихими». Чего такого лихого в них увидели? Или уже рассматривают их как далёкую от себя по времени и уровню развития экзотику, как яркие одежды и бесшабашные танцы незнакомого, почти вымершего племени? Экзотика тем и замечательна, что её не понимаешь, да и не стремишься понимать, а берёшь только эту бессмысленную яркость и непохожесть на символы привычной тебе культуры.

Это было десятилетие краха и «стабильного упадка». Потом его так и назовут: ельцинская «стабильность», когда годами стабильно не выплачивают зарплату, в стране стабильно ничего не улучшается, новости стабильно плохие, стабильно происходят катастрофы, теракты, заказные убийства и прочие преступления. Это был крах не одного поколения, а сразу нескольких. Многие из тех, кто состоялся в 60-ые, 70-ые, 80-ые, в эти самые 90-ые «посыпались» во всех отношениях. Потеряли веру и надежду не только младшие, но и средние, и старшие поколения. И все мы потеряли своё государство, Родину, к какой привыкли, какой её знали. Эпитеты «лихие» и «крутые» здесь неуместны. Люди, потерявшие государство, не бывают крутыми. Они бывают растерянными, подавленными, шокированными. Возможно, в состоянии шока как защитная реакция включается мысль, что крах и распад – это круто, жесть, драйв!

Если спросить, что было сделано за этот отрезок времени в нашей стране, мало кто сможет назвать что-то конкретное. Не было придумано ни одного разумного закона на смену законам отвергнутым, не было совершено ни одного нужного действия. Не было построено ни отвечающих духу времени новых городов, ни дорог, ни институтов общества. Не было создано ничего, в чём так нуждались на тот момент россияне. Десятилетие какого-то паралича, из которого так хотелось вылезти, а никак! Хоть караул кричи! Какое самое страстное желание парализованного человека? Начать двигаться, чтобы бежать и наслаждаться движением!.. Но нет возможности, нарушена связь между отдельными частями организма, повреждены нервные волокна, разорваны сосуды мозга. Это десятилетие словно выпало из процесса жизни, как и сами люди, которым именно в те годы стало казаться, что «на переломе исторических эпох» непременно произойдет чудо, и «Россия, которую мы потеряли», сама собой возродится, как птица Феникс из пепла!.. Увы, многие мечты оказались несбыточными, реальность мало походила на радужные надежды. Теперь впору снимать новое кино: «Десять лет, которые мы потеряли».

Мы их в самом деле потеряли. Такое чувство, что нас продержали в каком-то мрачном заключении, а потом выяснилось, что данная «мера наказания» оказалась ошибочной, неправомерной, да и вообще никому не нужной. Теперь очень странно и даже страшно слышать и думать, что 90-ых годов XX века в истории современного человечества попросту нет. Может быть, потому и нет, что они слишком рьяно были «потрачены» на ожидание нового века и тысячелетия? Может, слишком сильно верилось, что со сменой номера столетия начнётся совершенно новая жизнь?..

В этом нелепом десятилетии было отменено и уничтожено всё, что способствует выживанию народа, а взамен насаждались такие «ценности», которые могут привести только к вымиранию и деградации. И для чего? Чтобы через десять лет начать восстанавливать, что было в те годы попрано, под видом каких-то инноваций возвращать, что уже было двадцать лет тому назад. Вот вам и «крутые девяностые». Десятилетие какого-то неразумного, преступного и непростительного расходования сил и времени. Теперь так жалко этого разбазаренного времени, что и слов не подобрать. Ведь время – самая дорогая валюта. Её потерю ничем не восполнить, не заменить, не компенсировать. Можно восстановить и потраченные силы, и финансы, и ресурсы, и разрушенные здания, и попранные законы, но только не время. Если жизнь человека выпала на такую нелепую эпоху, ему уже никогда не удастся прожить её по-новому и в других условиях.

У нас недавно появилось такое объявление: «Товарищи, если у кого в квартире протекают блочные швы, то срочно сделайте заявку мастеру ЖКХ своего квартала. Работы производятся бесплатно». Народ стоит, читает и… плачет:

– С ума сойти! Да неужели же такое возможно? Наверняка денег сдерут!

