Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть восьмая"

– Мы сегодня на парад пойдем, на Елисейские поля. В городе много солдат, офицеров… – она томно закатила глаза. Девушки хихикали, вертелись перед большим, мутным зеркалом, подмазывали губы дешевой краской. Пахло старыми, довоенными духами:

– Все мужчины либо в плену, либо воюют… – одна девица сморщила нос, – но, наконец-то, в городе есть, с кем погулять. Боши отсюда выкатились, и скатертью дорога… – у закрытого метро расклеили плакаты, с объявлениями об аресте коллаборационистов.

– Месье Тетанже, председателя городского совета, тоже арестовали. Сына его Сопротивление казнило, в начале оккупации. Интересно, где Роза сейчас… – до войны мадам Тетанже, приезжая в квартал, рядом с кладбищем, по старой памяти, заглядывала в бельевую лавку:

– Наверное, она замуж вышла, вдовой оставшись, – подумала хозяйка, – она редкая красавица. И фигура отличная… – у дамы, на пороге лавки, тоже была отменная осанка. Окинув ее быстрым взглядом, бельевщица поняла:

– Пятый десяток пошел. Но выглядит она хорошо… – дама носила летний костюм, серо-лилового хлопка, и белую блузку. Седоватые, коротко стриженые волосы, слегка завивались сзади, на стройной шее. В лавке знакомо запахло жасмином.

– Не Joy… – хозяйка принюхалась, – просто мыло. Наверное, муж ее в Свободной Франции воевал, а сейчас в городе оказался. Хочет купить, что-нибудь особенное… – она взяла ключи от ящика с дорогим бельем: «Чем могу помочь, мадам?»

Покупательница разговаривала с парижским акцентом:

– Точно, к встрече с мужем готовится, – решила бельевщица, – хотя кольца у нее нет. Коммунистка, наверное, они колец не носят… – женщина примеряла шелковые чулки и пояса. Хозяйка носила за ширму комбинации и бюстгальтеры, с кружевом ручной работы:

– Я расплачусь долларами… – предупредила ее женщина. Бельевщица кивнула: «Разумеется, мадам». Никто пока не знал, какие деньги, и когда напечатает новое правительство де Голля. Оккупационные марки три дня, как не принимали, люди рассчитывались вишистскими франками. Хозяйка магазина подозревала, что впереди большая деноминация:

– Никому бумажки дурака Петэна не понадобятся, а доллары всегда остаются долларами… – пересчитав цену по курсу последнего довоенного лета, хозяйка получила сумму, за которую можно было, как она предполагала, безбедно жить до Рождества. Услышав цифры, дама даже глазом не моргнула:

– Или она на американцев работает… – хозяйка достала тонкую, слегка пожелтевшую бумагу, с изящной коробкой, серого картона, – хотя по говору она парижанка… – покупательница взяла несколько пар чулок, пояса, бюстгальтер и панталоны, кремового и черного шелка, отделанные алансонским кружевом:

– Вашему супругу покупки придутся по душе, мадам… – доверительно заметила хозяйка. Тонкая бровь поднялась вверх: «Я не замужем».

– Тем более… – уважительно кашлянула бельевщица.

Анна вышла из лавки, держа большой, легкий бумажный пакет:

– Хочется носить шелк, после трех лет в тюремной одежде, или скромном хлопке… – костюм и туфли Анне принес лично старший портье отеля «Риц», по звонку из ее номера. Ведомство Дикого Билла заняло целый этаж. Начальник сказал Анне:

– На первое время, потом нам подберут особняк. Даллес едет сюда, из Берна. Будем обсуждать дальнейшие, так сказать, направления работы… – Анна понимала, о чем идет речь:

– Нас ждут не только аресты и суд над коллаборационистами и немцами. Союзники составят досье на коммунистов. Америка боится, что Красная Армия не остановится в Берлине. Сталин начнет привлекать на свою сторону местных членов партии. Благо, в Сопротивлении левых больше, чем достаточно. Например, товарищ Маляр… – Донован сегодня утром уехал в «Ле Мерис», на совещание с генералами. Никто не помешал Анне выскользнуть из отеля. Такси в город пока не выехали, метро не работало, она не хотела брать служебную машину.

– Хорошо, что туфли на низком каблуке… – Анна стояла на обочине рю де Пиреней, – я сегодня не меньше десяти миль прошла… – она направилась на кладбище Пер-Лашез. У метро Гамбетта Анна нашла цветочницу. Расплачиваясь мелкими монетами за белые розы, и красные гвоздики, она услышала вздох:

– Сейчас много похорон, мадам. В одном форте де Роменвиль проклятые боши две сотни женщин расстреляли. Да горят они в аду, во главе с Гитлером…

Анна кивнула: «Так и будет».

Поднимаясь на холм, она подумала, что можно сходить на рю Домбасль:

– Но к чему? Я была счастлива в той квартирке, с Вальтером. Вальтера больше нет, и даже рукописи его книги не осталось. Мерзавец Воронов, наверняка, все выбросил. Союзники еще поймут, кто он такой, на самом деле… – у каждого участка кладбища поставили щит, с планом захоронений. Анна быстро нашла беломраморный мавзолей семьи де Лу:

– Федор, мне рассказывал, что их семейные могилы рядом с церковью. Его деда по матери, доктора Анри здесь расстреляли, во время Коммуны, приняв его за Волка. Воронова, кстати, тоже могут за его брата принять. Интересно, где Степан сейчас… – Анна не знала, что случилось с летчиком:

– Может быть, он давно погиб, как Лиза. Она так и не узнала, что мы сестры. От авиаторов и могилы обычно не остается, как у Янсона. Мой отец лишил Федора семейных могил, сжег церковь, что его бабушка построила, убил своего кузена… – Анна положила белые розы, на высеченную золотом надпись:

– Мадам Жанна Воронцова-Вельяминова, урожденная де Лу, 1872—1940. Мадемуазель Аннет Горовиц, 1918 – 1940. Добродетельную женщину кто найдет, цена ее выше рубинов… – она читала надписи, на стенах склепа. Анна оставила красные гвоздики под словами: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Она с детства слышала о Волке:

– Горский всегда его в пример приводил, как истинного коммуниста. У Волка не было никакого имущества, деньги, ценности для него ничего не значили. Папа на него был похож… – Анна задумалась:

– Юноша, в гостинице «Москва», напоминал Волка. То есть портрет, нарисованный охранкой. Но у Волка детей не осталось… – она поняла, что пришла на кладбище в надежде увидеть Федора:

– Он жив, он не погиб… – говорила себе Анна, – мне надо рассказать ему, о Марте… – спустившись вниз, она заглянула на неожиданно работающую почту, по соседству с мэрией. Служащий предупредил, что письмо в Швейцарию пойдет кружным путем:

– Конверт отправим через Испанию, – он шевелил губами, подсчитывая сдачу, – Мадрид и Лиссабон сохраняют воздушное сообщение с Цюрихом. Поездом быстрее, но в Лионе пока боши сидят… – судя по всему, десант на юге, удачно продвигался вперед.

Анна не стала давать женевскому адвокату свой адрес:

– У меня и нет адреса, – хмыкнула она, – и мой американский паспорт ему тоже не вручат, даже по доверенности. В банках соблюдают строгие правила конфиденциальности… – начальство Анны считало, что Марту, вместе с ней, отозвали в Москву:

– Они думают, что нас разлучили, что я бежала, а Марту расстреляли… – выйдя с почты, Анна огляделась, – пусть думают. Так безопаснее, для моей девочки, где бы она ни была сейчас… – Анна надеялась, что дочь уехала в нейтральную страну, под чужими документами. Она попросила адвоката связаться с архиепископом токийским, и узнать, что происходит с семьей графа Наримуне:

– Пусть он дяде Хаиму напишет, – решила Анна, – для Меира. Дядя Хаим передаст сыну послание. В конце концов, Регина, кузина Меира, а Наримуне его спас. Он тоже за них ответственен… – у метро Анна заметила открывшееся кафе.

– Но времени не кофе нет, надо в отель возвращаться. И где искать Федора? У Донована опасно о нем спрашивать… – на рю де Пиреней, неожиданно, появилась черная машина рено, с зеленым огоньком. Анна вспомнила, как ловила такси в Берлине, чтобы поехать к графу Теодору:

– Три года назад, даже больше, это было, а с тех пор ничего не случалось… – тоскливо поняла она, замахав рукой. Притормозив, шофер открыл дверцу:

– С победой, мадам! Первый рейс, по счетчику… – машинка тикала, Анна откинулась на потрепанное, кожаное сиденье: «В «Риц».

Водитель широко улыбнулся:

– Я знал, что послевоенная жизнь начнется с хорошего клиента, мадам… – Анна хотела сказать, что война еще не закончилась, но только рассмеялась: «Спасибо». Насвистывая «Марсельезу», шофер вывернул к метро:

– Я до войны на аэродроме работал. Вернусь туда, рейсы рано или поздно восстановят. Я закурю, с вашего разрешения… – Анна и сама щелкнула зажигалкой. Навстречу ехал ситроен, с затемненными стеклами. Машину расписали лотарингскими крестами. Проводив глазами ситроен, Анна вздохнула:

– Я не знаю, где Меир сейчас, а дядя Хаим в тылу. Да и нельзя к нему обращаться. Нет, надо самой найти Федора… – такси исчезло за поворотом. На углу дома, под ярким солнцем, развевался трехцветный, французский флаг.

Деревянные столики вынесли на узкую рю Дану, в темную, шумную ночь. Над крышами домов взлетали красные и зеленые сигнальные ракеты. Хозяин Harry’s New York Bar вывесил над входом в заведение флаг Свободной Франции и знамя США. Вывеска яркого, электрического неона, пока не светилась. На щит прикрепили спешно написанный плакат: «Для освободителей Парижа выпивка бесплатно».

По дороге к рю Дану, после парада на Елисейских полях, Меир понял, что для любого человека в форме союзников сегодня бесплатным стал весь Париж. Владельцы баров разливали вино прямо на тротуарах, пахло выпечкой и сыром. Девчонки, в дешевых, летних платьях, с подмазанными губами, висели на солдатах и офицерах. Путь к первой остановке ночи, как выразился кузен Теодор, они начали отмечать на углу, выйдя с запруженной народом площади, перед собором Парижской Богоматери, после торжественной мессы, с участием де Голля.

– Так в Испании случилось… – на мостовой лежали раздавленные гусеницами танков цветы, – тогда русские прошли маршем по городу, прямо в окопы. Ты с той стороны фронта сидел, – кузен потрепал его по плечу, – ты тогда парада не видел… – в отличие от кузенов, на нынешнем параде, майор Горовиц работал.

Он, в общем, работал целый день. Вернувшись с Пер-Лашез, они поехали на Гревскую площадь, к ратуше, где выступал де Голль.

– Моему предку здесь голову отрубили, – сообщил Мишель, ведя машину, – в позапрошлом веке. Он парижский вор был, мы с Максимом происхождением похожи… – до сеанса связи с Лондоном они не могли ничего узнать ни о Максиме, ни о Монахе.

Мишель, все равно, поделился с кузенами своими размышлениями, за бокалом домашнего вина, в единственном открытом кафе у станции метро Гамбетта. Услышав о соляных шахтах, в Альтаусзее, Меир кивнул:

– В армии создают отдельное подразделение. Привезут твоих коллег, из США, Британии. Кураторов, историков искусства… – он взглянул в голубые глаза кузена:

– Ты бы пригодился, Мишель. Мы скоро доберемся до Бельгии, Германии, Австрии. Надо искать украденные шедевры, обеспечивать их сохранность… – длинные пальцы Мишеля, с едва заметными пятнами краски, обхватили запотевший стакан с белым вином. Им сварили натуральный кофе. Хозяин подмигнул кузенам:

– Для Маляра и Драматурга все, самое лучшее… – Федора и Мишеля в Париже узнавали на улицах. В баре было тихо, из репродуктора, над стойкой, доносился восторженный голос:

– В ожидании речи генерала де Голля парижане наполняют Гревскую площадь… – Мишель поправил трехцветную кокарду, на лацкане старого пиджака:

– Посмотрим, как дело пойдет. Пока я передам сведения твоему начальству… – Меир встретился с генералом Донованом в ратуше. Де Голль настоял на том, чтобы лично выйти на балкон мэрии. Дикий Билл, недовольно, сказал Меиру:

– На площади от людей не протолкнуться. В городе могли остаться немецкие снайперы, пятая колонна. Генерал не захотел выступать по радио… – де Голль собирался пройти во главе дивизии Свободной Франции по Елисейским Полям:

– Потом состоится месса в соборе Нотр-Дам… – Донован перелистывал блокноты Мишеля, – куда генерал тоже направится пешком. В общем… – большая ладонь хлопнула по столу, – занимайтесь своими непосредственными обязанностями, майор… – у де Голля не было личных охранников, а ребята из Свободной Франции больше привыкли к партизанским стычкам. Меир провел быстрый инструктаж, но, все равно, ни на шаг не отходил от де Голля. Цепко, внимательно оглядывая шумевшую под балконом ратуши толпу, он вспоминал голос Донована:

– Отсюда полетите в Италию. Вы знаете польский язык, работали в их соединениях. Будете, как и в Нормандии, обеспечивать связь… – Меир отлично понимал, почему начальство хочет убрать его из Парижа:

– Теодор русский, а Мишель коммунист… – невесело думал майор Горовиц, – если я, как считает правительство, агент СССР, то нечего мне делать с ними рядом… – в Америке Меир спас Донована от гибели, однако он видел в глазах Дикого Билла откровенное недоверие.

Донован, конечно, не сказал майору Горовицу, что распоряжение отправить его в Италию пришло непосредственно от Гувера, из Вашингтона:

– Миссис Анна здесь, лучше себя обезопасить… – Донован разглядывал спокойное лицо Ягненка, – не надо, чтобы они сталкивались. Доктор Горовиц в тылу, они с миссис Анной не увидятся. Майор Кроу вылечится, вернется в британские соединения. Ему тоже негде с миссис Анной встретиться. В общем, пусть Ягненок летит во Флоренцию. В Италии тоже есть коммунисты, но, они, хотя бы, ему не родственники… – невозможно было пустить за майором Горовицем слежку. Ягненок, профессионал, сразу заметил бы, что за ним наблюдают:

– И невозможно запретить ему встречаться с кузенами, – вздохнул Донован, – Господь его знает, о чем они разговаривают… – подчиненные Дикого Билла начали составлять досье на французских коммунистов. Товарищ Маляр, как его называл Донован, тоже значился в списке.

Ягненок, с его отличным французским языком, пришелся бы ко двору в Дранси. В брошенную немцами военную тюрьму, свозили коллаборационистов и пленных эсэсовцев. Донован решил:

– Ладно, без него обойдемся. Де Голль рекомендовал своих работников, для допросов. И миссис Анну я туда отправлю… – Донован велел Ягненку:

– Напишите отцу. Когда закончатся ликования… – он повел рукой на улицу, – отправляйтесь на аэродром.

Меир пока не сказал кузенам, что летит в Италию:

– Когда закончатся ликования… – на улицах было не протолкнуться от военных. Парижане принесли аккордеоны и скрипки, звенела музыка. У первого угла их остановили. Сержант Берри, в форме и холщовом фартуке гарсона, крикнул:

– Без бокала вина вы не уйдете… – Меир заметил у ящиков хозяина ресторана на рю Мобийон, месье Жироля:

– И мадемуазель Сюзанна здесь… – девушка заведовала лотками с выпечкой. Сержант Берри широко улыбался:

– Мисс Сьюзен меня обещала в кухонные мальчики взять… – наливая вино, месье Жироль хмыкнул:

– Немцы не дураки, мой винтаж вывезли. Я решил кухонное вино бесплатно раздать… – добираясь до бара на рю Дану, они выпили не меньше трех бутылок. Кузен Теодор, добродушно, отгонял от майора Горовица парижских девчонок:

– Сегодня на улицах военных много, милые. Наш приятель помолвлен… – от них, все равно, пахло духами:

– Весь Париж сегодня так пахнет… – цветы валялись на булыжнике. Ребята, американцы, по просьбе хозяина, подтащили ближе к порогу пианино. На улице танцевали. Меир смотрел на развевающиеся платья девушек, на стройные ноги, без чулок:

– Нас все равно целовали… – он, невольно, провел пальцами по щеке, – сейчас француженки всех военных целуют. И не только целуют… – окна домов, над баром, были распахнуты. Над улицей простиралось огромное, звездное небо. Веселый, девичий голос, лепетал, на ломаном, английском языке:

– Повторяй, милый. Берешь такси, говоришь шоферу:

– Sank Roo Doe Noo. Тебя привезут сюда, все водители знают адрес. Я тебя буду ждать… – Меир отвел глаза от американского офицера, за соседним столиком. Девчонка, у него на коленях, задрала платье, чуть ли не до пояса. Рука военного поглаживала светящееся в лучах фонарей, нежное бедро. Сверху, из окон дома, вырвался громкий, женский голос: «Plus, plus, mon cher! Plus fort!».

– Encore! – расхохотались французы. Пианист, американец, перешел на быстрый фокстрот. Он поднял голову к окнам:

– Приятель, мы с тобой! Покажи, на что способны настоящие мужчины… – сжав зубы, Меир вытер со щеки пятно помады:

– Может быть, попробовать, с кем-нибудь… – отчаянно подумал он, провожая глазами офицера с подружкой. Они нырнули в темную арку, на противоположной стороне улицы:

– Ирена никогда, ничего не узнает. Может быть, у меня получится… – он очнулся от звука вина, льющегося в стакан. Слегка покачиваясь, Мишель наклонил бутылку над столом:

– Пора переходить на крепкие напитки, – распорядился кузен, – ты хорошо держишься, молодец… – Мишель вспомнил, как они пили на рынке Ле-Аль, с профессором Блоком, в начале оккупации:

– Месье Блока больше нет, фон Рабе его казнил. Ничего, Максимилиан за все ответит, начиная с Мадрида. Мы тогда Тетанже застрелили, в Бретань ушли. Завтра узнаем, что с Монахом, с Максимом. Завтра я с Меиром поговорю… – майор Горовиц выпил вино, даже не почувствовав вкуса:

– Мишель верит, что Лаура жива. Они любят друг друга, и Эстер с Авраамом по любви женились. Ирена меня любит, нельзя ее предавать… – голос неизвестной женщины напомнил Меиру о Тессе:

– Она тоже кричала. Ирена никогда так не делала, и не делает… – в стакан опять что-то полилось. Запахло виски, Драматург положил руку на плечо Маляру:

– Пока американские союзники не выпили все запасы в баре, меняем местоположение. Я еле успел ухватить последнюю бутылку… – Федор допил остатки прямо из горлышка.

«Джек Дэниелс» обжег горло Меиру, он поднялся:

– Я еще крепко на ногах стою. В Токио я пил, три дня подряд, и тоже вкуса не чувствовал. Но я тогда мало соображал, а сейчас кое-что понимаю… – он рассовал по карманам кителя сигареты и зажигалку:

– Хорошо, что я запасные очки взял… – на мостовой валялись бутылки, гремело фортепьяно. Теодор, наставительно, сказал:

– Здесь играл покойный Гершвин, мы с ним пили. Ирену сюда приведи, когда она приедет… – Меир ухватил со стола ключи от ситроена:

– Но мы не можем сесть за руль, Теодор… – майор Горовиц подозревал, что за сегодняшнюю ночь в Париже случится больше аварий, чем за последние три года:

– Ребята танки прямо на Елисейских Полях бросили. Вино туда принесли, девчонки прибежали… – Мишель усмехнулся:

– Насколько я понимаю, мы пойдем пешком… – Драматург щелкнул зажигалкой:

– Именно. Он меня знает… – Теодор кивнул на Маляра, – и знает, где я хочу закончить ночь… – Меир хмыкнул: «И где?»

Теодор повел мощными плечами:

– В «Рице». Хочу выпить русской водки и спеть «Марсельезу». Аннет ее пела, когда я до Парижа добрался. Я тогда фон Рабе из ресторана пинками выгнал, а надо было его застрелить. В общем, в «Риц!», – велел кузен, – здесь пять минут ходьбы… – Мишель забрал недопитое вино:

– Как раз на пять минут хватит… – передавая бутылку друг другу, они свернули на забитую людьми рю де ла Пэ.

На ореховое, отполированное дерево изящного столика, падал теплый круг света. Анна погладила витражный абажур лампы от Тиффани, расписанный нарциссами:

– В отеле Вилларда такие лампы стояли… – свет в номере можно было не зажигать. Над Вандомской площадью, над темными очертаниями колонны, взлетали сигнальные ракеты. Ночь расцветилась всполохами огней. Анна слышала звуки скрипки, шумные голоса, внизу

– Сейчас весь Париж празднует… – она взглянула на белые розы, от отеля, в тяжелой, хрустальной вазе. Анна понимала, что цветы, оставленные ей на кладбище, ничего не значат:

– Федор подумает, что букеты товарищи по Сопротивлению принесли. Но я не могла вложить записку, такое рискованно. Бумага бы потерялась, да и как сказать то, что я хочу сказать? Сказать, что у нас есть дочь… – она затянулась крепкой, солдатской папиросой Camel. Донован вернулся из ратуши в хорошем настроении. Анну, разумеется, не брали на Гревскую площадь, или Елисейские поля. Она держала рот закрытым, не желая испытывать намерения начальства:

– С Донована станется меня запереть не в номере отеля «Риц», с икрой и шампанским, а, например, в бывшей внутренней тюрьме гестапо… – Анне выделили номер без балкона, но темная громада здания министерства юстиции, с левой стороны площади, была отлично видна из окна. В бокале золотился «Дом Периньон», бутылка лежала на льду, в серебряном ведерке. Анне принесли иранскую, черную икру, на поджаренном, русском ржаном хлебе:

– Русские лавки в Париже работали… – поднявшись, она прошлась по толстому, персидскому ковру, – шли службы в соборе, на рю Дарю, издавались эмигрантские газеты… – стопка газет возвышалась на столике. Остановившись у окна, Анна вспомнила выступление Маяковского, в Москве:

– Я потом в Германию поехала, Федора встретила. Маяковский еще не написал стихи о Вандомской колонне, и площади Согласия… – Анна сидела на выступлении с Янсоном:

– Я стеснялась подойти к Владимиру Владимировичу за автографом, а Янсон пошел… – она курила, разглядывая толпу на площади:

– Словно в Петрограде, в семнадцатом году. Только тогда холодно было, на улицах костры жгли… – в Берлине Анна увиделась с товарищами по партии:

– Меня Ирме Зильбер представили, и Лотте Маттеус. Сказали, что лучших проводников по городу не найти. Мы все ровесницы были. Лотта нас повела в женское кафе, с танцами… – Анна слегка улыбнулась:

– Дитрих там пела. Лотта меня с Дитрих знакомила, она тоже нашего возраста… – Анна слышала, что дива приехала во Францию:

– Из Лондона, – довольно заметил Донован, – она перед войсками выступит. Такое хорошо, для поднятия боевого духа. Она в Тегеране концерт давала. И мисс Фогель на континенте ожидается… – мощный, довоенный приемник в номере Анна настроила на Лондон. Передавали концерт радио Свободной Франции:

– Париж сегодня не спит… – она слушала низкий голос диктора, – после парада победы горожане остались на улицах. Франция, как сказал генерал де Голль, выстояла и не сломалась. Сегодня начинается новая жизнь, жизнь, наполненная любовью, а не ненавистью. Сегодня в Париже царит счастье, и, как поет мадемуазель Пиаф, в него часто нельзя поверить… – зазвучал хрипловатый голос:

 
– Les histoires de cœur
C’est souvent comme ça…
 

– Сердечные истории часто такие… – Анна потушила папиросу, в пепельнице севрского фарфора:

– Все повторяется. Нацисты держали в подземной тюрьме, на рю Камбон, бойцов Сопротивления, а теперь заняли их камеры. В Дранси коллаборационисты сгоняли евреев, а теперь сами сидят в тамошней тюрьме… – Анна завтра ехала в Дранси:

– Донован понимает, что нельзя меня бесконечно держать в изоляции, даже с круассанами и бразильским кофе… – она вернулась к столу, – для французов я буду мадам Анна… – Донован, в разговоре с ней, открыл рот. Анна пожала плечами:

– Мадам Куку, как вы меня хотите назвать, больше подходит хозяйке борделя… – начальник даже покраснел. По фамилии, Анна, разумеется, французам не представлялась.

– Еще бы знать, какая у меня фамилия… – усмехнулась она, вернувшись в удобное кресло. Анна обвела глазами обтянутую шелковыми обоями гостиную:

– До войны я шила у Шанель и Скиапарелли, по соседству… – она потянулась за жакетом, – а теперь хожу в покупках старшего портье отеля. Костюм, кстати, явно не от Шанель. Но мадам Коко, кажется, закрыла ателье… – Скиапарелли переехала в Нью-Йорк. Шанель, судя по досье, ожидали не самые приятные дни.

– Ее не арестуют, но, как следует, допросят… – Анна, рассеянно, кусала гренок:

– Все утверждают, что она на немцев работала… – опасности, что Шанель узнает Анну, не существовало:

– Я поседела, и вообще, изменилась… – по утрам, в роскошной ванной номера, Анна разглядывала морщины, в углах серых, дымных глаз, у розовых губ:

– У нее до войны были тысячи клиенток. Меня и Федор может не узнать. С нашей берлинской встречи двадцать один год прошел… – она откинулась на спинку кресла. Весь день Анна читала эмигрантские газеты, и сидела над протоколами допросов арестованных коллаборационистов:

– Бесполезно доказывать, что Воронов, действительно, власовец, – она смотрела на папки, – все убеждены в его благородной миссии. Он, якобы, работает в самом сердце рейха, рискуя жизнью… – Анну тошнило от статей Воронова в эмигрантских листках:

– Лексикон черносотенцев. Не зря папа меня в десять лет посадил за материалы дела Дрейфуса. Ничего не меняется… – Анна подумала, что Федор никогда бы не согласился работать на немцев:

– Не только из-за его искусства, и убеждений. Просто потому, что он русский, и не запачкал бы себя таким предательством… – Анна записала в блокнот, что надо затребовать у Донована материалы из Москвы:

– Красная Армия освободила один концентрационный лагерь, Майданек, однако впереди много лагерей. Мы должны быть готовы, должны знать, что там происходило, кто в них работал. Хотя понятно, кто… – она оглядела номер:

– Здесь, наверняка, нацистский бонза останавливался, а теперь мы живем… – радио все играло. Анна провела рукой по обтянутому шелковым чулком колену:

– Мы с Вальтером танцевали, под музыку Пиаф… – ей отчаянно захотелось оказаться в дымном, прокуренном баре, с бокалом коньяка:

– Как в Берлине, когда мы с Федором познакомились. Я его учила танго танцевать… – Донован сегодня ночевал в «Ле Мерисе», после позднего обеда с де Голлем и американскими генералами.

Кофе остыл, шампанское выдохлось. Анна посмотрела на стопку, в левом углу стола. Ей совершенно не хотелось открывать верхнюю папку. На первой странице, наклеили довоенную фотографию барона Мишеля де Лу, члена компартии Франции:

– Де Голль его орденом наградил, его жену немцы расстреляли, а мы досье на него собираем. Боимся, что он агент Сталина… – досье Драматурга у Анны не было:

– Его невеста погибла, в сороковом году, а больше я ничего не знаю, – поняла женщина:

– Сестра Регины, мадемуазель Аннет. Может быть, Федор, с тех пор, еще раз женился… – она могла бы заказать по телефону свежий кофе и ужин.

– К черту, – рассердилась Анна, кладя в карман кошелек и папиросы, – я не арестант, прошло то время. В бар мне никто не запрещал спускаться. Если меня увидят, объясню Доновану… Что-нибудь объясню… – подытожила Анна. Заперев дверь номера, она направилась по пустынному коридору к лифтам.

Диваны темной, испанской кожи, в баре «Рица» напомнили Меиру отель Вилларда. Большие окна выходили на Вандомскую площадь, но шума толпы слышно не было. Тяжелые, бархатные гардины задернули, пианино стояло закрытым. Мерцал зеленый огонек радиоприемника, из Лондона передавали запись сегодняшней речи де Голля.

Кузенов в «Рице» знали. Теодор, слегка пошатываясь, зашел в предупредительно распахнутую швейцарами дверь. Рядом с ним, немедленно, появился портье, в смокинге:

– Месье Корнель, рад вас видеть! Сколько лет… – кузен окинул его долгим взглядом:

– Четыре года, если быть точным. Столик… – он щелкнул пальцами, – русской водки, «Дом Периньон», икры. Шампанское месье Тетанже мы пить не собираемся… – ядовито добавил кузен. Портье, смутившись, исчез. Кузен, зло, заметил:

– Две недели назад он… – Федор дернул рыжей головой в сторону бара, – с вишистским значком разгуливал, тварь. Как говорится, рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше. Но таких рыбешек мы выловим, – пообещал кузен, – сети забросили, и никто от нас не уйдет… – обняв Меира и Мишеля за плечи, он скомандовал:

– Вперед! Здесь держат «Smirnoff», довоенного производства… – запотевшая бутылка с красной этикеткой лежала на льду, в серебряном ведерке, по соседству с шампанским.

– Называется, «Северное сияние», – Теодор, щедрой рукой, вылил в бокал «Дом Периньона» водку, – мне русские ребята рассказывали… – в Лионе, в его отряде, русских военнопленных не было, но, вернувшись в Париж, Федор познакомился с несколькими:

– Большевики, комсомольцы… – невесело подумал он, – какая разница? Они воевали, и отлично воевали. Честные люди, не такие, как проклятый чекист. Ему легко власовцем притворяться. Никакой разницы между ними нет… – Федор лукавил, в разговоре с портье. Он опрокинул бокал «Сияния»:

– Вообще я сюда заглядывал, год назад, чтобы на мадам Кнабе полюбоваться… – кисло сказал Федор кузенам, – но ничего хорошего не увидел… – он вспомнил зеленые, прозрачные глаза чекистской подстилки:

– Она легла под нациста, убийцу, еще и ребенка от него родила. Все ради Сталина и партии. Мать ее из СССР бежала, хватило разума… – Меир не описывал кузенам дочь Горского, но Федор, угрюмо, сказал себе:

– Какая разница, как она выглядит? Я ее не видел, и видеть не желаю. И мадам Кнабе тоже. Надеюсь, ее отродье сдохнет. А если нет, она бросит ребенка. Чего от большевички ждать? На гражданской войне они детей расстреливали, заложников. Одно название, что женщины. Убийцы, как и все они… – Федор надеялся, что русские партизаны, в Сопротивлении, не вздумают возвращаться на родину:

– Хотя им златые горы пообещают, героями назовут. Пошлют сюда хмырей, из чека, с хорошо подвешенными языками. Как латыш, что меня допрашивал… – красный долго и мягко убеждал Федора в будущей победе коммунизма:

– Говорил, что он студент, будущий инженер. Врал, конечно, они все врут. Потом он меня бить начал… – в хрустальных мисках блестела черная и красная икра.

– Оставь гренок, – велел Федор майору Горовицу, – берешь ложку, а дальше просто… – они были на третьей бутылке водки. Шампанского не считали, Федор велел:

– Ящик, а там посмотрим… – бар был почти пуст. Американское командование жило в «Ле Мерисе». В полутемных углах сидело несколько неприметных, штатских, погруженных в разговоры. Водки они, разумеется, не пили, потягивая виски с орешками.

– Мои коллеги, – коротко усмехнулся Меир, берясь за графин с томатным соком, – ведомство генерала Донована в отеле целый этаж заняло… – Федор вынул из его рук графин:

– Брось, «Кровавую Мэри» утром выпьешь. То есть днем… – он усмехнулся, – когда проснемся. Знать бы еще, где проснемся. Но на рынок, за луковым супом, обязательно съездим… – дверь распахнули. В бар ввалилась шумная толпа офицеров, со щебечущими девушками. Кто-то пьяно распорядился:

– Виски нам, довоенного… – понизив голос, Мишель заметил:

– Смотри-ка, явились те, кому Роза грозилась голову обрить, после победы… – девушки носили вечерние платья, весеннего сезона. Федор вдыхал запахи Joy и Mitsouko:

– Рыба ищет, где глубже. Они едва после немцев подмыться успели, и уже к американцам прибились. Такие нигде не пропадут… – поморщившись, он велел официанту: «Еще водки».

Федор разгрыз льдинку, выуженную из бокала:

– Не сомневайся, – хмуро сообщил он кузену, – девицы выйдут сухими из воды. И мадам Коко, и месье Тетанже, спаситель Парижа, и вообще… – он повел рукой вокруг себя, – вся шайка, что здесь обреталась. Но сын Тетанже за свое предательство ответил. И фон Рабе ответит, обещаю… – Федор напомнил себе, что надо сходить к адвокатам: