Текст книги "Ложкаревка-Интернейшнл и ее обитатели"

ГЛАВА 7. «Я ПРОПАЛ!»

Замешкавшаяся ворона с шумом опустилась на ель и спряталась под ее густыми лапами. В лесу все затихло. Первые крупные капли дождя забарабанили по кустам и деревьям. Они шлепались все гуще и гуще, пока не превратились в сплошную водную завесу. Лужи в траве захлюпали, вспенились и помчались буйными потоками к ямам и впадинам.

Ворона глянула вниз. Там под елью, продрогшие и вымокшие насквозь сидели Эму, Кенг и Лени. Чуть раньше лисенок предлагал им залезть к нему в нору и переждать непогоду, но даже толстый Лени, который из всех троих был самым мелким, и тот чуть было не застрял, пытаясь просунуть в нору свою голову. Нора оказалась безнадежно тесна, а медвежьих берлог в окрестностях не наблюдалось.

– Не, земляки, я стопроцентно заработаю флюс, – время от времени приговаривал промокший коала. – Как пить дать, заработаю. Не будь я коала.

Тогда бобренок напомнил, что вода в реке во время дождя теплая и можно пересидеть в ней. Австралийцы еще не забыли тренировку на тарзанке, поэтому предложение не вызвало у них восторга. Так и просидели они под дождем, плотно прижавшись друг к другу и смахивая с носов крупные капли.

А наутро Кенг заболел.

– Кашляет? – глянула Галка в сторону понурившегося Кенга.

– Угу, – кивнул страус и вытер свой широкий клюв лопухом.

– Что будем делать? – спросил бобренок, слушая, как вырывается из груди Кенга свист.

– Придется отвести его в Ложкаревку, к баб Мане, – осторожно произнесла Галка.

Все подняли головы и посмотрели на нее так, словно впервые увидели.

– Не нужно меня так буравить, – встала, отряхиваясь, Галка. – В деревню нужно идти. Баб Маня его малиновым вареньем да молоком быстро на ноги поставит.

Услыхав про молоко, коала кашлянул:

– Что-то и у меня в горле посвёрбывает. Не иначе, тоже молоко пить придется, другого выхода нет.

Эму отвел Галку в сторонку.

– Нам в деревню нельзя, – глядя поверх Галкиной головы, прогундосил страус. – Я должен тебе признаться… Ну, там, на реке… помнишь, ты спросила, нет ли у нас какой тайны?… Тайна есть.

– Так я и знала, – покачала головою Галка. – Уж очень вы на спортсменов не похожи. Давай, выкладывай.

И Эму пришлось без утайки поведать и про зоопарк, и про самолет, и про побег.

– Извини, что мы соврали, – закончил Эму.

– Про крокодилов тоже сочинили? А про утконосов? – разочарованно протянул Бобрик. Он давно подошел сзади и слушал.

– Не, про крокодилов правда, – поспешил успокоить его Эму.

– Все равно нужно к баб Мане, – подумав, решила Галка.

И всем пришлось согласиться. Другого выхода действительно не было.

Эму посадил Лени к себе на спину и пошел первым. Следом двинулись Кенг, Галка и Бобрик.

У бабы Мани веник из рук выпал, когда она увидела на пороге необычную компанию. Да! Это были именно те существа, с которыми она столкнулась в лесу, собирая грибы, и которых она все еще боялась пуще огня. Пусть это только зверье, да зверье-то не наше, заграничное! Непривычно ей было и страшновато!

Баба Маня отпрянула, столкнула со стола блюдце с молоком, и тоненькая струйка потекла к двери. Лени проворно спустился на пол по длинным ногам Эму.

– Флюп-флюп-флюп, – принялся коала за растекшееся молоко.

Кенг хотел одернуть приятеля, шикнув: мол, имей совесть, но вместо этого из его горла вырвался хрип, и кенгуру зашелся в удушающем кашле.

Тут-то баба Маня напрочь забыла о своих страхах и всплеснула руками:

– Ой, милый! Да ты ж болен! А ну-ка, быстро в постель!