– Да не сдерут: в соседнем доме шпаклевали швы и в самом деле бесплатно.

– С ума сойти! Никак дожили до чего-то разумного…

– Но ведь в советское время так и было!

– А чего же отменяли? Зачем было отменять, чтобы теперь всё назад возвращать? Зачем же мы столько лет как сволочи, как бесправные изгои жили в своей же стране и не имели возможности и права требовать человеческого к себе отношения?! Кому это было выгодно? Зачем? Неужели хоть кто-то из «шишек» от этого счастливей стал?..

– Так наворовали себе на три века вперёд, – отрезвил всех неподдающийся ликованию масс скептик, – а теперь начнут под видом великой господской милости возвращать, что было ещё в прошлом столетии. Уже некуда воровать, уже под завязку все закрома забиты, вот и решили быдлу чего-то там скинуть. Опять же для имиджу модно. В девяностые никто страной не занимался, власти фактически не было, теперь надо хоть как-то нагнать хотя бы нормы тридцатилетней давности.

Одни плачут, другие смеются, третьи плюются, как бедолаги, которые родились не в своё время и не в том месте. Которым уже никто это время не компенсирует и не вернёт. Лет десять тому назад вот так сунься куда с жалобой: у нас швы в доме текут. В ответ непременно бы рявкнули:

– Вы чо, совсем охренели?! Это только ваши проблемы, а не наши!

И вот на, тебе! Уже и в новостях передают: «В ходе встречи президент отметил, что поддержка театра должна входить в число приоритетных вопросов любого государства». Да где ж он раньше был! Сколько актёров в девяностые сгинуло, сколько театральных коллективов распалось – ничего теперь не вернёшь. Или показывают, как министр обороны осматривает новые модели обуви для армии, в разработке которой учтены и особенности ландшафта, где будут служить солдаты, и даже температурный режим. Глава государства заверяет: «В России больше не будет военных без жилья!». Представляете, чтобы такой слоган запустить в США или в любой другой стране, пусть даже в качестве предвыборной рекламы правящей партии? Я не представляю. Потому что даже в слаборазвитых странах нет военных без жилья. У нас – есть. И вот власть обратила на этот факт своё внимание. А люди плачут то ли от восхищения, то ли от горечи. Кто-то вспоминает свою службу в проклятую эпоху «великих реформ», как ушёл в армию в кроссовках, так два года в них и «оттрубил». На всю часть был один комплект обмундирования и один же автомат для церемонии принятия присяги, вот как всё было разворовано. И это было… нормой. Говорят, ещё не во всех частях такая «лафа» была, поэтому этой единственной гимнастёркой ещё и гордились, а единственным автоматом без патронов хвастались. Чья-то мать ездила в часть к сыну, а приехала и слегла с инфарктом:

– Они там все в… китайских спортивных костюмах! Даже обмундирования нет, вот какое блядство наступило. Это ж надо так страну просрать. Враги-то не во вражеских окопах, а кулуарах власти…

Ради чего? Нет ответа на этот вопрос. Поэтому хочется дать в морду тому, кто девяностые годы называет «крутыми». Растление и разложение не могут быть крутыми, лихими и служить поводом для какого-то молодецкого хвастовства. Они всегда мерзки, зловонны и необратимы. Чем мы гордимся и хвалимся, называя эти годы «лихими»? Тем, что пассивно наблюдали, как уничтожали страну, или даже сами в этом уничтожении участвовали? Тем, что люди до сих пор живут в бараках и коммуналках, половина населения страдает алкоголизмом, а беспризорников развелось, сколько и после всех войн двадцатого века не было? Это, по-вашему, круто и лихо? Кого вы называете крутыми, милые мои, покажите этих «лихих»? Вот этих инфантильных алкоголиков и шумных гопников, которые совершенно бесполезны для страны и соотечественников? Это просто посмешище какое-то! Стыдно так жить в новом веке, позорно. О такой «крутизне» надо молчать, как о неприличном заболевании, а не хвалиться. Если не хотим, чтобы окружающие считали нас законченными идиотами.

А может, потому теперь столько бравады по поводу «лихости и крутости» девяностых, чтобы только себя утешить, чтобы самим себе не сознаваться, как нелепо мы это десятилетие прожили? Что ещё остаётся делать вчерашним советским людям, которые вдруг решили стать «новыми русскими», да так и не стали, остались «старыми», прежними? Потому что не всем хватило известной доли вертлявости натуры, чтобы кардинально прогнуться под новую жизнь. Да и денег не на всех хватило. Страна ведь не такая и богатая, если разобраться.

Такое чувство от этих лет осталось, словно кто-то «слишком умный» провернул чудовищный эксперимент: «А что будет, если ликвидировать все институты общества?». И без экспериментов из учебников истории и обществознания известно, что без этих институтов исчезнет само общество. Вот и «слишком умный» понял, что переборщил, увидел, что эксперимент привёл к деградации. Почувствовал, что за это с ним скоро уважающие себя народы здороваться перестанут, поэтому решил что-то из «старых порядков» вернуть. Но где вы такое видели, чтобы человек снёс свой шикарный особняк, поставил на его месте лачугу, чтобы на шкуре испытать, что и так всем известно: жизнь в лачуге грозит болезнями и смертью. Поэтому он снова принимается возводить уничтоженный им добротный дом, да не получается. После жизни в лачуге и силы не те, и финансов не хватает. Нормальный-то человек и без экспериментов это знает, он не станет превращать свой дом в руины, чтобы получить «такой ценный жизненный опыт», который насильно навязали России в девяностые годы.

Я потому так смело о девяностых рассуждаю, что это – мои годы. Моё поколение – это поколение девяностых. Что такое поколение, где оно начинается и заканчивается, как его определить? Чем отличается рождённый в 1968 году от родившихся в 1973? Да практически ничем. Поколением какого-либо десятилетия называют не тех, кто жёстко «приписан» к нему датой рождения, а был молод и строил планы на жизнь. То есть был самой энергичной и активной частью населения. Десятилетие принадлежит активным! Поколением 1960-ых, «шестидесятниками» называют тех, кто родился в тридцатые годы или начале сороковых. Молодость – самая активная часть жизни, самая шумная, громко и радостно о себе заявляющая. Бывает пассивная молодёжь, вялая и пьяная, всё время сонная и почти неживая, как новорожденные младенцы, которые не кричат при рождении о своём приходе в этот мир, поэтому их приходится реанимировать и выхаживать в инкубаторе. А их время перехватывает кто-то другой. Вот так позаявляет о себе, пошумит, покричит, а потом… А потом придёт новое поколение молодых да резвых, скажет: это – наше десятилетие, а вы уже время прошедшее. И ничего не попишешь: ушло наше время, а мы вот остались. Ни с чем.

В России любят давать звучные эпитеты не только десятилетиям, но и поколениям, типа военного поколения, обманутого, потерянного или поротого. Ущербные какие-то названия. По ним сразу можно понять, каково отношение к человеческой жизни в нашей культуре: создать отвратительные условия для целого поколения, а потом обозначить их хлёстким словцом, словно жертва своим мучениям рада и даже хвастается ими. Не найдёте среди поколений русских людей таких наименований, как счастливое, успешное, богатое. Таких у нас скорее назовут поколение сволочное или подлое. А как бы красиво звучало: поколение первых русских миллионеров! Хотя, чего это я прибедняюсь? Мы и были этими миллионерами. Вот вам крест! До деноминации 1998-го года. Ещё в первую половину девяностых зарплату получали чуть ли не чемоданами – в кошелёк она точно не влезала. Старыми советскими рублями, трёшками, червонцами выдавали по две-три тысячи. К девяносто восьмому году она выросла до полутора миллионов.

Нас можно было бы назвать растерянным поколением. Мы не знали, что делать. В нас заложены совсем неподходящие для новой жизни установки, ценности и нормы поведения. Мы разбежались по этой жизни кто куда, растеряли друг друга. Наша юность пришлась на последние годы Советского Союза, на время дискредитации любых норм поведения. Кто-то подсуетился и оказался «на коне», кто-то навсегда упустил свой шанс. А кто-то и не считал это никаким шансом: оказаться «на коне» воровства и разврата. Какие хотите доводы приводите по поводу крутизны девяностых, но от этого десятилетия остался только такой «привкус»: ненужные действия, лишние движения. Какая-то мелочная и глупая суета, растрата драгоценного времени на отвратительную, почти бабью болтовню в исполнении государственных мужей, энергичная ходьба назад, чтобы потом идиотски недоумевать, отчего жизнь ушла вперёд и нас не подождала.

