Текст книги "Пограничная личность. Видение и исцеление"

Глава 2
Нарциссическая и пограничная личности: сходства и контрасты

«Я буду убит, если покажу настоящего себя».

Введение

Было бы полезно иметь описание, помогающее идентифицировать психическую структуру пограничной личности, но здесь возникают определенные трудности. В своей предыдущей работе я перечислял качества нарциссической личности (Schwartz-Salant, 1982, р. 37ff.), в том числе крайний эгоцентризм, нехватку эмпатии, неспособность принимать критику, грандиозные и эксгибиционистские потребности. Кроме того, нельзя не заметить интенсивного влияния, которое психические структуры такого пациента оказывают на терапевта через нарциссические переносы. Пограничную личность, однако, описывать труднее. С одной стороны, пограничное расстройство проявляется в различных формах (Charlton, 1988); с другой – симптомы и переносы такого человека более изменчивы, чем у нарциссического или, возможно, у любого другого пациента. Противопоставляя пограничные и нарциссические структуры, мы сможем лучше описать пограничную личность и подчеркнуть существенные различия между этими расстройствами характера.

Идеализация

Вероятно, ключевую роль в формировании нарциссической личности играет идеализация (Masterson, 1981, p. 13). Согласно этой теории, ребенок был мишенью для завышенных и грандиозных родительских ожиданий. В значительной степени через бессознательные послания от родительских фигур ему было дано «предписание» реализовать их неудовлетворенные амбиции, которые в действительности представляют собой архаичные формы родительских неудач индивидуации. Если ребенка рассматривают как «особенного», ясно, что результатом столь концентрированного внимания станут трудности, так как от него требуют сверхдостижений. Но это еще не самое худшее. Нарциссическая личность одновременно получает совершенно противоположное послание – а именно, разрушительное послание зависти. Это сообщение примерно таково: «Ты замечательный, и я ненавижу тебя за это. У тебя есть все это, а раз у меня нет, то я презираю тебя за то, что у меня этого нет». Здесь «все это» относится к более или менее осознанным идеализированным качествам, которые одобряются родителями.

Нарциссическая личность формируется, используя эту идеализацию, приспосабливаясь к ее ценностям и создавая внутренний и внешний барьер против завистливой атаки. Этот барьер, названный нарциссической защитой, приводит к формированию странно непроницаемой личности. Пагубным образом позитивная функция идеализации в значительной степени направляется в защитные паттерны, и пока она не восстановится в межличностных отношениях, в которых идеализация преобразуется во внутреннюю структуру идеалов (Kohut, 1971), потенциал нарциссической личности вряд ли будет реализован. Если потенциал все же реализуется, это «решение» является лучшим из возможных исходов; однако гораздо чаще нарциссическая личность удивляет других своими неудачами, с трудом взрослеет и склонна цепляться за прошлое – все это очень ярко демонстрирует ее поверхностность. На самом деле, угрызения совести и жалость к себе из-за нереализованного потенциала становятся для такого человека главной формой самопреследования, поскольку он часто берется за все подряд и ничего толком не умеет.

Пограничная личность не обладает связностью и защитными способностями нарциссической. Развитие пограничной личности происходило в условиях путаницы во взаимоотношениях: семейная система поддерживала цепляние и зависимость и наказывала ребенка отказом в любви и заботе при любой попытке сепарации-индивидуации. И хотя обстоятельства развития нарциссической личности в целом те же, в случае пограничной личности паттерны родительского поведения часто имеют намного более явную и экстремальную природу, и, как правило, конструктивно идеализация не используется. В развитии нарциссической личности зависть и идеализация смешаны и комбинируются, формируя Я, слитое с архетипическими процессами и презирающее эрос и привязанность. Трудно сказать, является ли это внутреннее состояние слияния благословением или проклятием для нарциссической личности, но, в любом случае, у пограничной личности это состояние лишено стабильности.

