Текст книги "Пушкинский круг. Легенды и мифы"

Впрочем, в фольклоре такое авторское понимание художественного замысла значительно расширилось. В Петербурге многие считали памятник Петру I неким мистическим символом. Городские ясновидящие утверждали, что «это благое место на Сенатской площади соединено невидимой обычному глазу „пуповиной“ или „столбом“, с Небесным ангелом – хранителем города». А многие детали самого монумента сами по себе не только символичны, но и выполняют вполне конкретные охранительные функции. Так, например, под Сенатской площадью, согласно старинным верованиям, живет гигантский змей, до поры до времени не проявляя никаких признаков жизни. Но старые люди верили, что как только змей зашевелится, городу наступит конец. Знал будто бы об этом и Фальконе. Вот почему, утверждает фольклор, он включил в композицию памятника изображение змея, на все грядущие века словно заявляя нечистой силе: «Чур, меня!»

 
У Петра Великого
Близких нету никого,
Только лошадь да змея,
Вот и вся его семья.
 

К памятнику относились по-разному. Не все и не сразу признали его великим. То, что в XX веке возводилось в достоинство, в XVIII, да и в XIX веках многим представлялось недостатком. И пьедестал – «диким», и рука непропорционально длинной, и змея якобы олицетворяла попранный и несчастный русский народ, и так далее, и так далее. Вокруг памятника бушевали страсти и кипели споры. О нем создавали стихи и поэмы, романы и балеты, художественные полотна и народные легенды.

Судя по воспоминаниям современников, памятник Петру внушал неподдельный ужас. По свидетельству одного из них, во время открытия монумента впечатление было такое, будто «император прямо на глазах собравшихся въехал на поверхность огромного камня». Заезжая иностранка вспоминала, как в 1805 году вдруг увидела «скачущего по крутой скале великана на громадном коне». – «Остановите его!» – в ужасе воскликнула пораженная женщина. По одной из легенд, во время литургии в Петропавловском соборе по случаю открытия «Медного всадника», когда митрополит, ударив посохом по гробнице Петра I, воскликнул: «Восстань же теперь, великий монарх, и воззри на любезное изобретение твое», будущий император Павел I всерьез испугался, что прадед и в самом деле может ожить.

До сих пор, утверждает городской фольклор, каждый раз накануне крупных наводнений бронзовый Петр вновь оживает, съезжает со своей дикой скалы и скачет по городу, предупреждая о надвигающейся опасности. Это перекликается с другой легендой о том, что иногда Медный всадник поворачивается на своем гранитном пьедестале как флюгер, указывая направление ветра истории.

Все это Пушкин знал или мог знать. Но то, что рассказывал Виельгорский, стало для него откровением. Случилось это в 1812 году, в то драматическое лето, когда Петербургу всерьез угрожала опасность наполеоновского вторжения. Мы уже рассказывали о том, что первоначально французская армия намеревалась войти в Петербург. В Петербурге всерьез озаботились спасением художественных и исторических ценностей. Среди прочего император Александр I распорядился вывезти статую Петра Великого в Вологодскую губернию. Были приготовлены специальные плоскодонные баржи и выработан подробный план эвакуации монумента. Статс-секретарю Молчанову для этого выделили деньги и специалистов.

В это самое время, рассказывал Виельгорский, некоего не то капитана, не то майора Батурина стал преследовать один и тот же таинственный сон. Во сне он видел себя на Сенатской площади, рядом с памятником Петру Великому. Вдруг голова Петра поворачивается, затем всадник съезжает со скалы и по петербургским улицам направляется к Каменному острову, где жил в то время император Александр I. Бронзовый всадник въезжает во двор Каменноостровского дворца, из которого навстречу ему выходит озабоченный государь. «Молодой человек, до чего ты довел мою Россию! – говорит ему Петр Великий, – Но пока я на месте, моему городу нечего опасаться!» Затем всадник поворачивает назад, и снова раздается звонкое цоканье бронзовых копыт его коня о мостовую.

Майор добивается свидания с личным другом императора, князем Голицыным, и передает ему виденное во сне. Пораженный его рассказом, князь пересказывает сновидение царю, после чего, утверждает легенда, Александр I отменяет свое решение о перевозке монумента. Статуя Петра остается на месте, и, как это и было обещано во сне майора Батурина, сапог наполеоновского солдата не коснулся петербургской земли.

О таком развитии сюжета можно только мечтать. Все остальное оставалось «делом техники» и литературного мастерства. Даже конфликт, который и без того все более отчетливо и остро просматривался в сюжете, при желании можно было бы и далее обострить.

И действительно, Пушкин на это будто бы пошел. Существует одно малоизвестное литературное предание о том, что Пушкин не ограничился ныне хорошо известными двумя, как считают многие исследователи, маловразумительными вне контекста всей поэмы, полустроками, вложенными в уста несчастного Евгения и адресованными «державцу полумира»: «Добро, строитель чудотворный / Ужо тебе!» Согласно легенде, бедный полупомешанный чиновник произнес целый обвинительный монолог, обращенный к медному истукану, лишившему его не только обыкновенного существования, но и человеческого облика. Называли даже количество стихов этого страстного монолога, которые цензура якобы безжалостно вычеркнула. Говорили, что их было тридцать и что при чтении поэмы самим Пушкиным они производили «потрясающее впечатление». Правда, еще Валерий Брюсов, внимательно вслушиваясь в эту легенду, заметил, что «в рукописях Пушкина нигде не сохранилось ничего, кроме тех слов, которые читаются теперь в тексте повести». Но кто знает. Как известно, фольклор на пустом месте не появляется.

«Пиковая дама»

«Медный всадник», в основу которого, как мы видим, положены петербургские предания и легенды, был написан в 1833 году. В следующем, 1834 году в аристократических и литературных салонах говорили о «Пиковой даме», повести глубоко петербургской не только по духу, но и по городскому фольклору – он не только предшествовал ее рождению, но и сопровождал после шумного появления в печати.

Литературная новость взбудоражила и без того склонное к большим интригам и маленьким «семейным» скандалам петербургское общество. Образ безобразной древней старухи, счастливой обладательницы мистической тайны трех карт, вызывал совершенно конкретные, недвусмысленные ассоциации, а загадочный эпиграф, предпосланный Пушкиным к повести: «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность», да еще со ссылкой на «Новейшую гадательную книгу», подогревал разгоряченное любопытство.

Кто же скрывался за образом пушкинской графини, или, как подозрительно часто якобы оговаривается сам Пушкин, княгини? Двух мнений на этот счет в тогдашнем обществе не было. Это подтверждает и сам автор нашумевшей повести. 7 апреля 1834 года он заносит в дневник короткую запись: «При дворе нашли сходство между старой графиней и княгиней Натальей Петровной».

С тех пор в Петербурге княгиню Наталью Петровну Голицыну иначе как «Пиковая Дама» не называли.

Княгиня Голицына происходила из рода так называемых новых людей, в избытке появившихся в начале XVIII века в окружении Петра Великого. По официальным документам, она была дочерью старшего сына денщика Петра I, Петра Чернышева, который на самом деле, если, конечно, верить одной малоизвестной легенде, слыл сыном самого самодержца. Таким образом, согласно городскому фольклору, Наталья Петровна была внучкой первого российского императора и основателя Петербурга. Во всяком случае, в ее манере держаться перед сильными мира сего, в стиле ее деспотического и одновременно независимого поведения в повседневном быту многое говорило в пользу этого утверждения, а сама она не раз старалась тонко намекнуть на свое легендарное происхождение. Так, когда ее навещал император или какие-либо другие члены монаршей фамилии, обед сервировался на серебре, якобы подаренном Петром I одному из ее предков.

Н.П. Голицына

Посещать ее обеды многие почитали за честь, а ее сын – знаменитый московский генерал-губернатор В.Д. Голицын – не смел даже сидеть в присутствии матери без ее разрешения. Гордый и независимый характер княгини проявлялся во всем. Однажды ей решили представить военного министра, графа Чернышева, возглавлявшего следственную комиссию по делу декабристов. Он был любимцем Николая I, и перед ним все заискивали. «Я знаю только того Чернышева, который сослан в Сибирь», – неожиданно грубо оборвала представление княгиня. Речь шла об однофамильце графа – декабристе Захаре Григорьевиче Чернышеве, осужденном на пожизненную ссылку.

Отец Голицыной служил дипломатом, и в молодости Наталья Петровна жила за границей. Ее с удовольствием принимали во многих монарших домах. Но знали ее еще и потому, что она была страстной поклонницей игры в карты. Во Франции она была постоянным партнером по картам королевы Марии Антуанетты. Страсть к картам она сохранила до глубокой старости и играла даже тогда, когда ничего не видела. По рекомендации Воспитательного дома карточная фабрика специально для нее даже выпустила карты большого формата.

В молодости Наталья Петровна слыла красавицей, хотя, по мнению многих, особой красотой не отличалась, а с возрастом вообще обросла усами и бородой, за что в Петербурге ее за глаза называли «Княгиня Усатая», или более деликатно, по-французски, «Княгиня Мусташ» (от французского moustache – усы). Именно этот образ ветхой старухи, обладавшей отталкивающей, непривлекательной внешностью в сочетании с острым умом и царственной надменностью, и возникал в воображении первых читателей «Пиковой дамы».

Сюжетная канва пушкинской повести на самом деле не представляла ничего необычного для высшего петербургского общества. Азартные карточные игры были в то время едва ли не самой модной и распространенной забавой столичной «золотой молодежи». Как мы уже знаем, страстным и необузданным картежником был и сам Пушкин, и многие его близкие друзья. Если верить легендам, эпиграф к первой главе повести: «А в ненастные дни собирались они часто» Пушкин сочинил во время игры в карты и записал его прямо на рукаве своего знакомца, известного картежника, внука Натальи Петровны, Сергея Григорьевича, по прозвищу «Фирс». На глазах поэта происходили самые невероятные истории, каждая из них могла стать сюжетом литературного произведения. Из-за неожиданных проигрышей люди лишались огромных состояний, стрелялись и сходили с ума.

И тут в наше повествование буквально врывается небезызвестный граф Сен-Жермен, одна из самых загадочных личностей Франции XVIII века. Напомним коротко его биографию. Великосветский авантюрист, мистик, изобретатель жизненного элексира и философского камня, граф Сен-Жермен по некоторым предположениям был португальцем и носил подлинное, как он сам утверждал, имя Йозеф Ракоци, принц Трансильванский. В то же время в разные годы охотно выдавал себя то за графа Цароша, то за маркиза Монфера, то за графа Белламор, графа Салтыкоф и многих других.

Существует множество биографий Сен-Жермена, каждая по невероятности превосходит другую. Согласно некоторым из них, он жил в XVI веке, во времена французского короля Франциска I. Согласно другим, более поздним, работал с известной русской писательницей Еленой Блаватской, она, кстати, родилась только за три года до описываемых нами событий, в 1831 году. Сам Сен-Жермен утверждал, что ему две тысячи лет, и рассказывал подробности свадьбы в Кане Галилейской, где он чуть ли не давал советы самому Иисусу Христу.

Умер граф Сен-Жермен будто бы в Лондоне, куда сбежал после французской революции 1783 года. По одним источникам, он прожил 75 лет, по другим – 88, по третьим – 93. Но даже через 30 лет после его смерти «находились люди, которые клялись, что только что видели Сен-Жермена и разговаривали с ним».

Граф Сен-Жермен оставил более или менее заметный след в петербургском фольклоре. По одной из легенд, накануне так называемой «революции 1762 года» под именем графа Салтыкоф он тайно приезжал в Россию, сошелся с заговорщиками и «оказал им какую-то помощь» в деле свержения императора Петра III и восшествия на престол Екатерины II.

По одной из легенд, граф Сен-Жермен имел непосредственное отношение к сюжету повести Пушкина «Пиковая дама». Согласно легенде, внук Натальи Петровны Голицыной, начисто проигравшийся в карты, в отчаянье бросился к бабке с мольбой о помощи. Голицына в то время находилась в Париже. Она обратилась за советом к своему французскому другу графу Сен-Жермену. Граф живо откликнулся на просьбу о помощи и сообщил Наталье Петровне тайну трех карт – тройки, семерки и туза. Если верить фольклору, ее внук тут же отыгрался.

Вскоре вся эта авантюрная история дошла до Петербурга и, конечно, стала известна Пушкину, тот ею своевременно и удачно воспользовался. Он сам об этом намекает в первой главе «Пиковой дамы». Помните, как Томский рассказывает о своей бабушке, «Московской Венере», которая «лет шестьдесят тому назад ездила в Париж и была там в большой моде»? Правда, по Пушкину, старуха сама отыгралась в карты, никому не выдав сообщенной ей Сен-Жерменом тайны трех карт. Но ведь это художественное произведение, и автор волен изменить сюжет услышанной им истории. Напомним читателям, что во второй главе повести Пушкин уже от собственного, то есть авторского лица сообщает о том, что это был всего лишь «анекдот (выделено нами – Н. С.) о трех картах», который «сильно подействовал на его (Германна – Н. С.) воображение».

Впрочем, по другой версии, Пушкину при работе над «Пиковой дамой» не требовалось нужды так далеко обращать свой авторский взор. У него была своя, собственная, личная биографическая легенда о появлении замысла повести. И если даже предположить, что эта легенда никакого фактического подтверждения не имела, то есть возникла на пустом месте, то исключить ее из жизни поэта все равно невозможно, потому что об этом с утра до вечера злословили в кругах многочисленных московских и петербургских Голицыных. Легенда дожила до наших дней и бережно хранится в семейных рассказах современных потомков старинного рода.

Согласно этой легенде, Пушкина однажды пригласили погостить в доме Натальи Петровны. В течение нескольких дней он жил у княгини и, обладая горячим африканским темпераментом, не мог отказать себе в удовольствии поволочиться за всеми юными обитательницами гостеприимного дома. Некоторое время княгиня пыталась закрывать глаза на бестактные выходки молодого повесы, но наконец не вытерпела и, возмущенная бесцеремонным и вызывающим поведением гостя, с позором выгнала его из дома. Затаив обиду, Пушкин будто бы поклялся когда-нибудь отомстить злобной старухе и якобы только ради этого придумал всю повесть.

Трудно сказать, удалась ли «страшная месть». Княгине в ее более чем преклонном возрасте было, видимо, все это глубоко безразлично. Однако навеки прославить Наталью Петровну Пушкин сумел. В год написания повести Голицыной исполнилось 94 года. Скончалась она в возрасте 97 лет в декабре 1837 года, ненадолго пережив обессмертившего ее поэта. А дом № 10 по Малой Морской улице, где она проживала, в истории города навсегда остался «Домом Пиковой Дамы».

Справедливости ради надо сказать, что в Петербурге широко известны два дома, которые городской фольклор традиционно связывает с героиней известной повести А.С. Пушкина. Второй, претендующий на звание «Дома Пиковой Дамы», находится на Литейном проспекте, № 42. Это известный особняк Зинаиды Юсуповой. Согласно некоторым легендам, именно княгиня Юсупова, прозванная в молодости за необыкновенную красоту «Московской Венерой», в старости стала прообразом героини пушкинской повести. Неисправимые фантазеры даже уверяют, что если долго и внимательно всматриваться в окна второго, господского этажа особняка на Литейном, то можно разглядеть на фоне старинных оконных переплетов стройную старуху, она непременно встретится с вами взглядом, а тем, кто не поверит в ее существование, погрозит костлявым пальцем. И верили. Во всяком случае, петербургскому поэту Николаю Агнивцеву, автору «Блистательного Санкт-Петербурга», в эмиграции грезилось:

 
На Литейном, прямо, прямо,
Возле третьего угла,
Там, где Пиковая дама
По преданию жила!
 

В то же время известно, что особняк княгини Зинаиды Ивановны Юсуповой, урожденной Сумароковой-Эльстон на Литейном проспекте построен архитектором Л.Л. Бонштедтом только в 1858 году, более чем через 20 лет после смерти Пушкина. Княгиня бульшую часть жизни провела за границей, и особняк чаще всего пустовал. В 1908 году его помещения арендовал известный театр сатиры и пародии «Кривое зеркало». В годы Первой мировой войны в здании разместился военный госпиталь, затем, в 1930-х годах, здесь находился Дом политпросвещения, на базе которого в 1949 году открыли Центральный лекторий общества «Знание», его лекции и концерты пользовались в Ленинграде успехом.

«Русалка»

Любопытно, что фольклор, коим Пушкин широко пользовался как богатым источником, щедро питавшим его творческую фантазию, вполне мог оказаться и бумерангом. Впрочем, это общий закон литературы и ее взаимоотношений с читателями. Закоренелая читательская привычка ставить знак равенства между автором произведения и его героем, отождествлять их, в многовековой истории культуры оказала дурную услугу не одному писателю. Исключением не был и Пушкин. В 1832 году поэт написал народную драму «Русалка». Мысль о сюжете «Русалки» подал Пушкину услышанный им рассказ о трагической судьбе дочери мельника из родового поместья Вульфов. По преданию, она влюбилась в одного барского камердинера. Он соблазнил ее и не то уехал вместе со своим барином, не то за какую-то провинность отдан в солдаты. Девушка осталась беременной и с отчаянья утопилась в омуте мельничной плотины. Местные жители любили показывать этот, поросший лесом, водоем. Любителям живописи он хорошо известен. Его изобразил художник Левитан на своей знаменитой картине «У омута».

По Пушкину, трагический сюжет «Русалки» разворачивается на берегу Днепра, где, кстати, поэт был только проездом, по дороге в Бессарабию, в свою первую южную ссылку. Правда, во время двухдневного пребывания в Киеве успел искупаться в Днепре, но простудился и покинул берега Днепра больным. В совокупной же памяти обитателей родовых имений Пушкиных и Вульфов, что находились вблизи друг от друга, драма несчастной дочери старого мельника легко ассоциировалась с воспоминаниями о горячем африканском темпераменте поэта и его амурных приключениях на берегах Сороти. Да и сам Пушкин, что называется, проговаривается. Вспомните начало заключительного монолога драмы, вложенного в уста Князя:

 
Невольно к этим грустным берегам
Меня влечет неведомая сила.
Все здесь напоминает мне былое
И вольной красной юности моей
Любимую, хоть горестную повесть.
Здесь некогда любовь меня встречала,
Свободная, кипящая любовь;
Я счастлив был, безумец!..
 

Со временем все эти воспоминания личной жизни могли трансформироваться в легенды, легко переплетающиеся с сюжетом его же «Русалки». Тем более что сам сюжет о бедном отце и его дочери, жестоко обманутой проезжим барином, носит как в жизни, так и в литературе всеобщий характер. Сам Пушкин обращался к нему не раз. На подобном материале основана повесть «Станционный смотритель».

Между тем, вымышленная история старика-смотрителя на почтовой станции осталась для Пушкина без последствий, в то время как трагическая судьба мельниковой дочери сыграла с автором злую шутку, обернувшись нелицеприятной легендой. Приводим ее в записи Г.Е. Потаповой, сделанной в 1983 году в Михайловском. «А что в ем хорошего, в вашем Пушкине? Я вам вот что, девки, скажу: повесить его мало! Привязать за ноги, за руки к осинам, да отпустить – вот как с им надо! Вот вы, девки, не знаете, а стояла тут раньше мельница, и жил мельник, и была у него дочка-красавица. А Пушкин-то ваш, как приехал сюда – ну за ей бегать. Бегал, бегал… Обрюхатил да и бросил. А она со сраму-то взяла да утопилась – там в озере. Вот как оно было…»

Другие произведения

В 1828 году Петербург зачитывался списками «Гаврилиады». Авторство Пушкина ни у кого не вызывало сомнений. Да и сам поэт вроде бы этого не отрицал. Однако в известном смысле побаивался. В письме к Вяземскому он даже предлагал «при случае распространить версию о том, что подлинным автором „Гаврилиады“ был Д.П. Горчаков». Князь Дмитрий Горчаков, стихотворец «средней руки» и, главное, известный всему Петербургу «атеист», умер за четыре года до того, и ему авторство злосчастной «Гаврилиады» ничем не грозило.

Надо сказать, что Пушкин к своей репутации относился достаточно серьезно. Довольно и того, что еще с лицейских времен в обществе его считали автором фривольной поэмы «Тень Баркова». Кстати, споры об авторе этой поэмы не прекращаются и сегодня. Многие современные пушкинисты не уверены в том, что им был Пушкин. Традиция приписывать Пушкину все крамольные и богохульные произведения, распространявшиеся в списках, оказалась живучей. Позже, когда поэт женился, почти сразу после его свадьбы, безжалостная молва припишет ему авторство «отвратительной», как характеризует ее Жуковский, поэмы о первой брачной ночи поэта. Поэма имела довольно широкое распространение, в определенных кругах «золотой молодежи» ею буквально зачитывались.

Великосветская молва приписывала Пушкину и некоторые куплеты знаменитого кадетского «Журавля» – рукописного собрания стихотворного фольклора военных учебных заведений дореволюционной России. Многие стихотворные строчки этой бесконечной поэмы о всех гвардейских полках, расквартированных как в столице, так и в провинции, вошли пословицами и поговорками в золотой фонд петербургского фольклора. Традиция приписывать авторство этих стихов наиболее известным и прославленным поэтам была повсеместной. Наряду с Пушкиным авторами «Журавля» в разное время и в разных кадетских корпусах считались и Державин, и Полежаев, и Лермонтов. Правда, у двух последних было некоторое преимущество по сравнению с Пушкиным. Они учились в военных училищах. Лермонтову, например, как бывшему кадету Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров в Петербурге, согласно легендам, отдается безусловное право на авторство песни «Звериада», в ней высмеивались все должностные лица школы, начиная с самого директора. Песню кадеты Школы распевали, окончательно покидая ее после выпуска. На Лермонтова это похоже. И в Школе, и во время службы в лейб-гвардии Гусарском полку он вел себя вызывающе и непредсказуемо. Пушкин не служил. В высшем аристократическом кругу, в котором вращался поэт, это знали. Но требовать такой осведомленности от всех обывателей, конечно, нелепо. А репутация Пушкина, как поэта дерзкого и вызывающе непочтительного по отношению к сильным мира сего, была всеобщей.

Летом 1831 года Пушкин жил в Царском Селе, в домике вдовы придворного камердинера Китаевой. Неизменный распорядок дня предполагал утреннюю ледяную ванну, чай и затем работу. Сочинял Пушкин лежа на диване среди беспорядочно разбросанных рукописей, книг и обгрызенных перьев. Из одежды на нем практически ничего не было, и одному удивленному этим обстоятельством посетителю он, согласно легенде, будто бы заметил: «Жара стоит, как в Африке, а у нас там ходят в таких костюмах».

Говорят, однажды некий немец-ремесленник, наслышанный об искрометном таланте поэта, обратился к Пушкину с просьбой подарить ему четыре слова для рекламы своей продукции. И Пушкин немедленно продекламировал: «Яснее дня, темнее ночи». Что появилось на свет раньше – пресловутая реклама ваксы из анекдота или характеристика прекрасной грузинки из поэмы «Бахчисарайский фонтан»: «Твои пленительные очи / Яснее дня, темнее ночи», остается загадкой.

Верхний этаж дома № 20 по набережной Фонтанки занимали известные в петербургском обществе братья Александр и Николай Тургеневы. Александр Иванович был почетным членом Академии наук, авторитетным историком и видным писателем. Николай состоял членом литературного кружка «Арзамас», и на его квартире постоянно происходили заседания этого общества. Однажды, по литературному преданию, арзамасцы, поддразнивая Пушкина, предложили ему тут же, не выходя из кабинета, написать стихотворение. Пушкин мгновенно вскочил на стол, посмотрел в окно на противоположный берег Фонтанки, где высилось мрачное пустующее в то время здание Михайловского замка, затем оглядел окруживших его арзамасцев, лег посреди стола и через несколько секунд прочитал восторженной публике:

 
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец.
 

Если верить петербургскому городскому фольклору, то и неоконченная повесть о жизни светского человека «Гости съезжались на дачу» была навеяна посещением дачного салона Лавалей на Аптекарском острове.

Даже поэма «Евгений Онегин», казалось бы, насквозь пронизанная реальным сходством ее героев с подлинными современниками поэта, поэма, описание быта и событий в которой настолько конкретны, что по определению лишены всякой мифологизации, вписывается в заданную нами тему.

Вот только несколько легенд, известных нам. Одна из них относится к фамилии главного героя, которую, с одной стороны, будто извлек Пушкин из легенды, с другой – впоследствии сама породила легенду. Ю.М. Лотман в своих знаменитых комментариях к «Евгению Онегину» приводит легенду, о которой вполне мог знать Пушкин. Будто бы в Торжке в начале XIX века проживал некий торговый человек Евгений Онегин. Якобы на одном из домов он мог увидеть вывеску: «Евгений Онегин – булочных и портняжных дел мастер». Если даже это и так, то в связи с пушкинской поэмой это, скорее всего, совпадение. Такие фамилии на Руси – редкость, и в большинстве своем имели литературное происхождение. Их придумывали поэты и писатели по известному принципу: от красивых имен рек. Онегин находился в том же ряду.

Впрочем, по поводу знаменитой литературной фамилии пушкинского героя у пушкинистов есть свои соображения. Будто бы Пушкин позаимствовал ее из комедии А.А. Шаховского «Не любо – не слушай, а лгать не мешай». Комедия была написана и поставлена на петербургской сцене в 1818 году, за пять лет до появления пушкинского романа в стихах. Так вот, там неоднократно звучит фамилия Онегин, причем каждый раз речь идет об отсутствующем герое. На него ссылаются, о нем говорят, его вспоминают и так далее. Остается предположить, что Пушкин сознательно представил его читающей публике. Вот, мол, о нем столько говорили, а вы с ним не смогли познакомиться. Так я вам предоставляю эту возможность. Знакомьтесь: Евгений Онегин.

Другая легенда восходит к Марии Николаевне Раевской, «утаенной» любви поэта, в замужестве княгине Волконской, последовавшей за своим мужем декабристом Сергеем Волконским в Сибирь. Многие черты Марии Николаевны заметны в образе пушкинской Татьяны Лариной. Легенда же сводится к тому, что образцом для письма Татьяны к Онегину стало письмо, якобы на самом деле полученное Пушкиным от юной Марии. И действительно, в легенду верится, потому что придумать такое в первой четверти XIX века было просто невозможно. Сам факт переписки, затеянной молодой барышней, противоречил тогдашней дворянской этике взаимоотношения полов.

Есть своя легенда и у трагедии «Борис Годунов». Пушкинистам хорошо известно, что канонический вариант трагедии, заканчивающийся знаменитой пушкинской ремаркой «Народ безмолвствует», отличается от первоначального текста, где послушный народ кричит: «Да здравствует царь Димитрий Иоаннович!» Согласно легенде, на таком принципиальном изменении текста настоял Василий Андреевич Жуковский, объясняя это тем, что Пушкин писал трагедию при Александре I, а к изданию готовил уже при Николае I, и подобная жесткая концовка могла сыграть роковую роль в судьбе как «Бориса Годунова», так и самого автора. Ее в тех условиях просто необходимо было смягчить. И Пушкин будто бы согласился.

С Николаем I шутить не стоило. Согласно одному литературному преданию, узнав, что Пушкин интересуется «какими-то бумагами „августейшей бабки“», Николай I ответил решительным отказом. «На что ему эти бумаги? Даже я их не читал. Не пожелает ли он извлечь отсюда скандальный материал в параллель песне Дон Жуана, в которой Байрон обесчестил память моей бабки?» Правда, Пушкин, согласно тому же преданию, когда ему передали слова императора, ответил своеобразно: «Я не думал, что он прочел „Дон Жуана“». Пушкин хорошо помнил о событиях 1827 года. Тогда в Москве проходила торжественная коронация Николая I, император вызвал Пушкина из ссылки. Он якобы собирался объявить поэту прощение и чуть ли не предложить личную дружбу. Если верить легенде, Пушкин готовился передать царю стихотворение, точное содержание которого неизвестно, и его условно можно назвать «Убийце гнусному». Во всяком случае, один из известных вариантов этого стихотворения содержит такие строки:

 
Восстань, восстань, пророк России,
Позорной ризой облекись
И с вервьем вкруг выи
К у. г. явись!
 

где загадочные буквы «у. г.» можно трактовать и как «убийце гнусному». Так свежи были воспоминания о пяти казненных друзьях поэта, о десятках сосланных в Сибирь и сотнях наказанных шпицрутенами и высланных на Кавказ в действующую армию.