Текст книги "Не будите спящую принцессу"

От подобных жизнерадостных размышлений меня отвлек Шланг. Он подъехал ко мне на мышастой кобыле, которая была столь же пузата, сколь ее обладатель – тощ. За спиной служителя муз висела лютня, не замеченная мной ночью. Оружием ему служили короткий меч, более приличествующий пехотинцу, чем всаднику, и стилет, явно гран-ботфортской работы.

– Ну что, пи-пи, – заявил он, – так и будем всю дорогу молчать?

– Да уж тебе точно лучше бы рта не открывать.

Прозвучало это не слишком вежливо. Ничего не поделаешь – за долгие годы странствий ни один миннезингер, менестрель, трувер или бард, слышанный мною в трактирах, пиршественных залах, на ярмарочных площадях, не вызывал у меня никаких чувств, кроме желания запустить в голову поющего чем-нибудь тяжелым. В лучшем случае. Творцов некоторых бессмертных шедевров хотелось утопить в нужнике, и мешала лишь мысль, что нужник может и засориться.

– А сил нет, – ответствовал Шланг. – Достали уже, пи-пи-пи, грубые воины!

– Чего ж ты с ними поперся, с грубыми-то? Подождал бы, пока они своего колдуна привезут…

– Они его еще зашибут ненароком, а мне опять мучиться? Я же с голоду подохну без возможности зарабатывать!

– Не поняла.

– Как – не поняла? Ты что, не знаешь, кто такой Шланг? Не слышала моих песен?

Он был так потрясен, что я постаралась ответить помягче.

– Я вообще песенным жанром не увлекаюсь. И знатоком считаться не могу.

– Но я-то, я был вне конкуренции! – Шланг чуть не плакал. – Я один был такой! Пи! Все эти пи-пи-пи слащавые-слюнявые, хоть и ругаются за сценой так, что грузчикам не угнаться, но в песню вставить пи-пи у них кишка тонка! А я решился! Я осмелился!

– И что, был успех?

– Спрашиваешь! Не то слово! Они же млели все – эти богатые, жирные, благородные, когда я их поливал! Меня на руках носили, мои песни все повторяли – от школяров до старцев! Вот эту, например: «Пи-пи-пи… пи-пи… Пи-пи-пи пришел конец!» И все это теперь – троллю под хвост! Хоть вешайся!

– А без неудобопроизносимых слов песни складывать никак нельзя?

– А кому они нужны – без неудобопроизносимых слов? Я, между прочим, в университетах обучался, всего Потенция и Увидия Пузана в оригинале превзошел. И что я с этого имел? Зубы на полке и брюхо, прилипшее к спине. Пока я свой собственный новый гадостный стиль не изобрел, ни разу не ел досыта. Ну кто знал, что ведьмы такие обидчивые… другие бабы терпели же… многим даже нравилось… даже высокородным… вот графиня Мак-Латур, она еще романы пишет, всегда говорила: «Если певец выражается, он самовыражается». И что теперь делать? Опять к этим слюнявым любовным песенкам возвращаться? «Монна Ванна, наш отряд жизнь положит за ваш взгляд»? Так любой трубадурак сможет. Да и конкуренция большая. – Он вздохнул. – Я подумал, если другой язык изучить и на нем продолжать творить, проклятие не подействует. Выбрал Поволчье, перебрался туда. Поволчанский язык – он же куда как богат неудобопроизносимыми словами, да и песни у них, какую не возьмешь, все в моем духе.

– Ну, почему же, поволчанские песни не все срамные. Вот, к примеру:

 
Не ходите, девки, замуж,
Ничего хорошего…
 

Я вспомнила, как там дальше, и осеклась.

– Извини, это как раз пример неподходящий.

– Вот! Поэтому, как только я превзошел поволчанский язык, проклятие возобновилось с новой силой. Ни в одном кабаке, даже самом паршивом, слушать меня не хотели, били даже…

– А к жрецам ходить пробовал?

– Пробовал, не помогает. Они же там, в Волкодавле, велят молиться своей верховной богине и поминать ее как можно чаще. Представляешь себе?

– Да-а… – с проклятием Шланга поминать Великую Мать действительно было трудновато.

– Вот потому-то, когда я прослышал, что граф Бан собирается на ловлю колдуна, я к нему приклеился. И когда мы его поймаем, буду трясти этого Анофелеса пи-пи, пока проклятие не снимет.

– Что ж, боги тебе в помощь… – у меня были большие сомнения, что в случае успеха нашего совместного предприятия Анофелес сумеет снять проклятие. Не уверена, что в своем нынешнем состоянии он способен творить добрые дела. Впрочем, если снятие проклятия вернет Шлангу способность сыпать непристойными выражениями, вряд ли это деяние можно счесть добрым. А следовательно, у миннезингера остается надежда.

Кирдык мог быть доволен – мы снова ехали днем. И какие-то боги нас хранили – на орков в степи мы не наткнулись. А может, боги над нами издевались. Потому что следов Анофелеса – или Ик Бен Банга тоже не было видно.

На привале нам предстояло определиться с маршрутом. Если бы мы продолжали двигаться в том же направлении, что и сейчас, то наша дорога на Ближнедальний Восток прошла бы по хорошо мне известным по прошлому путешествию местам – через принципат Ля Мой и Жуткие пустоши. А это меня никак не устраивало. Особенно поездка через Ля Мой. Тамошний генеральный принц заточил на меня слишком большой зуб. А Ля Мой – это вам не Заволчье, где можно затеряться в лесах, там информация о прибывающих иностранцах очень хорошо поставлена. А у меня и документов проездных на сей раз нет. Не то чтобы подлинных – никаких. Сгорели в Червоной Руте. Насчет Кирдыка и Ласкавого – не знаю. Возможно, у них что-то припрятано на крайний случай, но, учитывая, при каких обстоятельствах они покидали родимые страны, эта вероятность ничтожно мала. И, когда граф-воевода предложил ехать к Балалаям другим путем, все склонны были с ним согласиться.

Однако это рождало новые вопросы.

– Господа, кто-нибудь раньше бывал в Балалайских горах? Я – нет.

– Ездить в том направлении приходилось, так что до поры я могу служить проводником, – ответил мне Кирдык. – Но в горах я не был.

Но графа-воеводу это не смутило.

– Балалайские горы – это такая цель, по которой очень трудно промахнуться. Я знаю. Один из моих предков ходил туда в поход и геройски сложил там голову.

– Очень вдохновляет… – прошептал Ласкавый.

Граф Бан пропустил это замечание мимо ушей.

– И я думаю, что, даже не двигаясь по следам беглого мага, мы доберемся до гор. А на крайний случай у меня есть карта.

– Откуда она взялась? Не от погибшего ли предка? – не унимался бывший суржикский контрразведчик.

На сей раз граф соизволил ответить. Обращался он, правда, ко мне, а не к Ласкавому.

– Я получил ее от доктора Халигали. Известил его о своих намерениях, и он скопировал карту в университетской библиотеке Парлевы.

– А можно взглянуть? Если это не тайна, конечно.

– Какие тайны могут быть от боевых товарищей? – промолвил граф, как мне показалось, чересчур поспешно. Или впрямь показалось? В обществе Ласкавого и Кирдыка поневоле заразишься подозрительностью.

Кроме того, я не доверяла картам Востока, изготовленным на Западе. Восток – он, конечно, таинственный, но не до такой же степени!

Граф-воевода извлек сложенный лист пергамента из переметной сумы и развернул его перед нами.

– Смотрите. Мы примерно здесь, южнее верховьев Волка. А вот Балалайские горы, за которыми лежит загадочный Дебет. Его иногда отождествляют с сокрытой страной Камбалой, но у меня на этот счет есть сомнения. Наш путь пройдет вот так… – он прочертил ногтем по довольно большому пространству на карте, украшенному надписью на перворимском языке: «Здесь может водиться все, что угодно». – Все просто.

– Просто было на пергаменте… Дайте-ка сюда, граф, я посмотрю. – Я придвинула карту поближе. – Мне трудно узнавать очертания, чего-то здесь шерамурские картографы перемудрили или недомудрили. Но, по-моему, здесь изображены предгорные княжества Упал, Отжал и Оу-йе. Это государства пограничные, находящиеся вдали от метрополий, но все-таки не совсем безлюдные. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что Ик Бен Банга… то есть Анофелеса, кто-нибудь да увидит. Плохо – потому что я не знаю пограничных княжеств, где тепло встречали бы вооруженных чужестранцев.

– Ничего, прорубимся! – бодро заявил Ауди.

– До этих княжеств еще нужно добраться, – сказал Кирдык. – На пути у нас нет ни одного государства, только степь да степь… А в степи гуляют кочевые племена – наши сородичи – урхи и урки. Совсем нецивилизованные. Могут и съесть.

– Кто бы говорил! – высунулся Шланг. – Можно подумать, вы этим брезгуете.

– Кто бы понимал! Басни об оркоедстве – досужая выдумка западных писак! Мы своих собратьев не едим… почти.

– А Дикие Хозяйки сюда не забредают? – я не надеялась на положительный ответ, просто хотела погасить межнациональный конфликт. Да и писка слышать не люблю.

– Нет. Слишком далеко.

– Жаль, с ними бы я договорилась.

По крайней мере, во время прошлого вояжа Дикие Хозяйки, терроризирующие Жуткие пустоши, помогли мне и моим спутникам. Но лишь по принципу «враг моего врага – мой друг», поскольку тогда мы сражались с их извечными противницами – Бешеными Бабками.

Впрочем, не уверена, что этот номер удалось бы повторить. Королева Варвара упоминала о боях с засланными казачками и орками. А среди нас есть суржик и орк. Правда, Ласкавого можно по-прежнему называть Загремимом-оглы, а Кирдыка выдать за уроженца Чифаня… но к чему все эти умопостроения, если встреча с Дикими Хозяйками нам не грозит?

А к тому, что не стоит зарекаться.

– Ах, Балалайские горы, – произнес граф Бан с неожиданной мечтательностью в голосе. – Не думал я, что когда-нибудь увижу их воочию. Ведь с отроческих лет я посвятил себя служению императору. Но признаюсь, что нередко я представлял себе эти заснеженные вершины, где убеленные сединами жрецы хранят тайну амриты – напитка богов, и небесные танцовщицы-апсары тщатся соблазнить аскетов-отшельников, разбудив змея Мандолини… Шланг, молчать! – прервал он свой монолог, увидев, что миннезингер открыл рот. И добавил: – Поэтому главное для нас – не впасть в соблазн, прельстившись этими чудесами, и сохранить верность исконно западным ценностям.

«Чудеса, как же, – подумала я. – Это верно, чудес там должно быть выше горных пиков. Но и чудовищ тоже, насколько я слышала».

К сожалению, шерамурские мудрецы, сделавшие надпись на карте, были правы. В Балалаях, Дебете и близлежащих местностях водятся демонические существа многих разновидностей. Всяческие ракшасы, асуры, даки и наги. По свидетельству выживших очевидцев – малоприятные твари. А что до приятных и даже обольстительных, то кроме безвредных, разве что чрезмерно озабоченных апсар, есть еще кровожадные дакини…

Странно, что соседство с балалайскими аскетами и дебетскими монастырями никак не влияет на эту нечисть. Или наоборот, святые ее приманивают и раззадоривают. А поскольку праведников уесть, как правило, не удается, демоны отыгрываются на мирных путниках.

Одна надежда: мы – путники не слишком-то мирные.

Впрочем, до всей этой публики, как справедливо заметил Кирдык, еще предстояло добраться. А я привыкла бороться с трудностями в порядке их поступления. Сейчас предстояло обеспокоиться о двух вещах: о снабжении нашего отряда провиантом – все запасы мы уже подъели, и о возможных стычках с кочевниками. С первым, слава богам, сложностей не возникло. Кроме Ауди и Шланга, от которых толку было никакого, все умели либо добывать пищу, либо ее готовить. Граф Бан оказался опытным охотником. У него было вышло разногласие с Кирдыком, повадившимся бить сусликов. Граф-воевода настаивал на том, что сусликов есть не подобает. Но степняка неожиданно поддержал конунг Ауди. Он нашел сусликов вполне приятными на вкус. Ласкавый считал, что вкус так себе, но зато в сусликах много сала. Миннезингера никто не спрашивал, но он и без того сметал все, что можно и нельзя. Поэтому его сетования на то, что он до и после периода славы не ел досыта, уже не трогали. Короче, от бескормицы ни мы, ни лошади не страдали. От жажды тоже – здесь все-таки была степь, а не пустыня, и Кирдык умел находить родники, не растеряв этого умения за годы службы в ОНО.

А вот с кочевниками так гладко обойтись дело не могло. И не обошлось. Но совсем по-другому, чем мы ожидали.

С начала нынешнего лета попадание на пожар стало для меня недоброй традицией. Хотя, если Золотой Фазан, за которым мы все охотились, и есть легендарная жар-птица, чего иного приходится ждать?

До того, как на нас пахнуло дымом, мы покинули территорию Оркостана. Не знаю, как Кирдык это определил, по мне степь как раньше выглядела, такой она и осталась.

И тут Кирдык поднялся на стременах, привычно потянул носом и сказал:

– Горит… Давно горит.

Через несколько мгновений я и сама почувствовала запах паленого. Но для того, чтоб определить, давно ли горит, у меня недостаточно тонкое обоняние.

– Что здесь происходит? – спросил граф Бан.

– Набег, – с уверенностью ответил Кирдык. – Урки напали на урхов. Или наоборот.

Конунг Ауди довольно заурчал и потянулся за топором.

– Погоди, – остановила я его. – Я не скальд, но тоже могу сказать вису.

 
Не рвися к бою,
Не узнав, что там такое!
 

– Плохая виса!

– Зато правильная. Кирдык, поедем вперед, глянем, что там происходит.

Орк согласился. Служба в ОНО сделала его более осторожным, чем его сородичи. Но к бою он был готов. Я тоже на всякий случай зарядила арбалет.

За холмом у ручья мы увидели довольно большое стойбище, возле которого шла рубка. Некоторые юрты прогорели дотла, а другие стояла невредимыми.

– Нет, это не урхи… – промолвил Кирдык. – Это перемячи. Или белыши… Видишь, как юрты окрашены?

– Белыши?

– Племя такое. Типа мирных орков. Относительно.

– Ничего себе мирные – вон как саблями машутся.

– Это каждый степняк умеет… Странно, странно, очень странно. Не набег это, нет.

– Почему?

– Овцы… Видишь?

– Вижу, вон – за ручьем бродят.

– А не должно быть овец! Лошадей нет – это я понимаю, угнали. Но овец бы урки ни за что не оставили. И юрты бы пограбили. А эти… их как будто случайно опалили.

– А если урков-урхов здесь не было, с кем же они сражаются?

– Да в том-то и дело, что сами с собой!

Я присмотрелась. И тут же услышала:

– Эй, орк, эти твои парни – они что, все хромые, слепые и косорукие?

Вся компания, не дожидаясь нашего сигнала, подъехала и взирала на происходящее у стойбища. Свое недоумение выразил конунг Ауди. И я была склонна с ним согласиться. Конечно, мне не ведомы были воинские традиции этих куличей… или белышей… Но, даже представив себе, что они, в отличие от других степняков, имеют обыкновение сражаться пешими, я все равно была уверена, что они должны стремиться победить и поразить противника. Я видела на земле нескольких убитых, но… Кирдыку показалось, что юрты не были подожжены, а загорелись случайно. Точно так же у меня сложилось впечатление, что эти люди погибли случайно. Нет, они сражались не друг с другом, как мы решили вначале. Они как будто стремились поразить невидимого врага. И если бы этот враг существовал в действительности, убитых было бы больше. У меня возникло чувство, что погибшие пали, наткнувшись на сабли соплеменников. Остальные же махали руками, рубя пустоту и переминаясь с ноги на ногу. Как будто…

Я опустила арбалет. И весьма пожалела о дубинке, оставшейся в кабинете Ласкавого. Впрочем, где тот кабинет…

– В чем дело? – нахмурился граф-воевода.

– Они околдованы, господа. Посмотрите сами – разве нормальные люди так себя ведут? Даже нормальные орки?

– Откуда я знаю, может, они напились чего-нибудь, – предположил Ласкавый.

– Орки – народ непьющий и некурящий, – возразил Кирдык. – А это вообще белыши…

– Они душою в Вокзалле, – заявил Ауди, – в зале посмертной битвы. Смотрите – здесь только воины, нет ни детей, ни женщин, ни стариков.

Это конунг верно подметил. Куда ж подевалось небоеспособное население?

– Они нас не видят? И не слышат, так? – полюбопытствовал Шланг.

– Похоже, что да.

– Тогда объезжаем их к пи-пи-пи, хватаем баранчиков пожирнее и валим себе дальше.

– Неужели мы проедем, оставив несчастных жертвами темного колдовства? – воскликнул граф.

 
Бой увидать
И в него не вмешаться –
То низкие мысли! —
 

согласился конунг.

– Тем более, что колдовство вполне может исходить от того, кого мы ищем. И было бы неразумно проехать мимо, не выяснив это, – сказала я.

– Тогда – к бою!

– Одно уточнение, граф. Дубинок нет, будем работать тем, что есть. Не убивайте жителей стойбища! Скорее всего, они вовсе не заметят нас. Но если они все же нападут, не рубите их, а бейте плашмя. Шланг, тебе лучше вообще в это не встревать.

И мы двинулись к стойбищу. Вблизи зрелище было еще более диким. Кочевники хекали и гекали, при этом рожи у них были совершенно осоловевшие. Некоторые спотыкались на истоптанной земле – травы тут, почитай, не осталось, падали, и те, кто были рядом, наступали на них.

Вдали жалобно блеяли овцы. Мерзко воняло паленой шерстью.

«Ишак-Мамэ, куда эти степные берсерки подевали женщин и детей? Кирдык настойчиво утверждал, что кочевники не едят себе подобных, но кто знает, на что они способны после наведения заклятья».

Сабли зазвенели рядом, и я сочла возможным извлечь из ножен меч, а также тот из кинжалов, у которого была рукоять-кастет. Сабля свистнула перед мордой Тефтеля, и тот шарахнулся в сторону.

– Да что ж ты нервный какой стал…

В ответ раздался яростный вопль. Но вопил вовсе не Тефтель. Хотя голос и казался нечеловеческим, принадлежал он конунгу Ауди.

Северяне умеют ездить верхом. Но сражаются они пешими. Традиция такая. И пусть Ауди находился далеко от страны своих предков, отступать от обычая он не был намерен. И, в отличие от всех нас, он спешился и двинулся через стойбище на своих двоих. И оказался в окружении белышей с обнаженными саблями. Вот тогда он и издал боевой клич. А я сквозь зубы помянула Ядрену Вошь. С высоты седла оглушить пешего не трудно, а вот так – затруднительно. К тому же у Ауди топор, а не меч. Конунг уже размахивал им над головой с радостным воем. Дорвался! Знаю я этих северян – грибков покушают, и давай рубить всех окружающих.

Но, как уже говорилось, Ауди был поумнее покойного брата Грабли, которому было все равно, кого бить, лишь бы бить. Он ударил ближайшего орка – или белыша – обухом топора. А поскольку ростом он был гораздо выше кочевника, и руки у него были длинные, замах получился славный. Степняк упал на землю, а конунг продолжал теснить остальных. Граф Бан спешил к нему на помощь. Ласкавый и Кирдык не торопились вмешиваться. Следили за происходящим.

Сраженный конунгом белыш приподнялся, встал на колени и завизжал:

– Уухай! Тенгри-отомри!

Потом отшвырнул саблю и что-то закричал, простирая руки к небу.

– Чего это он? – удивленно спросил Ласкавый.

– Радуется, – объяснил Кирдык.

Язык, на котором говорил ошеломленный, несколько отличался от классического орковского, но все же он был достаточно похож, чтобы я могла разобрать:

– Я больше не сплю! Я вижу степь! Я вижу юрты! Я вижу белышей! Хвала тебе, великий дух Тенгри-отомри! Хвала тебе, славный воин!

– Ауди! – крикнула я. – Продолжай в том же духе! Удар по кумполу лишает колдовство силы. Сейчас мы поможем!

И я направила недовольного Тефтеля на кочевников, продолжавших полосовать пространство. Кирдык и Ласкавый последовали моему примеру и принялись хлестать белышей саблями плашмя. После коротких колебаний то же принялся делать и граф, орудуя древком копья с фамильным Трикотином.

Тут главное было – не переусердствовать. Особенно это касалось Ауди, увлеченно тюкающего вокруг себя. Но, видно, у белышей были крепкие черепа. После каждого удара кочевники вели себя одинаково – на короткий миг полностью теряли сознание, валились с ног, а очнувшись, радовались своему пробуждению. Некоторые, включая первого из проснувшихся, попытались помочь нам, но у них ничего не получалось – они устали и ослабели.

– О воины! – заявил крепкий белыш, ростом повыше прочих, кривоногий, с редкой бородой. – Я – Тарбаган-мэргэн, вождь белышей. Кто ваш вождь?

– Вот он, – Кирдык благоразумно указал на графа Бана.

Тот кивнул и спросил:

– Что здесь случилось?

Кирдык перевел его вопрос.

– Злое колдовство обрушилось на наше племя.

– Но кто сотворил с вами такое?

– Заезжий шаман из страны длинноносых, принятый у наших костров.

Ауди к этому моменту закончил бороться с чужим наваждением и отдувался, опираясь на топор. Шланг, убедившись, что ничего страшного не происходит, направил к нам своего коня.

Тарбаган-мэргэн подозвал соплеменников.

– Отпразднуем наше освобождение! Режьте баранов в честь наших гостей! Будет пир! Кумыса не жалеть, и… где кобылицы? Где все кони?

– Может, разбежались, – дипломатично предположил Ласкавый.

– О, нет! Злобный шаман украл их! Шелудивый варан!

– Сын змеи и собаки! – подхватили вразнобой белыши. – Долгоносик недорезанный!

Кое-кто, не забывая о проклятьях, поплелись исполнять распоряжения вождя. «Поплелись» – не потому, что распоряжение вызывало у них недовольство, а просто с устатку. Хорошо, хоть здесь не было гражданских междоусобиц и массовых чисток. Впрочем, для гражданских усобиц нужны граждане…

Другие представители нашего отряда удовольствовались бы ожиданием пира, но не граф Бан (и я, но об этом после).

– Бан-хан хочет знать, каким образом шаман сотворил это с вами? – продолжал переводить Кирдык.

– Он пришел со стороны Оркостана… – начал было Тарбаган, но Кирдык перебил его.

– Пришел?

– Сказал, что загнал коня.

– И вы после этого его приняли? – возмутился орк. – Убивать таких надо!

– Ну, все же гость… Гость священен. Так что мы, наверное, только немножечко ограбили бы его и продали в рабство. Уркам… или урхам. Но ты прав – надо было его убить. Потому что он обманул нас. Сказал, что будет нам счастье. Всем сразу.

– И даром? – усомнилась я.

– Он сказал, что нам его принесет птица счастья завтрашнего дня. И даже показал эту птицу. Она была не живая, а золотая. Но он немножко поколдовал над ней, и мы получили то, что он обещал.

– А что он обещал?

– Вечный бой, который нам только снится. Жизнь-то у нас скучная. Овец пасем, коней пасем, никто к нам не заходит, изредка только в набег сходим – тьфу! А он нам таких врагов наобещал… как это… верто… верта…

– Вертячих? – предположил Кирдык.

– Нет…

– Вертухаев? – внес свою лепту Ласкавый.

– Нет… слово какое-то не наше… и не поволчанское… виртуальных, вот!

– Это наверняка от перворимского слова virtus, то есть доблесть, – сказал граф, когда Кирдык перевел слова вождя. – Колдун предложил храбрым степнякам самых доблестных врагов, каких можно представить. Воистину, это страшный соблазн!

– И мы увидели мангасов и убыров, шулмусов и кунмусов с дюжинами голов и пастями до неба, каждая из которых могла проглотить отару овец вместе с пастухами; келе и шурале с клыками как сабли… А еще илбэчей и оройхонов!

– Это еще что? – содрогнулся Кирдык.

– Не знаю, но что-то очень страшное. И мы рубили их саблями, сносили их мерзкие головы, разносили их на части и убивали без счета, косили их, как траву в степи. Но сколь бы мы не убивали чудовищ, их не убывало. На месте сраженных возникали новые, еще страшнее, еще свирепее и быстрее прочих, и не было у нас сил оторваться от этого бесполезного занятия! Мы так и махали бы саблями, пока не упали бы замертво, если б вы нас не разбудили. Теперь белыши не будут мечтать о подвигах. Нет уж! Теперь нам будет сниться только покой.

– Хватит болтать, мужики! – вмешалась я. – Мы поняли, как поступили с воинами, а куда колдун подевал остальных? Или ты не знаешь?

– Еще бы не знать? – мрачно ухмыльнулся Тарбаган-мэргэн. – Он еще раньше их заколдовал, чтоб под ногами не путались. Пойдем… покажу, если они еще здесь.

Он заковылял к ближайшей юрте. Я спешилась и двинулась за ним. Остальные путешественники – тоже.

Заглянув в юрту, вождь отбросил полог.

– Здесь! Куда они денутся!

Юрта была полна народу. Здесь были старики и старухи, женщины средних лет, юные девушки и малые дети. Все они сидели на кошме и пялились в одну точку. Когда мои глаза привыкли к полутьме, я увидела, что на возвышении перед ними стоит лист из книжки-раскладушки восточной работы, скорее всего, чифаньской, в стиле «весенний дворец», изображающий, как молодой повеса проникает в покои развратницы лукавой (а может, дуры, им обманутой, я тонкостей чифаньских художеств не ведаю).

– У хитрого убыр-кеше была в сумке такая… – вождь пощелкал пальцами, пытаясь подобрать слово, поскольку в лексиконе белышей термин «книга» явно отсутствовал. – Он разорвал ее на куски, разложил по юртам и сказал: «Эти картинки оживут, и покажут тем, кто смотрит, все, что они хотят. Детям – сказки, женщинам – игры в «тучку и дождик», старикам – много всякой еды. И они будут сидеть и смотреть, и не станут мешать вам своей болтовней». Так и случилось.

Я прошлась по стоянке. Во всех юртах было то же самое. Хозяева пялились на картинки, как будто те были живыми, не обращая внимания на духоту, тесноту и холод. Очаги и жаровни давно остыли. Но, похоже, когда в них еще горел огонь, именно они из-за недосмотра стали причиной пожаров. А зрители, вместо того, чтобы тушить огонь, просто перебегали в соседние юрты.

Тарбаган-мэргэн толкал и пинал зачарованных, но тщетно. Они продолжали таращиться на картинки.

– Тьфу на них! – ругался вождь. – Гости приехали, а эти дуры дрыхнут с открытыми глазами! Неужели нам самим готовить еду?

– Это мы сейчас исправим… – Ауди снова взялся за топор.

– Нет, конунг! – я схватила его за руку. – Здесь колдовство было другое, и прежний способ лечения не годится.

– А что делать? – спросил граф Бан.

– Сейчас придумаю… Где Шланг?

– Вот он, за юртой сховался, – Ласкавый выволок миннезингера на всеобщее обозрение.

– Так. Шланг, бери лютню и пой!

– Ты что, пи-пи-пи, с ума спятила? Я же не могу петь, в этом и состоит мое проклятие!

– Не свой репертуар! Что угодно! Хоть «Мону Ванну», хоть «Крыску мою», хоть детскую считалку. Лишь бы погромче и с чувством.

– Не буду, – с достоинством отвечал Шланг. – Это надругательство над высоким искусством, над моими принципами!

– Не снимем колдовство – тебе самому устроят надругательство в лучшем виде. И вообще, они же ни слова не поймут!

Последний довод оказался для Шланга решающим. Он взял лютню, ударил по струнам, не без эффекта сыграл классический зачин и хриплым тенором грянул:

 
Ты ему, а он тебе,
Принцип сей хорош.
Только редко в жизни
Ты его найдешь.
Трудно в этом мире
Без обмана жить.
Если хочешь выжить,
То умей хитрить!
 
 
Только в сказках люди любят правду,
Только в сказках подлость ждет разгром.
А на деле слишком часто платят
Злом за добро!
 

Медленно, с трудом, еле-еле те, кто сидели в юрте, зашевелились, заморгали. Кое-кто из них повернул голову в сторону Шланга. Воспользовавшись этим, я, держа наготове кинжал-кастет, заорала:

– Добрые женщины! Почтенные старцы! Храбрые отроки! Только у нас! Только сейчас! Проездом из Второримской губернии в Камбалу – прославленный на всю Ойойкумену миннезингер Шланг! Единственный концерт! Оставайтесь с нами!

Шланг продолжал, переведя дух:

 
Исполняй обеты,
Будь добрым и молись.
Но на свете этом
На беса не нарвись!
Добродетель любишь?
Так не проиграй!
Разбирайся в людях,
Если хочешь в рай!
 
 
Предок лгал Всевышнему когда-то.
Ложь – обыкновенные слова.
И ни ты, ни я не виноваты –
Жизнь такова!
 
 
Нет для правды права,
Побеждает ложь!
Не ищи ты правды,
Где ее найдешь?
 

Теперь все повернулись к Шлангу и, ошеломленно хлопая глазами, воззрились на него. Я побежала к следующей юрте, чтоб откинуть полог. Шланг, умница, закончив песню, тут же затянул другую. Старики, женщины и дети, позабыв о картинках, потянулись за ним.

 
На эту жизнь
Нам наплевать.
Ведь двум смертям на свете не бывать!
И чтоб с пути не сбиться,
С тоски не удавиться,
С утра до ночи будем танцевать! —
 

распевал миннезингер.

– Оставайтесь с нами! – кричала я.

Избавление от заклятья затянулось до ночи. Шланг не халтурил, перебирая все, что приходило ему на память – от сочинений трубадуров минувших веков до детских песенок. И когда стемнело, засыпая, я слышала его голос. Самого Шланга не было видно – он был окружен благодарными слушателями.

 
И тогда наверняка
Мы задавим песняка.
И хугларо заиграют на виолах.
Пусть доходов ни черта,
Но зато наши текста
Учат в школах, учат в школах,
Учат в школах!
 

Не успела я увериться, что от компании, которой я обзавелась по выезде из Червоной Руты, есть польза, как мне пришлось в этом усомниться.

Граф-воевода заявил, что нельзя оставлять белышей в трудный час – мы, мол, в ответе за тех, кого расколдовали. Хотя у кочевников и впрямь началась депрессия после ремиссии, наверняка они бы и без нас справились, в степи народ крепкий. Но остальные сочли возможным поддержать Бана. И, вместо того, чтобы встать на хвост убегающему магу, мы на пару дней застряли на стоянке.

К счастью для белышей, Ик Бен Банг угнал не всех лошадей, а в основном просто распугал их, чтобы предотвратить возможность погони. Это выяснили в первый же день Ласкавый и Кирдык, отправившись на разведку. Так что в эти дни кочевники были заняты тем, что собирали разбежавшийся табун. Разумеется, это касалось рядовых белышей. Знать, во главе с Тарбаган-мэргэном, пировала с Бан-ханом и Ауди-баем.

Однако наибольшие испытания ожидали Шланга. Женское население, разбуженное ото сна, усиленно жаждало его отблагодарить. К чести миннезингера надо сказать – каким бы задохликом он ни выглядел, не одна не ушла обиженной.

– Это что, – гордо сказал он мне, – вот когда я на вершине славы был, там такое творилось! Бабы, пи-пи-пи, в очередь на квартал выстраивались! Графини и баронессы в космы друг другу вцеплялись!

Меня поначалу этот избыточный успех Шланга несколько беспокоил, и я опасалась, что белыши, полностью оправившись от последствий колдовства, снова возьмутся за сабли, дабы отмстить поругателю женской чести. Но Кирдык успокоил меня, заметив, что у степняков девушек держат свободно, и до замужества им многое дозволено.

Я не была уверена, что все степные красавицы, лоснящиеся от бараньего сала (единственная косметика, которую они признавали), осаждавшие Шланга, были незамужними девицами. Но, когда в племени народятся белобрысые младенцы, мы, надеюсь, будем уже далеко.

Мне в эти дни делать было решительно нечего. На пиру мне по статусу не полагалось находиться, и это не очень меня огорчало. Побывала я уже на празднествах степных народов и никакой роскоши и размаха в них не видела. Правда, белыши не злоупотребляли кониной, как хамы, либо дурманящими веществами, как Пришельцы с Заокраинного Запада. Но то, что они именовали чаем, употреблять мог только весьма закаленный человек. То же относится к кумысу и айрану. Проводить время с женщинами я не могла. Ну, не сложились у нас отношения. Особенно после того, как я прибрала по юртам обрывки колдовской раскладки и предала их огню. Знаю, что книги жечь нехорошо, но вдруг колдовство Ик Бен Банга дает рецидив? Однако женщины после того стали смотреть на меня косо – при их разрезе глаз это удавалось без труда – и называть меня «перерожденной шаманкой».