Девяностые годы можно было бы назвать Застой-Два, хотя в них не было построено и сотой доли того, что было сделано при Застое семидесятых. Только в воздухе витала какая-то пыльная суматоха от размахивания флагами да лозунгами, но на этом вся деятельность и закончилась. Энергия была потрачена на забастовки и митинги с целью вытребовать… свои зарплаты и пенсии за позапрошлые годы. На защиту себя и близких от пропаганды новых кумиров «без комплексов»: пьяниц, проституток, жуликов и просто мерзких типов, которым и названия-то не подобрать. Все эмоции ушли на выражение ужаса по поводу политического и экономического беспредела, бесконечных войн непонятно кого с кем и за что. Все силы испарились на работу и подработки, которые всё равно не дали россиянам выбиться хотя бы в средний класс по зажиточности.

Страна стала представлять собой заброшенную стройплощадку недостроенного коммунизма. Пробовали было строить капитализм – фундамент не подходит. Не тот фундамент-то! Но всё равно что-то возвели, и это «что-то» накренилось как Пизанская башня из-за ошибки в расчётах при строительстве. Так всегда бывает, когда дворец пытаются возвести на фундаменте от лачуги. Когда за строительство берутся кто угодно, но только не строители. Получилось «как на песке руина корабля». Корабля, который выбросило на берег крутой волной. Он уже никуда не плывёт, но ещё продолжает жить постепенно угасающей жизнью.

И всё же это было удивительно оптимистическое время, но оптимизм был особого рода. Он не дарил предвкушения светлого будущего. Его можно сравнить с оптимизмом первых христиан, с нетерпением ожидавших конец света. Он не дарил и надежды – её место прочно занял скепсис. Идиотские советы типа «надо надеяться и верить в лучшее» не работали. Если их и слышали, непременно посылали куда подальше, а то и в морду били:

– Опять надеяться? Опять?! А жить-то когда? Всю жизнь на что-то надеяться? Это же невыносимо скучно! Мы уже так не сможем, мы стали слишком циничными от потоков лжи.

Напрасное и унизительное ожидание светлого будущего так ничем и не увенчалось. Чуда не случилось: бараки с работающими за спасибо жильцами во дворцы не превратились, а на месте годами не вывозимых помоек, свалок и заброшенных строек сады так и не выросли. Набрехали столько, что в конце концов самим стало стыдно. На чём вообще держался миф о светлом будущем? Каким оно представлялось? Общество, где всё по совести? Но совесть-то у всех разная, а у кого-то она вовсе отсутствует, как главная помеха на пути к успеху. Миф об этом «светлом будущем» доходил до хрестоматийного города-сада, а дальше начинал беспомощно буксовать натруженными лапками.

Мы уже не могли в него верить. Даже не по идейным соображениям, а потому что не было той юной тупости и наивности, какая бывает только в молодости. В молодости же всё не так. И усталость не та, и бедность не кажется такой уж страшной. Усталость какая-то радостная, звонкая, быстро проходящая, за два-три часа сна. А бедность совсем не заметная, потому что юность знает, что это – временно, что очень скоро наступит счастливая и хорошая жизнь. Что так принято: в начале пути не иметь ничего, чтобы в зрелые годы иметь полное право на достаток. А пока впереди вся жизнь – это и есть главное чувство молодости. И эта жизнь непременно будет замечательна – это и есть главная религия юности. Отними эту веру, и молодой человек мигом превратится в дряхлого брюзжащего старика. Этот старик понимает, что всё обман, но до его понимания уже никому нет дела: на горизонте – новое поколение, которому требуется совсем другая «лапша на уши».

На фоне этого отчаяния вера в силу нового тысячелетия оказалась очень привлекательной. Верилось, если год станет начинаться цифрой в виде изящного лебедя, а не этого прямолинейного багра, который царил над миром тысячу лет, то ничем не оправданная пассивность уступит место разумной деятельности. Думалось, что когда стрелки часов соединятся у цифры «12» на циферблате, только от одного этого мир сразу изменится, оставит лучшее в себе и отбросит плохое. Секундная стрелка побежит, обгоняя минутную и часовую, и мир станет таким же оперативным, подвижным и продвинутым. Россия тоже сдвинется с места только от движения этой энергичной стрелки и скажет: «Дети мои, а не начать ли нам просто нормально жить, а? Ведь очень хочется жить, а не прозябать чёрт-те как ради чьих-то бредовых и разрушительных идей». Десять лет мы провели в каком-то смутном ожидании, когда же ситуация изменится к лучшему, и правительство начнёт элементарно выполнять свою работу. Свою! Не нашу. Не одолжение нам сделает, а начнёт реально отрабатывать свою высокую зарплату, какую мы им платим, недополучая заработанные деньги по несколько месяцев. Словно бы кто-то даст команду самой жизни: «Все отчёты за прошлое сдать к двенадцати нуль-нуль». И сразу же наступит будущее. А нас всегда учили, что будущее всегда светлое, так что выражение «светлое будущее» воспринимается как одно слово.

Этот «нуль-нуль» властвовал над нами. Задача только, как до него дожить? Это была такая глупая вера, которая только маленьким детям простительна, как в нехитрых и очаровательных по своей наивности стишках, какие иногда пишут на новогодних открытках, что-нибудь вроде: «Пусть таким, как мы мечтаем, будет год и все ожидания исполнит, и с собою счастье принесёт, и сердца нам радостью наполнит»! Короче говоря, крутись-вертись как хочешь, год, но дай нам то, что не дал твой предшественник, гад такой!

 
Вот пробьют часы двенадцать раз,
И наступит Новый год сейчас!
Пусть решит он сразу ВСЕ задачи,
Даст нам ДЕНЕГ, СЧАСТЬЯ и УДАЧИ!
 

Вся ответственность за проблемы людей заранее и торжественно вручается Новому году, веку или даже следующему тысячелетию. А ответственность за различные несуразности этого общества в прошлом возлагается на закончившийся год, век или хотя бы последнее его десятилетие.

С приходом нового века в России появились такие понятия, как психология девяностых годов, беспредел девяностых, преступная политика девяностых и даже феномен девяностых. «Мы не потерпим, чтобы преступная политика девяностых годов повторилась!» – решительно заявляют теперь те, кто явно не в детский сад ходили в эти самые девяностые. Они именно за эти «преступные девяностые» наворотили такой «политики», что стали людьми весьма состоятельными, не обладая при этом никакими явными и скрытыми талантами. «Здесь вам не девяностые годы!» – гордо отвечают вчерашние ларёчники сегодняшним рэкетирам в милицейской форме. Не изменилась ни одна статья УК в том плане, что убийство, кража в особо крупном размере, доведение людей до самоубийства по-прежнему считаются тяжкими преступлениями, как это было и в 90-ые годы, и всегда. Но вот что чудесно: словно бы по какому-то негласному соглашению принято считать, что в девяностые можно было эти преступления совершать, особенно чужими руками. Годы такие сволочные были, что поделаешь. Годы виноваты, а не люди. Словно бы эти 90-ые годы в сознании нации стали некой индульгенцией, и всё, что в них было наворочено – как бы не грех. Нет, это грех сейчас, но если был совершён в 1990-ые годы, то как бы уже выкуплен. Успел делец «уложиться» в делишках в эти самые 90-ые – вроде как и молодец. Ходорковский попробовал уже в новом веке «борзеть» на манер девяностых, сразу дали понять: ан нет, ужо нельзя – десятилетие не то. Опоздал, касатик, так что посиди, подумай о течении реки времени, о влиянии смены века на чьи-то пустые мозги. Словно бы выговаривают человеку, что он полез купаться, когда уже осень началась:

– Вот пару-тройку месяцев тому назад можно было, потому что тогда девяносты… то есть лето было. А теперь наступило другое десятилети… тьфу ты – время года, поэтому нельзя. Не успел вовремя сухим из воды выйти, кто ж тебе виноват?

А что там этот Ходорковский по сравнению с уркаганами от политики и беспредельщиками от экономики, которые в девяностые годы таких дел наворотили, что 150 миллионов россиян из уважаемых и смотрящих с уверенностью в завтрашний день граждан мигом превратились в запуганную, нищую и спешно вымирающую массу без будущего? Так, интеллигент-неудачник с человеческим лицом и правильной речью в отличие от опухших рыл и обрюзгших рях косноязыких и словно бы полуграмотных воротил жизни прошедшего десятилетия. И ряхи эти даже не то, чтобы перед законом никогда не дрожали, а и мысли такой не допускали, что этот самый закон может их хоть как-то тронуть. Он не для них написан, а под них. Не они ему служат, а он – им. И вроде бы нельзя так с законом-то обращаться ни в одной стране, да и в той же России вроде тоже нельзя, но вот в девяностые годы вроде как… можно. Было.

Так в общественном сознании и закрепилось: нельзя убивать, прелюбодействовать, воровать, унижать личность, не выплачивать зарплаты, врать избирателям, но – есть небольшое такое «но». Если это имело место быть в девяностые годы, то оно вовсе не преступление, а даже, скорее, норма. Народу трудно понять эту норму, народ ведёт такие диалоги:

– А чего этот пропитуха теперь народ призывает к высокой нравственности, культуре и здоровому образу жизни? Он же сам лет десять тому назад перед выборами водку ящиками бесплатно раздавал, в драбодан пьяный по телевизору матерился. А ещё раньше его застукали в борделе, где он орал что-то про свою непомерную потенцию и наличие у него гарема, где есть особи обоих полов. Как же такое мурло теперь смеет обворованный им и его подельниками народ учить морали?

– Нуичто, что в борделе он там матюгался? Это же в девяностые годы было. В девяностые и не так можно было блядовать напоказ. Мода такая была, чем же люди виноваты?

– Но если человек был дерьмом в девяностые, он и в новом десятилетии им останется.

– Остаться-то останется, но ведь и дерьму надо как-то под требования нового века приспосабливаться.

То есть надо не соблюдать закон, а только правильно под него подстраиваться. Надо вовремя прогнуться под требования нового века. Не в нуль-нуль часов 31 декабря, а в том-то и дело, что «вовремя». Как говорят мелкие жулики, «в нашем деле главное – вовремя смыться». Надо правильно выгадать момент. Сумевшие этот самый момент выгадать, в самом деле, словно бы какой-то индульгенцией защищены. Их даже не смущает собственное «рыльце в пушку», они уже громогласно клянут и хают «порядки прошлого», проклятые девяностые. Хотя именно эти порядки и «проклятые» годы их несказанно обогатили и возвысили. Ах, какие неблагодарные дети получились у породивших их девяностых годов!

Ругают «продукт девяностых» олигархов, но в случае чего бегут занимать у них деньги под разные игры современности. Убийство банкира теперь называют «жестом девяностых», «выстрелом из прошлого десятилетия». Таперича, мол, так дела «не перетираются»: отстрелялись. Ещё вчера можно было, потому что год с другой цифры начинался, а сегодня – ужо нет. Таперича надоть рождаемость повышать ударными темпами, чтобы восполнить потери тех диких разборок, войн и алкоголизма. Вот так вот: из огня да в полымя.

Ещё одним лозунгом новой России стала борьба с бедностью. Однако, как и всякий лозунг, её куда легче провозгласить, чем осуществить на деле. Кто там знает, как с этой бедностью бороться, которая расползается по стране, как чума, от которой не придумана вакцина? Ведь предстоит вытаскивать из нищеты не каких-нибудь африканских иждивенцев, не в позапрошлом веке воевать с естественно низким уровнем жизни, а надо в супердержаве третьего тысячелетия сделать более-менее сносным существование работающих на эту супердержаву граждан. Работающих! Иногда на двух-трёх работах. Не разорившихся на картах и кокотках дворян из ночлежек собираются спасать, а рабочих и крестьян, интеллигенцию и пенсионеров. И бороться с этой «чумой» собираются именно те господа, которые как раз и стали богатыми за счёт обнищавшего большинства.