Она уложила Кенга в кровать, обложила кучей цветастых подушек и накрыла теплым лоскутным одеялом. Всю ночь хозяйка не отходила от больного, прикладывала ему припарки, готовила отвары из трав и то и дело измеряла температуру.

Кенг бредил:

– Сами мы не местные…– Но в предутренний час заснул крепким сном, похрапывая и раскинувшись на уютной постели.

Кенг еще спал, когда баба Маня накрыла стол. Лени нетерпеливо ерзал на стуле в ожидании парного молока и поглядывал на экран телевизора.

– Лени, я думаю, ты в прошлой жизни был кошкой, – предположила Галка, сидя на стуле и болтая лапами. – Смотри, как молоко любишь!

– Я здоровье поправляю, – невозмутимо отрезал коала.

– Давай-давай, поправляй. – Галка пододвинула к себе тарелку овсяной каши. – Кот Васька нынче в городе, так что все молоко твое.

– Этого Ваську что, в зоопарк забрали? – испугался Лени.

– Да нет, – отмахнулась Галка. – У баб Маниной дочки мыши в подвале завелись.

Вскоре начались телевизионные новости, и ведущая сообщила, что австралийские звери, привезенные в российский зоопарк, до сих пор не найдены.

За этой новостью последовали другие, а баба Маня, подкладывая в тарелку Эму добавку каши, открыто спросила:

– Милок, уж не вас ли ищут?

Эму от вопроса едва не подавился овсянкой. Даже Лени застыл с кружкой молока, опустив туда нос. Его блестящие от сытости глаза уставились поверх кружки на Эму. Словно сам коала был здесь не при чем. Весь его вид говорил: «Ну-с, молодой человек, мы с бабулей ждем, что вы нам ответите».

– Я домой хочу, – помолчав, сказал страус. – В Австралию.

– И то правда, – все поняла баба Маня. – Я когда к дочке в город приезжаю, так уже через день к своей речке и березам тянет. Милее дома места нет… – И баба Маня сама не заметила, как погладила Лени по мягкому взлохмаченному загривку.

Час спустя коала по-свойски висел на абажуре и слегка раскачивался. До этого он обследовал фикус, едва не свалился со швабры, прислоненной к стене, и наконец нашел, что лучшего места в доме, чем абажур, нет.

– Бабуль, я пока твоей кошкой буду…– постановил Лени.

Тут в дверь постучали, и он настороженно умолк. Прийти, кроме как Авоське, было некому, и баба Маня это быстро смекнула.

– Принесла его нелегкая с утра пораньше, – пробормотала она, торопливо накрыла спящего Кенга с головой одеялом и забросала подушками, а Эму запихнула в шкаф между пальто. Кенг открыл было глаза, но решил не высовываться. Лени распластался на куполе абажура. Галка и Бобрик переглянулись и чинно уселись за стол с чашками чаю. Баба Маня тоже присела на краешек стула.

– Эка, какое у вас застолье с утра! – удивился дед Авоська, переступая порог.

– Ой, смотрите, кто пришел! Авоська! – подскочила со стула баба Маня. – Проходи, гость наш дорогой. Кашу будешь? – И баба Маня щедрой рукой отмерила деду полнющую тарелку овсянки. – Молочка? Галинка, подай-ка Авоське молоко!

Галка бросила на деда косой взгляд и пододвинула кружку с молоком. Напористое гостеприимство бабы Мани круто поменяло планы деда Авоськи. Он вообще-то пришел с очень важным известием, а тут такой теплый, радушный прием. Так что известие дед решил приберечь на конец застолья для пущего эффекта. Он с аппетитом уплетал кашу и запивал ее молоком, глядя на Галку:

– Ох, и молодежь у нас нынче, Мань. Ты посмотри, у одной платок набекрень…

– Это бандана, дед, – вставила Галка.

…бада-ана, бада-ана, – передразнил Авоська. – А у бобра нашего, ну что за прическа? Волосы дыбом. Никакого за ними пригляду.

