Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть восьмая"

Пан Конрад остановился: «Что это, пани Звезда?»

– Мозг, – сухо ответила Эстер. Она, только сейчас, услышала треск пулеметных очередей:

– Что происходит, пан Блау… – усталое лицо, с отросшей, темной щетиной, испачкала пороховая гарь. Конрад сочно выругался, по-польски:

– Говорил мне отец, русским верить нельзя… – давешние разведчики не соврали. Передовой отряд Красной Армии, действительно, появился на окраине лагеря партизан. Батальон русских пришел с минометами, и автоматами Калашникова. Услышав о бое, Эстер, быстро распорядилась:

– Пан Конрад, сворачиваемся. Здесь есть пещера, с двумя выходами. Бросаем все, кроме оружия, нам надо сохранить людей… – согласно распоряжениям высшего командования Армии Крайовой, партизаны имели право вступить в стычку с русскими. Эстер наизусть помнила приказ:

– В случае намерения Советов уничтожить подразделения физической силой, разрешаю обороняться… – она не хотела ставить под угрозу жизнь сотни бойцов, чудом спасшихся из лагерей и гетто:

– Они не имеют права погибать в дурацком, случайном бою… – напомнила себе Эстер, – они молодые, здоровые люди, у них дети родятся. Я за них отвечаю, как командир. Русские… – она вздохнула, – Господь им судья… – Блау переминался с ноги на ногу. Эстер заставила себя сдержаться:

– Я неясно выразилась, пан Конрад? Начинайте выводить людей, выносите оружие и передатчик. Пришлите пару крепких парней, я приготовлю доктора Судакова к транспортировке… – Эстер всегда ловила себя на том, что говорит о медицинских делах с довоенными интонациями. Блау откашлялся:

– У нас неприятности, пани Звезда… – неприятностью оказалась русская мина, начисто разворотившая рацию, бойца, выносившего чемодан из землянки, и саму землянку. Эстер махнула рукой:

– Ладно. Мне надо заняться пациентом… – кровь почти вытекла, – идите, делайте свое дело… – она знала, что на Блау можно положиться.

– И я была права… – они нашли сухую, теплую прогалину, Эстер позволила разжечь костры. По счету выходило, что отряд потерял всего десяток человек, и еще несколько было ранено. Печей им унести не удалось, но Блау, даже при быстром отступлении, не забыл о мешках с кухни, где лежало кофе и немецкие концентраты, супа и гуляша. Рядом с носилками Авраама тоже горел огонь. Эстер сунула в полевую сумку кое-какие медикаменты. К ней собралась небольшая очередь легкораненых бойцов. Обрабатывая ссадины от пуль, и синяки, она, краем глаза, смотрела на рыжие ресницы доктора Судакова.

Авраам пока в себя не пришел. Череп Эстер аккуратно перебинтовала, оставив отверстие в месте, где пока отсутствовала кость. Увидев носилки. Блау ахнул: «Он теперь всегда с дырой в голове будет, пани Звезда?».

Эстер, мимолетно, улыбнулась:

– Нет. Опухоль спадет, остатки кровоизлияния исчезнут, я поставлю кость на место. Закреплю скобками, волосы у него отрастут… – ресницы у кузена Авраама оказались длинными, густыми, как у девушки. Присланные Блау бойцы, подхватили носилки, Эстер ввела кузену морфий:

– Пусть поспит. Он привязан к носилкам, но все равно, так безопасней… – по дороге к перевалу она шла рядом, иногда прося ребят остановиться, опорожняя утку, подсунутую под одеяло кузена.

Отпустив последнего бойца, Эстер, недоуменно, обнаружила у себя под носом немецкую, легкую миску, с гуляшом, а в руке, стальную флягу с кофе. Циона щелкнула зажигалкой:

– Тетя, поешьте, пожалуйста. Меня Конрад послал… – племянница, немного, покраснела, – он велел сказать, чтобы вы не беспокоились. Бойцы получили паек, на ночь укладываются… – Эстер и сама все видела. Трещал валежник в костре, над верхушками сосен сиял Млечный Путь. Она, устало, затягивалась, сигаретой:

– Надо найти новое место, для базы. Надо связаться с командирами, поблизости, предупредить, что русские здесь. Словаков Красная Армия не тронет, словаки коммунисты… – Эстер хотела дождаться, пока Авраам придет в себя, и отправиться в Варшаву:

