Текст книги "День свалившихся с луны"

Дарья встряхнулась от осенних воспоминаний. Она не любила осень. Она ее переживала, в смысле проживала, как во сне. А весной ей было хорошо, даже если небо в свинцовых мартовских тучах, и на сердце кошки скребут, потому что под ногами у нее дорожная сумка, упакованная в пленку, и до вылета из Пулково – час с небольшим.

Дарья успокаивала себя тем, что в Париже ее ждет работа: знакомый художник Анри Террье устраивал в конце марта свою выставку камней, которую она очень хотела посмотреть и, может быть, договориться о проведении такой же в Петербурге, в своей галерее. Какой уж тут «побег»? Ну, если только она влюбится во француза, которого его русская бабушка научила красиво писать письма девушкам!

У Дарьи запиликал мобильник. Зиновьев.

– Дашка! Ты уже летишь? – Голос у него был грустный и тихий.

– Нет, пока еще жду!

– А я тебя уже жду! Жду твоего возвращения...

Даша не знала, что ответить ему. Зиновьев по-прежнему был с ней добр, сентиментален. И он не знал, что она задумала побег. Но он же и постоянно подталкивал ее к этому. Дарья пока еще не думала о том, что будет с ее делом, если вдруг она и в самом деле уедет навсегда. Галерея была ее любимым детищем. Но думать об этом она сейчас не хотела.

«Все-таки странные они, мужчины. И сам не ам, и другому жалко!» – Даша думала про всех представителей сильной половины человечества, а на самом деле – о Зиновьеве, но вот так отстраненно, без боли. Все было объяснимо: она привыкла к своей роли. А он – к своей.

– Ну, я улетела! Не грусти! – Даша быстренько завершила разговор, и это не осталось незамеченным. Зиновьев еще долго смотрел на трубку, в которой бились, словно в истерике, короткие гудки...

* * *

Над аэропортом «Шарль де Голль» разливалось солнечное марево, не жаркое еще, но нежно-теплое. Природа как будто пробовала на вкус парижский воздух: а не пора ли ударить по нему высоким градусом?!

А в здании аэровокзала, похожего на большой город, в котором каждую минуту кто-то кого-то встречает и кто-то с кем-то расстается, был особый микроклимат: воздух его был напоен эмоциями встреч, расставаний, предчувствий дальних дорог и новых впечатлений.

Даша щурилась, высматривая Людмилу. Как она ни отнекивалась, подруга настояла на встрече прямо в аэропорту.

– Дашка! Дань! – Сначала она услышала голос Люды, и тут же увидела ее за ограждением, отделявшим прилетающих от встречающих.

Даша помахала ей приветливо и поспешила в зону паспортного контроля. А минут через десять они обнимали друг друга. Люда отстраняла от себя Дашку, говорила комплимент, и снова прижимала к себе.

– Красавица ты моя! Все лучше и лучше с каждым разом! Глаза блестят – значит, все у тебя в жизни о'кей! А волосы какие!!! Дашка, все-таки природа – это природа! Я тут чем только не мою свои, толку – ноль! Все лишь рекламные трюки. Вот приходится делать стрижку!

– Люд, но стрижка у тебя зато просто супер! Такой в Питере не сделать!

– Ну так! Мой мастер Гийом по одному волоску стрижет!

* * *

Они кудахтали без устали обо всем, пока ехали до дома Люды и ее мужа Андрея Мурашова. Как Даша ни упиралась, как она ни отказывалась ехать к ним, подруга не соглашалась ни в какую:

– Кончай, Дашка! Завтра и переберешься в свой отель, а сегодня – к нам! И вообще, придумала тоже – отель! Как будто у нас жить негде! И Андрэ только рад будет! И Ванька! Ой, Дашк! Ванька так вырос – не узнаешь! Оставайся у нас, а?! Откажемся от отеля!

– Люда, ты неисправима! Нет и нет! Одно дело – заехать в гости, и совсем другое – жить больше недели. Не дай бог никому таких гостей! Сама не люблю и никому не доставляю неудобств. Да к тому же сидеть дома я не буду, у меня дела, как всегда. Ну, и очередное знакомство с Парижем, конечно! И его окрестностями... Буду рано уходить и поздно возвращаться. А еще собираюсь встретиться с кавалерами!

– Дашунь, а ты все одна?

– А я не знаю. Про Василия ты знаешь. Про то, как мы с ним пытались создать семью, – тоже. Что из этого вышло – лучше не рассказывать. Он и не привязан веревкой к забору, но далеко убежать не может.

– Ради детей не живут с нелюбимыми женщинами, Даш! Может, он не любит тебя?

– Любит. Я не сомневаюсь. И благодарна Богу за эту любовь. Мне кажется, так никто и никогда и никого не любил!

– Ну а ты?

– А я устала. Я наконец-то наелась своей свободы. Знаешь, во что она превратилась, моя свобода? В одиночество. Вот я и хотела бы с этим одиночеством покончить. Самое страшное, что я хочу это сделать только с ним, но... Ладно, Люд, хватит об этом, ладно? Если честно, я от Васи сбежала. Если бы у меня получилось что-то с кем-то, я бы тут осталась.

– В Париже? А впрочем, почему бы нет?! Что ты теряешь?

– Я? Я теряю, подруга, очень многое. И прежде всего – любовь. Знаешь, у нас с Васей все эти годы, каждый день, проведенный вместе, – праздник. Но год от года похмелье от этого праздника все более горькое. Вот поэтому я тут и с такими вот не очень веселыми мыслями, если, конечно, не считать работу.

* * *

Даша замолчала, глядя в окно. Знакомство с этим городом так и надо начинать – с первого шага от аэропорта «Шарль де Голль», потому что, сколько тут ни проведи времени, его все равно будет мало. Город-праздник, город-мечта, город-вдохновение. Трудно сказать, как у других народов, но для русских Париж всегда был чем-то особенным. Наверное, потому, что они больше сентиментальны, чем другие. Русская сентиментальность вообще не знает границ, и пограничные столбы для нее – не преграда.

«Увидеть Париж и умереть». Даша говорила иначе – «Увидеть Париж и... увидеть его еще раз!». Просто ей повезло. Она тут уже бывала. И не раз. Но город и во второй раз, и в третий, и... в общем, он волновал ее всякий раз.

Париж, чистый, умытый с раннего утра, был как новенький. Людмила здорово вела машину, и удача была с ними: они нигде не стояли в пробках. Их не было в этот ранний час. Впрочем, про пробки Даша подумала по инерции: в Петербурге они стали настоящим городским бедствием.

Квартира Люды и Андрея находилась не в центре города, а на окраине. Подруги поднялись на лифте на четвертый этаж, где их уже ждал Ванька Мурашов. Он катался на легко двигающейся на петлях двери в квартиру, вцепившись в ручки и поджав худенькие с шишковатыми коленками ножки, обутые в мохнатые тапочки.

– Даша! – заорал радостно Ванька, сорвался с двери и, подпрыгнув, повис на Дарье.

– Ой, Ванька, ты все такой же худенький! Кушаешь плохо, да?

– Нет! – гаркнул Ванька ей прямо в ухо. – Хорррошо! Но у меня не в коня корм!

– Это кто так говорит про тебя? Мама?

– Нет, папа! Он и про маму так говорит!

– Да, наш папа сам слон, так мы для него задохлики! Так, все, дорогие мои, скорее кофе пить!

В квартире их встретила симпатичная чернокожая барышня – няня Ваньки Мурашова.

– Знакомьтесь! Даша, это наша Орнела. Орнела, это моя русская подруга Дарья. – Вторую часть фразы Люда сказала по-французски.

Орнела мило улыбнулась, протянула Дашке ладошку, узенькую, как рыбка:

– Бонжур, Дарья!

Кофе из супермодной кофеварки плевался ароматными мелкими брызгами, наполняя кухонное пространство бесподобным запахом. Ванька дергал то Дашу, то Людмилу, и она от греха подальше выставила его в детскую, попросив Орнелу присмотреть за ним.

– Не боишься за такую экзотику в доме? – смеясь, спросила ее Даша, намекая на чернокожую няню. – Мурашов хоть и слон слоном, но устоять перед такой красотой...

– Боюсь? Боюсь! Но не показываю! Даша, семейная жизнь – это театр. Кручусь и играю порой, как стриптизерша у шеста, чтобы мужу не было скучно! Орнела – не единственная женщина в окружении моего слоноподобного. Одна надежда на то, что французские женщины требуют особого обхаживания, а Андрюха патологически ленив! А вообще-то, Дашка, с мужем мне повезло. Ну, да ты все знаешь.

Дашка знала. Роман Людмилы и Андрея развивался на ее глазах. Школьная любовь. Тот редкий случай, когда она не проходит вместе с последним школьным звонком.

В школе Даша стеснялась Андрея Мурашова. Так сложилось, что дружила Даша только с Людой. Не хотела навязывать свое общество никому, понимая, что со своими проблемами она мало кому интересна. И иногда ей казалось, что Андрей ревнует Людку к ней, потому что подруги проводили вместе все время и в школе и дома.

А с Людой у них не только фантики были. Люда жила с родителями в собственном доме на окраине их занюханного городка. В огороде за домом – колодец и баня, а еще избушка – прилепившийся к стене сарая одним боком маленький домик. Избушку эту на зависть всем девчонкам из их класса Людке построил отец.

Пока были совсем маленькими, играли там в куклы и фантики, а как стали постарше – появились и другие игры. Они называли это игрой «в дом», а у Дашки было свое название, понятное только ей одной – «уютие». Слово это она сама интуитивно придумала, от «уют», о котором она, к слову сказать, не имела никакого понятия. Наверное, просто слышала где-то, что если дом, то непременно уют. Ах, как мечтала она тогда хоть о каком-то малюсеньком уютии. Но у нее никогда не было своего угла, да и дома толком не было. И даже диван в их убогой норе был не совсем ее. Он был общим.

А у Люды и дом был, в котором они жили дружной семьей, и свой уголок, отделенный от общей комнаты шторой до пола, которую папа укрепил на толстой палке между стеной и шкафом. И был в том уголке свой диван, и тумбочка, и маленький столик у окна, за которым Дашина подруга делала уроки.

Но все это было таким незначительным по сравнению с избушкой на огороде! Там был свой вход – дверь с крючком, маленькое окошко, на котором Люда повесила симпатичную занавеску, столик, две скамейки, полка. Ну и игрушки разные. Игрушки скоро стали просто украшением домика – девчонки перестали играть в куклы. Но в избушке любили посидеть. Там без посторонних ушей можно было поделиться девчоночьими секретами.

А весной, когда Даша и Люда заканчивали девятый класс, отец отдал им в избушку старый проигрыватель. Агрегат был рабочим. Дашка приволокла из дома пластинки – целую коробку. Дома они давно уже были никому не нужны, проигрывать их было не на чем.

Пластинки большей частью оказались заезжены насмерть. Иголка порой соскакивала в царапину на черном диске и со звуком «вжи-и-и-и-к!» доезжала до конца, не давая прослушать песню.

А на самом дне коробки с пластинками девчонки обнаружили несколько старых журналов «Кругозор», которые они прочитали от корки до корки. Интересные были журналы со статьями о музыкантах, композиторах, певцах. Но самое главное – между страничками журнала они нашли гибкие пластинки голубого цвета. Очень удобно: статья про певца или певицу и к ней дополнение – песни. Вырезай пластинку и слушай сколько душе угодно.

Видимо, журналы эти случайно попали в Дашкин дом – их только полистали и забросили.

* * *

«...Томбэ ля нэжэ...» – всплакнул старенький проигрыватель на чистом французском, и Дашка почувствовала, как по телу у нее побежали мурашки. И почему-то слезы на глаза навернулись. И Людка испытала то же самое. А в конце обе одновременно выдохнули:

– Обалдеть!!!

О чем пел незнакомый певец с голубой пластинки, они не знали. В статье было лишь несколько строк про эту песню, название которой на русский переводилось как «Падает снег». Сальваторе Адамо. В журнале было несколько фотографий певца. Можно было бы вырезать на память и хранить в школьном дневнике, но тогда пострадала бы статья и другие фотографии. А они были такие красивые! Город с причудливыми домами, с ажурными балконами, Эйфелева башня и Елисейские Поля, которые совсем не похожи на совхозные. Это улица такая, главная в Париже. Огни витрин, фонари, мосты и набережные...

* * *

Девчонки раз сто прослушали песню, пока звук в одном месте не стал прерываться. Даша испугалась, что они испортят пластинку и ей больше никогда не попасть в этот удивительный мир, в который уводил ее шансонье Адамо.

Пластинку решено было оставить в покое и слушать не более одного раза в день. А в певца девчонки влюбились.

Как-то раз, когда Даша и Люда слушали песню, в дверь постучали.

– Кто там? – крикнула по-хозяйски Людмила.

– Девчонки! Это я! Открывайте! – Даша узнала голос одноклассника Пашки Рябинина.

«Его тут только не хватало!» – с досадой подумала Даша. Она знала, что Пашка к ней неравнодушен, но разве можно было сравнить его вот с этой французской мечтой, в которую они были безумно влюблены?

Девчонки переглянулись. Проигрыватель не выключили. Пашке дверь не открыли.

– Что надо? – строго спросила Люда, выглядывая в щелочку двери.

– Люд, мне бы кое-что по математике у тебя посмотреть...

Пашка тогда болел, в школу не ходил, но уроки дома делал и иногда забегал за помощью к Людмиле, с которой жил на одной улице, через дом.

– Откроем? – шепотом спросила Люда у подруги. Она хорошо знала, что Даша не очень-то хочет общаться с Рябининым, который ей оказывает знаки внимания.

Даша пожала плечами, мол, решай сама, ты же хозяйка!

– Ладно, Рябинин нормальный, ему откроем, – решила Люда. – Ну, заходи, давай, раз пришел.

Пашка втиснулся в дверь, и в избушке сразу стало тесно. Увидел Дашу и покраснел.

– А вы что тут, музыку слушаете?

– Ага! Давай учебник, что там тебе не понятно? – скомандовала Люда. – И поживее, нам некогда.

– Да я понял! Адамо нравится?

– А ты откуда про него знаешь?

– Знаю. Я сам его люблю. И эту песню тоже. «Падает снег» называется. Он тут поет про то, как ждет девушку, а она не придет.

Девчонки во все глаза смотрели на него.

– А ты откуда знаешь?

– Знаю. Я переводил песню...

– Как переводил? Это же язык французский, а у нас в школе только английский и немецкий!

– Ну и что? А мне французская культура нравится. Я сам язык учу, по самоучителю.

Это было так неожиданно, что девчонки смотрели на одноклассника раскрыв рты. Вот тебе и на! Они-то думали, что у них тайна такая: Париж, Франция, певец этот с красивым именем Сальваторе Адамо – с ударением на последнем слоге, как сказал Пашка. Они этого не знали. Вот такой Рябинин оказался не простой.

В классе у них все девчонки влюблялись в актеров. В Шварценеггера, например. Нет, в жизни у них, конечно, были реальные мальчишки, а вот в мечтах... Мечтали же все о красавцах с телеэкрана.

А у Люды с Дашей влюбленность была необычная. Ну, кто еще знал в их классе, да и во всей школе, про этого французского шансонье, бельгийца сицилийского происхождения? Никто! Даже не слышали про такого.

* * *

Все лето и даже всю следующую осень они были влюблены без памяти и до слез. Чувства эти требовали какого-то выхода, и Даша даже подумывала о том, не ответить ли на предложение любви и дружбы Пашке Рябинину? Людмиле же не мешала большая любовь общению с Андреем Мурашовым! Но Даша, видимо, к реальным отношениям не была готова и потому от Пашки убегала, на записки его не отвечала.

И еще она очень гордилась тем, что у нее любовь к певцу с красивой фамилией Адамо, с ударением на последнем слоге, была крепче, чем у Люды, потому что ей не приходилось выбирать между ним и одноклассником.

* * *

...С наступлением осенних холодов проигрыватель перенесли в Людмилин закуток в теплый дом. Там девчонки тоже порой слушали «Томбэ ля нэжэ», но вместе с переездом за занавеску в общий дом исчезла та удивительная аура, которая была в избушке на огороде.

Да еще и старшая сестра Люды – Надежда, услышав, как у девчонок за занавеской начинал петь французский шансонье, заглядывала к ним и, смеясь, спрашивала:

– Влюбились, что ли?

И громко кричала в кухню:

– Мам! Пап! А наши девчонки-то, похоже, втрескались в кого-то, грустные сидят и песню жалостливую слушают.

В общем, разрушилось все. Каждая из них стала любить этого бельгийско-сицилийско-французского красавчика тайно. Фото из журнала они честно поделили между собой поровну. А пластинку... У Даши дома проигрывать ее было не на чем, поэтому, уезжая в Питер, она оставила ее подруге.

Потом, в Петербурге, у нее появился проигрыватель, но вот пластинку эту старую достать было невозможно.

* * *

Как-то во время своей первой поездки в Париж Даша, прогуливаясь в Люксембургском саду, увидела двух уличных музыкантов. Она опустила в шляпу несколько монет и сказала название песни:

– «Томбэ ля нэжэ», пожалуйста!

Музыканты переглянулись, грустно улыбнулись Дарье, согласно кивнули и заиграли знакомую мелодию. Жаль, Людмилы тогда не было с ней на прогулке. Очень жаль. Хотя ей там, в Париже, проще: пошла и купила диск песен любимого певца! Даже два. И один подарила Даше. Как там перевел Паша Рябинин?.. «Падает снег... Ты не придешь сегодня вечером. Падает снег. Тебя нет здесь, я один...»

* * *

– Песня про то, как девушка своего парня продинамила и он чуть не околел на холоде! – прокомментировал бессмертное творение Адамо Андрей Мурашов, застукав двух уже совсем не юных, но изрядно расчувствовавшихся барышень, принявших по случаю встречи в Париже молодого божоле сюперьер, за исполнением «Томбэ ля нэжэ» нестройным дуэтом.

– Андрюша! Какой же ты толстокожий слон! И за что я тебя обожаю?! – Люда нежно прижалась к мужу.

Даша невольно залюбовалась ею. Давно ли подружка была угловатой и резкой, простой девочкой из забытого богом северного российского захолустья. И вот какая она стала – почти что парижанка Людмила Мурашова. К большому удовольствию Даши, Люда, обретя не просто столичный, а парижский лоск и шарм, осталась нормальной подругой. Она не зазналась и искренне была рада встрече.

– Даш, ну, мы и не поболтали толком! – запричитала она, когда Даша все-таки засобиралась вечером в свой отель.

Андрей тоже уговаривал ее остаться, но Даша остановила его:

– Андрюш, я же только приехала! Слово даю – мы еще встретимся! Но жить мне удобнее там. У меня ведь не просто отпуск! У меня еще и рабочие будни! Я уже завтра встречаюсь с одним знакомым художником, а послезавтра в этот отель приедет мой новый приятель с подругой из Голландии. Так что я буду все дни в бегах. Но к вам выберусь еще не раз! Еще успею вам надоесть!

Даша прибыла в отель вечером. Номер в «Аполло опера» она забронировала еще в Петербурге. Отель небольшой и достаточно скромный. Будь Дарья одна, она бы выбрала что-нибудь другое для проживания. Но ее голландский друг Франк – человек в средствах хоть и не стесненный, считал, что платить за ночлеги в Париже вдвое, а то и втрое больше – безумие. Он сам выбрал этот отель на тихой улочке Де Дуэ, вблизи Больших бульваров и Монмартра.

Правда, и квартал парижских красных фонарей тоже тут был. И Дарью немного помучали сомнения по поводу выбора отеля ее голландскими друзьями. Был в этом какой-то намек. Впрочем, ей и самой хотелось пожить в таком месте, откуда пешком можно легко дойти до «Мулен Руж» и «Опера Гарнье», где стоило лишь завернуть за угол дома, и вот он, как на ладони, высокий, ослепительно-белый и воздушный, словно свадебный торт, Сакре-Кер. А из Дашкиного окна, что под самой крышей на шестом этаже, хорошо было видно силуэт Эйфелевой башни.

Самый парижский вид, лучшего и желать было нельзя...

* * *

Даша любила отели. Для нее каждый раз это был ее новый дом, который ей предстояло обживать. Даже если это был дом всего на два дня, Дашка делала из него свой дом. Вещи в шкаф, сумку на колесах подальше с глаз долой, косметику, щетку, зубную пасту – в ванную, тапочки на ноги.

Даша выглянула из окна, под которым далеко внизу жила своей привычной жизнью парижская улица Де Дуэ. В лавке на углу белозубые арабы торговали до глубокой ночи фруктами. Жилой дом напротив, в котором почему-то было совсем мало освещенных окон, огромной серой глыбой нависал над мостовой. Дом заворачивал своим тяжелым телом за угол, и весь этот угол на первом этаже сиял, словно мастерски ограненный бриллиант – там находился ювелирный магазин, и в ярко освещенных витринах его днем и ночью нежились драгоценности.

Вид за окном, звуки за стеной, новая постель, душевая кабина в ванной – Даша знакомилась со своим временным домом. И он ей нравился.

* * *

Затренькал тихонько телефон на низком столике. Даша сняла трубку.

– Дарья, добрый вечер! Как вы добрались? Как устроились? Как встретил вас мой Париж?

Поль Лежье, француз русского происхождения, с которым Даше предстояло познакомиться. Он радовал ее письмами, грустными, проникновенными. Он писал их так красиво, что Даша делала ему комплименты и советовала серьезно подумать о карьере писателя.

* * *

«Милая русская барышня Дарья! В Париж постучалась весна, а в мое сердце – влюбленность. Я стал беспокойным, плохо сплю и постоянно думаю о той, которая живет на севере России в самом красивом городе мира. Я думаю о Вас. Я просыпаюсь утром и пытаюсь угадать, что снилось Вам этой ночью. Я поливаю свои орхидеи в зимнем саду и мысленно дарю Вам самый красивый экземпляр моей коллекции – «калипсо». Я еду на работу и представляю, что Вы сидите рядом со мной и я рассказываю Вам о Париже.

Какое счастье, что у меня была моя русская бабушка! Это дает мне возможность общаться с Вами, милая Дарья, на самом красивом языке, который позволяет мне выразить мое восхищение Вами! Я перечитываю Ваши письма и чувствую, как близки мы с Вами духовно. Для меня это очень важно. И я не устаю благодарить судьбу за то, что в море виртуальных посетителей Всемирной паутины я нашел именно Вас...

Я буду рад встречать Вас в Париже, и, конечно, я покажу Вам удивительный пригород Парижа Сен-Женевьев-де-Буа, и знаменитое русское кладбище, где упокоилась и моя русекая бабушка. Я знаю, что Вы хотите посетить это место притяжения каждого русского человека...

Целую Ваши руки, милая Дарья!

Жду Вас в Париже. Мечтаю о нашей встрече в весенней Франции.

Поклон Вам от моих родителей, которые рады будут встречать Вас у нас дома.

До встречи, всегда Ваш Поль...»

* * *

Вот так вот. У Дашки замирало сердце от его писем. И хоть она хорошо понимала, что образ человека из Сети и его реальное воплощение – это, как говорят в Одессе, две большие разницы, письма ее радовали. И даже Зиновьев замечал, что она совсем другая была иногда. Даша не докладывала ему, что это связано с ее почтовым романом и проникновенными, но не очень частыми посланиями от Поля Лежье.

* * *

– Здравствуйте, Поль! – Даше понравилось, что французский кавалер позвонил ей сам, в самый первый вечер в Париже, нашел ее в отеле – она заранее сообщила Полю, где остановится. – Спасибо! Париж прекрасен! Я из зимы в весну попала! Я счастлива!

– Когда мы увидимся, Дарья? Я очень жду этой встречи...

– Завтра у меня сложный день, Поль. А потом – запланированные встречи с друзьями и деловыми партнерами. Я думаю, через несколько дней. Вам это будет удобно?

– Я буду звонить вам вечером, Дарья, и мы откорректируем наши планы. Вы все так же хотите побывать на русском кладбище?

– Да, очень. И надеюсь в этом на вашу помощь.

– Отлично! Тогда я не буду вас отвлекать. Желаю сладких парижских снов сегодня и чтобы у вас получилось все, что вы наметили! До завтра?

– Спасибо! До завтра!

Даша положила трубку. У нее было хорошее настроение, домашнее, ласковое. Она приняла душ, просушила волосы и легла под теплое невесомое одеяло. Спать не хотелось совсем. Даша слушала звуки улицы и думала о своем побеге от Зиновьева. А в окно смотрела на нее большая белая луна. И была она совсем не такая, как в Питере, и уж совсем-совсем не такая, как тогда в Комарове. Потому что тогда она была одна на двоих, а сейчас светила только ей одной. И она с грустью понимала, что одной ей совсем не нужен этот необычный лунный праздник. И ни с кем другим, кроме Михалыча, тоже не нужен. Потому что это он тогда согласился, что они свалились с луны. А еще она думала о том, что вот сейчас рядом, на этой вот улице, и на соседней, и в соседнем округе, и в дальнем пригороде спят, вернее, не спят парижане и, любуясь на луну, строят планы, которым никогда не суждено сбыться. Только сегодня в таинственном мерцании небесного светила они даже не догадываются об этом. Просто пока что у них – праздник...

* * *

Утро было настоящее весеннее, в приоткрытое окно влетали звуки города, к которым примешивались птичьи радостные голоса. А еще утро было напоено запахом парижской весны, в котором угадывалась нотка прошедшей зимы, теряющаяся в симфонии наступающего тепла.

Даша понежилась от души, впитывая в себя это утро. Надо было вставать, собираться на встречу в частную галерею художника Анри Террье, который ждал ее на переговоры в первой половине дня.

Даша достала из чемодана узкую юбку до колена, туфли на тонком высоком каблуке, простой серый свитер, который хорошо подчеркивал фигуру, и тонкий шелковый шарфик. Она повяжет его на голову, концами назад, а потом, когда разденется, он дополнит ее простенький наряд.

Дашку в таком наряде не отличить от парижанки. Ну разве что туфли выдают. Каблуки – это все-таки серьезное испытание для женщины, и парижанки в повседневной жизни все больше стараются обходиться без них. Зато все остальное – не подкопаешься. Почти ноль косметики, минимум украшений, простая прическа. «Она хоть бывшая, но подданная русская... Она такая же москвичка, как была...» Сколько их, бывших москвичек, петербурженок, псковитянок, одесситок, жительниц иных больших и малых городов приехало сюда, чтобы в одну минуту стать парижанками. Кто-то стал, и не отличишь. А кто-то, как ни пытался, так и не сумел обратить внутрь себя отстраненный взгляд, и глаза выдавали их – не парижанки, нет. «Кто знает, может, они еще и на луну воют по ночам от одиночества и безысходности», – машинально подумала Даша.

* * *

Художник Анри Террье встретил Дарью радостно. Несмотря на то что у него в этот день было много гостей, он вежливо спихнул их на супругу, очаровательную скуластенькую и синеглазую Мари. Она приветливо улыбнулась Даше, прочирикала мужу что-то, – Дарья поняла, что она спросила, как долго он будет занят. Анри мило улыбнулся в ответ, коротко ответил, как отрубил, что-то типа «это мое время», и увлек Дашу в комнату переговоров.

Он немного говорил по-русски, но совсем немного. «Привет», «Как жизнь?», «Как здоровье?», «Поговорим о делах?», а потом пригласил к разговору переводчика. У него явно не было русской бабушки...

Переговорами Дарья Светлова осталась довольна. Анри Террье, судя по всему, тоже. Они договорились в принципе. Остальное – детали, которые Дарья планировала утрясти позже.

* * *

Полтора дня Даша посвятила выставкам, которые порекомендовал ей художник Анри Террье. Она воспользовалась его именем и осмотрела уникальную домашнюю коллекцию ювелира с русской фамилией Тарабьев. «Еще один француз, у которого была русская бабушка!» – подумала Даша. Но «месье Тарабьев» по-русски, как говорится, был ни в зуб ногой, а фамилия его традиционно для французских «ударялась» на последний слог. Так что бабушка тут была не при делах! Ну, а работы ювелира были о-го-го какими! Даша не просто посмотрела украшения, но и кое-что приобрела для себя – браслет в виде сцепившихся лапками-крючками паучков. Вещь эксклюзивная, уникальная. На внутренней стороне замка гравировка – фамилия мастера. Дорого. Но и красиво! Даша тут же надела украшение, которое на тонком запястье смотрелось просто бесподобно. Ну и пусть французские женщины не носят все это по будним дням! В конце концов, Дарья Светлова – не французская женщина. Пока. Да и русская женщина всегда остается русской, даже если попадает жить в Африку! Она и там будет носить золотые и серебряные украшения, а не пластиковые и деревянные кольца в носу, и будет варить борщи, а не строгать салаты из одуванчиков с гусеницами.

* * *

Вечером третьего дня на ресепшн в отеле Дашу ожидала записка от голландца Франка де Витта, который поселился в номере 12а вместе со своей подругой Сигрен. Они приглашали Дашу на ужин в ресторанчик на площади Бланш.

Далее в записке значилось время и номер столика.

У Даши еще оставалось пара часиков для того, чтобы отдохнуть после путешествия по городу, которое она, по большому счету, совершала пешком. Она с превеликим удовольствием растянулась на постели, закинув руки за голову. И в ту же минуту запищал ее мобильный в сумке.

Даша догадалась, кто это. Зиновьев. Каждый день в одно и то же время.

– Але?!

– Здравствуй, девочка... – Голос у Зиновьева был грустный-грустный.

– Бонжур, Михалыч! Гуляете с Мамочкой?

– Как всегда... Как ты? Как Париж?

– Париж стоит, а я гуляю пешком, сегодня вот чудовищно устала. Но все равно очень рада!

– Я тоже рад за тебя! Ну, а как твои друзья? А как кавалеры?

– Ой, Михалыч! Хитрющий ты! Ну, скажи честно, второе ведь тебя больше интересует!

– Больше. Ты права.

Даше совсем не нравился голос Зиновьева. Впрочем, она же дернула от него в Париж не погулять и дала ему понять, что не просто так. Зачем же он так говорит? Так, что ей от его звонка тошно! Вроде давно обсудили: он – занят, она – свободна! А у свободной женщины, как известно, могут быть отношения с мужчинами.

Дашка помолчала.

– Даш!

– Да?!

– Ну, не молчи!

– Не молчу! Я сейчас собираюсь в ресторан со своими голландскими друзьями.

«Сыр голландский!» – машинально подумал Зиновьев с неприязнью.

– Этот Франк приехал со своей подругой Сигрен. Или Сигреной – не знаю, как правильно. Представляешь, он знает в Париже места, где собираются какие-то сумасшедшие любители аргентинского танго. Обещал меня взять на танцы. Хобби у него такое.

– Молодец!

– Кто? Он? Или я?

– И он. И ты! Потанцуй! Наверное, это очень романтично.

– Михалыч, у меня к тебе большая просьба: не ревнуй, ладно?!

– Не могу!

– Сможешь! Надо смочь!

– Ладно, Даш, не будем об этом, хорошо? Мы же друзья! И я очень жду твоего возвращения. Целую.

* * *

Зиновьев первым отключился, не дожидаясь ответа.

У Даши испортилось настроение...

А далеко в Питере в сквере у своего дома Василий Михайлович со злостью поддал палку, попавшую ему под ноги, за которой тут же с лаем помчался Мамочка, решив, что хозяин собрался с ним поиграть...

* * *

Голландец Франк оказался совсем не таким, каким его представляла Даша. Хотя ей это, по большому счету, было безразлично. У него была подруга Сигрен – флегматичная пшеничная блондинка, встретившая Дашу без особой радости. Франк говорил на «великом и могучем» не так, как обладатель русской бабушки Поль Лежье, но достаточно сносно. И что очень понравилось Даше, был приветлив и любознателен. Он не обращал внимания на подругу, которая скучно клевала итальянскую пасту и лениво попивала вино.

* * *

– Дашка, я очень рад наша встреча! Дашка, мы с Сигрен будем в Париже только два дня, и я не есть любитель смотреть архитектуру, здания и Лувр! И я не любитель, Дашка, залезать на Эйфель-сооружение. Это скучно! Я буду приглашать тебя показывать тебе свой Париж!