Пограничная личность использует идеализацию, чтобы скрыть те качества собственного Я и других людей, которые представляются ей крайне негативными, хотя такая защита неустойчива и приводит к расщеплению. Таким образом, пограничная личность менее стабильна, чем человек с нарциссическим характером, который может использовать идеализацию, чтобы контролировать других, например, идеализируя их и требуя, чтобы идеализировали его. Пограничный пациент, напротив, может идеализировать кого-то и, тем не менее, через короткое время ошутить сильную ненависть и презрение к тому же самому человеку. Эти сдвиги в сознании могут происходить стремительно, когда человек находится в состоянии острого дистресса.

Пограничный человек использует идеализацию для защиты, и она доминирует во внутреннем мире специфическим образом. Терапевт может ощутить силу этой идеализации, обратив внимание на растущее дискомфортное чувство неадекватности, когда обесценивается все, что он думает или говорит. Как будто существует некий идеальный стандарт, и каждый должен пройти проверку на соответствие ему. Если кто-то не подходит под этот стандарт, то атака, разоблачающая его недостатки, неизбежна. У терапевта возникает также тенденция довести до сведения пациента ряд убеждений – о том, как должно быть – при одновременном переживании и отрицании защитной природы этой обличительной речи. Результатом такого отрицания становится тенденция к паранойяльности в присутствии пограничного пациента. Терапевт оказывается в ловушке внутреннего мира всех этих «надо», «должен», «следует». Это состояние может серьезно подавлять способность терапевта спонтанно и естественно утверждать то, что он думает, во что верит, или чего хочет.

У нарциссической личности идеализация осуществляется иначе. Нарциссическая идеализация часто переживается терапевтом как комфортное, «высокое» чувство. (Хотя некоторые терапевты могут находить слияние с идеализирующим пациентом дискомфортным.) Там, где идеализация и грандиозно-эксгибиционистское Я (Kohut, 1971) переплетены (смешанный перенос), мы имеем дело с аналогами переносов, возникающих в терапии пограничных пациентов. В смешанном переносе терапевт, работающий с нарциссическим пациентом, может чувствовать, что ему навязывается невысказанное и при этом настойчивое требование быть идеальным. В качестве ответной реакции у него может возникнуть чувство всемогущества, например, ощущение, что он знает значение конкретного сна или фантазии. Хотя это смешанное состояние, включающее идеализацию, также обнаруживается у пограничной личности, оно проявляется скорее в «свободно плавающей» манере, будто некий «знающий» дух вторгается и оказывает давление на терапевта, чтобы он дал «правильный ответ». При работе с нарциссическим пациентом терапевт в смешанном переносе может чувствовать принуждение к тому, чтобы «знать», и при этом часто находит действительно удовлетворительные ответы. В случае же пограничного пациента это качество смешанного переноса принуж дает терапевта «знать» без глубокого понимания, которое чувством преследования. В работе с пограничным пациентом терапевт склонен реагировать на это явление расщеплением и уходом от контакта, в то время как связность, являющаяся ведущим качеством нарциссического пациента, препятствует такому уходу. Кроме того, имея дело с пограничным пациентом, терапевт подвержен духу идеализации, который тормозит или блокирует его инициативу. К тому же терапевт ощущает угрозу того, что пациент разоблачит его – тем более, что малейшая поверхностность и любые ошибки терапевта болезненно преувеличиваются пациентом.

Бессознательные структуры идеализации пограничного пациента могут порождать у терапевта чувство серьезной опасности. В ответ он может начать демонстрировать надменность, которая является бессознательным маневром с целью избавиться от пациента и преодолеть индуцированное ощущение бессилия. До того, как это случится, терапевт может обманываться, казалось бы, позитивными отношениями и тешить себя мыслями о том, что диагноз поставлен неверно. Терапевт мог решить, что у пациента присутвуют сила духа и мужество, превосходящие научный редукционизм психиатрии. Но под давлением мощного чувства опасности подобный оптимизм быстро сменяется суровыми формулировками диагноза и прогноза и отрезвляющим вопросом о том, действительно ли пациент подходит для терапии.

Идеализация у пограничной личности интрапсихически сплавлена с яростью. Эта ярость обычно направлена на родительские фигуры, которые были не в состоянии соответствовать идеалу – то есть на тех, кто не обладал достаточной сознательностью и самооценкой, чтобы нести идеализированные проекции, столь необходимые растущему ребенку. Это раннее переживание родительской неудачи было слишком пугающими, чтобы ребенок мог его вынести, и в итоге ложь отрицания заняла место истинного восприятия. Защитная идеализация поддерживалась ради сохранения идеальных образов родителей. Действие защитных идеализированных структур, сплавленных с яростью, приводит к дезинтеграции и развоплощению, когда эго оказывается неспособным вступать в контакт никаким иным способом, кроме эмоционального затопления.

В восприятии терапевта эта идеализированная структура является не только садистической и мстительной, но и крайне требовательной; ее директива весьма проста – всегда быть лучшим. Столь грандиозное требование, вторгающееся в терапевтический процесс, где оно может быть особенно мучительным, а также навязываемое миру в целом, редко выполняется. Несмотря на то, что в этих грандиозных попытках могут содержаться кристаллы мудрости, неудивительно, что большинство людей отказывается принять потенциально положительные аспекты процессов идеализации у пограничной личности как слишком разрушительных.

Преследующее ви́дение – часть способа выживания пограничной личности. Испытывая на себе его давление, терапевт хочет скрыться. Любому хочется избежать контакта с пограничной личностью, которая пребывает в этом негативном состоянии. Если бы этот имагинальный способ был включен в отношения с эго, пограничный пациент был бы в состоянии видеть части объекта, которые действительно причиняют вред, а именно, приводят к невозможности искренне находиться рядом с ним. Если бы не отщепленное ви́дение, преследующее других и заставляющее ощущать себя преследуемым, пограничная личность, часто харизматичная и креативная, могла бы установить связь с numinosum, с мощью богов, и особенно с теми из них, кто давно свергнут нормативным коллективным сознанием.

Безусловно, пограничный человек может казаться нереальным и даже несколько нечеловеческим существом, когда излучает такую позитивную энергию и знание. Записи, сделанные мною после встречи с одной пограничной пациенткой, отражают типичные в этом случае переживания:

Она вызывает странное, дискомфортное, какое-то нечеловеческое чувство. Я чувствую себя как в сновидении с архаичной фигурой, которая говорит на странном языке отдаленных столетий, при этом порождая мощный аффект. Она говорит со мной простым понятным языком, я четко распознаю ее аффекты, она страдает, и все же при этом кажется не человеком, а существом иного рода. Каждое ее слово несет в себе полноту и чувствуется, как оно связано с чем-то большим и всеобщим, но выражаемым в странно поверхностной манере. Иначе говоря, ей присуща большая глубина и понимание. Но каждый момент странен, одновременно слишком полон и слишком пуст. Она кажется изгоем, живущим на краю мира, брошенным в темную тень нечеловеческих архетипических процессов и говорящим через них от их лица, будто она снисходит до человеческого диалога. Она кажется принцессой, ведьмой, клоуном, трикстером. Мы находимся в сказочном мире абстрактных персонажей, которые быстро обретают реальность из плоти и крови. Любое сомнение в ее подлинности оставляет у меня чувство вины.

Нарциссическая личность редко достигает этого уровня глубины и сложности. Например, терапевт может избегать осуждения поверхностности, пока он не подчиняется потребности пациента быть абсолютным центром внимания. При работе с пограничным пациентом перед терапевтом вновь и вновь встает угроза поверхностности или нарушенного внимания. Неискренность в любой форме обычно интерпретируется как акт преследования. Слово или фраза могут внезапно стать самым важным на сессии и серьезно подорвать терапевтический альянс. Пограничный пациент часто оказывается суровым критиком в силу своей уверенности в том, что такие моменты неискренности, если их пропустить, приведут к появлению новых демонов в его внутреннем мире. Можно сказать, что жизнь пограничной личности зависит от взвешенности слов.

Эксгибиционизм и мошенничество

Эксгибиционизм – акт, при котором самость при содействии эго демонстрирует в полноте своей экспрессии символику целостности человека. Принимает ли он форму младенческого выставления себя напоказ и удовлетворения от своей удали, или выражение взрослым того, во что он или она верит, во всей творческой полноте, эксгибиционизм есть жизненно важный аспект индивидуации. В своих патологических формах архетипические энергии эксгибиционизма слиты с эго, что приводит как к инфляции эго, так и к сужению самости, когда подрывается процесс ее развертывания через деинтеграцию[29]29
  Согласно концепции Фордхэма, у человека с рождения присутствует первичная Самость, архетипический


[Закрыть] (Fordham, 1976). В своих здоровых формах эксгибиционистские энергии переживаются как отдельные от эго. Но даже когда такая дифференциация имеет место, здоровый эксгибиционизм все еще предполагает некоторое слияние с архетипическими энергиями. Процесс индивидуации никогда не бывает полностью свободен от таких «загрязненных» состояний; очищение и освобождение от слияния с архетипическими энергиями – это непрерывно происходящий процесс. Следовательно, четкой границы между здоровым и патологическим эксгибиционизмом нет, однако у пограничных пациентов его патологические формы проявляются наиболее очевидно.

С одной стороны, эксгибиционизм, свойственный пограничному пациенту – это глубинный слой эксгибиционизма нарциссической личности, который обычно проявляется только тогда, когда нарциссическая структура характера начинает трансформироваться (Schwartz-Salant, 1982, p. 155ff.). С другой стороны, нарциссическая структура личности из-за ее большей связности в состоянии контейнировать эксгибиционистские энергии более высокого уровня, чем те, которые мы обнаруживаем у пограничных личностей.

Приведем несколько иллюстраций, которые помогут нам представить патологию эксгибиционизма у пограничных пациентов. Пограничный пациент говорит: «Я буду убит, если покажу настоящего себя. Я стану слишком уязвим для критики». Для этого человека простое желание «хотеть быть увиденным» разделяется на полярности полного слияния или полного отсутствия контакта. В какой-то момент человек чувствует себя защищенным в фанта-

потенциал которой развертывается в процессе развития. Первичная Самость представляет собой неструктурированное, бессознательное целое. В развитии чередуются деинтеграция (возвращение к этой неструктурированной целостности) и реинтеграция – формирование внутренних объектов. зии поглощенности другим человеком; в следующий момент это состояние слияния ужасает пациента, поскольку заставляет его чувствовать себя слишком уязвимым перед опасностью отвержения или поглощения и последующей потери идентичности. В процессе терапии я обычно чувствую, что пациент хочет слиться со мной, но эти состояния часто перемежаются длинными периодами, когда между нами нет никакой связи.

Другой пограничный пациент говорил о том, что его мучают собственные сексуальные энергии. Обнаружение этих энергий не только сделает его уязвимым, но и грозит разоблачением его властности и жадности, и в частности, потребительского желания поглотить своего партнера.

Пациентка объясняет, что когда она пытается быть, а не действовать, ее охватывает невыносимое чувство стыда, поскольку в состоянии бытия становится очевидной ее никчемность и ее никто не принимает всерьез. Другая пациентка начинает рассказывать мне о том, что с ней случилось нечто замечательное, и сразу же после этого у нее возникает образ, что она находится внутри стеклянной банки. В ответ у меня возникло чувство, будто я нахожусь в обществе рассказчика, который «отыгрывает» интенсивные чувства; следовательно, они не достигают меня, так как ее аффект оказывается отрезанным. Эта пациентка боится, что, если она просто будет самой собой, то столкнется лишь со скукой и безразличием с моей стороны, как и в случае ее отца, не интересовавшегося ею. Как правило, происходит именно то, чего пограничная личность боится больше всего. Для моей пациентки стеклянная «банка» гарантирует продолжение изоляции. Она может комфортно жить в своей «банке», но переспектива раскрытия своих мыслей и переживаний другому ужасает ее, связанные с этим энергии слишком интенсивны, чтобы их выдержать.

Когда пограничный пациент считает, что его эксгибиционистские энергии окажутся слишком мощными для другого, нам нужно понимать, что это выражение всемогущества часто отражает его убеждение, что если он действительно прочувствует и проявит свою силу и креативность, то никакой другой человек не сможет соответствовать этим энергиям, и скорее всего, за это отвергнет его. На формирование этой системы убеждений существенное влияние оказали детские переживания пограничного пациента, да и во взрослой жизни проявление эксгибиционистских энергий часто влечет за собой отвержение. Но это ожидание не всегда оказывается верным; убежденность в этом основана на всемогуществе и должна быть поколеблена. У пограничной личности две возможности – отвержения или переживания принятия – переплетены между собой; кроме того, такой человек склонен провоцировать трудности, так как он обычно строит отношения таким образом, что гибельные пророчества исполняются в них сами собой. Если мы хотим понять пограничную личность, мы должны признать, что обычные определения гордыни или всемогущества часто плохо отражают глубинные страхи, стоящие за такими утверждениями, как: «Я стану слишком сильным» или «Я стану столь ненасытным, что сожру тебя». Нам нужно осознавать, что пограничная личность открыта мощным архетипическим энергиям, которые могут оказаться для нее эмоционально непомерными и привести к расчленению эго. Поэтому выброс этих энергий оказывается губительным как для человека, так, зачастую, и для объекта.

Нарциссическая личность отделена от архетипической сферы нарциссической защитой. Система защиты пограничного человека не является столь монолитной, и он вынужден зависеть от архаичных и фрагментирующих защит. Если защита нарциссического пациента не срабатывает, он может впасть в состояние ослабленности, но способен легко восстановиться благодаря эмпатическим реакциям терапевта. Пограничный же пациент будет восстанавливаться намного медленнее.

Из-за чрезвычайной уязвимости пограничных личностей к эмоциональному затоплению они считают свои эксгибиционистские энергии опасными; даже незначительные их проявления порождают вину, страх, панику и стыд. Это также верно и для нарциссической личности, когда ее самооценка оказывается под угрозой из-за потери контроля. Но в случае пограничной личности опасность переполнения часто скрывает намного более глубокие проблемы. Превалирует своеобразное «безмыслие», и есть ощущение, что никакой аутентичной самости не существует. Вместо нее есть только пустота и ложь. Один из глубоко укорененных страхов пограничной личности – оказаться жертвой мошенничества. И как бы ни были важны страх высвобождения своих энергий или чрезмерный эксгибиционизм как защита от него, за ними обычно скрывается более глубокая проблема – ощущение отсутствия аутентичной самости. При пограничных состояниях эксгибиционизм сочетается с ощущением обманутости, и если терапевт способен ухватить эту связь, запутанные и сложные взаимодействия часто становятся для него более понятны.

Во время групповой сессии женщина спросила ведущего: «Если некто пришел на ваше первое занятие, должен ли он платить, если придет снова?» Ведущий был в недоумении, так же как и все остальные в группе. Никто не мог понять, о чем она говорит. Она повторила. Ее снова не поняли. Источник этого замешательства лежит в отщепленном гневе, который был замаскирован простым с виду вопросом. Более искренним было бы утверждение: «Вы хотите, чтобы я приходила на ваши занятия; Вы предъявляете мне это требование. Если я продолжу ходить, чего я на самом деле не хочу делать, почему я должна продолжать платить?» Сама женщина представления не имела, почему ее не поняли. Но ее высказывание, представлявшее собой расщепляющий прием, инкапсулирующий то, что она действительно чувствовала, сбило всех с толку; каждый член группы понял ее по-своему. Страх эксгибиционизма у этой женщины – в этом случае страх показать свои истинные чувства – был слишком мощным, чтобы его выдержать. В результате она, выражая свои истинные чувства и вопросы, отщепляла их – в частности, свою агрессию – в такой форме, что вводила всех в замешательство. Такой выбор поведения с очевидностью свидетельствует об определенном садизме: замешательство других людей давало этой женщине на редкость приятное ощущение, что все под контролем. Но намного более глубинной проблемой, которая проявилась в этом контексте, было стремление этой женщины скрыть свое ощущение безмыслия и неаутентичности. Обычно такие состояния замешательства отщеплены и констеллируются в другом человеке посредством проективной идентификации.

Одна из моих пациенток начала сессию, рассказывая мне историю о некоем своем достижении. По мере того как она говорила, я чувствовал, что на меня находит отупение и вялость; мне было трудно найти, что сказать, и реагировать непосредственно. Я не нашел ничего лучше, чем сказать: «Это хорошая история». На самом деле, в этом высказывании была доля правды, поскольку я чувствовал, что она рассказывала мне историю о себе самой, и что ее повествование было результатом большой психологической работы, которую она уже проделала. Но моя реакция передала ей лишь малую долю этого восприятия, и короткий ответ расстроил ее. Она пожаловалась, что мой ответ был безразличным и отстраненным.

Как только она сообщила об этих чувствах, я почувствовал себя более энергичным и мне стало легче найти, что сказать. Я смог теперь объяснить ей, что я подразумевал под «хорошей историей» и оказалось, что ответ удовлетворил ее. Я смог также сказать ей, что ее достижение впечатляет; то есть я смог личностно отнестись к истории, которую она рассказала, и признать, что мое замечание о «хорошей истории» было ответом, не соответствующим ее достижениям. Пациентка задала неизбежный вопрос: «Что заставило вас сначала сказать, что это была хорошая история?» Только тогда я понял, что она вступила в контакт со мной, когда расстроилась, услышав мой ответ. Когда она только начала рассказывать, контакт отсутствовал, и это обессилило меня; первым возникшим у меня чувством было желание вырваться из этого потока тупости.

Когда я размышлял над этим взаимодействием, я осознал, что мой первоначальный ответ определялся тем, что эта женщина сама себе противоречила. Ей был нужен теплый, искренний ответ заинтересованного человека. Но при этом этим она отщепила себя от меня, рассматривая меня вместо этого как наблюдателя, действующего по заданным правилам. Однако, когда она, жалуясь, вошла в контакт со мной, мои ограничения исчезли, и я смог легко дать ей простой, прямой и эмпатичный ответ, которого она хотела. Фактически, мое отношение к ней изменилось от почти нейтральности до фокусирования на том, что происходит между нами на самом деле.

Но почему моя вовлеченность была настолько слаба? Что могло бы быть ключом к моему первому короткому ответу? Я мог, конечно, объяснить мой садизм просто реакцией на отсутствие эмоционального контакта с ее стороны. Обычно эта форма контрпереноса появляется у терапевтов, работающих с нарциссическими пациентами, и отражает ненависть терапевта за то, что с ним обращаются так, будто он не является реальным человеком. Или, при работе с нарциссическим пациентом, вынужденный минимальный ответ терапевта может представлять собой индуцированную реакцию, связанную с сопротивлением пациента идеализированному переносу. В случае этой женщины было задействовано еще что-то; за истинным ощущением достижения скрывалось невыносимое чувство, что ее вообще нельзя полюбить. Она также чувствовала отупение и внутренний вакуум и была убеждена, что ее разум пуст и ей нечего предложить. Моя минимальная реакция объясняется тем, что она была отщеплена от этих чувств, и я их интроецировал.

Нарциссическая личность сливается с эксгибиционистским аспектом самости; пограничная личность отщепляется от него. Когда грандиозно-эксгибиционистская самость констеллируется в нарциссической личности, ее стремление контролировать других людей указывает на состояние слияния эго с самостью. В некотором смысле, нарциссическая личность может производить впечатление совершенно неразвитой, рассматриваем ли мы это состояние как вторичный отказ (Kernberg, 1975), или как замедленное развитие (Kohut, 1971), для разворачивания которого необходимы эмпатические реакции. Но эксгибиционизм (и самость) развивается по-другому у пограничной личности, здоровыми эксгибиционистскими проявлениями которой родители, как правило, злоупотребляли. Пациенты говорят о том, что когда они раскрывали свою аутентичную самость перед родителями, то обнаруживали, что их ценят исключительно за хорошее поведение, а не за индивидуальность, и что их истинные чувства игнорируются как раз тогда, когда они обманулись и поверили, что на самом деле эти чувства имеют значение. Часто пограничный пациент будет горько сетовать на то, что его таланты то поощрялись, то отрицались по прихоти родителей. Эта динамика родительского злоупотребления часто приводит к катастрофическим последствиям, поскольку человек переживает эту ситуацию как насилие над самостью. Ему не остается ничего другого, кроме как ради выживания отщепить эксгибиционистские стремления, тоску и печаль или проявлять их в такой форме, которая гарантировала бы их отвержение.

В качестве отщепленной структуры эти эксгибиционистские влечения позже обретают автономную идентичность, в значительной степени сформированную интернализованной яростью в отношении самости и родительских фигур. В конечном счете эта «система» становится внутренним врагом, так как подпитывается энергией травмирующих переживаний. Ясно, что впоследствии любое подлинное проявление самости будет активизировать эту внутреннюю систему, пробуждая боль и ненависть, связанную с ней. Но самый мучительный аспект этого процесса состоит в том, что аутентичная самость со своим эксгибиционистским компонентом отщепляется и отступает. В случае пограничной личности вхождение в эту внутреннюю сферу выводит на свет самую мучительную «правду» из всех: бесконечную, пронизывающую пустоту. Расщепление становится образом жизни, и контакт с отщепленными эксгибиционистскими энергиями требует героических усилий, которые лишь немногие предпринимают. Но в то время как обнаружение самости приравнивается к психической смерти, ее укрывательство расценивается как мошенничество. Пограничная личность живет между этими мирами, будучи причастна к обоим, но не принадлежа ни одному; следовательно, отщепление боли неприкаянности приносит лишь временное облегчение.

В результате рано нарушенных объектных отношений у пограничной личности лишь малая часть подлинной самости сохраняет свою функциональность. Для некоторых пограничных личностей делать интеллектуальную работу становится навязчивой активностью, которая призвана заменить упорядочивающее качество самости, но в этом процессе совсем исчезает оставшийся клочок бытия. Для такого человека еще один способ обрести функционирующую внутреннюю самость – это установить трансцендентную связь с numinosum, но это обычно происходит только через обесценивание теневой стороны жизни. Даже при условии задействования подлинной связи с духовными энергиями эти усилия обычно используются как расщепляющий маневр, направленный на отрицание болезненных внутренних состояний отвержения и соответствующих негативных аффектов, таких как ярость и ненависть. Все же, несмотря на этот расщепляющий прием, у пограничного пациента часто обнаруживается более глубокая связь с религиозными материями, чем у нарциссической личности, вообще более озабоченной внешним и склонной к большей поверхностности в своих убеждениях. Связь пограничной личности с религиозными системами может быть направлена во вред, на дальнейшее расщепление, но часто по мере исцеления пограничного пациента обнаруживается, что переживание numinosum сохраняется в модифицированной форме. Напротив, у нарциссической личности связь с сакральным менее аутентична, и религиозные склонности могут легко изживаться. У нарциссической личности экзальтированные образы и поверхностное интуитивное понимание часто подменяют собой подлинное религиозное переживание.

Пограничные и нарциссические личности по-разному относятся к прошлому опыту. Например, пребывая во внутреннем состоянии отчаяния, пограничный пациент может переживать эмпатические неудачи как безжалостные акты игнорирования и, в свою очередь, становится безжалостным. Но эта жестокость и расстраивает его больше всего. Пограничная личность может вести себя так, будто Другой никогда не существовал; история и непрерывность отношений решительно аннулируется, и успешная проработка всех предыдущих взаимодействий сведена на нет. В работе с нарциссической личностью понимание терапевтом собственных эмпатических неудач и сообщение об этом пациенту будет, как правило, способствовать восстановлению терапевтического процесса в его историческом контексте, прежде затопленном яростью пациента из-за таких неудач. Но в работе с пограничной личностью часто можно оказаться на своего рода необитаемой территории, в болезненном состоянии, о котором можно с уверенностью сказать, что связь между пациентом и терапевтом совершенно отсутствует.

Нарциссический пациент имеет скорее смутное ощущение своей личной истории. Частое повторение рассказов об одних и тех же событиях является показателем недостаточно четкого чувства собственной истории и потребности ощущать себя эффективным (Schwartz-Salant, 1982, p. 39). Пограничный человек может иметь четкое ощущение своей истории, но он готов полностью разрушить его и, по-видимому, способен использовать его фрагменты для психических атак. Ярость и ненависть, которые питают эти атаки и последующее чувство вины, представляют собой серьезную угрозу ощущению идентичности пограничного пациента. Эти аффекты часто приводят к глубоким регрессиям и к психотическим состояниям, делающим идентичность еще более диффузной.