Бобренок погладил свой бобрик. Ему нравилась собственная прическа. И Галкина бандана тоже. Но Авоська имел на этот счет другое мнение.

– В наше время выйди вы так на улицу – да вас бы засмеяли. Как клоуны, ей-бо, – продолжал Авоська. – Вон Маня. Она у нас первейшей красавицей была. Косу заплетет, платок цветастый накинет, все парни тут как тут. Петухами пред нею так и ходют.

Баба Маня, засмеявшись, смущенно махнула на деда рукой.

– А ты тоже? – спросил Бобрик.

– Чего тоже? – не понял дед.

– Ну, это… петухом ходил?

– А как же! – дед Авоська доел кашу и облизал ложку. – У меня, брат, хоть бобрика такого, как у тебя, и не было, зато я на ло-о-ожках играл – заслушаешься. Правда ведь, Мань? Хорошо играл? – повернулся он к бабе Мане.

– Ой, хорошо! – поддакнула та.

Эму среди пальто было уже невмоготу. Он умирал от духоты. Потревоженная пыль забила ему ноздри, и страус, корчась на полусогнутых ногах, едва сдерживался:

– Только бы не чихнуть… Э! А! Только бы не чихнуть…

Ноги его совсем занемели, и он злился на Авоську:

– Чтоб ты провалился со своими ложками. Расселся… Ой, сейчас чихну… А! Э!

А дед прибавил звук у телевизора, где на экране крутился популярный певец с новой песней, и застучал сложенными ложками по колену.

«Трам-там-тук-тук! Даки-таки-тук-дук! – выговаривали ложки.

Тури-тури-тари-тари! Чики-дики-дон!» Да так ловко получалось у деда Авоськи, что и впрямь можно было заслушаться. Галка с Бобриком рты раскрыли.

– Фа-на-те-ю, – зачарованно выдохнула Галка.

Певец на экране вытворял под авоськины ложки нечто невообразимое. Он прыгал, кувыркался через голову, а в конце песни и вовсе сел на шпагат!

– Эх, Мань, – выстукивая ложками, приговаривал дед Авоська, —

да выходи же за меня! Не пожалеешь!

Песня закончилась, и довольный дед Авоська спросил:

– Ну и чем я хуже того, в телевизире, а?

– Ой, ничем, Авоська, – покачала головой баба Маня.

– А теперь еще и при деньгах. Вот! – торжественно объявил дед. И огорошил: – Вчерась был в городе, скоро к нам пожалуют звероловы из зоопарка. Мне уже и задаток дали за… как это… информацию.

У Эму от духоты и оглоушивающей новости подкосились ноги, и он с грохотом вывалился из шкафа. Авоська уставился на сидящего на полу страуса. Дверца шкафа покачивалась, и её петли зловеще поскрипывали.

За спиной у Авоськи послышался другой подозрительный звук. Дед настороженно оглянулся к противоположной стене комнаты. Там посыпались с кровати подушки, и что-то бесформенное и необъятное выросло из постели. Откинув одеяло, не мигая, на деда смотрел кенгуру. Авоське стало не по себе. «Мать честна, – мелькнула у него неожиданная догадка. – Западня! Я пропал…»

Он возвел глаза к небу. Но над ним были только потолок и абажур, а с абажура в Авоську маленькими прищуренными глазками метила чья-то морда с черным приплюснутым носом и круглыми ушами. Опешивший дед намертво приклеился к стулу. И тут… Кенг привстал с кровати.

У Авоськи случился пробел в памяти: он не помнил, как оказался на улице. Если бы не дрыхнущий пес Тарас, о которого дед споткнулся у калитки собственного дома, Авоська с перепугу пробежал бы мимо.

– Что ж это? Как это? – лихорадкой металось у него в голове. – И Маня с ними заодно?

Он запер изнутри дверь на крючок, придвинул к ней комод, опустился на табурет и словно оцепенел.

В доме бабы Мани тоже никто не двинулся с места. Бобрик столбиком сидел на стуле и хлопал глазами. Галка тоже сидела на стуле и тоже хлопала глазами. А баба Маня даже глазами не хлопала. Невесть откуда выкатившийся клубок пряжи неподвижно замер у ее ног.

– Апч-чхи! – наконец чихнул Эму. Он все еще сидел на полу, разбросав бесконечные ноги.

Баба Маня вздрогнула и очнулась.

– А я Австралию во сне видел, – тихо произнес Кенг, собирая рассыпавшиеся подушки.

– Значит, дело на поправку пошло, – сказала баба Маня, подтыкая под кенгуру одеяло. – Сейчас я тебе чайку с вареньем…

– Баб Мань, какой чай! Какое варенье! – рассердилась Галка. – Чего вы все сидите? Ждете, когда звероловы придут? Вон дед Авоська за вас уже и деньги получил!

– Но ты же сама хотела, чтобы мы в деревню пришли, – напомнил Бобрик.

– И правильно сделали, – ответила за Галку баба Маня. – Я вас теперь в обиду не дам. Я Авоську знаю, он через два часа сам придет виниться. И на звероловов управу найдем, не маленькие.

– А здорово я его напугал, – свесился с абажура коала. – Он заглянул в мои мужественные глаза, и всё, ему пришел конец…

– Вот, Лени, тебя мы и отправим на битву со звероловами, раз такой храбрый, – сказала Галка, и коала почему-то примолк на своем абажуре.

ГЛАВА 8. «ТЫ ДУМАЕШЬ, ВСЕ БУДЕТ НОРМАЛЬНО?»

Оставив Кенга под «неусыпным» надзором Лени, баба Маня отправилась во двор – гости гостями, но надо было еще и управляться по хозяйству. Галку с Бобриком послали к деду Лексею с корзинкой яиц. Двор быстро заполнился пестрой подвижной рябью. Это из курятника выбрались куры. Баба Маня насыпала в кормушку пшено и принесла воды. Эму с любопытством топтался тут же, возвышаясь над курами. Он с интересом слушал дробный перестук клювов и мысленно перекладывал его на музыку ложек.

– Нужно хорошенько запомнить и пересказать журавушке, – думал Эму. – А может, даже напеть. Я, конечно, не соловей, но все же… Кенг ведь говорил, что у меня неплохой бас. А он зря не скажет.

– Тю! А это что за бройлер? – услышал он за спиной чей-то насмешливый голос.

Голос принадлежал ярко-расписному петуху с красным гребнем и блестящими шпорами. Петух вышел из курятника и стоял под старой яблоней, подперев крыльями бока. Когда высоченный страус повернулся к задире и сделал пару шагов навстречу, у того засосало под ложечкой.

– Промашка вышла, – подумал петух и собрался опрометью броситься прочь. – Кажется, не та весовая категория.

– Кхе-кхе…– вырвалось из его горла.

– Простите? – не понял страус, низко наклонившись над насмешником.

У петуха засосало еще сильнее.

– Простите, это вы обо мне? – вежливо переспросил Эму.

Петух тут же уяснил, что здоровьем не рискует и воспрял духом.

– А что, здесь еще есть бройлеры? – демонстративно повел

взглядом по двору петух. – Да еще и рыжие.

Эму переминался с ноги на ногу, не зная, что ответить. Как-никак петух здесь свой, почти хозяин, а страус – всего лишь гость.

В это время пеструшка Ряба встала с насиженных яиц и направилась клевать зерно. Эму увидел покинутое соломенное гнездо, подошел и, не колеблясь, уселся на кладку. Куры, все как одна, уставились на него. Они не знали, что у страусов зачастую потомство высиживают самцы, поэтому поступок Эму привел их в полное замешательство, плавно переросшее в восторг.

Куры побросали пшено, собрались пестрой стайкой, как бабы у колодца, и затараторили наперебой:

– Вы только гляньте!

– Вот это история!

– Везет же Рябе… Пора цыплят по осени считать, а она вновь высиживает… Да еще и не одна!

– Я не удивлюсь, если она и золотое яйцо когда-нибудь снесет,

при ее-то везении!

– Нет, вы только посмотрите, каков красавец, а? Рост, цвет!

Петуху всё это о-очень не понравилось. Оценки кур он посчитал явно завышенными. Он привык к отсутствию соперников и считался в курятнике первым парнем на деревне. А тут еще и слух пронесся, что бройлер-то иностранец, из далекой-далекой Австралии. Петух решил во что бы то ни стало выправить критическую для себя ситуацию.

– Подумаешь, иностранец, – захорохорился петух, двигаясь бочком. – А ну-ка, слезай с чужого гнезда!

– Да я только помочь хотел, – поднимаясь, миролюбиво пробасил Эму.

– Не надо нам! – завопил петух. – Бодибилдер выискался! Шварценеггер! Джеки Чан! Мы тоже здесь не лыком шиты! – неслось над двором. – Авоська селедку в газету заворачивает, так что мы тоже! Знаем! Почитываем! – слова предназначались уже не столько для Эму, сколько для притихших кур, которые во все глаза смотрели то на петуха, то на страуса. – Здесь тебе не птицефабрика, чтобы сидеть на каком вздумается гнезде! В чужой курятник со своим уставом не лезь! В противном случае…

Что будет в противном случае, слышали только куры, потому что примчался запыхавшийся Бобрик и срочно позвал Эму в огород собирать урожай. В огороде уже вовсю возился виноватый дед Авоська. Он перекинул пса Тараса через забор на капустную грядку, перелез сам и упрямо сопел, помогая бабе Мане выкапывать картошку. Баба Маня тоже помалкивала. Галка с бобренком срезали подсолнухи и переглядывались. Один только пес Тарас повизгивал, отмахиваясь от назойливых мух.

Вскоре Эму надоела однообразная собачья песня, от которой поламывало клюв, он стянул с торчащего на грядке пугала старую шапку, сбегал во двор и через некоторое время вернулся с привязанными к ней на ниточках пробками.

Эму протянул шапку Тарасу. Пес не понял и заподозрил подвох.

– У нас такие шапки на каждом углу продаются. Идет человек, голова качается, пробки мух отгоняют, – пояснил страус.

– Бери, Тарас, – прервала «обет молчания» баба Маня. – Вещь полезная.

Пес вопросительно глянул на деда Авоську.

– Бери, бери, – подбодрила хозяйка. – Не бойся. Что мы, звери какие, что ли… – И водрузила на тыквенную голову пугала взамен шапки пластиковый пакет с полустертой надписью «Электроник-с».

Через пару минут пес вихрем носился по огороду с шапкой на голове, побрякивал пробками и визжал еще громче прежнего, только уже от радости. Дед Авоська одобрительно покрякивал, глядя на обновку, а у Эму от визга закладывало уши.

Между тем и рыжий Кенг проснулся от легкой боли в ухе.

Источником боли оказался не собачий визг, доносившийся из огорода. Рядом с Кенгом, свернувшись калачиком, посапывал Лени, засунув в рот Кенгово ухо и пожевывая во сне. Кенг осторожно высвободился и спустил огромные ступни на пол.

– Do you think that’s a fair go? – Спросил он себя, что означало: «Ты думаешь, все будет нормально?»

Затем он подошел к зеркалу и иронично взглянул на свое отражение:

– G, day mate, how are you going?

Лени во сне промямлил:

– Хорошо, – и перевернулся на другой бок.

Ведь слова Кенга на русском звучали бы так: «Привет, приятель, как дела?»

Кенгуру потер помятое ухо, жадными глотками опустошил ковш воды и выглянул через окно в огород.

А там дед Авоська, баба Маня, Эму, пес Тарас, Галка и Бобрик тянули репу. Репа выросла на удивление огромной, листья торчали над землей метра на два, и выдернуть ее из грядки было не так-то просто. Дед Авоська, баба Маня и их помощники, уцепившись друг за друга, раскачивались туда-сюда. Репа ни с места.

Петух ходил кругами и с упоением командовал:

– И-рраз! И-два! И-рраз! И-два! Эй, бройлер, дергай сильнее! Это тебе не конем в шахматах ходить! И-рраз! И-два! Е-три! -Е-пять!

Дед Авоська предложил передохнуть, но петух заорал:

– Полдня здесь торчим! У меня куры во дворе без присмотра!

Тут Галка указала петуху на направляющегося к ним Кенга:

– И не жаль тебе глотку драть? Сейчас все сделаем. Вон «мышь» идет.

Увидев исполинскую «мышь», петух посторонился, а Кенг подошел к репе и, покосившись на Авоську, отставил бабу Маню в сторонку. Поплевав на ладони, он несколько раз вдохнул-выдохнул и взялся за репкину ботву.

Дед Авоська поколебался, но ухватился за Кенга. Тогда и Эму взялся за Авоську покрепче. Пес Тарас, сдвинув шапку на затылок, вцепился в Эму, Бобрик за Тараса, а Галка за Бобрика. Петух упер крылья в бока и взирал на происходящее исподлобья. Кенг поднатужился да ка-а-ак дернет! Выстрелив комьями земли, репа с хрустом и треском вылетела из грядки. Вереница не удержалась на ногах и упала. Все не сводили глаз с желтой репы сказочно гигантских размеров.

– А я что говорил?! – торжествующе воскликнул бобренок. – У нас что грибы, что репки! С петухами, правда, не очень повезло… Мелковаты.

Петух насупился, но промолчал, решив больше не испытывать судьбу. Он был, вообще-то, не дурак, и понимал, что если с обходительным Эму у него номер прошел, то с силачом Кенгом лучше не шутить. Поэтому петух удалился, сославшись на дела.

В небе послышался прощальный крик журавлей. Сидя на земле, вся огородная команда задрала головы. Журавлиная стая улетала на юг. От клина отделилась одинокая птица и стала опускаться на землю. Эму сразу узнал в ней журавушку и, не отрывая взгляда, подскочил с грядки.

– Летим с нами, – позвала его приземлившаяся журавлиха.

– Страусы не умеют летать, – грустно напомнил Эму.

– Можно попробовать, – предложила журавлиха.

– Я не могу, – помолчав, сказал Эму, – я не один…

Журавлиха поняла, что благородство не позволило бы Эму бросить Кенга и Лени, даже если бы он и умел летать. И от этого он нравился ей еще больше.

– Мы каждый год прилетаем сюда, в Ложкаревку, – сказала на прощание журавлиха. – И если ты когда-нибудь снова появишься здесь…

Она не договорила. Одна часть ее сердца хотела, чтобы этот рыжий остался в Ложкаревке навсегда, а другая кричала о несправедливости случившегося. Эта часть сердца желала ему поскорее оказаться дома, на родине. Поэтому журавлиха не смогла закончить фразу. Она поднялась в воздух, сделала круг над огородом, уронила к ногам Эму перо и полетела за клином журавлей. Вскоре птица превратилась в точку, а потом и вовсе слилась со стаей.

Эму хорошо понял, о чем не договорила журавушка. Он бросился на землю, ритмично забил крыльями и, запрокинув голову, стал биться затылком о собственную спину. Он рычал подобно льву, и его бас поднимался к небу вслед улетевшей стае. Но звук его голоса уже не мог догнать исчезнувший клин, и через некоторое время Эму затих.

Растроганная баба Маня украдкой смахнула слезинку и ушла в дом – проверить, «как там Лени».

– Смотри-ка ты, – вздохнул дед Авоська, усаживаясь на ступеньку крыльца, – прямо как у людей. В каждом теле душа трепещется…

Дед был поражен в самое сердце, ведь он тоже ухаживал за бабой Маней, а потому понимал страуса как никто другой.

Он кашлянул и удивился сам себе:

– Чего-то я стал слишком сентиментальный… Старею, что ли?

Дед долго еще сидел на крыльце у бабы Мани, пока небо не потемнело, и на нем не высыпали звезды – как утверждал Эму, вверх ногами. В воздухе плавал густой смешанный запах яблок и сена.