Текст книги "Пограничная личность. Видение и исцеление"

Я находился рядом с тонущим и абсолютно беспомощным, неспособным выбраться человеком. И не видел никакого способа помочь ей. Ничего полезного не приходило мне на ум, и я чувствовал отчаяние. Тогда каким-то образом вспомнив, что стоит вглядеться в нее, я попытался увидеть ее имагинально. В этом состоянии, решив для себя не понимать, а просто быть и видеть, я также больше укоренился в своем теле. Ощущение пребывания в нем постепенно усиливалось. Я ощутил себя свободным от всемогущего стремления интерпретировать – фактически, только тогда я осознал, насколько оно было выражено. Я начал переживать свое воображение в действии, и это было подобно сновидению наяву. Я увидел (и я использую этот термин для описания акта воображения) себя в мире, которым управляют образы сновидений. Кто-то говорит со мной, находясь за плотным барьером, и я видел, что моя собеседница очень закрыта и пребывает в панике.

«Своими глазами» я видел, что очень умный человек описывает свою неутешительную ситуацию. Но перед моим «проникающим взглядом» промелькнуло еще что-то – ви́дение безнадежного бегства и ужаса. Я полагал, что я видел, как эта фигура бросила на меня взгляд в тщетной попытке увидеть меня. Но я сосредоточился на этой вероятности и спросил, бывало ли у нее ощущение того, что она способна видеть людей насквозь. «Конечно, – ответила она, – постоянно». И очень осторожно она сказала мне, что она – экстрасенс. Я спросил ее, использовала ли она эту силу во благо самой себе, т. е. могла бы она поверить тому, что она видела, и доверять тому, что воспринимаемое таким образом содержит некоторую истину. Она ответила:

Я использую это только для других людей. Но я не доверяю этому применительно к себе. Иногда я захвачена этим. Я думала недавно о числе 114 и знала, что оно имеет особое значение. Затем я увидела, что это был номер дома, где расположен ресторан. Я вошла и увидела мужчину с девушкой. Я стала одержима мыслью узнать, как бы узнать, кто он. Вы были бы поражены тем, как я выслеживала его. Наконец я нашла его. У нас была короткая связь, но, как обычно бывает с мужчинами, он пытался причинить мне физический вред. Все мужчины, которых я встречаю, похожи. Это психическое ощущение может захватить меня целиком, и я становлюсь полностью одержимой им. Именно поэтому я избегаю использовать свой дар для себя самой. Но для других это отлично работает.

Во время этого подробного описания она стала более присутствующей, и на какой-то момент между нами возник эмоциональный контакт – мимолетный, но настоящий. Все остальное время она оставалась полностью недоступной для меня; не было никакого ощущения контакта и, конечно, никакого эмоционального взаимодействия. Ощущение существования возникло лишь однажды, когда я видел ее и она видела меня. В остальное время она была отрезана от связи с собственным ви́дением, и вместо этого полностью вовлечена в борьбу за то, чтобы не быть захваченной своим бессознательным. У меня, однако, было ощущение, что ее ви́дение, которое функционировало так причудливо, могло бы потенциально стать позитивным. Мое собственное вялое, тонущее чувство самости ожило с возвращением моего ви́дения, и я знал, что единственный путь установить с ней связь для меня состоит в том, чтобы пережить собственную беспомощность, т. е. уйти от позиции всемогущества, рискнуть не знать и стать воплощенным.

Пограничные аффекты и юнговский «Ответ Иову»

Архетипические энергетические бури, которые причиняют такие страдания пограничным личностям и через них и другим, были традиционно представлены мифами и религией как негативная сторона Бога. Здесь уже не так далеко до интерпретации этого терзающего опыта как ниспосланного богами, поскольку его масштаб монументален, всегда намного больше эго. В египетском мифе демон Сет, враг сил порядка, воплощает в себе невыносимые аффекты, включая ужасающую депрессию покинутости и расчлененности. Египетский ритуал во многом сфокусирован на создании устойчивого противовеса Сету через образы упорядочивающих принципов, представленных Гором, Осирисом или Исидой. Легионы негативных проявлений Великой Матери известны в истории каждой расы, главными примерами которых служат ужасная ведьма, угрожающая смертью и покинутостью, и, в другом ее аспекте, чарующая и соблазнительная ведьма, которая способствует расщеплению и созданию бредовых реальностей[13]13
  В подходе теории объектных отношений к пограничной личности эти аспекты негативного материнского архетипа выражены в терминах расщепления и внутренних структур. Хороший пример такого подхода можно найти в модели Мастерсона-Ринсли (Masterson, 1976), где WORU (Withholding Object Relations Unit) и RORU (Rewarding Object Relations Unit) аналогичны, соответственно, атакующему и соблазняющему аспектам ведьмы.


[Закрыть]. В современной западной культуре самое очевидное темное проявление бессознательного обнаруживается в библейском описании негативных атрибутов ветхозаветного Яхве. Юнг проанализировал этот аспект западного иудео-христианского Бога во многих своих сочинениях[14]14
  См. дальнейшее обсуждение Яхве и пограничных аффектов в главе 6.


[Закрыть], но наиболее убедительно – в «Ответе Иову». Эта работа – кладезь информации об аффектах, которые перереполняют пограничного пациента, и содержит глубокое исследование эмоционального затопления и тревоги преследования. Размышления Юнга о психологическом значении Яхве, его аффектов и поведения являются достоверным описанием того, что сегодня известно как пограничная личность.

«Книга Иова» показывает патриархальный образ бога в его самой негативной форме. Феномен Яхве в этом позднем разделе Ветхого Завета был особенно захватывающим для Юнга, и его «Ответ Иову» был единственной книгой, в работе над которой он обрел подлинное удовлетворение в излиянии мудрости своей души. «Как если бы дух схватил меня за шиворот – вот каким образом возникла эта книга» (Jung, 1975, p. 20). Хотя в этом исследовании немного прямых отсылок к клинической практике, в «Ответе Иову» многое рассказывает о психотерапии пограничного пациента, психика которого может быть в любой момент разрушена тем, что ощущается как истинная катастрофа. Эти «Яхве-подобные» аффекты оказываются во много раз сильнее сознательного контроля. Исцеление может начаться только после того, как этот ужасающий феномен так или иначе приручен:

«Книга Иова» играет лишь роль парадигмы, определяющей тот способ переживания Бога, который имеет для нашей эпохи столь специфическое значение. Подобного рода переживания охватывают человека и изнутри, и извне, а потому рационально их перетолковывать, тем самым апотропеически ослабляя, не имеет смысла. Лучше признаться себе в наличии аффекта и отдаться под его власть, чем путем всякого рода интеллектуальных операций или бегства, продиктованного чувством, уйти от себя. И хотя посредством аффекта человек копирует все дурные стороны насилия и, значит, берет на себя все свойственные тому пороки, все же целью такой коллизии является именно это: она должна проникнуть в него, а он должен претерпеть ее воздействие. Стало быть, он будет аффицирован, ибо иначе воздействие его не затронет. Однако ему следует знать или, точнее, познакомиться с тем, что его аффицировало, – ведь тем самым слепоту силы и аффекта он превратит в познание (Jung, 1952, par. 562)[15]15
  Цит. изд., с. 117.


[Закрыть].

Эти аффекты – проявление нуминозного, архетипического содержания, которое причиняет страдание пограничному пациенту. Юнг, как представляется, рекомендует своего рода отыгрывание переноса, советует «отдаться аффекту», «[копируя] все дурные стороны насилия», и «[беря] на себя вину за него пороки». Юнг настаивает, что только таким путем, испытав на себе влияние аффектов, можно их познать и трансформировать. Можно ли представить себе более полный рецепт «дикого анализа», в котором техника и ощущение процесса отходят на второй план ради сосредоточения на любых сильных аффектах и интуитивных ощущения, проявляющихся в ходе терапевтической встречи?

Если бы только все было так просто, так легко решаемо! Пограничная личность изнасилована Яхве-подобными аффектами, но в то же время не может учиться на собственном опыте. Эти аффекты опустошают душу человека и вынуждают ее существовать на краю небытия и в постоянном тумане отчаяния. В то же время, такой человек способен к крайним формам отрицания и отщепления внутренних эмоциональных состояний, так что они не переживаются в полной мере. Поэтому пограничную личность иногда называют «как будто» (as-if) пациентом. И терапевту зачастую приходится занимать позицию переживания и рефлексии Яхве-подобных аффектов за пациента. Возможно, ему и не хочется их отыгрывать, но в какой-то степени это всегда происходит. Даже если тщательно контейнировать эти разрушительные поля аффектов, то пациент будет, по крайней мере, бессознательно видеть, что они существуют как часть внутренней установки терапевта. Будучи не в состоянии регистрировать их сознательно, пациент будет отщеплять от себя переживания натиска интенсивных негативных чувств. В этом пациент вступает в тайный сговор с терапевтом, поскольку ни один из них не хочет переживаний этого уровня, вне зависимости от того, являются они результатом индукции или исходят из собственных пограничных областей.

Если пациенту помогают восстановить и сознательно задействовать ви́дение, бывшее бессознательным, часто оказывается, что терапевт действовал неверно, идентифицируясь с внутренним преследующим насилием. Люди часто поддаются соблазну отыгрывания или отщепления этих аффектов, но учит ли их чему-нибудь этот опыт? – это ключевой вопрос, который поднимает Юнг. Часто в пограничных пациентах удивляет то, что, независимо от того, насколько безжалостными они оказываются, они, как правило, способны ценить имагинальное понимание. Пограничный пациент может быть неумолим в фиксировании ошибок терапевта в эмпатии или установке, которые могут проявиться, например, через неуместные вмешательства и эмоции. Терапевт может расценивать такое упорство как еще одно проявление свойственной пациенту бессердечности и не распознать в нем бессознательную стратегию глубинной подстройки. Требуется большое мужество, чтобы осмелиться проявлять такую настойчивость по отношению к терапевту, склонному защищаться и обычно упускающему из вида главное.

Чтобы осознать ценность исследования Юнга для клинической практики, можно представить встречу Яхве и Иова как пару, которая структурирует бессознательный аспект переноса. Когда пара констеллируется, терапевт и пациент демонстрируют тенденцию бессознательно играть роли Иова и Яхве. Часто эти роли сменяют одна другую с неприятной частотой.

Яхве-подобные аффекты могут ослабевать по мере того, как они переживаются пациентом. Они также влияют на терапевта через проективную идентификацию, которую Юнг преимущественно называет participation mystique, «индукция» и т. д. Используемые Юнгом выражения призваны подчеркнуть, что эти аффекты тесно связаны с Единством[16]16
  Это понятие – одно из центральных в алхимической картине мира – широко используется в юнговской психологии. В своей книге «Mysterium Coniunctionis» (Jung, 1955) Юнг всесторонне исследует процесс преобразования множественности в Единство – процес, лежащий в основе индивидуации. – Прим. ред.


[Закрыть] (Oneness) бытия. Через проективную идентификацию они способны преодолевать пространственно-временные законы и влиять на психику того или другого участника взаимодействия. Эти аффекты, мучающие душу, порождают серьезную моральную проблему. Действительно ли они являются злом, или это только оценочное суждение объекта, испытывающего на себе их мощь?

Какой может быть наша моральная позиция относительно всего этого? И является ли моральная позиция достаточной? Сначала мы должны осознать природу переживаемого нами нападения. Это смесь Яхве-подобных аффектов и своего рода ви́дения, которое позволяет пациенту изучать терапевта, часто очень болезненными способами. Любой терапевт всегда в какой-то степени открыт для проникновения имагинального взгляда пациента, но какими бы деструктивными не были аффективные области, они всегда содержат некоторую истину о моральном дефекте. Этот дефект может проявиться или в форме праведности, подобной Иову, когда терапевт сокрушен тем, что кажется Яхве-подобными аффектами пациента («Это обо мне? Что я сделал неправильно?»), или в форме бессознательной идентификации с тираническим аспектом Яхве в бессознательной паре, маскирующей тайное равнодушие к пациенту. Пограничный пациент может обнаружить это посредством своего рода мстительного Ока.

Этот способ ви́дения высвечивает не только настоящие проявления несправедливости, но также и детали, которые имеют значение только для пациента. Например, пациент фиксируется на бессознательных изменениях настроения терапевта, которые могут проявляться в неуместных высказываниях или неосторожных действиях. Непограничный пациент может не обращать на такие события особого внимания, и в результате терапевт восстанавливает с ним контакт. Но пограничный пациент ощущает эти моменты взаимодействия с терапевтом как несущие в себе крайнюю угрозу. Если пациент отщепляется от этого ви́дения, его начинает изнутри терзать то, что им было замечено, но замечено в очень драматизированном и часто искаженном ключе. Таким образом, отталкиваясь от этого ви́дения, пациент нападает, не обращая внимания на крайне неприятные последствия.

Душа терапевта уязвима и не может хладнокровно противостоять разрушительной энергии, которая сопровождает имагинальное проникновение пограничного пациента. Мы можем мазохистично подчиниться, или просто заставить пациента прекратить атаковать нас, или обратиться к нарциссическим властным защитам, с помощью которых мы можем согласовать понимание пациента с нашим собственным. Но почти всегда пациент способен проникнуть сквозь сквозь эту убогую защиту. Мы можем, однако, решить позаботиться о себе и остановить эту схватку, размышляя следующим образом: «Неважно насколько я плох, неважно, что я сделал этому человеку в моем бессознательном, неважно, насколько он прав, моя душа подвергается нападению, и я не могу позволить этому происходить».

Во взаимодействии с пограничным пациентом атаки и контратаки происходят постоянно. При этом мы часто забываем, – и об этом трудно помнить в напряженных обстоятельствах, – что раненый стремится покинуть поле боя. Мы должны исходить из того факта, что детская часть нашей личности чувствует себя испуганной и незащищенной. Понимание этого внутреннего состояния может позволить нам стать союзником этой детской части и проявить эмпатию к ее ощущению покинутости. Через этот акт воображения терапевт принимает сторону своей души, и пациент перестает быть врагом. Пациент больше не рассматривается как громогласно проповедующий Яхве, преисполненый невыносимого гнева; напротив, пациент признается человеком, захваченным архетипом. Душа же самого пациента, измученная негативными аффектами, страшится, что терапевт не обратит внимания на это страдание и рассердится, вместо того чтобы понять.

Иов олицетворяет собой установку, центрированую на душе. Он озабочен состоянием своего внутреннего бытия, независимо от того, насколько могущественны и справедливы сокрушающие внешние силы. Здесь проявляется моральная позиция отстаивания интересов души – оберегающая мораль, которая осуждает жестокость как неприемлемую, даже если она исходит из мудрого и могущественного источника; даже если она «правильная», как в случае Яхве, который знал о теневом качестве Иова – его самодовольстве (Raine, 1982, р. 274).

Благодаря клиническому опыту мы учимся осознавать, что наше чувство затопленности часто индуцировано внутренними процессами пациента. Этот опыт помогает терапевту сочувствовать беспомощности самого пациента, которая может быть легко упущена ввиду Яхве-подобных состояний, которые делают пациента властным и сильным с виду. Позиция Юнга заключается в том, чтобы сохранять осознание архетипической природы убивающего душу бедствия – и особенно, понимание собственной беспомощности перед его лицом – не впадая в иллюзию силы через идентификацию с той же самой тиранией! В Средневековье люди осеняли себя крестным знамением, чтобы победить дьявола; это означало, что Сатана мог быть преодолен только через глубинную уязвимость, переживаемую при обращении с открытым сердцем к Эросу Христа. Эго остается в стороне, пока две архетипических силы ожесточенно сражаются.

В этом конфликтном состоянии терапевт распознает и добавляет третью компоненту – имагинальное понимание сокрушительной пары Иова-Яхве, и глубоко проникается заботой о душе. В юнговском анализе всеобъемлющая установка, которую представляет Иов, делает его предшественником Христа. Но понимание Яхве-подобных аффектов как убийственных для души не может появиться до тех пор, пока с этим содержанием мы идентифицируемся сами или идентифицируем пациента. Оно появится только после признания, что эти архетипические аффекты преследуют и пациента, и терапевта, поскольку такое признание открывает нас духовной любви. Ясно, что это акт веры, ведь не может быть никакой гарантии, что третье – а именно, Эрос – появится. Мы должны настойчиво держаться осознания, что без Эроса душа потеряна, и личность редуцирована до влечений к власти, которыми одержимо эго и которые создают иллюзию контроля.

В нашей работе мы никогда не можем быть уверены, что сохраним неповрежденную самость под губительным демоническим ви́дением, исходящем из пары Иов-Яхве. В своем исследовании веры, осуществленном на основе работ Винникотта, Биона и Лакана, Майкл Эйджен пишет: «Это пересечение глубинной уязвимости и спасительной нерушимости выводит парадокс веры на новый уровень» (Eigen, 1981, р. 416). Затем он цитирует то, что он называет «самым впечатляющим выражением веры» у Винникотта:

Субъект говорит объекту: «Я разрушил тебя», и объект должен принять это сообщение. И впредь субъект будет говорить: «Привет, объект! Я разрушил тебя. Я люблю тебя. Ты для меня что-то значишь, ведь ты выжил после того, как когда я разрушал тебя. Пока я люблю тебя, я постоянно крушу тебя в своей (бессознательной) фантазии» (Winnicott, 1971, p. 90)[17]17
  Цит. по: Винникотт Д. Игра и реальность. М.: Институт общегуманитарных проблем, 2002. С. 162.


[Закрыть].

«Объект» выживает после атак «субъекта», так же как Иов выживает после атаки Яхве. Согласно Юнгу, следует не только занимать позицию выживания перед лицом деструктивности другого человека, но также выдерживать деструктивность негативных нуминозных архетипических энергий. Можно действовать в этом отношении упреждающе, сводя такие энергии к фрустрациям стадии развития, в ходе которой пациент когда-то перенес покинутость матерью. Но такой подход, хотя его и важно принимать во внимание как существенную перспективу, вытесняет и уменьшает нуминозность объекта. «Яхве – феномен, а „не человек“, как говорит Иов» (Jung, 1952, par. 600).

Бессознательное Иова видело «двойственную натуру Яхве» (ibid.). Но сознательно удерживать такое восприятие трудно, поскольку его часто затуманивают или перевешивают другие силы, например, «утешители» Иова – те внутренние голоса, которые побуждают нас фокусироваться на наших собственных недостатках. Теневые черты «козла отпущения» в патриархальном образе бога проявляются примерно следующим образом: «Я, должно быть, сделал что-то не так, иначе как мое положение может быть настолько плохим?»

Юнг толкует ви́дение Иова: «Иов, – говорит Юнг, – умно соглашается с агрессивными словами Яхве и падает перед ним ниц, как если бы он действительно был побежденным противником» (Jung, 1952, par. 599). И добавляет: «…еще раз подтвердилась действенность терапевтической процедуры безропотного принятия» (ibid., par. 601). Для Юнга моральная победа Иова над аморальным аффективным полем, представленным Яхве, – решающий фактор трансформации, приводящий к психологическому воплощению обретенной внутренней структуры самости. Ценность же восстановленного сознательного имагинального ви́дения Иова не признана.

В отличие от Юнга, Кэтлин Рейне в своем иследовании блейковского «Иова» показывает, что Уильям Блейк делает акцент на активном привлечении Иовом имагинального мира. Он получает освобождение только тогда, когда видит Бога (Raine, 1982, p. 289).

 
Только слухом я слышал о Тебе,
Ныне же глаза мои видят Тебя, —
Сего ради отступаюсь
И раскаиваюсь во прахе и пепле! (Иов, 42)1.
 

Только после того, как Иов ощутил на себе трансцендентные энергии своего Бога, он может признать ошибочность своих «речей», сказанных ранее, «в которых разуменья нет» (Иов, 42). Он начинает осознавать свой нарциссизм и понимает, что был вынужден отрицать фальшь, которую с самого начала чувствовал. С точки зрения психологии конца ХХ в. могло бы показаться, что Иов вошел в мазохистическую регрессию, питаемую болезненным самоуничижением – «раскаиваюсь во прахе и пепле». Но такая интерпретация не объясняет того, как переживается Иовом чувство униженности на фоне радости от того, что он видел Бога. Видение Иова дает ему право вопрошать Яхве: «Теперь моя очередь спрашивать и твоя – отвечать мне». Вряд ли это регрессия.

Многих пограничных пациентов посещают трансцендентные ви́дения. Они могут принимать форму религиозного опыта, а также внетелесных или околосмертных ви́дений, или переживаться просто вследствие предрасположенности к ощущению numinosum, которая является результатом очень креативного бессознательного в сочетании со слабыми границами эго. Пограничные пациенты часто также знакомы с уровнем трансцендентной самости. Однако им неизвестно о ее имманентном присутствии, поскольку она никогда не обретала реальность в их опыте[18]18
  Цит. по: Аверинцев С. Собрание сочинений. Переводы: Евангелия. Книга Иова. Псалмы Давида. Ктв.: Дух i лгтера, 2004. С. 377.


[Закрыть]<sup>[19]19
  См. дальнейшее обсуждение этой темы в главе 3.


[Закрыть]</sup>. Способность терапевта увидеть и прокомментировать этот свет в пациенте (через активное воображение в ходе терапевтической сессии) может иметь важный результат. Если долго отвергаемое пациентом ви́дение numinosum может быть возвращено, это часто дает тот же восстанавливающий эффект, как ви́дение Яхве Иовом. Как и у Иова, это ви́дение – также главный фактор воплощения numinosum. Это путь к связи Я и самости, которая является ключевым целительным аспектом для пограничного пациента (Beebe, 1988).

Нам необходимо осознавать, что многие люди познали этот уровень, но отщеплены от него. Наша задача тогда – помочь пограничному пациенту восстановить сознательное ви́дение. Таким образом, имагинальное ви́дение необходимо освободить от навязчивой тенденции к сканированию других людей, а у некоторых пограничных пациентов – пробудить из состояния рассеянности и инертности.