– Все равно, надо выйти на связь, поговорить с Лондоном… – гуляш оказался горячим, но Эстер так вымоталась, что не почувствовала мясного вкуса. Ложка заскребла по миске, она очнулась. Племянница, робко, забрала посуду:

– Кофе попейте, тетя Эстер… – от рыжих волос Ционы пахло гарью, – я сама его варила… – доктор Горовиц, невольно, усмехнулась:

– Лучше Конраду свари. Он сегодня хорошо поработал. Останется за командира, когда я поеду в столицу… – Эстер была уверена, что Блау справится:

– Сразу видно, что ребята его уважают… – в серых глазах племянницы отражались языки костра. Она смотрела вдаль:

– Конраду, да. Тетя… – робко спросила Циона, – а дядя Авраам не умрет….

Эстер напомнила себе:

– Она совсем девочка, Авраам ее вырастил. Я поговорю с ней, перед отъездом. Может быть, мне все показалось… – она привлекла племянницу к себе:

– Не умрет. Операция легкая, ее давно делают. Он очнется и все вспомнит… – Циона, незаметно, сглотнула:

– Не след сейчас о таком упоминать. Тетя Эстер узнала, что брата потеряла, она операцию сделала, бой был… – Циона понимала, что хочет оттянуть решение:

– Время еще есть… – Эстер разделила с ней папиросу, а потом ласково шлепнула по спине:

– Беги к девушкам. Я с твоим дядей останусь, не беспокойся… – поляна стихла, Эстер взяла флягу с водой. Осторожно, аккуратно смочив губы Авраама водой. Эстер заметила движение:

– Он за добавкой тянется. Пить хочет, бедный… – набрав воды в рот, она наклонилась над больным:

– Будто целую его… – Эстер коснулась щекой небритой, колючей щеки:

– Жара нет. Надо избежать послеоперационной инфекции, и все будет хорошо… – проверив рану, она приподняла одеяло:

– Как я спать хочу… – Эстер устроилась под боком у больного, – заодно и согрею его… – она положила голову на крепкое плечо Авраама, в немецкой, нижней рубашке, со штампами вермахта:

– Надо ему новую рубашку сшить, как в песне… – Эстер даже улыбнулась, – а девушке обещают дом построить. Будет ли у меня дом, будет ли девочка? Ей кинжал передать надо… – она задремала, сжимая золотую фигурку рыси, устроив пистолет у носилок, слушая ровное дыхание больного.

Виллем узнал озабоченное, худощавое лицо женщины, склонившейся над ним. Она коротко остригла волосы, но голубые, большие глаза не изменились:

– Кузина Эстер. Ее мужа в Аушвиц отправили, а она сама в Польше была. То есть не ее мужа, а мужа Элизы покойной. Надо ей сказать, чтобы она не волновалась, что ее дети в безопасности… – Виллем попытался нахмуриться. Он хорошо помнил исповедь коменданта Аушвица, Хёсса, помнил, как довез детей до Кракова:

– Я где-то их оставил, но где? Передал знакомому, священнику, или послушнику. Потом куда-то пошел… – дальше все покрывала белесая пелена. Он чувствовал боль в голове, сначала резкую, а потом тупую, ощущал холод, пробирающийся под рясу. Застучав зубами, Виллем разомкнул губы:

– Кузина Эстер, где я… – он понял, что лежит на носилках, в полутемном шалаше:

– Мы такие шалаши детьми строили, в скаутах. У нас текла река, горная, порожистая. Амель называлась… – он опять нахмурился:

– Или не Амель, другая река. Еще было озеро, море… – он помнил пляж, белого песка:

– Мы с Элизой и родителями в Остенде ездили. Или не в Остенде… – кузина Эстер, ласково, коснулась его плеча:

– Послушайте меня, кузен Авраам… – Виллем помотал головой, сразу об этом пожалев. Затылок разломило тупой болью, Эстер попросила:

– Не двигайтесь, пожалуйста. Я вам недавно сделала операцию. У вас пуля в голове застряла, вы больше года провели, потеряв память. Но сейчас все хорошо… – у нее была уверенная, надежная рука с длинными пальцами.

От входа в шалаш доносились распоряжения Блау. Оставаться на поляне было опасно, но разведчики нашли неподалеку отличное ущелье. Эстер приказала перевести отряд в тамошние пещеры, и послать гонцов в соседние отряды, предупреждая о возможном появлении русских. Почти весь отряд снялся с места, Авраама переносили последним, в сопровождении Эстер. Временные шалаши давно разобрали, оставив один, где лежал больной. Кроме следов от кострищ, на поляне больше ничего не выдавало присутствия здесь партизан.

Эстер поднесла к губам кузена немецкую флягу:

– Сладкий кофе. Немного вам можно… – Виллем почти забыл вкус кофе:

– Даже не помню, когда я его пил, в последний раз. Хотя нет, помню. В Аушвице. Но откуда я мог достать кофе, в Аушвице… – выслушав кузину, он поморгал рыжими ресницами:

– Нет, все не так. Я уехал из лагеря с детьми, а кузен Авраам остался, под именем Войтека Вольского… – ветки зашуршали, Виллем увидел знакомое лицо:

– Он подтвердит, – обрадовался мужчина, – это капо барака, где Авраам сидел. Пан Конрад Блау, по прозвищу Копыто. Он обещал помочь Максиму бежать из лагеря… – Виллем добавил:

– Максим еще один наш родственник… – кузина кивнула:

– Я знаю. Пан Конрад сдержал обещание… – Виллем заметил, что кузина и Копыто обменялись быстрым взглядом.

– Интересно, как Копыто сюда попал, – подумал Виллем, – тоже, что ли, из лагеря бежал? Или его освободили? Он уголовник, к ним немцы по-другому относятся. Но почему он с партизанами? Он вор, торговец краденым, что ему здесь делать… – он почувствовал, что хочет спать:

– Кузина Эстер сказала, что меня ранили, что я год скитался по стране. Надо вспомнить, где я оставил группу, из Мон-Сен-Мартена. Там ее мальчики, Иосиф и Шмуэль… – Виллем слегка улыбнулся, – отличные у нее парни. На нее похожи, как две капли воды… – он устало закрыл глаза: «Я посплю, и все вспомню, обязательно».

У выхода из шалаша Эстер посмотрела на хронометр:

– Незачем вам здесь болтаться, пан Конрад… – поляну заливало закатное солнце, – забирайте Циону и остальных, поднимайтесь наверх, к пещере… – у Блау отросла борода. Несмотря на форму вермахта, немецкий автомат на плече и гранаты у пояса, пан Конрад напомнил Эстер раввинов, виденных ей в Эсноге, во время развода:

– Теперь заметно, что у Блау еврейская кровь есть… – пан Конрад, недоуменно, сказал:

– Он до сих пор считает, что он Виллем, пани Звезда… – Эстер вздернула бровь:

– Три дня с операции прошло. Опухоль спадает, но выздоровление может затянуться… – она скрыла вздох:

– Мне надо узнать, где мальчики. Ладно, когда отряд уйдет, станет безопасно, и я при оружии… – поляна помещалась на склоне уединенного, поросшего соснами холма. Мягкий, сухой мох пружинил под ногами, внизу тек чистый ручеек. Девушки собирали лесную малину и орехи, кто-то из парней нашел гнездо диких пчел.

– Провизию вы мне оставите, – велела Звезда пану Конраду, – я не хочу трогать Авраама с места, пока он окончательно в себя не пришел. Устраивайтесь наверху… – она махнула в сторону гор, – я и Авраам к вам присоединимся, позже… – Блау обещал, каждый день, присылать гонца:

– Не беспокойтесь, – уверила его Эстер, – думаю, недели на выздоровление доктора Судакова хватит. За Ционой присматривайте… – Блау, в который раз, обещал себе поговорить с женой, как он называл, про себя, Циону:

– Я ее старше, опытней. Я объясню, что так для всех лучше. Никому отродье нациста не нужно, и ей, в первую очередь… – Эстер тоже напомнила себе, что надо, до отъезда в столицу, посидеть с племянницей:

– Но сначала надо об Аврааме позаботиться… – пожав ей руку, Блау порылся в кармане рубашки:

– Я малины собрал, для Ционы… – он, немного, покраснел, – возьмите, пани Звезда. Аврааму, наверное, сейчас сладкое полезно. Для мозга, – добавил Блау, – Гитлер сладкого не ест, говорят. Поэтому он такой дурак…. – Эстер расхохоталась: «Верно».

Шаги Блау стихли среди деревьев, она нырнула в шалаш. Авраам спал, повернувшись на бок, слегка посапывая. Эстер, медленно, разжевала ягоду. Доктор Горовиц провела ладонью, по небритой, в рыжей щетине щеке мужчины:

– Кажется, статья у меня не получится. Жаль, – она устроилась под боком у кузена, – случай интересный. Только методы лечения у меня сомнительные… – в шалаше пахло нагретой хвоей. Сонно пробормотав что-то, Авраам придвинул ее к себе. Свернувшись в клубочек, слушая, как бьется его сердце, Эстер поняла, что опять улыбается: «Он все вспомнит, я уверена».

Ему еще никогда не было так тепло. Виллем не хотел открывать глаза:

– Наверное, просто сон. Сейчас все закончится, опять придет холод, боль… – он прикоснулся губами к мягкому, нежному:

– Я помню, помню, что это… – он услышал близкий треск дров в костре, повеяло ароматом леса:

– Словно в детстве, когда мы с ребятами на холмы убегали… – его окутала жаркая, темная южная ночь. Издалека кричали, хлопали крыльями птицы, небо усеивали крупные, близкие звезды. Звенела гитара, у огня, поднимающегося вверх, уходящего к яркому серпу луны. Рядом шуршали волны:

– Пятнадцать лет мне исполнилось. Или четырнадцать… – он попытался вспомнить, как звали девушку:

– Нет, я забыл… – с сожалением подумал доктор Судаков, – она моей ровесницей оказалась. Мы тогда весь Израиль прошли, из конца в конец, с палатками. Ночевали в кибуцах, в полях. Она в Дгании жила, на берегу Кинерета. Песня, она пела мне песню… – он понял, что улыбается. Ласковый женский голос шептал в его ухо знакомые слова. Он велел себе не поднимать веки:

– Если это сон, пусть он продолжится вечно… – Авраам обнял женщину. Она говорила на иврите с каким-то акцентом:

– Не как у Розы, нет. Кажется, она из Британии, или Америки. У Аарона похожий акцент… – он провел губами по сладкой, стройной шее. Коротко стриженые волосы щекотали его щеку:

– Девушка обещает сшить парню рубашку… – Авраам целовал сухие губы:

– Я построю для тебя дом, обязательно. Я давно тебя искал, так давно… – он вспомнил Регину и Розу:

– Они меня не любили. А она, кто бы она ни была, любит… – он был уверен в этом точно так же, как в том, что его зовут доктор Авраам Судаков:

– Мне тридцать два… – целуя ее, медленно расстегивая пуговицы рубашки, Авраам повторил:

– Тридцать два, весной исполнилось. Сейчас лето, кажется. Из Аушвица я с детьми в феврале уехал. Точно, еще снег лежал. Мы с Виллемом поменялись одеждой, Виллем остался в лагере, в польском бараке, под именем Вольского. И Максим остался. Максим знал, что у Копыта мать еврейка, а Копыто все скрывал. Что с ними сейчас, со всеми… – Авраам старался вспомнить, что случилось с детьми из Мон-Сен-Мартена:

– До Кракова я их довез, но что потом было? Я пошел к Шиндлеру, мы пили. Он девушек пригласил, я с подружкой Гета в спальне заперся. Явился сам Гет. Он в меня стрелял, я в окно выпрыгнул… – Авраам, внезапно, ощутил боль в голове, страшный, пронизывающий холод:

– Не хочу о таком думать. Но надо вспомнить, где дети, обязательно. В группе были мальчишки кузины Эстер. Да, все правильно, Леон в столицу отправился, помогать с восстанием, а я подставился под облаву, как Вольский. Когда мы уезжали из лагеря, меня комендант Хёсс к себе пригласил. Зачем? – этого доктор Судаков не помнил, как не мог он вспомнить, что случилось с малышами, из Мон-Сен-Мартена:

– Надо подумать, только не сейчас… – сейчас он ни о чем не мог думать, кроме той, что была рядом. Она хихикнула:

– Подожди, не торопись… – Авраам пробормотал:

– Не могу. Не могу ждать, и не буду. Иди, иди сюда… – она коснулась, губами его закрытых глаз:

– Ты был ранен. Я сама все сделаю, слушайся меня, пожалуйста… – Авраам, с готовностью, отозвался:

– Хоть всю оставшуюся жизнь, любовь моя. Всегда буду слушаться… – у нее была худая спина, острые, выступающие лопатки, маленькая грудь, поместившаяся в его ладони. Он понял, что женщина одного с ним роста:

– Или чуть ниже… – он застонал, ощутив жаркую влагу, на пальцах:

– Как давно, господи, как давно. Спасибо, спасибо… – она с шумом вздохнула:

– Хорошо, так хорошо. Еще, еще… – Авраам сейчас и не мог подумать о том, чтобы остановиться:

– Я люблю тебя, люблю… – он так и не открывал глаз, – люблю, милая… – она вскрикнула:

– Пожалуйста, милый, еще… – Авраам тяжело задышал:

– Как долго, как долго ничего не было. Она моя, вся моя… – женщина, повернувшись, приложила палец к его губам:

– Подожди, пока ничего нельзя. Я сама все сделаю… – она скользнула вниз. Авраам гладил короткие волосы:

– Я хочу построить тебе дом, хочу детей… – все будто взорвалось, перед закрытыми глазами заплясали звезды:

– Словно в первый раз. Никогда еще такого не случалось… – Авраам потянул женщину к себе. Он целовал ее лицо, нежно проводил губами по влажным щекам:

– Я так долго искал тебя, и встретил, наконец-то. Пожалуйста, пожалуйста, никуда, никогда не уходи, не бросай меня… – горячее дыхание защекотало его ухо. Женщина спросила: «Как тебя зовут?»

Он рассмеялся:

– Авраам Судаков, как еще? Не говори, что ты меня не знала… – он прижал женщину к себе:

– Сейчас ты поспишь, а я тебя убаюкаю, как в детстве. Ты песню пела, мою любимую. Ложись сюда… – Авраам устроил ее у себя под рукой:

– Поспишь, а я тебя буду целовать. Каждый палец, каждый волос, всю тебя… – от нее пахло дымом костра, ее сердце часто билось, рядом с сердцем Авраама. Он почувствовал блаженное, юношеское счастье:

– Она рядом, она никуда не уйдет… – доктор Судаков улыбнулся:

– Она меня не знала. Знала, конечно… – он задремал, обнимая горячие плечи, напевая песню.

Эстер лежала с открытыми глазами, глядя на его спокойное, умиротворенное лицо:

– Нет… – она сдержала улыбку, – получается, что не знала, доктор Судаков… – поворошив дрова в костре, натянув на Авраама одеяло, она заснула, в крепком объятье его рук.

Гуляш из немецкого концентрата вышел наваристым, ароматным. Эстер не пожалела порошка. От легкой миски поднимался запах мяса и специй. По стенкам стучала ложка. Авраам жадно ел, не поднимая перевязанной головы. Эстер прибрала грязные бинты. Стоя сзади, она внимательно рассматривала отверстие в черепе. Свет немецкого фонарика метался по сухому мху, на полу шалаша, по нижней рубашке, с лиловыми штампами вермахта. Ложка остановилась, доктор Судаков, изумленно сказал:

– Не могу поверить. Что хочешь, делай, но до сих пор не могу… – Эстер потянулась забрать миску. Авраам поцеловал ей руку:

– Не могу. Я помню… – серые глаза смеялись, – как ты меня осматривала. Только я думал, что это мама… – отставив миску, он усадил Эстер рядом:

– Сейчас я тебя малиной покормлю… – раннее утро выпало зябким, он укутал женщину одеялом. Авраам вспомнил:

– Начало августа. Правильно, в горах всегда так. Значит, Леон погиб, в столице… – о смерти лейтенанта Радаля и своего брата Эстер рассказала, когда готовила гуляш. Авраам коснулся забинтованной головы:

– Я год с пулей Гёта в мозге проходил… – доктор Горовиц облизала ложку:

– Не совсем в мозге, ты бы ни выжил тогда. Но близко. Из-за пули, то есть кровоизлияния, ты и потерял память… – доктор Судаков вспомнил все, кроме того, что ему говорил Хёсс, и где он оставил детей, из Мон-Сен-Мартена.

– Слова мерзавца меня мало интересуют, – мрачно заметил Авраам, – понятно, что он мне сказал. Они сотни тысяч евреев убили. Загоняли людей в газовые камеры, расстреливали, сжигали тела… – в предутренней полутьме глаза Эстер казались огромными:

– Не сотни тысяч, Авраам. Миллионы… – он покачал головой:

– Такое невозможно, Эстер. Никто не убьет миллионы… – она промолчала, но по твердому очерку подбородка, Авраам понял, что Эстер с ним не согласна. Все споры должны были сейчас подождать.

Он почесал обросшую бородой щеку:

– Я уехал из лагеря, как Виллем. Его с ребятишками отправили в Аушвиц из какой-то обители. Скорее всего, Хёсс распорядился послать их обратно. Вспомнить бы еще, что за монастырь, и кому я передал детей… – Авраам, смутно, помнил, что Виллем говорил о монахе, или послушнике, поляке:

– Но в стране их десятки тысяч. С кем и где я оставил мальчишек… – Авраам, искоса, смотрел на четкий профиль Эстер:

– Понятно, что она все время о детях думает. Она считала, что малыши в безопасности, с христианскими документами, а вот как получилось… – доктор Судаков, осторожно, упомянул о детском бараке, в лагерном госпитале. Эстер, тяжело, вздохнула:

– Люди, работающие на нацистов, потеряли право называться врачами и людьми… – она затянулась сигаретой:

– Но Давид… – женщина помолчала, – не стал с ними сотрудничать. Его расстреляли, или газом отравили… – они передавали друг другу флягу с кофе. Авраам привлек ее к себе:

– Мне очень жаль, милая. Но теперь… – доктор Судаков замялся, но решительно продолжил, – теперь нам надо раввина найти. Я уверен, что в Варшаве кто-нибудь остался… – доктор Судаков намеревался поехать с Эстер в столицу:

– Когда ты мне голову починишь, – усмехнулся он.

– Переоденусь монахом, тебе облачение достанем. Только твоему отряду командир нужен… – Эстер пока ничего не говорила Аврааму о Блау и Ционе.

Женщина взъерошила светлые волосы:

– Лучше бы ты здесь побыл. Мне так спокойнее… – Авраам обнял ее:

– А мне спокойнее, когда ты рядом со мной, и так будет всегда. Найдется у тебя надежный человек? – Эстер кивнула:

– Надо ему о Блау сказать. Авраам, скорее всего, не помнит, что видел пана Конрада… – она, невольно, покраснела:

– Зачем хупа? Да еще и с раввином. Война идет… – доктор Судаков поднял руку:

– Именно поэтому и нужна хупа. То есть… – он смутился, – если ты хочешь, конечно. Я тебя люблю… – у него была большая, грубая ладонь солдата и строителя. Эстер, внезапно, почувствовала дрожь в коленях:

– Словно мне шестнадцать, а не тридцать два. Но с ним так хорошо, как никогда еще не было. Ни с кем, даже с Давидом, а я его любила. И Авраама люблю… – сегодня они поднимались в пещеры. Эстер ставила кость в черепе на место:

– Операция и двадцати минут не займет, – объяснила она Аврааму, – и морфий тебе не понадобится. У меня хорошие руки… – малина рассыпалась по мху шалаша. Проведя губами по тонкому запястью, он потянул Эстер ближе:

– Хорошие. У тебя вообще все хорошее. Такое, как надо… – Эстер прикусила губу:

– Аврааму такое не понравится, но тянуть нельзя… – она слегка отстранилась: «Авраам, Циона здесь».

За стеной пещеры гремел низкий, недовольный голос дяди. Циона попыталась прислушаться, но в наскоро обустроенной части, где жили девушки, ей было ничего не разобрать. Циона сидела на крепких нарах, зажав руки между коленями, глядя на мерцающие огоньки свечей.

Пещера опустела, большая часть отряда ужинала. Сегодня ожидался ночной рейд, на восток, на занятую русскими территорию. Блау не собирался нарушать приказов командира, и ввязываться в стычку с Красной Армией, но требовалось узнать, о каких силах большевиков идет речь.

Циона подозревала, что Блау выполнит и второе задание, полученное от командира. Девушка вздохнула:

– Тетя Эстер со мной поговорила… – доктор Горовиц пришла к племяннице, прооперировав Авраама, третьего дня. Циона вскочила с нар:

– Как все прошло, тетя… – лицо Эстер было усталым, но Циона уловила на нем тень улыбки:

– Все хорошо. Послезавтра он встанет на ноги… – по дороге к пещере Эстер и Авраам договорились пока молчать о будущем браке. Они карабкались по каменистой тропинке, в свете звезд. Авраам, бережно, подавал руку Эстер:

– Не стоит, – тихо сказала женщина, – восстание впереди. Нам надо выжить, найти мальчиков. Мало ли что может случиться… – Авраам кивнул. Он был уверен, что вспомнит, где оставил группу из Мон-Сен-Мартена:

– Эстер всю Европу перевернет, а найдет мальчишек… – он видел упорство в больших, голубых глазах женщины, – и я, конечно, тоже сделаю все, что потребуется… – Авраам так и сказал Эстер, ложась на операционный топчан, в наскоро оборудованном лазарете.

Племянница бросилась к нему, у входа в пещеру. Блау пожал руку бывшему заключенному Вольскому:

– Авраам, видишь, где встретились… – погладив Циону по рыжим волосам, доктор Судаков, довольно хмуро, заметил: «Все после операции».

Эстер наклонилась к высокому лбу Авраама:

– Ему едва за тридцать, а у него морщины. Бедный мой… – вслух, она сказала:

– Ты вспомнишь, милый. Должно пройти время, вот и все… – Авраам прижал ее руку к губам:

– Я люблю тебя, милая… – длинные ресницы дрогнули, – все будет хорошо, я обещаю… – Блау той ночью отправился с ребятами на задание. Вернувшись в пещеру после операции, Эстер увела Циону к костру: «Нам надо поговорить».

– И я ей все сказала… – Циона хлюпнула носом, – ничего не скрыла… – она предполагала, что сейчас дядя Авраам и тетя Эстер разговаривают с Конрадом. У костра, Циона едва слышно заметила:

– Тетя, всего третий месяц идет. Я вас хотела попросить… – она почти обрадовалась, услышав отказ. Доктор Горовиц, резко, сказала:

– Еще чего не хватало. Я не убью часть еврейского народа… – она вспомнила покойную Элизу:

– Ее ребенка я убила. Она сама не хотела рожать. Давид послал ее родителей на смерть. А Циона? – спросила себя Эстер:

– Она говорит, что не хочет давать жизнь отродью нациста… – в серых глазах племянницы Эстер видела совсем другое желание.

Голоса за стеной повысились. Циона расхаживала по пещере, пробираясь между вещевых мешков и брезентовых, полевых сумок девушек, спотыкаясь, об ящики с трофейным оружием и консервами. Она покуривала папироску, рука, немного дрожала. Дядя с ней почти не разговаривал. Доктор Судаков, устало, заметил:

– Надо было Волку тебя в Будапеште спрятать. Хотя я его не виню. С таким грузом как ты, на руках, все вокруг опасно… – дядя, ядовито, добавил:

– Мадемуазель Сечени… – Циона зарделась.

– Дядя с тетей в Варшаву едут… – не находя себе места, она присела, – но сейчас надо что-то с ребенком решить… – Циона всхлипнула:

– Блау его воспитывать откажется. Если я от него уйду, он всем раззвонит, какого ребенка я родила. В Израиль мне с ним на руках больше не вернуться, мне будут плевать вслед, на улице… – вытерев лицо рукавом полевой рубашки, девушка, не выдержав, закусила обшлаг:

– Что мне делать, что? Может быть, найти Максимилиана… – Циона испугалась своим мыслям.

Выкинув окурок, она вздрогнула от угрюмого голоса Блау. Пан Конрад отдернул наскоро повешенную, немецкую плащ-палатку, отделяющую женскую часть пещеры: «Пойдем, Циона».

Пан Конрад отправился за Ционой. Авраам щелкнул немецкой, трофейной зажигалкой:

– Стоило мне получить пулю в голову, как все пошло наперекосяк… – по лицу доктора Судакова Эстер видела, что он еле сдерживается:

– Впрочем, с Блау он и не сдерживался… – доктор Горовиц предполагала, что Авраам умеет ругаться, но еще никогда не слышала от будущего мужа таких слов. Послав Блау за племянницей, доктор Судаков, поспешно, извинился:

– Прости. Но эта публика только такой разговор понимает… – Эстер обняла его за плечи:

– Конрад не виноват, Авраам. Ты видишь, что он любит Циону. Девочка документы подделала, возраст себе прибавила, но Циона хотела, как лучше. Она хотела тебя найти… – Авраам прижал ее ладонь к своей щеке:

– И нашла… – он тяжело вздохнул, – но Джону я лично все выскажу, насчет беспорядка, творящегося в его учреждении, если можно так выразиться… – рассказав Эстер о встрече с Джоном в Израиле, Авраам добавил:

– Он, конечно, тогда мне хотел сообщить, что ты в Польше. Только я был не в настроении его слушать… – Эстер подумала:

– Надо ему признаться, что я и Джон… Но зачем? Что было, то прошло, и больше никогда не вернется. Хотя Авраам говорил мне о Розе… – доктор Судаков коротко улыбнулся:

– Она меня не любила, но я ей желаю счастья. Надеюсь, что она выживет, замуж выйдет… – Эстер скрыла вздох:

– И о Монахе надо сказать. Ладно, потом. Сначала доберемся до Варшавы, найдем передатчик, узнаем, что происходит… – она заметила Аврааму:

– После драки кулаками не машут, милый. Циону незачем… – Эстер замялась, – в таком состоянии в отряде оставлять… – Авраам, угрюмо, курил:

– Блау мой ровесник. Чем он думал, когда Циона к нему на порог явилась? Впрочем, я уверен, что Волк ему тоже все высказал… – забрав у Авраама сигарету, Эстер затянулась ароматным дымком:

– Слова сейчас не помогут, милый. Конрад всегда о Ционе позаботится. После войны они уедут в Израиль, поставят хупу, родятся дети… – она поцеловала забинтованную голову:

– Он сделает все, чтобы Циона в безопасности оказалась… – отправлять девушку в Израиль, через оккупированную Европу, было невозможно. Авраам долго молчал:

– Значит, она хотела от ребенка избавиться… – Эстер покачала его:

– Я ее не виню, милый. Она на такое пошла, чтобы ближе подобраться к Максимилиану. Понятно, что она его не любит… – Эстер даже передернулась, – Циона знала, кто он такой… – Эстер вспомнила тоскливые, серые глаза девочки:

– Или любит? Бедное дитя, она теперь всегда себя виноватой будет чувствовать. Если избавится от ребенка, и если его оставит. Однако Блау все ясно сказал… – пан Конрад не хотел ничего обсуждать.

– Надо дождаться февраля, отправить ребенка в приют, – хмуро заметил Блау, – нечего здесь думать. Я отродье нациста воспитывать не собираюсь, а Ционе семнадцати не исполнится. Она все забудет. Как говорится, с глаз долой, из сердца вон… – Блау сплюнул на каменный пол пещеры:

– Впрочем, я ее не неволю. Хочет держать при себе… – он сочно выругался, – пусть держит. Но тогда пусть идет на все четыре стороны. Она мне с чужим приплодом не нужна, тем более, с таким… – по упрямым глазам Блау, Эстер поняла, что уговаривать его бесполезно.

Авраам, невесело, заметил:

– Нельзя заставить мужчину принять чужого ребенка. Твои малыши, это другое дело… – он поцеловал руку Эстер, – они и мои дети тоже… – в пещере было тихо. Эстер чуть не прибавила: «Да и ты другой человек».

Услышав предложение Эстер, доктор Судаков, сразу, согласился:

– Ты права. Так для всех лучше. Дитя не виновато, что у него такой отец. Мальчик или девочка, все равно, никогда о нем не узнают. Не надо делать никаких операций… – он повел рукой, – сейчас для еврейского народа каждый ребенок важен… – он поднял на Эстер серые глаза:

– Мы с тобой его достойным человеком воспитаем, обещаю… – по их мнению, все было просто. Эстер поручила Блау найти в округе спокойное место, для Ционы:

– Золото у нас есть, и мы из Варшавы еще привезем, – деловито, сказала женщина, – даже если восстание не удастся, понятно, что война скоро закончится. Может быть, и к февралю, когда… – она помолчала:

– Мы с Авраамом приедем туда, к родам. Никто, ничего не узнает, кроме нас четверых. Мы заберем ребенка, все будут считать, что это наш малыш… – пан Конрад улыбнулся: «То есть вы пожениться хотите».

– И поженимся, – уверил его доктор Судаков, – когда в столице раввина найдем. В подполье они есть, еще не все из Варшавы бежали, не всех нацисты депортировали… – Авраам, просто, добавил:

– У меня ближе Ционы нет никого. Девочка не виновата, что все так получилось. Ребенок, тем более, не виноват. Не надо ей жизнь калечить, в семнадцать лет… – он окинул Блау долгим взглядом:

– Тем более, если ты отказываешься… – Конрад, упрямо, ответил:

– Не отказываюсь. Циона моя жена, я обязан заботиться о ней и детях. О моих детях, – со значением, прибавил Блау: