Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть восьмая"

– Они все хотят на родину вернуться, – заметила Эстер мужу. Авраам, горько, усмехнулся:

– На родину. Я в Каунасе предлагал Волку с нами в Израиль податься. Он человек с опытом, такие люди всегда нужны. Однако Максим тоже сказал, что не может без России. Надеюсь, сейчас он поумнел… – доктор Судаков не испытывал иллюзий относительно намерений Сталина.

– В Британии Стивену разрешили летать, после плена, а во Франции, Мишель, тоже после плена, пользуется полным доверием де Голля… – Авраам покачал головой:

– СССР так поступать не собирается. Русские пожалеют, что вовремя не ушли на запад. Ты видела, что бойцы сделали. Мы их приютили, как товарищей и союзников, а они привели батальон, чтобы нас уничтожить. Их писатель, Горький, заявлял, что если враг не сдается, то его истребляют… – сестра Эдита вспоминала слова мужа, стоя над вскрытым тайником, в саквояже.

Эстер просила Авраама быть осторожным:

– Но мне нельзя было в городок отправляться. Наверняка, и у коллаборационистов мои снимки есть… – женщина скрыла вздох:

– Надо было мне тогда фон Рабе убить. Надеюсь, он войны не переживет… – Эстер надеялась, что фон Рабе не собирается искать Циону:

– Не переживет, – уверенно повторила себе женщина, – а если переживет, то его повесят, по приговору суда. Малыш никогда не узнает, что у него был за отец. То есть его отец Авраам… – пока что, требовалось выручить Авраама из военной тюрьмы.

Когда муж не пришел из городка, Эстер отправила местного ксендза в штаб коллаборационистов. Вернувшись, священник развел руками:

– Брата Антония задержали, в связи с обстоятельствами военного времени… – Эстер взвесила на руке маленький кинжал, с золотой фигуркой рыси:

– Ладно, не помешает… – под рясой монахини, кроме формы вермахта, на ней еще был бельгийский, пристрелянный браунинг. Вечерело, по улицам Прушкува болтались компании русских, во власовской форме. Из открытых кафе и пивных слышалась музыка, солдаты торчали на тротуарах, покуривая, заигрывая с местными девушками.

– Пани, пани… – услышала Эстер в форточку, – прошу пани, една минута… – она оправила перед зеркалом апостольник. Строгое, узкое лицо, с длинным носом, не улыбалось. В углах больших глаз залегли тонкие морщины:

– Кинжал надо девочке отдать… – Эстер пристроила его на поясе военных брюк, надежно скрытых под рясой, – родится Мирьям, она оружие и получит. Рыжая, наверное, будет девчонка… – доктор Горовиц, все же, улыбнулась:

– Мне тридцать третий год идет. Вдруг у меня с Авраамом детей не появится, вдруг он не доживет, до конца войны… – Эстер разозлилась на себя:

– Доживет. Для этого ты здесь… – заперев боковую дверь домика, сестра Эдита, быстрым шагом, направилась на окраину Прушкува, к бывшему железнодорожному депо, где, неподалеку от транзитного лагеря, стояло двухэтажное, охраняемое здание военной тюрьмы.

– По нынешним временам, каждый порядочный человек должен посидеть в заточении… – доктор Судаков лежал на узкой койке, закинув руки за голову, рассматривая потрескавшийся, беленый потолок.

Здание не всегда было тюрьмой. Авраам понял это, оказавшись в приемной, с военным патрулем, доставившим его из штаба власовцев. Немцы приспособили под свои нужды инженерную контору депо. На дверях даже не сняли таблички, на польском языке. Авраама отвели в бывшую чертежную комнату:

– Циона рассказывала… – он поворочался с бока на бок, – у Теодора кличка Драматург, а у Мишеля, Маляр. Почти Чертежник. Эстер давно Звездой стала, а я теперь пан Войтек Вольский… – Авраама не просили снять капюшон. Черная ткань надежно прикрывала место над ухом, где еще красовалась повязка. Под бинтами стояли скобки. После операции Авраам старался меньше двигать головой, но Эстер уверила его:

– Кость никуда не выпадет. Организм позаботится о том, чтобы трещины срослись, и скобки можно будет снять… – он коснулся рукой виска:

– Хорошо, что я запомнил, сколько здесь коллаборационистов, но цифры не помогут найти мальчишек Эстер… – Авраам был уверен, что жена его выручит:

– Она забеспокоится, пошлет ксендза в штаб русских. А дальше что? – спрашивал себя доктор Судаков:

– Мы здесь одни, ближайшие отряды Армии Крайовой в столице. Эстер не сумеет, одна, устроить налет на тюрьму. И ей нельзя показываться немцам на глаза… – тем не менее, Авраам за себя не волновался. После двух операций, он окончательно уверился, что Эстер, стоит ей захотеть, может свернуть горы:

– Она участвовала в убийстве Гейдриха, и командовала партизанским отрядом. В Праге, ей пришлось перейти на нелегальное положение, тоже благодаря мерзавцу фон Рабе… – о пражском деле жена почти не распространялась:

– Генрих туда приехал, – коротко заметила доктор Горовиц, – но о смерти Гейдриха другой человек позаботился… – голубые глаза посмотрели вдаль:

– Надеюсь, что он жив, – завершила Эстер.

– Неизвестно, жив ли сам Генрих, после провала покушения… – Аврааму хотелось курить, но папирос у него не было, – а Питер, по словам Ционы, воюет. Наверное, тоже в Нормандии сейчас… – им с Эстер отчаянно требовалось добраться до передатчика:

– Может быть, в Лондоне знают, где мальчишки… – за день Авраама никто не потревожил. Он решил, еще раз, попытаться вспомнить свое пребывание в Кракове, однако все сливалось в серую пелену:

– Я точно помню, как мы пили у Шиндлера на квартире. Блондиночку, подружку Гёта, тоже помню… – он усмехнулся:

– У меня тогда долго ничего не случалось, я ее почти сразу в спальню увел. Она думала, что я немец… – Авраам разглядывал длинную, извилистую трещину, переползавшую потолок бывшего кабинета чертежников.

– Хорошо. Попробуем применить логику. Я уехал из лагеря, как Виллем. Из детей никто ни о чем не догадался… – Авраам замер, приподнявшись на локте:

– Эстер говорила, о мальчике. Она его в гетто вылечила, от воспаления легких. Вылечила, но мать его спасти не смогла. Отец мальчика был музыкант. Он пропал без вести, на войне… – Авраам вспомнил серые глаза Тупицы Авербаха:

– Он немым притворялся, потому что французского языка не знал. Его нашли на путях, когда прибыл эшелон с варшавскими евреями. Виллем велел ему молчать, а потом и близнецы замолчали. Из солидарности, должно быть. Они его сразу под свое крыло взяли. Близнецов водили в госпиталь, на медицинский осмотр… – это было неважно.

Авраам вернулся мыслями к Авербаху:

– Он, без сомнения. Он тоже музыкой занимался, в Варшаве. Он, кажется, понял, что я не Виллем. Мы очень похожи, хотя, непонятно, почему, однако голоса у нас разные. Авербах это услышал. Эстер обрадуется, когда узнает, что он выжил. Мы его в Израиль заберем, с остальными детьми… – Авраам помнил, как автобус повернул в офицерский городок Аушвица:

– Хёсс, наверное, мне исповедоваться хотел, думая, что я священник. Нас высадили в Кракове, на вокзале… – логика подсказывала Аврааму, что он оставил детей под присмотром церкви. В Кракове была, чуть ли ни сотня храмов и монастырей. Имя послушника, поляка, знакомца Виллема, пока к нему не вернулось:

– Архиепископом Кракова был его высокопреосвященство Сапега… – Авраам почесал лоб, – то есть и продолжает быть. А если я детей в епископский дворец привел? Это зацепка, но в Краков нам сейчас не вернуться. Я вообще в камере сижу… – Авраам обследовал хлипкие решетки. Видно было, что их поставили, когда здание превратили в тюрьму:

– Высокий первый этаж, – он смотрел на огороженный, пустынный двор, с будкой охраны, – я мог бы выломать прутья, выпрыгнуть. Но немцы откроют огонь, нельзя рисковать… – тюрьма охранялась двумя нарядами, немецким, в форме СС, и власовцами. Проведя у окна пару часов, Авраам понял:

– Двенадцать охранников, не считая тех, кто на входе. Они меня в решето превратят. Но мне нельзя умирать. Я еще не увидел своих детей, на земле Израиля. И война не закончилась… – при аресте его не обыскивали. Двести грамм переплавленного из драгоценностей золота, лежало в подошвах ботинок Авраама. Доктор Судаков напомнил себе, что если ценности найдут, то вряд ли он выйдет отсюда живым:

– Значит, тянуть нельзя. В любую минуту может появиться власовский мерзавец… – в летних сумерках, щебетали птицы. От будки охранников доносилась музыка, по радио, и чей-то смех. Авраам, с тоской, вспомнил летние вечера, в Кирьят Анавим:

– Возьму в кибуце разрешение, построю домик, для Эстер. Ее амстердамский особняк мальчишкам достанется, а у нас будет свое пристанище, как в песне. Посажу деревья, в палисаднике, разведем цветы. Мальчишка или девчонка ходить научится… – Эстер сама собиралась кормить ребенка:

– Если женщина один раз кормила, – объяснила она Аврааму, – то и второй раз сможет. Не надо Ционе к груди его прикладывать. Девочке и так трудно придется… – Авраам хмыкнул:

– Они с Конрадом нас навещать будут, Циона увидит малыша. Хотя она своих детей родит… – он ловил себя на том, что считает будущего ребенка племянницы своим:

– Конечно, это наше дитя… – сказал себе Авраам, – после войны у него братья и сестры появятся… – на него повеяло жарким, солнечным ароматом вспаханной земли, на полях кибуца, запахом спелых фруктов и пряностей.

Доктор Судаков вздрогнул. Длинные, уверенные пальцы хирурга, появившиеся из-за решетки, вложили в его руку маленький, бельгийский браунинг. В полутьме голубые глаза жены мерцали, словно у рыси. Лезвие кинжала ловко выламывало заржавевшие винты, в решетке. Эстер шепнула:

– Я по дороге в лавку зашла. Купила охране печенья, в честь праздника. Преображение Господне, брат Антоний, а вы и забыли… – помогая Эстер снять решетку, Авраам, невольно, улыбнулся. Двор пока пустовал:

– Я им печенье отдала и распрощалась, – он слышал легкое дыхание жены, – через забор можно перелезть, он выходит на заброшенные пути… – решетка затрещала. Уловив шаги, в коридоре, Авраам рванул на себя проклятые прутья. Дверь камеры загремела замками. Вскинув браунинг, не целясь, Авраам выстрелил. За спиной раздался вскрик. Давешний русский, схватившись за горло, сполз на порог. Застучали сапоги, от будки послышались свистки и лай собак. Лужа темной крови растекалась по истертым половицам.

– Гори в аду, скотина, – пожелал Авраам, перешагивая через подоконник. Крепкая рука жены вытащила его наружу. Он спрыгнул на булыжники, подвернув ногу. Эстер толкнула его к забору: «Быстро». Вскарабкавшись на ломаные ящики, монахи перевалились через ограду. Они исчезли в вечерних сумерках, среди путаницы старых вагонов, на рельсах бывшего депо.

На разложенной карте Варшавы, в немецких, стальных мисках дымился ячменный суп. Подвал освещали тусклыми лампочками, работающими от трофейного генератора, на трофейном топливе. С высокого, каменного потолка изредка сыпалась труха. Залпы пушек сюда не доносились, но повстанцы знали, что артиллерия и танки вермахта взяли освобожденные районы города в полукольцо, прижимая поляков к Висле.

На карте очертили район Старого Города и бывшего гетто, где сосредоточились силы Армии Крайовой. Кроме центра города, отряды удерживали три анклава на юге, и два, на севере, за линией железной дороги, ведущей в Гданьск. Район центрального вокзала, Иерусалимские Аллеи и Маршалковская оставались в руках Армии Крайовой, однако от зданий мало что сохранилось. Улицы завалили камнями и перегородили баррикадами. Сообщение между отрядами шло по подвалам и канализационным трубам. Подростки, скауты, разносили приказы командования и собирали сведения о потерях.

Все вспоминали опыт русских, в уличных боях, в Сталинграде. Генерал Бор говорил:

– Сталинград держался полгода. Красная Армия сидела в развалинах, под обстрелами, а потом пошла на запад. Они смогли противостоять немцам, сможем и мы… – помолчав, он добавлял:

– По крайней мере, пока у нас есть поддержка с воздуха.

Немногие британские самолеты, пробивавшиеся к Варшаве, сбрасывали оружие и продовольствие. Со снабжением дела сначала обстояли плохо. Начав восстание, Армия Крайова рассчитывала на скорое продвижение красных к западу. В городе не было запасов провизии, почти все водопроводные станции находились в районах, захваченных немцами.

Вчера бойцы батальона «Зоська», под командованием старшего лейтенанта Адама Девиза, отбили пивоваренный завод «Хабербуш и Шиле». Склады, полные ячменя и сахара, перешли под контроль Армии Крайовой. На предприятии установили строгое расписание выдачи продовольствия, для гражданских лиц. Несмотря на немецкие депортации, в Варшаве осталось несколько сот тысяч жителей. Работали лавки, кафе и костелы, артисты устраивали концерты, в подвалах. Несколько заведений крутили кино и объявляли о танцевальных вечерах.

Генерал Коморовский отставил пустую миску:

– Думаю, что в ближайший месяц нам ничего, кроме ячменного супа не подадут… – он устало улыбнулся, – зато кофе у нас натуральный, и сигареты настоящие… – повстанцы курили немецкий табак, из офицерского пайка. Кофе, действительно, оказался крепким и сладким.

– В тюрьме такого не приносят… – довольно кисло заметил Джон, – заключенных вы эрзацем поите. Впрочем, я на вас не в обиде… – герцог понимал, что ребята, взявшие его в плен, не обязаны были верить словам впервые в жизни увиденного человека.

Джон пробирался к Варшаве три дня.

Выпрыгнув из товарного поезда, на маленькой станции, в пятидесяти километрах к западу от города, он шел к столице по ночам, днем прячась в хлевах и заброшенных зданиях. В Варшаве он очутился через день после начала восстания. Все три явки, адреса которых он помнил наизусть, опустели. Предположив, что Армия Крайова удерживает центр города, Джон отправился на восток, к реке. На Крохмальной улице, у сквера, герцог наткнулся на патруль Армии Крайовой, под командованием старшего лейтенанта Адама Девиза.

Серый Волк тоже сидел за столом, смущенно поглядывая в сторону Джона. Поляк объяснялся на неплохом немецком языке:

– Простите, – Адам хлебал свой суп, – но вы были в гражданской одежде, польского языка не знали… – левую руку Джону перебинтовали. Пуля бывшего капеллана бывшего Войска Польского, раввина Исаака Фридмана, кость не задела. В подвальном госпитале Джону обещали, что царапина, как назвал ранение загнанный, валящийся с ног врач, быстро затянется:

– Стрелять вам повязка не помешает, – обнадежили его.

Джон не сомневался, что стрелять ему придется много и очень скоро. В тюрьме он, немедленно, потребовал встречи с руководителями Армии Крайовой. Герцог не намеревался заканчивать свои дни казнью, от рук партизан. Ребята были настроены очень решительно. После целого дня просьб, к нему, наконец, прислали человека с военной выправкой. Едва увидев Джона, генерал Ниль, он же Август Фильдорф, распорядился: «Врача сюда, и немедленно».

Они познакомились в сороковом году, в Блетчли-парке, где польское правительство в изгнании готовило эмиссаров, для возвращения в страну, и руководства партизанской борьбой. Фильдорф возглавлял «Кедив», главное управление диверсионной службы Армии Крайовой. От него Джон и узнал то, что сейчас ему повторил генерал Бор. Звезда, получившая звание майора, была, судя по всему, жива. Эстер командовала партизанским отрядом, в горах на юге, на границе со Словакией.

– Передатчика у них нет… – Бор курил, пристально разглядывая Джона, – однако в начале лета она еще совершенно точно воевала. Тогда последний гонец из Кракова к нам добрался… – сейчас почти рядом с предполагаемым местом обитания отряда Звезды, находились силы русских:

– Как вы понимаете, – сварливо заметил Бор, – Красная Армия не считает нас своими союзниками. Скорее, наоборот, – он вздохнул, – несмотря, на наши надежды, помощь от них пока не пришла… – Джон залпом допил кофе: «И она не ожидается в Варшаве?».

Генерал развел руками:

– Откуда я знаю? Ее, может быть, и в живых больше нет. Пока гонец приедет с юга в столицу, много времени пройдет. Не забывайте, немцы три четверти Польши удерживают. Любое передвижение по стране опасно… – Джон согласился:

– Конечно, я все понимаю… – спрашивать о Ционе Судаковой, Аврааме, или Виллеме, было бессмысленно, как бессмысленно было оставлять записку для Эстер:

– Они под псевдонимами сражаются. Командование Армии Крайовой понятия не имеет о бойцах на местах. Записка может погибнуть, если подвалы разбомбят немцы… – Бор взял черную беретку, с эмблемой Армии Крайовой:

– Серый Волк вас проводит к передатчику. У нас есть радиостанция, «Молния»… – Джон знал о «Молнии». Станцией заправлял радист королевской авиации, его тезка, Джон Уорд. Уорда, с экипажем, сбили над Германией четыре года назад. Радист бежал из лагеря для военнопленных. Присоединившись к польским партизанам, он взял на себя ответственность за передачи, идущие на Британию. Джон много раз слышал голос Уорда, в Блетчли-парке. Его тезка даже передавал репортажи, для лондонских газет.

Герцог кивнул:

– Но «Молнию» вы для безопасной связи не используете… – Бор подтвердил:

– Именно. Если можно так выразиться, это гражданская радиостанция. С вашим тезкой вы пока не увидитесь… – генерал поднялся:

– Серый Волк вас проводит на резервную точку, она находится в северном анклаве. Вы пересечете линии обороны немцев, но путь под землей безопасен… – Бору надо было ехать в освобожденный утром концлагерь Генсиувка. После двухчасового боя, отряд Армии Крайовой, под командованием поручика Мицуты, и капитана Фридмана, ворвавшись в здание тюрьмы, выпустил из камер четыре сотни заключенных:

– Они почти все евреи, – вспомнил Бор, – те, кого немцы не успели депортировать. Исаак с ними остался. Раввин там ко двору придется. Надо людей подбодрить, сказать, что восстание продолжается… – он подвинул британскому гостю пистолет:

– Серый Волк вам автомат найдет… – герцога переодели в форму Армии Крайовой. Джон хмыкнул:

– Меня временно в звании понизили, до капитана. Эстер тоже майор, кто бы мог подумать. Но как ей сообщить, что с детьми все в порядке, что они в Требнице… – Джон решил, что сначала ему надо добраться до передатчика.

– Спасибо… – он неловко, одной рукой, натянул беретку на светлые, испачканные гарью и порохом волосы, – вечером увидимся… – Джон козырнул генералу. Бор смерил его долгим взглядом:

– Мы постараемся переправить вас на север, к рыбакам. Они вам помогут оказаться в Швеции… – Джон прервал его:

– Нет. Если я здесь, я буду сражаться, с вами… – он обернулся к Девизу:

– Старший лейтенант, хватит ловить ворон… – Адам, мечтательно, смотрел на стену, где висела довоенная карта Польши, – я вас выше по званию, извольте выполнять мои приказы… – Серый Волк, встрепенулся:

– Простите, капитан. Задумался… – на пороге Джон отдал честь Бору:

– До вечера, благодарю за помощь… – шаги затерялись в темноте бывшего банковского хранилища. Бор потушил окурок:

– Если мы оба доживем до вечера… – генерал снял трубку полевого телефона. Связисты проложили в анклавах хорошие коммуникации. Перед посещением бывшего лагеря он хотел заехать на Крохмальную, где в подвалах заседал тайный трибунал Армии Крайовой. Сегодня судили предателей, сдавших немцам его предшественника, генерала Ровецкого.

– Здесь Авербахи жили… – Эстер указала на вдребезги разбитый дом, на углу Крохмальной и Желязной.

Пятиэтажная башня, со снесенной крышей, почти обвалилась:

– Квартира в башне была, – добавила Эстер, – скорее всего, в гостиной потом снайперов посадили. Расположение очень удобное… – она шла по улицам бывшего гетто, узнавая дома, где, в подвалах, ребята тренировались в стрельбе, где размещались бункеры командования восстанием: – Здесь наш подпольный госпиталь разместили… – Эстер постояла у выжженного, пустого участка земли, – здесь твой Леон умер, у меня на столе. Здесь Рахелька застрелилась… – она помолчала:

– Я тогда по канализации ушла, к Висле, раненых эвакуировала… – добравшись до Варшавы пешком, минуя заставы немцев, они нырнули в неприметный, бетонированный ход, на окраине западного района, Воля. Монашеские рясы они сложили в саквояжи. Эстер подергала рукав форменной рубашки вермахта:

– Надеюсь, ребята сначала проверят наши документы, а не начнут стрелять, едва нас, завидев… – в подкладке саквояжа лежало удостоверение майора Звезды, за подписью генерала Бора, командующего Армией Крайовой.

– То есть твои документы, – подмигнул Авраам жене, – я ординарец командира, если можно так выразиться… – они прошли почти два километра с запада на восток, в центр города, шлепая по мелким, зловонным лужам. В полутьме, над головами, что-то гремело. Эстер остановилась:

– Немецкая артиллерия. Должно быть, наши атаки сдерживают. Власовцы, тоже, наверняка, здесь… – Авраам был уверен, что убил мерзавца.

– Кажется, я ему в горло выстрелил, – заметил он жене, – после такого не живут. Хотя фон Рабе выжил, после удара Ционы… – Эстер пожала плечами:

– Девочке шестнадцать лет, она не знает анатомии. У нее дрогнула рука… – Эстер подозревала, что рука у племянницы дрогнула не просто так:

– Она знала, кто перед ней… – горько подумала женщина, – и все равно, влюбилась. Я девушкой тоже в Давида влюбилась. Разве я могла предположить, что он окажется предателем, что пошлет на смерть невинных людей. Хотя он мертв, какая теперь разница… – Максимилиан продолжал жить, но Эстер сказала себе:

– Блау за Ционой присматривает. Она никуда не сбежит, ожидая ребенка, без документов. Девочка не отправится Максимилиана искать… – Эстер почти не запомнила лица власовца. Женщина видела его мельком, из-за решетки. Доктор Судаков хмыкнул:

– Он Питера очень напоминал, только ростом выше. Он мне не представлялся, а я не горел желанием узнать его имя. В любом случае, он труп… – Судаковы вылезли из канализации у разрушенного здания трамвайного депо, в районе Воля. Над проваленной, черепичной крышей висел тяжелый, черный дым. Эстер прислушалась:

– Бой совсем рядом идет… – пули зацокали по выломанной брусчатке. Авраам толкнул жену вниз, накрыв своим телом. Над ними раздался издевательский голос:

– Ребята, у нас шпионы нацистов… – все разрешилось довольно быстро.

Командир батальона, капитан, откозыряв Эстер, провел их в огромное, с выбитыми стеклами здание депо, где оборудовали пункт связи.

– Линии хорошие, – гордо сказал поляк, – соединим вас с Банковской площадью… – в штабе восстания сказали, что генерал Бор поехал на Крохмальную улицу. Эстер и Авраам добрались туда пешком.

Ребята из батальона предлагали им бронетранспортер, но женщина махнула рукой:

– Через такие завалы легче ногами перебраться… – по дороге Эстер показала Аврааму площадь Умшлагплац, откуда депортировали варшавских евреев:

– Генрика тоже отсюда увозили… – она держала мужа за руку, – хорошо, что он выжил, хорошо, что с мальчишками подружился. Он тоже сирота, пусть под нашим крылом останется… – Авраам молчал, оглядывая почерневшие развалины домов:

– Я вспомню, – тихо сказал доктор Судаков жене, – я обязательно все вспомню, Эстер. В конце концов, я вернусь в Краков, пойду в епископский дворец. Мы выясним, где сейчас ребятишки… – улица, вернее то, что от нее осталось, пустовала. Эстер, ласково, поцеловала Авраама в заросшую рыжей щетиной щеку:

– У него быстро борода растет. Господи, думала ли я, что так все получится, что я опять полюблю, на четвертом десятке? Пусть Эмиль и Джон будут счастливы. Пусть доживут до конца войны… – она пожала руку мужа:

– Вспомнишь, конечно. В конце концов, мы сюда не только ради хупы приехали, – Эстер коротко улыбнулась, – но и затем, чтобы передатчик найти. В Лондоне могут знать, где близнецы. Надо им сообщить, что Циона в безопасности… – Эстер прищурилась:

– Нет, это наша машина… – с востока, по Крохмальной, по кое-как расчищенному проезду, в центре улицы, шел трофейный, немецкий бронетранспортер, размалеванный красными и белыми полосами, с эмблемами Армии Крайовой.

Теплый, полуденный ветер шевелил светлые, немного отросшие волосы Эстер.

Авраам вспомнил:

– В гетто ее Штерной звали. Она рассказывала, дети говорили, что она по воздуху может летать. Дети всегда остаются детьми, даже на войне… – Авраам надеялся, что группа из Мон-Сен-Мартена в безопасности:

– Кто-то должен знать, где они сейчас… – подумал доктор Судаков, – или я вспомню, в конце концов… – бронетранспортер замедлил ход. Из люка высунули автомат, подпольной сборки. Эстер шепнула мужу:

– Руки подними… – она крикнула:

– Свои! Майор Звезда… – оружие убрали. Эстер увидела знакомую, почти лысую голову генерала Бора, в черной беретке. Командир приставил ладонь к глазам:

– Богатой будете, майор. Только сегодня о вас говорили… – Бор, легко, соскочил с брони машины. Обменявшись рукопожатием с Эстер, он добавил:

– У нас в гостях британский посланец, ваш знакомый. Даже родственник, по его словам… – генерал взглянул на Авраама, Эстер спохватилась:

– Доктор Авраам Судаков, то есть пан Вольский… – женщина улыбнулась: «Мой муж, генерал». Бор протянул ему руку:

– Очень рад. Пан Ян… – поляк кашлянул, – к передатчику пошел, в северный район. Вечером вернется… – Авраам, облегченно, подумал:

– Вот и все, беспокоиться больше не о чем. Можно искать раввина, ставить хупу… – Бор отдавал распоряжения экипажу машины. Авраам поднес руку Эстер к губам:

– Видишь, вовремя мы здесь оказались… – Эстер смотрела на север, на серый дым, стелющийся по высокому, жаркому небу августа. Издалека слышался грохот артиллерии.

– Да, – согласилась доктор Горовиц, – вовремя.

По присыпанному каменной крошкой полу пробежала крыса.

Серый Волк, выругался, сквозь зубы:

– Говорят, немцы сюда партию крыс привезли, с тифозными блохами. Надо быть осторожней… – они третий час пробирались на север, под землей, переходя из канализационных труб в подвалы, подсвечивая себе немецкими фонариками. Вокруг витал сладковатый, мерзкий запах. Адам объяснил Джону:

– Немцы сбрасывают трупы в Вислу. Мы стараемся очищать воду, на тех станциях, что находятся под нашим контролем, но врачи боятся эпидемий… – несколько раз луч фонарика выхватывал из темноты полуразложившиеся тела. Над головой слышались выстрелы и раскаты артиллерийских залпов. У Серого Волка имелась карта подвалов, вычерченная от руки, однако старший лейтенант заметил:

– Обстановка каждый день новая. Стоит немцам подорвать какой-нибудь дом, как подвалы тоже заваливает… – натыкаясь на груды камней, они искали обходные пути. Адам, аккуратно, вносил в карту изменения. Поляк, невесело, улыбнулся:

– Правда, пока мы обратно на Банковскую площадь доберемся, придется еще раз карту переделывать… – после двух часов ходьбы они устроили привал, постаравшись найти место, где не так сильно пахло гниющей плотью. От крыс, правда, было никуда не деться. Джон пожал плечами:

– Я тебе говорил, я в Бирме в лагере для военнопленных сидел. У нас по стенам барака ядовитые пауки ползали, размером с блюдце… – крыс они отогнали несколькими выстрелами. У них во флягах был крепкий кофе. На кухне штаба их снабдили наскоро выпеченным хлебом, сделанным из ячменной муки:

– У нас в Англии такой хлеб тоже готовят, – Джон, с аппетитом, жевал, – в моем родном городке, Банбери, его продают… – герцог заставлял себя не думать о доме:

– Я теперь не скоро в Британию доберусь. Надо найти передатчик, сообщить в Блетчли-парк о гибели Генриха и остальных… – он сжал правую руку в кулак, – и надо сражаться дальше. Здесь, с ребятами… – Джон не мог себе представить, что бросит поляков:

– В Нормандии и без меня справятся, – сказал он себе, – а повстанцам важно знать, что мы на их стороне. Хотя бы так… – он отгонял мысли о судьбе Эммы:

– Ты ее больше никогда не увидишь… – напоминал себе Джон, – все кончено… – прячась в заброшенных зданиях, по пути к Варшаве, он засыпал, на исходе ночи, тревожным, усталым сном. Эмма сидела на палубе «Чайки», в летнем, светлом платье. На стройной шее висел медвежий клык, в медной оправе, белокурые волосы она распустила по плечам. Эмма болтала босыми ногами, в теплой воде речки, трещали кузнечики, на голове девушки был венок, из васильков. Джон слышал детский смех, ребенок лепетал:

– Папа, папа… – открывая глаза, он стискивал зубы:

– Теодор-Генрих так говорил. Максимилиан не отправит племянника, наследника титула, в детский дом, под чужой фамилией. Он оставит малыша при себе. После победы надо его найти, забрать в Британию. Он должен знать о своих родителях, и миссис Анна должна увидеть внука… – Джон, правда, понятия не имел, где сейчас находится женщина:

– Американцы ее надежно спрятали, – он ворочался с бока на бок, – может быть, они и не собираются открывать ее местонахождение. Марта утверждала, что кто-то в Америке работает на Советский Союз. Догадаться бы еще, кто. Но не Меир, Меир честный человек… – в Тегеране, за бутылкой виски, Меир рассказал ему об обстреле Теруэля, на гражданской войне, в Испании:

– Я тогда с тобой связаться хотел, – заметил кузен, – у меня были подозрения, насчет Филби. Но, если ты говоришь, что вы ему доверяете… – Джон кивнул:

– Ты сам всегда утверждал, что нельзя судить человека только по его левым симпатиям. К тому же, Филби никогда не состоял в партии… – укрывшись в углу хлева, Джон покуривал, в кулак:

– Меир тоже не левый. Но Аарон проехал через весь Советский Союз. Мать у них была левая, член Бунда… – Джон разозлился на себя:

– Ты еще Звезду обвини в том, что она на коммунистов работает. Или Авраама, вкупе с ней. Или Циону… – он покачал головой:

– Ерунда. Циона подросток еще, она хотела сделать, как лучше… – Эстер сидела где-то на юге, в горах, а о докторе Судакове, Виллеме, или Ционе, Джон ничего не узнал.

– Если Эстер еще в живых осталась… – запивая хлеб кофе, он положил руку на шею. Джон, иногда, невольно, искал пальцами клык:

– На нем рисунок был… – устало подумал он, – теперь и не понять, что он значил. Дерево, и семь ветвей… – он, мимолетно, услышал завывание ветра, лицо обожгло морозом. Джон почти не помнил увиденного под наркотиками, в Тегеране:

– Я только помню седоволосого старика, чьи-то серые глаза. У Лизы глаза похожие… – он задумался:

– Место было северное. Может быть, я тогда вспомнил о Констанце, о том, что ее держат где-то в СССР… – кузену Стивену Джон сказал, что сам, после войны, позаботится о том, чтобы найти Констанцу:

– Мне, скорее всего, и так придется в Советский Союз отправляться, за Уильямом. Максим может и не пережить войны. Он сейчас в Италии, наверное… – Марта предупреждала Джона, что, из-за предательства Воронова, его сыну грозит опасность:

– Как в Германии… – они с Адамом, молча, курили, – детей заговорщиков в рейхе тоже в приюты отправят, фамилии изменят… – Джон слышал о программе ариизации польских малышей:

– А если Иосиф со Шмуэлем тоже подпали под распоряжение? Они по документам бельгийцы, католики. Если детей из Требница увезли, где их искать теперь… – Джон и хотел увидеть Эстер, и боялся этого: